Охота к перемене мест

Школа жизни

Игорь шумно ввалился в прихожую, наполяя её сытым весельем преуспевающего человека. На его широкой, слегка хитроватой татарской морде расплывалась улыбка, новая чёрная кожаная куртка благородно поскрипывала на сгибах, а руки были заняты пакетиками с солёными орешками, курагой, шоколадом и другой давно забытой нами снедью. Из кармана оттопыривалась бутылка ноль-семьдесят пять Петровской водки. Всё это он вывалил на стол тут же в кухне. В завершение выудил из недр своей необъятной куртки полпалки копчёной колбасы, бросил её поверх остальной горки продуктов и шумно выдохнул: «Пить будем, гулять будем, песни петь будем, па-ни-ма-ешь!»

– Неплохо живут пролетарии современного бизнеса, – откликнулся я, – даже иногда завидуешь.

– Кто же вам мешает жить еще лучше, профессор? – подмигнул Игорёк.

– Наверное высшее образование и большой стаж работы, – вяло отреагировал я на эту провокацию.

Хозяйка уже колдовала над плитой, шинкуя на сковородку жалкие остатки картошки, предназначавшиеся всей семье на остаток недели, справедливо полагая, что лучше один вечер отдохнуть по-человечески, чем уныло размазывать по неделе полуголодный рацион – истинно российская философия, даже если ты по матушке немец или, к примеру, российский еврей из Бердичева.

Сласти отдали детям, и они радостные тут же убежали в свою комнату, продолжать прерванную игру. В последний год картошка и капуста, действительно, стали нашей, не просто основной, а, пожалуй, чуть ли не единственной едой. Частенько денег не было даже на ведро картошки, тогда выручал Эдик – мой бывший профессор, а ныне – лучший друг и постоянный напарник по бане, в которую мы ходили с ним каждую субботу в течение последних пятнадцати лет. После бани мы обычно шли ко мне пить пиво, поскольку я жил совсем рядом, а когда позволяли средства, по дороге прихватывали шкалик. Эдик читал лекции в университете и в колледже информатики, руководил кафедрой электродинамики в Электротехническом институте, но, как и я, едва сводил концы с концами. Помогало ему то, что у него была дача, на которой он высаживал картошку, овощи и ягоды. Этой картошкой он и делился со мной время от времени, когда мы ходили к нему на погреб. Поверх он ставил в мой рюкзак баночку солёной капусты или огурчиков. Я же, как человек совершенно безхозяйственный, прожил жизнь без дачи и погреба, полагая, что правильнее – зарабатывать на жизнь основной профессией, а дачи и машины только отвлекают от научных мыслей. Где-то в Канаде или, скажем, на Борнео это, наверное, так, но не в России. Перестройка по рецептам Михаила Сергеича только обнажила более явно эти истины, которые и ранее были очевидны любому строителю или шоферу. А вот профессура у нас слишком явно витала в облаках, и нужно было затеять что-то грандиозное, вроде перестройки, чтобы и до неё, наконец, дошло то, что известно каждому российскому крестьянину.

Наливали по стакану до краев, в соответствии с русской традицией, поэтому к песенной части перешли довольно скоро. Слух у меня, кстати, не то чтобы очень, а у Игоря – и ещё ниже, но такого слияния голосов и душ при пении я не находил более ни с кем. Пели мы, главным образом, старинные русские песни типа «Ой пьяна я, пьяна!..», «Что ты, княже, сидишь без сна…» или «Как хотела меня мать да за первого отдать…». Мы с женой всегда поражались, откуда этот татарский паренёк, бывший шахтер знает столько старых русских песен, что порою нам, русакам становится стыдно скудности своих знаний в этой области. Ещё он любил петь очень суровые песни. Что касается чисто шахтерской песни «Гудки тревожно загудели…», тут я его понимал, но у него были и такие, как «Что тебе снится, крейсер Аврора…». Я не знал точно, кто написал эту последнюю песню, но мы дружно причислили её также к народным и пели, не щадя голосовых связок, как и положено петь русские песни в застолье.

