Последний Смысл

Семь. Республика Гетто

Весь опасный путь уже тянулся только позади. Повезло, что на финальном отрезке никакого намека на новую драку не встретилось. Во время последних десятков метров отец и сын лишь обошли несколько лежащих препятствий в виде тех, кто подошел к протестам так ответственно и самоотверженно, что свалился с ног от усталости.

– Дом – милый дом, – с облегчением выдохнул Ювенс. – Я так хочу спать.

– Лучше бы ты спал, а не шлялся во время протестов, – в голосе Алиуса прозвучала усталая укоризна, привычная для подростка, как скрип их входной двери.

– Не забывай, что ты мне не отец… – вспыхнул подросток и тут же осекся. – Хотел сказать… Не родной отец… Я уже совершеннолетний. И по правилам, могу жить самостоятельно. Но я тебя уважаю, ты – хороший человек, поэтому и живем вместе. Только хватит твоих запретов.

– Ишь ты, разошелся, – смягчаясь, ухмыльнулся он и мысленно вернулся в недалекое прошлое.

Ювенс жил вместе с ним почти четыре года. Алиус забрал его еще мальчиком десяти лет. Родители Ювенса погибли на фабрике во время неконтролируемого выброса горячего пара. Соседский мальчишка остался один. Алиус подал на опеку. Секторальный отдел контроля за 10 минут принял положительное решение.

Ювенс тяжко опустился на бесформенные от разрухи ступеньки, ползущие к подъезду. Он посмотрел на подобранный ранее кусок асфальта и покрутил его в пальцах.

– Вот у тебя не было приемного отца, – не собирался отступать Ювенс, швырнув камень в лужу. – Сиротой ты стал в шестнадцать. В самостоятельном возрасте.

– Ты прав. Тогда совершеннолетними все считались с шестнадцати лет, – Алиус прислонился к стене, чувствуя, как холодная влага проступает через униформу. – В возрасте пятидесяти лет от старости умерли мои мать с отцом. Кстати, родители-долгожители. Дожить в Гетто до сорока пяти лет считалось уже тогда великим достижением. А до пятидесяти – величайшим.

– Ты мне это сто раз рассказывал, – сморщился Ювенс, разглядывая в своей руке уже другой камень, который только что подобрал со ступенек.

– Ну уж не сто. Историю нужно повторять, чтобы не забывать, – спокойно парировал Алиус.

– Сейчас ты скажешь, что средняя продолжительность жизни является настоящей гордостью граждан Республики Гетто. Это целых сорок лет. Намного больше, чем в Средневековье, когда фиксировались самые высокие показатели, – отчеканил Ювенс.

– А когда были самые низкие показатели?

– Показатели прошлой эры были ни к черту. Особенно в начале двадцать первого века.

– Правильно! Согласно Истории Республики, в те времена люди умирали в среднем в двадцать семь лет. А ведь тогда в году было всего 245 дней. Сейчас же – почти 300, – Алиусу на какой-то миг показалось, что несет он полный бред. Мысль вызвала сильную головную боль и растворилась в ней.

– Ладно, пойдем спать, – предложил Ювенс, поднимаясь со ступенек.

– Пойдем, – согласился Алиус.

– Как голова?

– Уже не кружится, но начала болеть, сволочь.

Они вошли в подъезд. В нос ударил стойкий, въевшийся в бетон коктейль из сырости, плесени и едкой мочи.

Старый и перенаселенный «Блок 342» по традиции встречал Алиуса и Ювенса своей схожестью с остальными Блоками. Коробка из бетона. Серая. Без каких-то запоминающихся и уж тем более выдающихся сторон. Третий этаж не особо переживал за своих жильцов. Для третьего этажа «Блока 342» они были все на одно лицо. Неприметное и мало запоминающееся.

Подъезд хвастался своими безвкусно разрисованными стенами. Новый слой матерных надписей похоронил под собой предыдущие. Лифты давно перестали работать. Поэтому многие граждане не забирались выше пятого этажа. Хотя сейчас и верхние этажи постепенно занимались. Население Республики быстро росло.

