Белые начинают…

Рассказ

Художник И. Блиох

1. «ДАЧНОЕ» ДЕЛО

Подымаясь по лестнице, майор Жемчужный чуть не столкнулся с девушкой в сером легком костюме. Она стремительно пронеслась – другого глагола и не подберешь! – вниз, прикрывая носовым платком явно заплаканные глаза. «Сколько своего горя несут сюда люди», – подумал майор, но раздумья его тотчас же были прерваны: окликнула секретарша отдела. Жемчужного требовал к себе начальник отдела угрозыска полковник милиции Кершин. Он критически оглядел майора и усмехнулся:

– Толстеешь…

– Старею… – в тон ему ответил Жемчужный. – Возраст, товарищ полковник.

– Есть шанс похудеть. «Дачное» дело знаешь?

– Кутыринское? Немного знаю.

– Придется познакомиться вплотную.

Жемчужный удивился, «Дачным» делом здесь называли дело о недавнем убийстве профессора Заболотского, которое вел один из старейших и очень опытных работников уголовного розыска, подполковник Кутырин.

– Ничего не понимаю, – сказал Жемчужный, – а Кутырин?

– У него инфаркт, – вздохнул Кершин. – Вчера в больницу увезли.

Жемчужный задумался. Жаль Кутырина. Поправится, уйдет на пенсию, а вместе с ним уйдет в прошлое еще одна живая страница истории милиции города. Без Кутырина даже трудно себе представить уголовный розыск.

– А кто еще работал по этому делу? – после некоторого раздумья спросил Жемчужный.

– От нас – капитан Парамонов и старший лейтенант Рыжов, – отвечал полковник. – А ведет следствие старший следователь прокуратуры Михайлов. Ты с ним работал?

– Было дело…

«Михайлов – опытнейший работник прокуратуры, да и Кутырин тоже, как говорится, краса и гордость угрозыска, – подумал Жемчужный. – Неужели они запутались?..»

– Поговори с Михайловым, ознакомься с материалами и доложи свои соображения.

…И разговор с Михайловым, и тщательное ознакомление с делом только подтвердили опасения Жемчужного: в процессе расследования пока ничего не прояснилось.

Обстоятельства убийства профессора Заболотского, одного из крупнейших знатоков славянской филологии, были действительно загадочны. Труп его нашли воскресным утром на даче, в большой комнате, служившей ученому и кабинетом и столовой.

Дверь комнаты была заперта изнутри. Окно в сад открыто настежь. Самодельная финка, искусно выточенная из напильника, торчала между лопаток. По заключению медицинской экспертизы, смерть последовала вскоре после полуночи от кровоизлияния в области сердца.

Убитый лежал ничком на ковре возле шахматного столика. Два легких соломенных кресла, подвинутые к столику, несколько черных и белых фигурок на доске, кучка таких же фигурок на краю стола – все говорило о том, что шахматная партия была не закончена или прервана.

Посреди комнаты на обеденном столе громоздились неубранные тарелки, рюмки, бокалы, бутылки из-под вина – следы ужина, сервированного на несколько человек. Повсюду – окурки и пепел: в комнате курили сигареты, папиросы и даже трубку. Она лежала с краю на шахматном столике, должно быть, ее курил сам хозяин. На зеленом сукне письменного стола обнаружили крохотные пятна крови: вероятно, кто-то из гостей профессора порезался о лезвие безопасной бритвы, торчавшее из-под толстого стекла на столе. А под столом найдена светло-серая пиджачная пуговица.

В замочной скважине распахнутого сейфа торчала связка ключей, а на полке внутри лежали аккуратные стопки исписанных тетрадей. Профессор работал над книгой по истории древнеславянских языков и хранил черновики в сейфе. Из денег в сейфе нашли только одну двадцатипятирублевку, прикрытую упавшей тетрадью. А между тем накануне профессор получил в издательстве гонорар за монографию – около трех тысяч в банковских пачках. За ужином Заболотский и рассказал о гонораре, и о сумме упомянул. Сейф у него, по словам свидетелей, был в это время раскрыт. Кто-то из гостей сделал профессору замечание: мол, так крупные суммы не хранят. Профессор, как говорят, отмахнулся – кому, дескать, грабить? – сейфа не закрыл, а между тем все деньги исчезли. Значит, было кому…

Под окном с трудом удалось обнаружить чьи-то следы, размытые дождем.

Кто же был в гостях?

Жемчужный взял листок бумаги, на котором рукой Кутырина были написаны несколько имен и фамилий.