– Вот тебя не забавляет тот факт, что у меня образования – семь классов и ПТУ, а я живу сытно и весело, не особенно надрываясь, в то время как ты всю жизнь учился, все ученые звания и степени имеешь, а денег даже на картошку не хватает? – пытал меня беззлобно и вовсе не в укор или похвальбу мой пьяный пролетарский друг. Тут надо сказать, что Игорь был человеком достаточно оригинальным. Несмотря на отсутствие классического образования, он знал массу неожиданных вещей, имел достаточно разумные представления об устройстве этого мира и общества, и о своем в нём предназначении. Сам он объяснял это тем, что ему везло на мудрых учителей, встреченных вовремя.

– Забавляет, – отшучивался я. – Только я полагаю, что общество, унижающее свою науку и образование, не имеет будущего, и помогать ему в этом глупом деле, торгуя в ларьке фальшивой водкой и презервативами, я не буду. Ты же знаешь, как бывший моряк, я не боюсь никакой физической работы, если это нужно для выживания, но хотелось бы прожить жизнь интересную, а не сфокусированную только на зарабатывании куска хлеба.

– Вот и хорошо. Что там за гроши тебе платят в институте, не спрашивая ничего взамен? Да и те задерживают на два-три месяца. Ты приходи к нам на разгрузку вагонов. Полдня работы, заработаешь втрое, оплата в конце недели, никакого отдела кадров и характеристик, и не было случая, чтобы хоть на день задержали. К тому же, когда работа срочная, фирма привозит горячие обеды прямо к вагонам, чтобы сократить простои на обед.

– Это здорово, – осторожничаю я, – только ведь работа грузчика требует отменного здоровья и профессиональной выносливости, где мне за ними поспеть.

– Да ты вовсе дурак, хоть и профессор, – захохотал Игорь, – кто же тебя в грузчики возьмёт. Грузчики – это самая мощная мафия на железной дороге. Туда кого попало не берут, там только свои, проверенные и повязанные люди. Вот я, начинал простым экспедитором, то есть просто стоял на вагоне и считал, сколько и какого товара переносят грузчики в транспорт получателя. Теперь я – начальник ПГР (погрузочно-разгрузочных работ), зарплату и премию привожу на разгрузку в дипломате, пистолет при себе имею, поскольку с деньгами хожу. Мне уже предложили стать начальником питерского филиала нашей фирмы, да вот жена не хочет далеко от мамы уезжать.

Далее Игорь прочёл мне вводную лекцию, уловив в моих глазах принципиальное согласие. Вокруг железной дороги ходят большие деньги, потому предприимчивые люди начали фактическую приватизацию доходных мест задолго до того, как были обнародованы законодательные акты на этот счет. Те самые грузчики, что десятилетиями работали на станциях за государственную зарплату, резонно посчитали, что именно они имеют все моральные права стать хозяевами нового бизнеса. Ребята эти достаточно крепкого телосложения, все основные вопросы своей жизни привыкли решать кулаками, оперативно и без бухгалтерии. В самой начальной стадии нового российского капитализма накопили денежки, и теперь им вовсе нет надобности самим бить морды: за скромную плату это сделают более молодые и крепкие ребята. Нравы здесь те же, что и в тюремной камере. Нарушителя «закона и обычаев» убьют быстро, без шума и без пыли. Народ зовет этих хозяев «боярами». Боярин на станции, так же, как и вор в законе в тюрьме, абсолютно необходим этому бизнесу, ибо он только и может обеспечить порядок на разгрузке, остановив естественный беспредел. На каждой станции бригада грузчиков имеет небольшой постоянный состав – человек пять-восемь – и переменную часть, которая набирается непосредственно перед разгрузкой, в зависимости от объёма предстоящих работ.