Алиусу и Ювенсу повезло. Родители первого в свое время успели занять комнату на третьем этаже. Тогда над ними еще никто не жил, и сам дом был не особо популярным. Но со временем эту часть района Гетто заселили и в какой-то степени даже перенаселили. Что лучше самых убедительных лозунгов подтверждало – рождаемость в Республике была чемпионской. О судьбе детей никто особо не волновался. На каждого ребенка предоставлялось пособие, которое ни в чем не уступало пособию на одного взрослого.

Ювенс засунул ключ в замочную скважину и резко повернул три раза. Прямоугольник железной двери отворился.

– Как же у нас хорошо! – довольно сказал подросток.

– Да уж…

Комната была небольшой. Тринадцать новых квадратных метров. После жилищной реформы из каждого старого метра вырезали все лишнее, убрав по тридцать сантиметров. Так родились новые метры. Эти тринадцать новых метров позволяли разместить на своей площади только самое необходимое: две раскладные кровати в металлическом корпусе, большой ящик в виде стола и два ящика поменьше в виде табуреток. За ширмой прятались ржавый душ с железным унитазом. В углу молчал обогреватель, который автоматически оживал только на два часа ночью.

Восемь. Республика Гетто

Едва Алиус переступил порог, как вновь был атакован непрошеными мыслями. Раньше эта комната служила убежищем. Представлялась его собственным, небольшим миром. Вернулся – и ты дома: можно рухнуть на койку, включить «Голос Гетто», выпить, заснуть, перестать думать. Раньше он был рад возвращаться в эту комнату. По крайней мере, не ощущал пустоты.

Сейчас ситуация развернулась в другую сторону. Он по-прежнему не видел в этой комнате ничего плохого, но и хорошего здесь особо не наблюдалось. Впервые входная дверь открыла перед ним маленькую каморку неприглядного вида: грязь на полу, затхлый запах, сырость, плесень и дефицит дневного света.

Комната словно вывернулась наизнанку. Из кокона она превратилась в западню – в место, где ждешь очередного шанса оказаться снаружи. А уже вырвавшись, проводишь бесконечно тянущиеся часы в ожидании возвращения обратно. Туда, откуда еще недавно так хотелось сбежать. Замкнутый в своей безнадежности и бессмысленности круг.

Войдя внутрь, Алиус испытал то состояние, когда находиться где-то не особо хочется, а выходить на улицу – нет никакого желания. Бежать некуда. Идти незачем.

Боль пронзила голову, но уже не так сильно и сразу исчезла.

Алиус окончательно понял: «Личный Посредник» снова дал сбой. Не похожий на предыдущие, а куда более страшный. Раньше сбой обрушивался на него сильнейшей и длительной головной болью, буквально раскалывая череп. Теперь уровень и продолжительность боли значительно снизились.

Шла тихая, неотвратимая оккупация. Мысли-чужаки, мысли-диверсанты. Они захватили цитадель его разума без единого выстрела. Заняли круговую оборону и не собирались уходить.

Это новое состояние по-настоящему пугало. От него веяло опасностью и серьезными проблемами. Но больше всего раздражали вопросы, которые возникали ниоткуда, сея тревогу и смятение. Казалось, что они никогда не оставят тебя наедине с собой прежним. Тем прежним, кто просто жил. Принимал дождь, ветер, грязь, питейные, протесты и пособие как должное…

– Ты как знаешь, а я – спать, – заявил Ювенс. С этими словами он завалился на койку, не снимая одежды.

– Я ночью слышал, как ты уходил. Опять бродил где-то… Я же запретил, это опасно, – Алиус соврал, ночью он крепко спал, но когда проснулся, то койка Ювенса пустовала.

– Не бродил, а показывал одной девчонке самые красивые крыши.

– Ты же сегодня увидел, что с человеком может сделать толпа.

– Не волнуйся – я всегда или в толпе, или в том месте, о котором никто не знает.

Алиус еще раз увидел, какая пропасть разрасталась между ними. Он знал, что еще один вызов в социальную лечебницу грозит Изоляцией. Конечно, если удастся пережить изолятор, где годами успешно применяли методы работы с опасными для Гетто гражданами.