Валя.

Маслов.

Вера Тимофеевна – жена Маслова.

Полковник Хмара.

Сизов.

Фамилии Сизова, Хмары и Маслова подчеркнуты красным карандашом – это соседи по дачному поселку. Валя приходилась профессору дальней родственницей, последнее время жила у него в мезонине. У отставного полковника Хмары и у доктора Маслова были собственные дачи, а лаборант Сизов снимал в поселке комнату с верандой.

Гости разошлись около одиннадцати. Профессор спросил, не хочет ли кто-нибудь сыграть с ним партию в шахматы. Желающих не нашлось. Маслова увела домой жена. Хмара беспокоился о дочери, уехавшей «на ночь глядя» в город к подруге. А Сизов вообще казался чем-то раздраженным. Профессор даже спросил его, не случилось ли что… «Голова почему-то разболелась, – ответил Сизов. – Пройдусь немного. Буду возвращаться – может, зайду…»

Обещал зайти и Хмара, «если Ленка уже дома». Валя, проводив Масловых, пошла к себе в мезонин и легла спать. К профессору она больше не заходила, хотя в его комнате горел свет и слышались чьи-то голоса.

А утром Заболотского нашли мертвым.

2. РОДСТВЕННИКИ И ГОСТИ

Ясным на первый взгляд казалось только одно: мотив преступления. Исчезнувшие деньги – это достаточно убедительно. Но убедительно ли? Убийство из-за трех тысяч?.. Михайлов сказал:

– Слишком невелика сумма, чтобы из-за нее убивать. Кутырин, кстати, тоже сомневался… Подумай, майор, подумай…

Жемчужный еще раз перечитал дело. Вот показания дочери Заболотского, Марии Львовны, сотрудницы одного из научно-исследовательских институтов. Она, хотя и жила отдельно от отца, иногда приезжала к нему на дачу. Отношения между ними уже давно были натянутыми. А за последнее время они еще более ухудшились.

Несколько раз прослушивал майор магнитофонную запись допроса.

«– Значит, отец жил один?

– Один. Я не могла ужиться с его второй женой. А когда они разошлись, я все равно не хотела простить отцу: ведь после смерти матери он обещал мне никогда не жениться…

– А давно он разошелся со второй женой?

– Еще во время войны, в эвакуации. Мы жили тогда в Ашхабаде.

– Где же она сейчас?

– Там же, вместе со своим сыном от первого брака. Работает артисткой городского театра. Сыну, наверное, уже более сорока.

– А как сложились ее отношения с вашим отцом после развода?

– Никак. Разошлись – и все. Недолго прожили. По-моему, даже не переписывались. Только Виктор один раз и навестил его за последние лет десять…

– Подружились?

– Наоборот: расстались как чужие.

– А что вы можете сказать о Вале?

– Валя – это дочка троюродной сестры моего отца, студентка. Учится в юридическом институте. Ну, а с кем встречается и где бывает – право, не знаю…»

Жемчужный снова и снова включал магнитофон. «С чего начинать? – думал он. – С кого? С гостей или родственников? Прежде всего необходимо установить всех, кто мог знать о хранящихся в сейфе деньгах. О них могли знать не только присутствующие на вечере».

И все-таки начинать пришлось с участников ужина.

Жемчужный взял чистый лист бумаги и крупно написал: «Черенцова Валя, двадцать два года…» Интересно, как она вела себя на допросах? Была искренней или играла? Трудно иногда судить об этом по протоколам: нет подтекста, нет ощущения живого человеческого слова, смысл которого порой зависит от того, как оно произнесено.

Он с интересом прослушал еще одну запись: Парамонов беседовал с Валентиной.

«– Как реагировали гости, когда профессор рассказал о деньгах? – спрашивал Парамонов.

– Не помню. Смеялись, кажется… Кто-то даже зааплодировал почему-то… А вот еще: Вера в шутку попросила профессора немедленно закрыть сейф, а то она готова соблазниться такой суммой…

– Кто упрекнул профессора в неумении хранить деньги? Не помните?..

– Точно не помню. Кажется, Хмара.

– А Сизов?

– Он тоже пошутил. Только очень мрачно. Он вообще был в этот вечер в плохом настроении.

– Что же он сказал все-таки?

– Сказал, что в нем сидит Раскольников. Что-то в этом роде. Не помню».

Жемчужному понравился характер допроса. Но почему Парамонов сосредоточил внимание на Сизове? Неужели из-за этой глупой шутки? А может быть, потому, что Сизов обещал вернуться и сыграть в шахматы? Но ведь и Хмара обещал заглянуть к профессору. И кто-то действительно был у профессора, когда Валя, проводив Масловых, вернулась домой.

«Лестница в мезонин ведет из передней, куда выходит и дверь из комнаты профессора, – читал Жемчужный показания Вали Черенцовой. – Я задержалась на секунду, вытирая ноги: на улице было грязно, дождь. Из-за двери дядиной комнаты тянулась узенькая полоска света и слышались голоса. Я слышала, как дядя спросил кого-то: «А почему ты в перчатках?» Другой голос ему что-то ответил, но что именно, я не разобрала. Потом услышала уже сверху, как внизу щелкнул дверной замок: кто-то запер дверь изнутри. Я долго прислушивалась, но внизу было тихо. Потом вдруг что-то упало. Подумала, что дядя передвигал стол. Но звона посуды не слыхала. Постояла минутку у окна и легла спать… Вот только когда закрывала окно – из-за комаров, – увидела в саду мелькнувший огонек сигареты».

Огонек сигареты в саду заметил и Сизов, возвращаясь домой с прогулки. По его словам, было около двенадцати ночи. У профессора в комнате горела лампа, окно было открыто. Сизов постоял у калитки, раздумывая, зайти или не зайти. Но время было позднее, и он направился к своему дому.

Итак, Сизов не заходил к профессору после ужина. Масловы тоже не возвращались. Не приходил вторично и Хмара. Показания полковника подтвердил жилец, снимавший у него беседку с верандой: Хмара, по его словам, встретился с приехавшей дочерью и остался дома.

Еще один листок привлек внимание Жемчужного. На четвертушке бумаги мелким почерком Кутырина было написано несколько неразборчивых строк. По всему было видно, что подполковник наспех записал мелькнувшие у него мысли.

«Кто мог быть у профессора ночью? Подумать, необязательно учитывая участников ужина.

Один или двое?

«Почему ты в перчатках?» Может быть, «вы»? Обмолвка.

Кому он так мог сказать? Проверить: с кем он общался на «ты».

Кто играл в шахматы?

Чей огонек был в саду?»

Жемчужный внимательно пересмотрел всю папку, которую нашел в сейфе у Кутырина. Он знал о привычке подполковника записывать на клочках бумаги мысли и наблюдения. Однако таких листков в папке было немного и они не содержали ничего существенного. Лишь вот эти наспех записанные мысли представляли интерес для розыска. Видимо, собранные показания свидетелей еще не давали сформироваться какой-то определенной версии.

«У меня ее тоже пока нет», – подумал Жемчужный.

3. СТРАННАЯ ПАРТИЯ!

В дверь постучали. Чисто выбритый, подтянутый, словно на параде, в кабинет вошел капитан милиции Парамонов.

– Разобрались, Леонид Николаевич? – кивнул он на папку.

– Тут, милок, разбираться и разбираться! А я не Эркюль Пуаро.

– Что-нибудь заинтересовало?

– Кое-что. У Кутырина я обнаружил несколько отрывочных записей. Читал?

– Читал. Только никого, кроме гостей за ужином, привлечь к этому делу не могу.

– Кто, кроме них, мог знать об авторском гонораре профессора?

– Среди дачников никто, по-моему. Профессор не любил хвастаться. Он и гостям-то о деньгах случайно сказал.

– Но о получении трех тысяч знали в издательстве. В редакции, в бухгалтерии – наверняка. И у кого угодно может быть муж, брат, друг. Надо там поработать. Бросим на это дело старшего лейтенанта Рыжова. Ну, а мы гостями займемся. – Жемчужный взглянул на список ужинавших. – Кстати, вы не знаете, почему в кутыринском списке подчеркнуты фамилии Сизова и Хмары?

– Это шахматные партнеры профессора. Хмара игрок попроще, а у Сизова первый разряд.

– А другие?

– Умеет и доктор. Только кто ж рискнет сражаться с кандидатом в мастера?

– Положение фигур записано? – вдруг заинтересовался Жемчужный.

– Вот! – Парамонов веером рассыпал по столу принесенную им пачку фотографий, на одной из которых был заснят шахматный столик с расставленными на нем фигурками. Партия явно заканчивалась. С каждой стороны короля поддерживали ладья, легкая фигура и пешка. Но единственную пешку черных защищал, кроме того, и черный ферзь, сама же она достигла последней линии и была уже не пешкой, а вторым ферзем. Катастрофа белых была очевидной.

– Разобрались, Леонид Николаевич? – спросил Парамонов.

Жемчужный кивнул, продолжая всматриваться в расположение фигур: он никак не мог понять, почему белые, потеряв ферзя без компенсации, все еще продолжали сопротивляться?

– Странная партия, – сказал Жемчужный.

– Почему странная? – робко возразил ему Парамонов. – Черные выигрывают, вот и все.

– А какими играл профессор?

– Белыми. Мы нашли отпечатки его пальцев на всех фигурах. А здесь вот видите… – Парамонов подвинул Жемчужному другой снимок, на котором виднелись десять симметрично расположенных оттисков пальцев. – Оставлены Сизовым на ладье, коне и ферзе, а также на нескольких пешках.

Жемчужный, казалось, не слушал его, задумчиво хмурился и молчал.

– Нелепо, все нелепо, – проговорил он глубокомысленно. – Профессор не мог играть белыми.

Взгляды их встретились. Парамонов явно не понимал, к чему клонит Жемчужный. Майор протянул ему снимок доски:

– Взгляните на белых… Будете доигрывать партию в таком положении? Нет. И я не буду. Профессор – тем более, если даже он зевнул на старости лет. Но до такого положения даже зевающий не доходит, особенно если у него равной силы противник.

– Он сдался: белые все же не сделали хода.

– До такого положения умный игрок не доводит. Сдаются раньше.

Жемчужный все еще с сомнением глядел на доску. Что-то в этой партии смущало его. Но Парамонов упрямился.

– Вы внимательно посмотрите, Леонид Николаевич, – настаивал он, – и станет ясно, почему он все еще продолжал игру. Но не в этом суть. Для нас важно сейчас, с кем он играл. Взгляните на отпечатки пальцев Сизова. Они на черных.

– Оттиски могут сохраняться долгое время. Мы же не знаем, когда он играл. И сизовские оттиски очень отчетливы: жирные пальцы. А профессорские еле заметны: чистые, сухие руки… Может быть, играл кто-то третий, в перчатках? Ведь Сизов решительно отрицает, что играл с профессором…

– Так он и признается, что играл, – покачал головой Парамонов. – Вы на это рассчитываете, Леонид Николаевич?

– Я хочу, чтобы никто не делал скоропалительных выводов.

Парамонов не стал больше возражать, а лишь подвинул к майору еще несколько снимков. На стакане в серебряном подстаканнике, стоявшем на шахматном столике, виднелись четкие папиллярные линии.

– Пальцы Хмары. Мы попросили всех гостей помочь следствию – никто не отказался! – и взяли у всех отпечатки пальцев… Хмара, кстати, и не отрицает, что пил из этого стакана. Только за общим столом, а не за шахматным.

– Стакан могли переставить.

– Кто?

– Убийца. Он же мог и сыграть партию. Я же говорил о перчатках… Вот только расположение фигур странное. Профессор не мог довести партию до такой позиции: он был первоклассным игроком…

– Вы зря отводите Хмару, Леонид Николаевич, – заметил Парамонов. – Пепельница стоит тут же, на шахматном столике. В ней – два окурка «Беломора», а Хмара только его и курит. В пепельнице за общим столом – полпачки окурков, но вот как они к шахматистам-то перекочевали?..

– Еще одна инсценировка. Причем явная. Курящий человек за шахматной партией двумя папиросами не ограничится. Кстати, еще окурок – сигаретный, со следами помады – это уже третья инсценировочка. Кто-то, по-моему, очень спешил подмалевать эту партию. Стакан и пепельницу переставили сюда уже после убийства.

Парамонов словно поймал какую-то новую мысль.

– А почему мы забываем Масловых? – вдруг спросил он.

– Есть доказательства?

– Хотя бы косвенные. Масловы уже два года мечтают о «Жигулях». Очередь, как я выяснил, подошла, а денег-то не хватает. Говорят, просили у профессора – не дал. Скуповат был старичок. Сослался на возможность приобрести редкие и очень ценные книги.

Но Жемчужный не слушал:

– Предположим, что кто-то третий вернулся. Но где он достал финку, так искусно выточенную из напильника? Такую только на заказ сделаешь.

В кабинет заглянул Кершин.

– Завтра-послезавтра можно будет навестить Кутырина. Его уже перевели из реанимации, – сказал он Жемчужному. – Побывай у него обязательно. – Он взглянул на возбужденного Парамонова и насмешливо подчеркнул: – Вон у капитана, похоже, и решение уже готово…

– Пока только предположения, товарищ полковник, – замялся тот.