В половине девятого боярин выходит за ворота станции. Там в живописном беспорядке сидит на корточках сотня-другая молодцов с опухшими лицами пропойц и бомжей. Их жадные взгляды умоляюще сверлят хозяина: «Возьми меня!» Боярин неторопливо обходит своё потенциальное воинство и время от времени его толстый палец упирается в фигуру: «Ты!» Счастливец пулей бросается в проём станционных железных ворот в направлении стоящего товарного состава, и только спустя несколько секунд ветер доносит его благодарную фразу: «Спасибо, отец родной!» Вот и задумайтесь, много ли изменилось в нашей жизни с тех пор, как крестьяне выстаивали свою очередь на правёж морозным утром, столь красочно описанную Алексеем Толстым в его романе «Пётр Первый».

Фирме очень удобно иметь дело с боярином, есть с кого спросить за бой товара и воровство. Вот пример: грузчик, устав в конце разгрузки или выпив лишнего в обеденный перерыв, споткнулся с тяжёлым ящиком и опрокинул бочку синтетического клея, стоимостью миллион рублей. Боярин, глазом не моргнув, достал из штанов толстую пачку денег и протянул начальнику ПГР: «В счёт убытков». Грузчику же лениво протянул: «Постепенно отработаешь». Тут и ежу понятно, что грузчик должен отработать, как минимум, два миллиона. За более мелкие провинности, скажем, попадёшься на краже – обычный приговор: «Месяц без работы». По суровости наказания это примерно эквивалентно месяцу тюремного заключения. Разница лишь в том, что здесь справедливость восстанавливается за десять секунд, а в суде на это уходят месяцы, если же годы. Так где эффективнее?

Типовая стоимость разгрузки вагона фирме обходится в пятьдесят тысяч, но боярин выплачивает грузчикам около половины. Из оставшейся части половину боярин присваивает себе, а вторая идёт на организацию бизнеса, оплату телохранителей, покупку транспортной техники и другие необходимые мероприятия. Стандартно, на вагоне работает пять грузчиков, поэтому они и получают раза в четыре больше, чем любой профессор. Но это далеко не всё. Во-первых, грузчики – это профессиональные воры.

Игорь меня учил:

– Как бы ты ни смотрел, он украдёт так, что ты ничего не увидишь, ибо ты дилетант и я тоже. Он несёт ящик, скажем, со шпротами. Ступив на борт грузовика, он становится виден тебе со спины. Указательным пальцем проламывает картонную стенку ящика, и вот уже банка падает в карман, нашитый с внутренней стороны его спецовки. Филигранная техника. Но, запомни, – это не твое дело, даже если ты это увидел, ибо кражу он совершил на территории получателя, а не фирмы. Тобой этот ящик посчитан, на тебе ответственности нет. Если схватишь за руку, вся бригада озлится на тебя, и тебя так подставят!.. Например, в твою сумку с термосом подкинут какую-нибудь украденную ценную вещь, а потом капнут станционной охране. Вообще, с грузчиками надо уметь ладить. Тут есть неписанная норма, которую им положено украсть – это святое. Вот есть у нас грузчик по кличке «Кирпич» – за его вечно красную морду. Известен он не только этой мордой и тем, что он балагур, каких ещё поискать. Так, он мне как-то признался, что однажды на разгрузке вагона вынес частями сто килограммов апельсинов, и я ему верю. Ты не смотри, что он в рванье постоянно ходит. В этом рванье у него всегда миллионов пять припрятано на всякий случай. У него же на Центральном рынке три киоска, так что, увидев выгодный товар, он может прямо с вагона купить его по оптовой цене и тут же отправить в свои киоски. А рваньё – неплохая маскировка, редко кому придёт в голову ограбить такого оборванца в тёмном переулке. Да и это смешно – ограбить профессионального вора.

