Расцвет Чёрной Луны. Королева-регент

 2

– И каких таких благ не хватает второму человеку в королевстве? – спросила я с улыбкой, понимая, что сейчас он волен попросить у меня что угодно. Хоть отрубить мне руку с меткой Чёрной Луны.

Или, например, заставить покинуть Вудстилл после победы добровольно и безо всяческой надежды на возвращение?

Впрочем, я готова была пообещать невиданные блага, ведь это не означает, что когда придёт время, исполню обещание.

«Правитель никому и ничего не должен, – учил меня отец ещё в той, другой жизни, когда нуждался в моих метких замечаниях после Совета лордов. –  Надо до последнего не раздавать обещаний, но если по-другому нельзя, то дай его, смело глядя супостату в глаза. А потом скажи, что истинный подданный не смеет требовать их исполнения, а раз требует, то он предатель. Для таких разговор короткий, а меч палача тупой. Чтобы мучились и понимали. Они, и те, кто будет смотреть на их казнь».

Когда-то этот совет казался мне подлым, но время прошло, и я узнала, что правитель должен уметь договариваться с совестью, беря пример со своих врагов. В вороньей стае нельзя быть робкой и нежной голубкой.

Заклюют, растопчут, выклюют глаза.

– Я пока не скажу вам, что именно мне нужно, но вы поклянётесь выполнить моё любое условие.

– Лорд Фарман, вы же понимаете, что клятву, данную при таких обстоятельствах, легко признать недействительной. В глазах Богов, скрепляющий Обет верности, он не будет иметь силы.

– Конечно, ваше величество. Но и вы понимаете, что не являетесь принцессой Вудстилла по крови. То, что стерпели бы от Касии, никогда не потерпят от «проклятой чужачки».

Герцог сидел в кресле напротив с совершенно невозмутимым видом, словно мы говорили, пусть и завуалировано, не о смерти короля, а о погоде, некстати испортившей вечер.

– Хотите вина? Я готова услужить вам самолично, – спросила я, чтобы выиграть паузу.

Мне надо было не только придать лицу невозмутимое выражение, к этому я привыкла при дворе отца, но и обдумать, говорить ли с Фарманом прямо сейчас или лучше отложить разговор до лучших времён.

– Почту за честь, ваше величество.

Я встала и медленно прошла к столику у окна. Руки мои были тверды, а намерения прозрачны, но одно дело догадываться о них, другое – услышать из уст королевы то, что можно счесть государственной изменой.

Фарман не раз говорил, что верен Анкильду. И добавлял: «Пока тот жив».

Намекал, что в убийстве участвовать не будет, но поддержит меня, если всё пройдёт гладко, и тень подозрений не падёт на меня или тех, с кем я связана?

Я наполнила красным вином два бокала и, поставив их на поднос, поднесла к герцогу. Совсем как его служанка.

– Благодарю, миледи, – кивнул он, принимая бокал из моих рук, но даже не попытался продлить соприкосновение наших пальцев.

Отлично, значит, Фарман со мной не заигрывает, тем лучше. Он был твёрд и холоден, как глыба льда на Севере, куда мне удалось отправить первую дочь короля.

Касия тоже будет претендовать на трон Вудстилла после смерти отца, но Север далеко, дороги к нему трудны, а гонцов можно и задержать, пока мой старший сын не будет коронован. После всё бесполезно. Народ примет Гарнета, как принял его отец.

– Вы поможете мне избавиться от Констанции? – спросила я прямо, выждав миг, когда герцог опустошит бокал. Слышала, что он пьёт мало, и никто не видел его настолько нетрезвым, чтобы советник Короля нёс околесицу.

Такой человек, канцлер и друг короля, которого никто не заподозрит в пособничестве, был мне необходим.

– Зачем вы хотите от неё избавиться, ваше величество? Вы дама неглупая, даже хитрая, и не можете не понимать, что через полгода на её месте окажется какая-нибудь Мария или Маргарет. Дело не в дамах, ваше величество, вы разрешите говорить откровенно?