– Мы включаем в круг расследования также и аппарат издательства, – сказал Жемчужный. – Следователь прокуратуры в курсе. Я командирую туда Рыжова.

– Согласен, – подтвердил Кершин. – Когда выезжаете на место?

– Завтра утром.

– Приглядитесь поближе к Черенцовой. Одна ли она возвращалась на дачу? Интересна также и третья линия: кто из посторонних приезжал за последнее время в поселок? Мне кажется, что Кутырин как раз этого не учитывал.

4. ПОЛКОВНИК ХМАРА

На другой день Парамонов и Жемчужный выехали на дачу Заболотского. Лесная тропинка от станции привела их в дачный поселок на берегу небольшого пруда, густо поросшего у берегов ярко-зеленой ряской.

От пруда они свернули на дачную улицу и пошли вдоль невысокого забора, за которым тянулась живая изгородь акаций, прикрывающих от любопытных взоров грядки с клубникой и заросли малинника и крыжовника. В это воскресное летнее утро зеленая дачная улочка была совершенно безлюдна, только на скамейке перед голубым свежевыкрашенным забором сидел тучный человек в выцветшей майке. Его бритая голова сверкала на солнце как полированная. Сидевший, узнав Парамонова, вежливо поздоровался и с недоумением посмотрел на Жемчужного.

– На таком солнцепеке да без шапки, – сказал Парамонов. – Голову не жалеете.

– Привык. Но для сердчишка, пожалуй, вредновато.

– А наш Кутырин как раз инфаркт схватил. Вот что делают жара да перегрузка. А это – майор Жемчужный, – представил майора Парамонов. – Будет вести расследование вместо Кутырина. Познакомьтесь. Это – товарищ Хмара.

У Хмары даже лицо вытянулось от огорчения.

«Чего он боится? – подумал майор и, не дожидаясь приглашения, присел на широкую скамью. – А типаж-то знакомый: дачный кулачок, клубничкой подторговывающий…»

– Чем это вы играете? – спросил он отставного полковника.

Тот перебирал какие-то камешки.

– Вот горстку пуговиц собрал, – сказал он, показывая их Жемчужному.

То были светло-серые, испачканные грязью пуговицы от какого-то пиджака.

– Где вы их нашли? – заинтересовался Жемчужный.

– В этой канавке у дорожки. Раньше здесь лужа была, дожди шли. А сегодня солнышко все высушило. Я их и подобрал, даже удивился: кто это такие хорошие пуговицы в лужу выбрасывает? И ведь все чисто с одного пиджака срезаны.

– Покажите, – сказал Парамонов, забрав одну пуговицу. – Эти две – с переда, эти – с рукавов.

– Все ясно, – уточнил Жемчужный. – Составьте протокол изъятия, капитан, и возьмите пуговицы.

Хмара совсем нахмурился, оправдывая фамилию:

– Я ни при чем здесь. Я действительно в этой канавке их нашел.

– Мы вас ни в чем и не обвиняем. Вы помогли следствию. И никаких вопросов у меня к вам нет… Я – на дачу Заболотского, капитан. Закончите здесь и – туда.

Отойдя в сторону, Парамонов шепнул майору:

– Точно такая же была обнаружена под столом. Видимо, он здесь их и срезал. Лужа, ночь, трава… Вот он и подумал: кто их тут искать станет?

– Интересно: кто – он? А, капитан?.. – усмехнулся Жемчужный. – Главный вопрос…

5. ТЕЛЕФОННЫЙ ЗВОНОК

На ступеньках лесенки, спускавшейся с веранды, сидели двое – мужчина и девушка. Услышав скрип калитки, девушка привстала и, узнав Парамонова, побежала навстречу.

Парамонов представил ей Жемчужного.

– А где же Юрий Константинович? – удивилась она, обернувшись. – Он только что здесь сидел.

– Кто это Юрий Константинович? – спросил майор.

– Уже допрос? – откликнулась Валя.

– Пока вопрос.

– Сизов. Наш общий друг. И вообще – очень хороший человек. Да-да, – подчеркнула она, обращаясь к Парамонову.

И по тону ее реплики, и по снисходительной усмешке Парамонова Жемчужный понял, что это какое-то продолжение их спора.

– Разрешите осмотреть сад, – попросил он.

– Пожалуйста.

Он двинулся в ельник у забора, пересек лужайку, обратив внимание на примятую местами высокую и густую траву.

– Валентина Васильевна! – позвал он. – А кто это здесь ходил?

– За деревьями? Это я грибы собирала.

– Когда?

– Сегодня утром.

– А вот эта примятость – вроде тропинки?

– Не знаю, – задумалась Валя. – Сюда обычно никто не ходит. Может, кто-нибудь из гостей…

Жемчужный вышел за калитку, медленно пошел вдоль забора, свернул за угол и сразу же остановился: в частом штакетнике две планки были оторваны, держались каждая на одном гвозде. Отодвинь и – пролезай. Жемчужный присел на корточки. На поперечине – прясле, как их называют, – остались кусочки рыжей глины. Он потрогал их пальцами: еще мягкие на ощупь, видно, кто-то недавно перелезал, задел подошвами…

– Валя, скажите, – Жемчужный выпрямился, – кто-нибудь пользуется этим лазом?

– Да нет, пожалуй, – Валя пожала плечами. – Насколько я знаю, никто. Разве мальчишки? Да им в саду и поживиться-то нечем…

– Проверяете свою версию о сером в перчатках? – не без усмешки спросил Парамонов.

– Все может быть, – отрезал Жемчужный. – Одно несомненно: недавно кто-то здесь пропутешествовал, вон – глина еще не засохла.

– Чужой?

– Валя утверждает, что свои ходят через калитку.

– Это не улика.

– Глина на заборе? Нет, конечно. Но на мысль наводит.

– На какую?

– Как раз о чужом…

– Я все хотел спросить вас, Валечка, – догнал отходившую от калитки Валю Жемчужный. – Скажите, зачем вы приходили к нам в управление?

– Мне показалось, что вы Сизова подозреваете. Но он действительно не играл с профессором в тот вечер в шахматы. Ему нельзя не верить. Он очень правдивый и честный человек. А Коля его почему-то особенно упорно допрашивал.

Она запнулась и умолкла. «Решительность Парамонова придется чуть охладить», – подумал майор и сказал вслух:

– Мы никого пока не подозреваем, Валечка, но допрашиваем всех, кто имеет прямое или косвенное отношение к профессору. Ряд вопросов к Сизову у меня, правда, еще есть…

– Между прочим, он сам хочет с вами поговорить… Может быть, выпьем чаю?

– С удовольствием. Вот и зовите его сюда. Вместе и поговорим.

Майор совсем не хотел чаю, но именно такой разговор ему был нужен – непринужденный, неофициальный.

Сизов оказался некрасивым, угловатым человеком лет тридцати пяти, с умными, насмешливыми глазами.

– Допрос за чашкой чаю? – спросил он, оглядывая накрытый стол и вазочки с вареньем, только что принесенные Валей.

– Юрий Константинович… – вмешалась Валя. – Не надо…

– Знаете, что самое трудное в следствии? – подчеркнуто спросил Жемчужный. – Создать атмосферу доверия, преодолеть внутреннее сопротивление собеседника. Вот вы внутренне сопротивляетесь. А почему? Не верите, ждете всяческих подвохов, сбивающих вопросов. А у меня единственное желание – послушать вас! Может, вы скажете какую-либо мелочь, которая откроет перед нами завесу…

– Какие уж тут мелочи, – перебил его Сизов: внутреннее напряжение его еще не угасло. – Давным-давно все переговорили.

– А телефонный разговор? – вдруг вспомнила Валя.

Сизов задумался:

– Ну, уж это действительно мелочь. Я даже забыл о нем.

– О каком разговоре вы забыли? – спросил Жемчужный.

– В субботу я пришел к профессору первым, вы это знаете. Когда проходил мимо его открытого окна, он с кем-то говорил по телефону. Я запомнил только одну фразу: «Не может быть! Какими судьбами?» Я постоял у двери, чтобы не мешать разговору, потом вошел в комнату. И еще запомнилось заключительное: «Надеюсь, старика не забудешь?».

– И профессор не говорил, кто ему звонил?

– Он хотел сказать, – вмешалась Валя. – Когда я принесла вино, дядя сказал мне: «Ты знаешь, кто сейчас мне звонил?» Но в это время показались на пороге Масловы. Они сразу стали что-то ему рассказывать. Я так и не узнала, кто разговаривал с дядей по телефону. – Валя задумалась и потом не совсем уверенно сказала: – Но, судя по тону, каким спросил меня дядя, я должна была знать об этом человеке.