– Итак, я упомянул, – продолжал Игорь, – два основных источника дохода грузчиков – зарплата и то, что удастся украсть. Но это далеко не всё. Ты увидишь, как грузчики работают – это поэма. Ни один нормальный грузчик на работе не бегает. Они ходят, но темп их ходьбы един, что в начале погрузки, что в самом её конце. Ты же выдохнешься уже часа через три и сбавишь темп, а к концу дня и вовсе еле ноги будешь волочить. Боя стеклянной посуды практически не бывает, но парочку бутылок даже самого дорогого коньяка они разобьют обязательно, поскольку это входит в процент естественной убыли. Но ведь как разобьют? Казалось бы, случайно споткнулся о порожек, ящик чуть задел углом за железную дверь или скобу, лёгкий звон – и вот извлекается из поврежденного ящика единственная разбитая бутылка, у которой горлышко с пробкой отбито так, что успело вылиться не более двух глотков. Остальное тут же распивается бригадой, передавая из рук в руки «трубку мира». Если экспедитор на вагоне «нормальный мужик», бригадир протягивает и ему. Тут будь осторожен. На самом деле, этот жест доброй воли – точно рассчитанный психологический трюк. Тебя прокачивают, что ты за человек с тем, чтобы, зачислив тебя в «свои», прощупать, как ты относишься к кражам. Если «нормально», они при удачных кражах даже принесут тебе твою долю, но если ты жаден или слаб, они рано или поздно подставят тебя очень по-крупному. Подставят обязательно, потому что каким бы ты ни был «нормальным мужиком» – ты не грузчик, а, значит, намного ниже их, и кодекс воровской чести на тебя не распространяется. Значит, нужно найти свою середину. Однако, пойдём дальше. После разгрузки, в которой не выявлено краж в объёме, превышающем вышеуказанный допустимый норматив, грузчики всегда раскручивают получателя товара подарить им из того, что разгружали. Клянчат откровенно, и я тебе скажу, что не прав будет тот хозяин товара или его экспедитор, который из жадности ничего не даст. У него процент боя и краж будет чуть повыше, потому грузчики всегда возьмут своё, но… разными способами. Сначала тебе предлагали сравнительно мирный способ, ну а уж если не принял – не пеняй на пролетариат, ибо он – гегемон, как справедливо заметил Владимир Ульянов по кличке Ленин.

Ну, а теперь осталось дополнить картину последним мазком. Грузчику, равно как и экспедитору по праву принадлежит и то, что «упало с вагона». Открываем, скажем, вагон, а там 10% товара попорчено в дороге. Товарный поезд идет от Москвы до Новосибирска десять-пятнадцать дней. Допустим для простоты, в вагоне везут только алкоголь: стеклянная посуда с вином или водкой в деревянных ящиках – это самое прочное, коньяк особо аккуратно проложен дополнительными амортизаторами, вино в тетрапаках – в картонных поддонах, в таких же везут пиво, аперитивы и тонизирующие напитки, разлитые в жестянки. Грузят штабелями под потолок. Когда состав спускают с горок, штабеля колышутся, поддоны и коробки трутся о ржавые стенки вагонов и чугунные рёбра стоек. Если протрётся стенка тетрапака с вином, стоящего наверху, струйки жидкости потекут вниз, размягчая стенки нижних тетрапаков. Давление же на нижние поддоны при пятиметровой высоте штабеля огромное, поэтому всё нижнее хозяйство будет деформировано и потеряет товарный вид, даже если не нарушена герметичность упаковки. Кто виноват в этом случае? А никто. Железная дорога, вообще, никогда ни перед кем не отчитывалась за то, что происходит с грузом. Её задача – довезти до конечного пункта такое же количество вагонов, что и вышло из исходного, за содержимое же она не отвечает, поскольку вагоны опломбированы. Транспортная фирма должна либо застраховать товар, либо перевозить его со своей охраной. Второе, как правило, выгоднее, но… охранники ведь тоже люди, а потому – обязательно воруют, хотя и не дают воровать другим.