Герцог выглядел добродушным дядюшкой, искренне желающим помочь запутавшейся в ревности племяннице.

– И вы не боитесь говорить откровенно, ваше сиятельство? Уж не Бог ли вы, посетивший меня в ночи?

Я улыбалась и кокетничала, но всё в границах дозволенного, чтобы при случае обвинения слугами-доносчиками, могла бы свести разговор к неудачным шуткам и неуместным вольностям герцога. Я знала, как и чем надавить на супруга, чтобы он поверил мне.

И знала характер короля. Он до сих пор считал, что Фарман единственный, кто по-настоящему ему верен.

Нас могли застать в постели, но Анкильд не поверили бы даже своим глазам!

– Я мог бы сказать, что мой Дар позволяет накинуть на разговорчивые уста покров длительного молчания, но на самом деле у меня везде свои люди. И они верны мне, ваше величество, из корысти и страха. Так что, нет, я не боюсь.

Герцог без разрешения встал и прошёл к моему столику, чтобы налить себе ещё вина. Это было неслыханным нарушением этикета, не позволяющему кому-либо в присутствии королевы или короля вести себя как вздумается.

Фарман проверял мою готовность прогнуться перед ним. И понимал, что выиграл, даже не начав торги.

Я бы очень хотела, чтобы сейчас, когда я хожу по опасному лезвию, грозя сбить ноги в кровь, приобрести настолько глубокие рваные раны, что никто будет не в силах их зарубцевать, рядом был Эсмонд. Его немая поддержка придала бы сил.

Но и этой малости я лишилась. Фарман не стал бы говорить с посредником.

– Извольте продолжать, ваше сиятельство.

Пусть всё это выглядит так, словно я владею ситуацией. Словно моё сердце не колотится  о грудь, как язычок колокола о купол, заставляя последний содрогаться и оглашать округу гулким, протяжным набатом.

– Ваша беда в том, что вы не нравитесь королю. Вы слишком умны и независимы, вы заставляете его чувствовать, что он не хозяин не только этой страны, но и своей постели. Не хмурьтесь, ваше величество, откровенность – горькое лекарство, она может оказаться и ядом в неопытных руках, но я целитель, а не отравитель.  Так вот, ваше величество, король вас боится и ненавидит, но вы интересны ему как женщина. Именно поэтому, всё ещё рядом. Вы правы, от леди Констанции надо избавиться раньше, чем она обретёт силу. Она может, я вижу. Я помогу вам, а вы, чтобы доказать, что можете быть достойным союзником, помогите мне избавиться от другого человека.

Я молчала и слушала, напустив на себя задумчивый вид, и не торопилась с ответом, чтобы заставить собеседника понервничать. Обычно, когда вот так долго смотреть на него, словно прикидывая, выдержит ли верёвка вес его тела, противник не выдерживает.

Лорд Фарман отставил повторно опустевший бокал и спокойно выдержал мой взгляд, однако не проявлял более дерзости.

– И от кого же вы, ваша светлость, хотите избавиться моими руками? – спросила я насмешливо. – Я хочу знать также, почему не сделали этого сами. При ваших-то возможностях!

– Я сама откровенность, ваше величество. От моей шестой жены. От Каталины, вашей фрейлины.

3

– Ваше величество, вы, должно быть, заметили, что Констанция во всём старается вам подражать,  – сказала Адамина, леди Кейтарская, когда готовила меня к очередному пиру.

Она по-прежнему оставалась моей главной фрейлиной и была предана своей королеве, как никто из женщин Лесной страны. Преданность окупалась моим хорошим отношением к её незаконнорождённой дочери, Эрлин, которую она прижила от короля.

Я давно простила Адамину. Она не была виновна в том, что её первой положили на алтарный камень Высокого Бога, чтобы окропить его девственной кровью. А потом на него возлегла я, доказав моему мужу, что всё ещё невинна.

Я обманула жрецов, но не мужа и не Богов.

До сих пор мне кажется, что мой первенец, мертворождённая девочка, поплатилась за блуд с Эсмондом. Впрочем, это кажется ужасным, но я не о чём не жалела. Эсмонд стал моей отдушиной и спасением, моей надеждой и верой в хороший исход нескончаемой борьбы.

Когда я побеждала одну соперницу, на горизонте появлялась другая. Но я всё ещё не могла к этому привыкнуть: когда-то мечтала быть единственной и дарить себя мужу.

Глупые наивные несбыточные мечты, не имеющие ничего общего с реальной королевской жизнью.

– Странно, что ты не говоришь, что Констанция на меня похожа, – грустно ответила я, смотря в зеркало.

– Что вы, ваше величество! Нет у неё ни вашей стати, ни красоты, – пела рыжеволосая Адамина, и мне было это приятно. Я и сама считала так же, но недооценивать соперницу не собиралась.

Неважно, как выгляжу я или она, пока глаза короля, устремлённые на белокурую деву с каплей голубой крови, светятся счастьем и желанием получить её вожделенное тело.

И пиры, которые Анкильд ранее ненавидел от всей души, стали настолько частыми, что среди знати поговаривали: «Король, победив болезнь, теперь боится спать в темноте и остаться в одиночестве, поэтому ночами напролёт у нас теперь повсюду свет, музыка и танцы».

Мой муж изменился после болезни. Мне даже стало казаться, что он внезапно осознал: жизнь скоротечна даже у королей. Завтра может не наступить. И теперь решил взять у судьбы всё, что мог.

И кого хотел.

Если даже Констанция заставила его так думать, сейчас это было неважно. Главное, что Фарман пообещал мне свою помощь. А я ему – свою.

– Скажи, какого ты мнения о Каталине? Не ведёт ли она себя заносчиво или неподобающим образом? Я всё никак не пойму, то ли она простушка, то ли хочет такой казаться, – осторожно спросила я Адамину, всё ещё решая, как поступить с шестой женой герцога-канцлера.

Он не настаивал, чтобы его жена ушла в Тень, как говорили мы о безвременно почивших. Вполне допустимо, чтобы она «приняла решение» удалиться в послушницы Матери-Богини. Это освобождало герцога от скандала и от пересудов.

– Нет, что вы, ваше величество! Она наивная простушка. Как говорится, «можно забрать девицу в столицу и женить на аристократе, но от этого она не станет равной ему». Захудалый род этой Каталины виден как на её лице, так и в манерах. Они слишком долго жили в деревне.

Я слушала с улыбкой и всё больше убеждалась, что выберу второй вариант. Это несправедливо по отношению к жене, едва достигшей восемнадцатилетия, но я давно поняла суть игры и отринула иллюзии: во власти нельзя удержаться, не замарав белых лаковых перчаток.

А устранить Констанцию, пока та не поставила королю условие, что она будет только его женой, а не любовницей, надо было как можно скорее. Мне было всё равно, что с этой жеманной лицемеркой сделает герцог.

– Ваше величество, – обратилась я к королю, как только герольд объявил о моём прибытии в пиршественный зал. Веселье было в самом разгаре и, судя по кислой мине моего супруга, меньше всего он ждал моего появления. – Благодарю вас за то, что наше королевство возвращается к прежней жизни.

– То, что было прежде, Гердарика, того уже не будет, – спокойно ответил супруг, оглаживая большим пальцем бритый подбородок. – Будет так, как лучше для меня и моего народа.

– Разумеется, ваше величество, –  улыбнулась я, и Анкильд дал знак, чтобы музыка вернулась.

– Хотите танцевать, Гердарика? – внезапно спросил король. Я знала, что из-за больного колена он не жалует танцы, но отказать монарху было неслыханной дерзостью. Равно как и удивляться его милости.