Про Изоляцию он слышал много разного, но мало конкретного и ничего хорошего. Сплошные слухи, которые поддерживали или опровергали друг друга. Эти сказки часто зависели от настроения тех, кто их распространял. Объединяло байки только одно важное заявление – обратного маршрута «Республика Гетто – Изоляция» не существовало. Это было путешествие в один конец.

Видимо, Алиус опять немного забылся в своих мыслях, потому что Ювенс уже спал. «Хватит думать…» Он посмотрел на себя в небольшой осколок зеркала размером с его лицо. Кровь на виске уже кое-где начала подсыхать. Нужно было смыть с себя всю грязь сегодняшнего дня.

Он снял грязный комплект формы. Прошел за занавеску и включил душ. Холодная вода очень скоро стала ледяной. Но он не почувствовал этого перехода, потому что снова боролся с подступающими мыслями.

Выйдя, Алиус погнал в душ и сонного Ювенса. Подросток нехотя согласился, но всем видом показал, что категорически протестует против таких бессмысленных процедур. После чего они легли на свои спальные места и заснули под новости «Голоса Гетто» о том, что Великий Интеллект «Центральный Посредник», Республика и Секторальные отделы контроля вместе со всеми гражданами горячо приветствуют третий день протестов. Под новости о том, что фабрики работают стабильно, а Система мироустройства не дает сбоев уже много лет.

Сон спрятал Алиуса от реальности всего лишь на несколько часов. Звуки от громких ударов по металлу грубо вырвали его из забытья.

Девять. Республика Гетто

Стук в дверь был настойчивым. Легко узнаваемые и грубые удары кулаком могли разбудить кого угодно. Алиус без всякого желания открыл глаза, но остался лежать на своем месте. Металл двери продолжал принимать на себя удар за ударом. Других бы напугал этот звук, но Алиус знал, что за ним не кроется ничего плохого.

– Алиус! Открывай! Я знаю, ты дома! Соседи тебя сдали. С твоим Днем!

Стучал дружище Фортис. Свело их детство, а взрослая жизнь только укрепила эту дружбу. Оба холосты. Оба за свободные отношения. Возможно, по Гетто уже бегали их дети, но мужчины об этом особо никогда не думали. Ведь пособие, которое полагалось всем детям, и Республиканские учреждения легко заменяли родителей. Республика заботилась о каждом своем человеке с первого дня его жизни.

С голода в Гетто умереть было невозможно. Без жилья тоже не останешься. Социальная Республика не бросала своих граждан наедине с их проблемами. Она присматривала за каждым, даже если кто-то считал себя уже совершенно самостоятельным.

Только об этом сейчас думал Алиус, игнорируя внешний шум.

Стук не умолкал. Еще не так давно он означал бы долгожданную встречу в питейной, но сегодня каждый удар доносился до него тяжелыми мыслями. И чем дольше кулак друга обрушивался на дверь, тем большим и все более невыносимым казался этот груз.

Стуку не было никакого дела до тягот одного из жильцов комнаты. Он уже разошелся вовсю: «Алиус, Алиус, Алиус».

– Я открою, – откуда-то сбоку прилетел сонный голос Ювенса.

Необходимость вынуждала подойти к двери лично.

– Я сам. Спи…

Десять. Республика Гетто

Фортис заполнил собой почти весь дверной проем. Широченный, массивный мужик – с какой стороны не посмотри. Плечи, грудь, челюсть и живот явно были позаимствованы у богатырей, которые сражались в постановочных схватках на центральной улице во время Дня Республиканского пособия.

Фортис был словно грубо вырублен из гранитной глыбы. Так грубо, что глыба фактически не изменилась. Выглядел гораздо старше своих лет. Виной тому – лысина и борода, которая топором свисала с нижней части лица уже года четыре, не меньше.

Обветренное, в паутине лопнувших капилляров лицо улыбалось. Глаза-щелки горели тем самым огнем, что не мог оставаться взаперти один. Несмотря на весь свой суровый облик, Фортис был добряком. Да, в порыве обиды он мог кому-то сломать несколько конечностей, но потом извинялся, корил себя, чувствовал вину, грустил и пил больше, чем обычно. А пил он обычно много. Габариты и здоровье позволяли такую роскошь.

– Уже успел где-то без меня напиться и проспал почти весь день? – спросил Фортис и не стал дожидаться ответа. – Поймали с утра залетных. Они ножами местную шпану пугали. Теперь долго будут вспоминать эту встречу. С чужаками наш двор суров. Не зря его называют главным двором в лучшем из Секторов. Мы – первые поселенцы и живем в исторической части Республики. Здесь все за одного!

– Привет, Фортис…

– Собирайся, уже вечер! Нужно хорошо выпить, чтобы ты весь год здоров был.

– Еще что-то интересное расскажешь? – нехотя задал вопрос Алиус.

– Нет. Скучно кругом, – Фортис попытался изобразить эту скуку на своем лице. – Протестовать надоело. К тому же со следующего года нам обещали увеличить пособие на 20 баллов.

– Это происходит каждый год, – поправил Алиус, удивившись новому наблюдению и очередной своей неожиданной мысли.

– Потому что мы каждый год этого добиваемся! Без протестов ничего бы не было, – разгорался Фортис.

– А вдруг ваши протесты на это не влияют?

– Ваши… Они наши! Протесты на все влияют. На все! – друг почти перешел на крик.

– Хорошо, хорошо… Ты только успокойся. Спорить не буду, – Алиус даже вжался куда-то назад в пространство комнаты.

– Ладно, собирайся и пошли, – сбавил эмоциональный накал Фортис. – Заседание клуба ждать не будет, пока ты тут несешь всякую чушь. Бери Ювенса с собой. Отметим.

– Ему только четырнадцать.

– А пить можно с тринадцати. Официально! И все благодаря протестам. Добились же три года назад!

– Он пока не хочет пить. По крайней мере – при мне. Хоть я несколько раз и предлагал.

Ювенс своим видом показал, что продолжит спать. Бессонная ночь и напряженное утро сказывались на его решении.

– Тогда ты собирайся, – настаивал Фортис.

– Я после лечебницы. Еще наркоз…

– Знаем мы лекарство от твоего наркоза. Пять кружек портера – сразу про него забудешь. Возражений не принимаю. Одевайся и пошли!

– Дай мне минуту, – сдался Алиус.

Одиннадцать. Республика Гетто

Снова громкая улица. Ветер бросал мелким дождем в лица идущих и стоящих без движения людей. Грязь тщательно замешивалась наступающими в нее ногами.

– Идем на Главную? – спросил Фортис, подставляя лицо мороси.

– Давай, – безразлично согласился Алиус.

Улица, к которой друзья пошли, чтобы «приземлиться» в питейной «Забой», не имела четкого названия. Жители района называли ее по-разному: Главной, Сороковой, Тупиковой, Простой. Кто-то даже обзывал Кривой. Но она была главной улицей района, как ни назови. В этом сходились все.

Алиус с Фортисом быстрым шагом проходили другие питейные и реже попадавшиеся магазины Сектора, которые практически ничем друг от друга не отличались. Поэтому смысла ходить куда-то далеко в поисках новых ощущений не было.

Главную улицу, как называли ее друзья, покрывал растрескавшийся бетон. Грязь с лужами разбавляли его в разных пропорциях в зависимости от участка. Кое-где прорастала серо-зеленая трава. Кое-где даже случались островки с одинокими, горбатыми и ржавеющими фонарями.

В этом улица походила на все остальные. Разве что была несколько шире. Другие отличия существовали в основном лишь в воображении граждан. Подобные особенности не являлись значительными и заметными глазу.

Стены высоток здесь были расписаны простыми мудростями. Большинство из них крутилось вокруг выражений: «Личный Посредник – твой личный помощник», «В протестах – правда», «Гетто своих не бросает» или «Стабильность Системы – стабильность каждого гражданина».

Самая яростная волна протестующих уже выдохлась, разбившись об усталость и бессмысленность, и теперь ее пена расползалась по койкам и питейным заведениям. Эти протестующие считались самыми отчаянными и опасными. Но с Фортисом можно не опасаться даже таких кровожадных ребят. Настоящая глыба, против которой мало кто решался выступить.

– Чего молчишь? – голос Фортиса врезался в поток назойливых мыслей, которые не оставляли Алиуса в покое.

– А чего говорить…

– И это верно. Зайдем в «Забой», там и наговоримся, – друг повысил голос, потому что они проходили рядом с работающим производством.

Некоторые фабрики продолжали функционировать в автоматическом режиме с загруженностью мощностей на 15-20% от обычного. Эти промышленные монстры издавали звуки, похожие на смесь гула и отдаленного грохота. Звуки казались такими привычными, что давно уже превратились для многих в белый шум.

Фортис на протяжении всего оставшегося пути тоже почти ничего не говорил. Он явно приуныл, хоть и пытался выглядеть бодряком. Видно было, что ему тяжеловато приходится. Глыбе срочно требовалось залить в себя хотя бы две кружки портера, чтобы вернуть прежнюю разговорчивость.

Благо питейная находилась недалеко. Если бы не ржавая и слегка светящаяся вывеска, украшенная тусклыми неоновыми трубками, то ее можно было спутать с подъездом одного из жилых домов.

– Наконец-то пришли! – взбодрился в предвкушении Фортис и сильно дернул на себя массивную железную дверь.

За ней слышались громкие голоса. Каждая компания пыталась перекричать другую. Внутри царили полумрак, дым, запах пота, дикий, местами весьма агрессивный смех и перегар.

Войдя, друзья заметили, что протестующие из первой волны точно уже выдохлись. Часть из них так напилась, что совершенно отказывалась совершать резких движений. Так что внезапное нападение им здесь не грозило. К тому же вдвоем с Фортисом они могли бы утихомирить тех редких альфа-самцов, которые сейчас находились в питейной.

Остальные посетители выглядели вполне миролюбиво, как и сама обстановка. Жестяные бочки служили столами, а железные ящики – стульями. Алиус с Фортисом прошли в самый дальний угол, где уже почти не оставалось свободных мест. Они застолбили бочку с двумя ящиками. Рядом стоял автомат с разливным портером.

– Сегодня ты угощаешь, – потирал руки Фортис.

– Конечно, – согласился Алиус и ввел четыре цифры на автомате.

Оплата в Республике производилась просто. В автоматах требовалось указать номер своего кошелька и код из четырех цифр. Подтверждалась оплата отпечатком любого из пальцев. Если пальцев не находилось, то нужно было просканировать сетчатку глаза. Никаких денег, даже цифровых. Никаких кошельков и карт, как в прошлой эре. Только номер и биометрия. Все операции совершал Великий Интеллект «Центральный Посредник».

Двенадцать. Республика Гетто

Две кружки горького портера на какое-то время вернули Алиуса из мрачного мира его мыслей. Фортис и вовсе расцвел. Раскраснелся. Он не говорил, а кричал. Громыхал обо всем подряд и о частностях: что портер с каждым годом все лучше, что питейные уже не те, что их поколение – уникальное, что их район – самый исторический.

На этом моменте Алиус прервал его и спросил:

– А откуда ты знаешь, что район исторический?

– Все это знают.

– И я?

– Конечно!

– Но откуда мы это знаем?

– От предков. Из школы. Из Единственной Книги Истории возникновения и развития созидательного социализма как феномена Республики Гетто, – выпалил Фортис длинное название, которое ему явно напомнил и продиктовал его «Личный Посредник».

– А кто написал эту книгу?

Фортис удивленно посмотрел на друга. В этот момент здоровяк смахивал на рыбу, которую оглушили ударом деревяшки:

– Как кто написал? Ее написала сама история Республики! Не люди же! У нас за историей следил и следит «Центральный Посредник». Если он не будет этого делать, то историю перепишут, как постоянно случалось в прошлой эре. «Центральный Посредник» прямо смотрит на вещи, на то, какие они есть. Тебя что в лечебнице по голове били? Совсем все забыл? – расхохотался Фортис.

– Видимо, совсем забыл … – Алиус находился в замешательстве, которое вновь и вновь подталкивало к мысли, что его «Личный Посредник» опять дал сбой. И сбой этот был очень серьезным.

– Хорошо, что у меня с головой все в порядке! – Фортис опять громко рассмеялся.

Алиус снова помрачнел. Его взгляд скользнул по залу и зацепился за одинокую фигуру в дальнем углу. В ней узнавался Кавус – заместитель начальника главного отдела контроля по их Сектору. Тут Алиус вспомнил, что почти все посетители питейных избегали Кавуса. Им не только его должность не нравилась, больше всего настораживал подход контролера к разговорам. Беседы Кавус вел странные, мало кому понятные. Заводил он разговоры куда-то далеко от сути вопроса.

О контролерах в Гетто местные граждане знали не так много. Было известно, что туда брали психологически устойчивых, прямых и простых, как ветка.

Кавус же выделялся – этот был странным, неприятным, пугающим. А самое главное – непонятным.

Фортис не обращал внимания на отсутствующий взгляд друга. Он в это время увидел своих партнеров по бойцовскому клубу. Те ввалились в питейную с громкой пьяной песней на матерных устах.

– Пошли к парням! – радостно крикнул Фортис и грохнул своим кулаком-кувалдой по жестяному полотну бочки, которая служила им столом.

– Ты иди. Я сейчас, – не отрывая взгляда от того места, где сидел Кавус, сказал Алиус.

Но этих слов его друг уже не слышал. Он быстро приближался к ревущей живой массе из таких же глыб, какой был сам. Эти глыбы слились в одну – огромную и шумную.

Алиус посмотрел в мутное содержимое своей кружки. Содержимое никакого интереса к нему не выказывало. Только попыталось отразить в себе лицо смотрящего. Безуспешно.

К бочке кто-то подошел. Это был Кавус. Жилистый, лысый, с острыми, как ножи конвейера на фабрике, носом и скулами. Большие уши на этом лице находились совершенно не к месту, но это их не смущало. Кавус был ровесником Алиуса, но выглядел старше. Его рот без намека на губы произнес:

– Добрый день. Пройдемте со мной в отделение для доверительной, теплой и дружеской беседы.

Требования контролеров Сектора следовало выполнять без лишних слов и уточнений – закон обязывал. Пусть даже конкретно это требование и звучало как дружеская просьба, лучше было не отказывать. Ведь грань между приказом контролера и его товарищеским предложением часто являла собой очень и очень тонкую материю, для невооруженного глаза – совершенно незаметную.

– Хорошо, – покорно ответил на просьбу контролера Алиус, выпив залпом оставшийся в кружке портер.

Через минуту они уже бодро шли по лужам к месту назначения. Кавус размышлял и иногда шутил на совершенно отстраненные от своей цели темы. Его спутник молчал, не думая ни о чем хорошем.

Тринадцать. Республика Гетто

Здание Секторального отдела контроля ничем не выдавало своего статуса. Оно будто копировало все прочие серые бетонные коробки Гетто. Отличали его лишь потрескавшаяся табличка и два служебных транспортных средства прямоугольной формы – уродливые и неуклюжие, как гробы на колесах.

Кавус быстро провел Алиуса на второй этаж, а затем по коридору – к одной из дверей.

В кабинете, который безапелляционно предлагался для доверительного разговора, царил обнаженный аскетизм. Стол, два стула – один, как позже выяснилось, подозрительно шатался, когда на него садились. С потолка сползала лампочка, повесившаяся от тоски на своем проводе. В воздухе смешался коктейль из затхлости и пыли.

Контролер завел своего собеседника внутрь, жестом указал на стул и, ничего не сказав, вышел. Дверь закрылась с тихим, но отчетливым щелчком. Алиус присел на стул. Стул от такой наглости пошатнулся.

Ожидание растянулось больше чем на час. Каждая минута плелась мучительно долго, превращая время в бесконечность.

Наконец Кавус вернулся. Он не стал сразу усаживаться на стул. Предпочел без лишней суеты мерить шагами свою часть комнаты – ту, что стол отделял от остального пространства, в котором притих его собеседник.