В результате, после каждой разгрузки остается некондиционный товар: сломанные плитки шоколада, деформированные банки с пивом и прохладительными напитками, да и много чего другого. Вот это и есть добыча грузчиков с экспедиторами. А теперь просуммируй и скажи: может ли профессор заработать столько, даже будь он трижды лауреатом. В Америке, может быть, и сможет, но не в России.

Фирма называлась «Шерл». Единого мнения, что означает это слово, не было. Одни говорили, что это латинское название какого-то драгоценного камня, другие считали, что это еврейский или даже масонский ритуальный символ. Мне сказали, чтобы в 8:30 был, как штык, на станции Новосибирск-Южный. Электричка от Станции Сеятель идёт до места минут двадцать пять-тридцать. Ранним утром я сошёл на пустой перрон, поскольку станция была товарной, затем двинул к товарным путям, где уже стоял состав, и рядом – редкая цепочка экспедиторов. Как выяснилось позже, большая часть этих бедолаг формировалась из таких же как я малооплачиваемых научных сотрудников. Утро было сырым, клочья тумана ещё путались в реденьких кустиках, но солнце уже подавало надежды.

Молодой парень лет тридцати с хвостиком, с остатками когда-то кучерявых волос, близоруко щурился сквозь очки на стопку листков. Я подошёл поближе и кивнул приветственно честнуму народу. Парня звали Серёжей, когда-то он работал в НИИ геологии и геофизики, что стоял напротив нашего института, простым мэ-нэ-эсом. Перестройка делала с людьми невероятные метаморфозы. Теперь он был замдиректора фирмы «Шерл». Наука оставила на нём неизгладимые следы. Чуть позже я понял, что он не только слеп, как сова, но и глух, как молодой пенёк. Изучив листок с планом размещения товаров внутри вагонов, Серёжа вытянул снизу другой листок и начал перекличку. Закончив, он спросил, есть ли новенькие, и внёс мою фамилию и имя в свой список. Документов здесь не спрашивали никогда, даже когда выдавали деньги. В каком-то смысле это было даже ближе к тому светлому будущему, которое наши отцы и мы строили раньше, только там обещали отменить не документы, а деньги.

Ещё минут через десять на служебной машине подкатил мой Игорь. Кроме уже упомянутой куртки, на нём была чёрная кожаная кепочка и чёрные же очки с идеально круглыми стеклами, что, вкупе с его усами, делало Игоря очень похожим на кота Базилио в исполнении Ролана Быкова. Наличие в его руках пластикового дипломата несколько осовременивало этот бессмертный образ, приближая его к образу кота Бегемота из романа «Мастер и Маргарита». Итак, наш кот поздоровался со мной и кивнул стоящему рядом пареньку: «Игорёк, введи в курс нового экспедитора. Я думаю, вы неплохо сработаетесь», – а затем ко мне: «Первую неделю у нас работают за половинную зарплату». Паренька оказывается также звали Игорем Саломаткиным. Мы, действительно, сработались хорошо. Мой напарник оказался человеком мягким и приветливым, не корчил из себя высокого профессионала, и тут же предложил мне глотнуть кофейку из его термоса, поскольку утро было не слишком теплым.

Тем временем принесли специальные ножницы с полутораметровыми ручками, предназначенные для срезания замков. Замок представляет собой короткую петлю из стального тросика толщиной с большой палец руки. Концы этого тросика намертво заклёпаны стальным же болтом. Открыть такой замок можно только перепилив тросик ножовкой для металла или перекусив его этими специальными ножницами. Второй способ, конечно, намного быстрее. Перед открыванием замков вагоны осмотрели снизу и, пройдя по крыше, на предмет возможного взлома грабителями во время столь длительного перегона. После того, как замок срезан, ударом кувалды снизу вверх откидывается запирающая скоба, и дверь можно откатывать на колесиках. Но это скорее теоретически. От многочисленных ударов все скобы во всех вагонах деформированы, искорёжены до неузнаваемости. Некоторые были многократно оторваны, затем прихвачены сваркой как попало, как будто некий великан вылепил из пластилина эти кривые скобы и пластины, не особенно заботясь о тщательности своей работы, посколько великану платили сдельно, а не за качество. По этим причинам, скобы отпираются после второго-третьего энергичного удара кувалды, а двери откатывать приходится, налегая всей бригадой.