– Очень хочу, ваше величество, но лишь с вами.

– И я не надоел вам, миледи, за столько лет?

Наши руки соприкоснулись. Мы снова вышли в центр зала, на виду у жадной до пикантных подробностей толпы. И на какой-то миг я перенеслась в прошлое.

Тогда я только прибыла в Форлэнд, столицу Вудстилла, и трепетала перед этим суровым, неласковым и немолодым мужем, чувствовала вину, что позволила обесчестить себя его подданному, которому король доверил быть его поверенным в чужой стране.

А теперь всё по-другому. Анкильд в последние дни был необычайно ласковым со мной, значит, собирался сделать подлость и заранее извинялся, пытаясь загладить вину до того, как нанесёт роковой удар.

Возможно, я видела это по его глазам, он ещё колебался, но леди из рода Лесных Виринеев слишком уверенно держала голову, слишком вольно смотрела по сторонам, принимая заверения в дружбе некоторых придворных из свиты моего мужа.

– Благодарю за честь, ваше величество, что удостоили меня такой милости – произнесла я, склоняясь перед мужем после того, как танец был окончен. Он бы слишком коротким, как дань вежливости нежеланной более королеве.

Впрочем, пока Анкильд посещает мою спальню, я ещё имею надежду на победу. Констанция пока держит оборону, и это мне на руку.

– Я ещё полон сил, миледи.

– Да, благодарению Богам! Возможно, вы будете столь любезны, что подарите танец леди Констанции? – моя улыбка стала настолько приторной, словно мне плеснули в лицо медового сиропа. – Бедняжка, говорят, очень жаждет вашего внимания?

– Ты хочешь скандала, Гердарика? – нахмурился король, наклоняясь ко мне так, чтобы никто не слышал. Он не шутил и действительно хотел знать ответ.

– Нет, ваше величество, я лишь слабая женщина и подвластна эмоциям, но я ещё и королева. Я хочу, чтобы вы скорее утолили свой королевский голод и вернулись ко мне, – я опустила глаза и вздохнула. Мои ресницы трепетали, а пальцы нервно перебирали бахромчатый край сложенного веера. – Простите меня за откровенность. Я всё ещё не могу перестать хотеть вас.

Вот так! Если Констанция рассчитывала подогреть интерес моего мужа, спровоцировав меня на скандалы из ревности и боязни потерять власть, то просчиталась!

– Это правда? – король двумя пальцами ухватил меня за подбородок и развернул к себе.

– Да, Анкильд, правда, – выдохнула я ему в лицо и грустно улыбнулась.

Пусть потешит самолюбие! Герцог пока подготовится.

Всё шло так, как я задумала. Мой муж с радостью пригласил Констанцию на танец, та смущённо лепетала, что бездарно танцует и невероятно смущена, а я наблюдала за ней, подмечая детали.

В голове же крутились предостерегающие слова моего тайного лорда:

– Как ты думаешь, Гердарика, скажи честно, почему Фарман захотел убрать жену твоими руками? Чтобы быть свободным и чистым в глазах знати и народа. Это только первый шаг, моя леди. Сделка с герцогом сейчас необходима, но ты и сама не заметишь, как попадёшь в его сети. Но я буду рядом и вызволю тебя.

– Я плохая жена и неверная возлюбленная, мой лорд. Пока это так.

– Не думай об этом, – Эсмонд подошёл ближе и стиснул мои ладони в своих. Наши взгляды снова встретились, и я опять утонула в светлой молодой зелени его глаз. – Потом мы всё начнём сначала. Обещаю.

И я ему верила, хотела мечтать о том времени, когда мы сможем свободно соединить свои руки над алтарным камнем в брачном обете, но, боюсь, мой тайный лорд, мой возлюбленный Бог, я зашла слишком далеко и всецело принадлежу только детям и Богам, покрывающим мой нескончаемый и сладкий позор.

Глава 4