Но вот дверь открыта, и глазу предстают покосившиеся штабели ящиков, поддонов и коробок, упирающиеся прямо в потолок вагона. Товар специально грузят впритык, чтобы не было пустот в вагоне. Тогда товар при многократных рывках и толчках состава не может ни упасть, ни сдвинуться значительно в сторону. Таким образом, с самого начала разгрузки войти в вагон невозможно. Теперь к открытым дверям подаются задним бортом огромные грузовики и фуры. В кузове уже переминается экспедитор от фирмы-получателя, затем залезаем мы с Игорьком. Ровно в девять появляется станционная элита – грузчики. У них вид людей, знающих себе цену. Это и понятно, ибо в каждом из них весу, как минимум, в два раза больше, чем в любом научном сотруднике. Грузчики неторопливо переодеваются в робу, складывая чистую одежду в объёмистые сумки. Я уже в курсе, что именно в этих сумках они и выносят всё наворованное. Когда грузчики сильно провинятся, их заставляют сумки оставлять вне вагона – это серьёзное наказание. Своё они, конечно, всё равно возьмут, но для этого им придется напрягаться вдвое, по сравнению с нормальным режимом работы, то есть воровства.

Я уже знаю, что экспедитор должен иметь при себе блокнот и три шариковые ручки, на тот предмет, если какая-либо из них будет писать плохо, особенно на морозе. Игорь приступает к моему обучению:

– Легче всего учитывать ящики. Нет необходимости считать каждый из них. В кузов машины входит, скажем, шесть ящиков поперек и пять в высоту. Значит, ряд содержит тридцать ящиков. Твоя задача – следить, чтобы у грузчиков не было неполных рядов, подсчитать полное число рядов, умножить на тридцать – и все дела. Во-первых, так никогда не собьёшься, во-вторых, – больше времени, следить, чтобы грузчики не баловали.

Мой первый день прошел удачно, хотя с непривычки я порядком устал. Заканчивали работу обычно к часу-двум, задерживались только если получатель опаздывал с машинами. Тогда домой можно было прийти и к пяти или шести часам. Когда я дома открыл свою сумку, выставил на стол шесть деформированных пакетов с соками, один тетрапак с красным вином и две слегка помятых банки с дорогим голландским пивом «Хайникен», мои ахнули: «Откуда это? Ты что, это на всю зарплату купил?». Я устало махнул рукой: «Зарплата будет в конце недели, а это с вагона упало». Жена, по наивности, ещё долго считала, что когда вагоны подают под разгрузку, из дыр и щелей кое-что падает, и предупреждала каждый раз: «Ты смотри там, осторожней. Лучше подожди, когда вагоны совсем остановятся, а не то, неровен час, под колеса попадёшь». Игорь долго хохотал над такой наивностью, затем наконец открыл ей, что именно народ понимает под словом «упало». Особенно радовались мои сладкоежки, когда я приносил домой помятые плитки шоколада.

Разгрузка бывала не каждый день, обычно два-три раза в неделю. Так что в остальное время можно было работать в институте. Получал я, как и обещано, раза в три больше, чем в институте, а с учётом того, что «упало» так и вовсе в пять раз. Но в следующий раз я работал с другим напарником. Звали его Костей. Это был высокий худощавый парень двадцати пяти лет с вполне циничными взглядами на устройство этого мира и общества, свойственными всё испытавшему и пресыщенному жизнью человеку. Глаза Кости никогда не смотрели прямо в глаза собеседнику. Они нервно передвигались, нигде не задерживаясь более чем на секунду. Раньше он был строителем. На разгрузке Костя шепнул мимоходом: