На мягких лапах

–– Люди все корыстны, святой отец! – убеждённо отчеканил Трапезундский.

–– Это только тебе так кажется, сын мой, – увещевал служитель церкви. – Инородцы вон в трудные времена помогают выжить друг другу и корысти в том не ищут, да и казаки наши службу государеву несут бескорыстно, долг свой государственный видят в том.

–– Вот и записал ты меня в недруги свои, отец Серафим, – криво усмехнулся Трапезундский.

–– Никого я в недруги себе не записываю, сын мой! – тут же возразил священник. – Все мы под Богом живём, да и ты на добрые дела способен – вот зимой привёз в нашу церковь целый воз свечей, за что тебе благодарение от общества. Ведь как сказал преподобный Сергей Радонежский: «Жизнь без добрых дел пуста есть!». Помни об этом ежечасно, Юрий, сын Иванов…

*****

Неспешно шагая к своему подворью, Юрий вспоминал свой недавний вояж с караваном левого пушного товара на юг, до Кузнецкого острога, и дальше, на встречу с купцами из далёкого Китая. Хотя и наступил апрель, но снег ещё лежал повсюду плотный, сероватый, небо закрывали такие же плотно-серые облака, не давая весеннему солнцу растопить накопившиеся за зиму сугробы. Лёд на реках ещё и не думал трескаться, а ехать пришлось по зимнику вдоль берега Томи на телегах и хоть на санях было бы легче, но как потом обратно-то на этих санях, да с богатым товаром, да по голой, уже летней земле?

Из томской крепости ехать на юг – это триста пятьдесят вёрст с гаком, но дорога наезженная тянется потом вдоль реки и хотя места глухие, лесные, но до самого Кузнецкого острога всё ж свои, а вот от острога надо держать путь строго на юг до самых джунгарских степей, и уж тут гляди, да не спи – ватаги вольных людей шалят, в основном, конных джунгарцев. В ватагах этих народ сборный: там кроме джунгарцев есть и кыргызы, и казахи, и есть даже русские отщепенцы, все сплошь отчаюги, им человека прикончить, что барана освежевать, а потому надо быть начеку. Из двенадцати возов у Юрия только пять с дорогим пушным товаром, а на остальных приходится везти сено и овёс для лошадей, корм для возчиков и охраны, походную амуницию, тёплую одежду тулупы и оружие. Из оружия нужны пики, сабли, пищали с пороховым и свинцовым припасом к ним, а на одной телеге Юрий даже всегда возил фальконет, лёгкую пушку и сам умел управляться с ней.

Из Кузнецкого острога небольшой караван Юрия Трапезундского вышел рано поутру. Большой участок лесостепи в полторы сотни вёрст за один световой день не проскочишь, но посреди пути была деревушка Ирзаким, где можно было переночевать в тёплых избах за глухим забором из заострённых вверху брёвен, вкопанных вертикально, да своры собак с телёнка величиной, которым загрызть матёрого медведя ничего не стоит. До деревушки к вечеру дошли спокойно, переночевали в тепле, а утром после ночёвки пожилой хозяин подворья Арслан посчитал своим долгом предупредить Трапезундского:

–– Ты, начальника, шибко добрый! Моя лиса-чернобурка на шапка давал, мой жена Зульхаят-ханум норка красивый дари, чай-сахар угощай. За то наша тебе большой благодарность, да вот моя хочет твоя предупредить: в Кривой балка недавно ватага разбойник джунгар Кривонос обосновался, люди наши видеть.

–– Когда это было, Арслан? – живо поинтересовался Трапезундский.

–– Недавно, начальника! – сообщил доброхот. – Неделя, два ли! Твоя гляди, в оба! Зенка свой гляди, не проморгай! Разбойный народа, люди говори, у эта Кривонос десяток два ли, а то и боле.

–– Ладно, спасибо, Арслан! У нас оружие огневое, Кривоносу этому не поздоровится.

–– Ну борони Бог, начальника!

Выехали на замёрзшую за ночь дорогу и Трапезундский, заряжая на телеге фальконет свинцовой шрапнелью, кликнул к себе своего постоянного помощника, опытного казака Илью Квасникова. Тот верхом на лошади подъехал к своему начальнику.

–– Чего звал, Иваныч? – спросил он.

–– Скажи там ребятам, чтоб зарядили свои пищали, да поглядывали по сторонам.

–– А чего тако? – беспечно бросил Илья.

–– Да ничего! Не у себя дома! – сердито заметил Трапезундский. – Арслан предупредил – банда джунгара Кривоноса где-то здесь, а ты знаешь, Арслан зря болтать не будет, так что приготовьтесь. Семь пищалей, да вот фальконет – это тебе не шутка. И возчикам скажи, чтобы пики держали возле себя. До Междуреченска, где все торговцы, что с юга, что с востока, отдых себе устраивают, только к вечеру будем, за день всё может случиться, тем более время сейчас такое, что по этому шляху мало кто и редко ездит, помощи просить не у кого будет.

–– Тако откуль знать, когда фитили зажигать, Иваныч? – озаботился теперь уж Квасников.

–– А вот помнишь, там впереди Сухой лог с ручьём будет?

–– Знаю! Ну и что?

–– Вот там нас Кривонос со своими людьми и будет поджидать.

–– За пять лет, Иваныч, никто нас в том логу не встречал, а ведь ездим мы в Междуреченск каждый год, сам ведь знаешь.

–– Тако и Кривоноса этого раньше тоже не было. Джунгары эти они ведь с нами то друзья, не разлей вода, то так враги-кровники.

–– Ладно, Иваныч, к нападению изготовимся! – посуровел помощник. – В Сухом логу легче всего караваны торговые пограбливать, уж шибко место удобное, да и в случае неудачи уйти легче.

–– Ну смотри, Илья! – наставлял Трапезундский казака. – Может, мы и понапрасну взъерошились, но не зря же говорится, что бережёного Бог бережёт, а потому, ежли кто выскочит по одну сторону, дадите залп и сразу поворачивайтесь на другу сторону – там завсегда главный противник. Мы ихнюю разбойну привычку давно ведаем.

–– Да знаем, знаем! – бросил опытный казак. – С одной стороны отвлекают, а по-настоящему бьют с другой.

–– Ну, а, коли, знаете, так иди и предупреди парней, чтоб начеку были, – бросил Трапезундский.

Караван тронулся дальше по весенней дороге. Через час езды тучи над головой стали раздвигаться и вскоре выглянуло солнце, его лучи быстро растопили корочки льда, дорога стала мокрой и грязноватой. Ещё через час езды впереди завиднелись шарообразные кусты верболозы и дорога пошла под уклон – это и был Сухой лог, которого опасались караванщики. И ведь накаркал бывалый в прошлом пират Юрий Трапезундский: всё получилось как он предсказал.

Напряжение у людей возросло, у казаков на телегах, где они залегли с мушкетами среди мешков с овсом и рухлядью, уже тлели труты, когда с правой стороны дороги из лощины со свистом и гиканьем выскочила на конях ватага лихих людей с поднятыми над головой саблями. Нестройный ружейный залп казаков перекрыл гулкий выстрел из малой пушки – четыре или пять всадников слетело с сёдел, некоторые кони с седоками встали на дыбы, нападающие смешались и, повернувшись, кинулись обратно в широкий овраг. Грязновато-зелёное облако порохового дыма поднялось над телегами каравана, а из кустов верболозы с шумным гарканьем поднялась стая воронья.

Казаки, ухватив запасные, уже заряженные ружья, повернулись на противоположную сторону, откуда должна была вывалиться другая часть разбойников. Юрий лихорадочно перезаряжал свою пушку, но никто из кустов на другой стороне так и не показался. На всех телегах караванные возчики, нахлёстывая и понукая коней, торопились поскорей проскочить нехорошее и опасное место.

В овраге, тем временем, в лохматой папахе, одетый в казачий зипун человек невысокого роста, но коренастый, крепкий, хлопнул плетью по мягкому сапогу и, плюнув, в раздражении бросил другому, который в паре ещё с одним держали под уздцы трёх оседланных коней.:

–– Всё, брат Ильхан! Куда смотрели твои буркала? То ж казачий караван Юрки Трапезонда из Томска! Он окромя пищалей ещё и пушку таскает с собой. Поехали отсель, нам их не взять, зря только мёрзли здесь всё утро.

–– Ну не повезло в этот раз, повезёт в следующий, – оправдывался тот, которого назвали Ильханом.

–– Всё! Теперь уж не повезёт, Ильхан! – психовал старшой. – Китайский караван видно прошёл два дня раньше! Ты всё перепутал, шакал облезлый, нарвались вот на томских казаков. Уходить надо, да поскорей, завтра здесь из Кузнецка будет зверюга атаман Филимонов со своей сотней конных казаков, а от него пощады не жди, всех вырубит.

–– Если найдёт! – огрызнулся Ильхан.

–– Этот волк кого хошь найдёт! – процедил сквозь зубы атаман.

*****

Этот последний вояж в далёкий Междуреченск, когда сборная банда Кривоноса пыталась пограбить караван Трапезундского был особенно удачным: Юрий привёз много товара и денег, гораздо больше, чем в прошлые разы. Губернатору Щербатову Юрий сдал оговорённую, примерную сумму денег и товара, и всё ж получилось, что половина дохода осталась у него, но губернаторские условия он, Трапезундский, выполнил сполна, придраться невозможно. И всё же оказалось возможно, Юрий силу Щербатова недооценил, явившись на своё подворье, он застал там довольно странную картину: на дворе стоял губернаторский пристав Василий Басовитый и свинцовым карандашом записывал на листе бумаги то, что докладывали ему его подручные, шныряя по амбарам, клетям и клуням его, Юрия, большого хозяйства. Возле пристава стоял конфискованный кожаный мешок с мехами и растерянная сожительница Трапезундского Доротея, которую все в крепости звали проще – Дора.

–– Чего это вы, колупаи, словно у себя дома по чужим клуням лазите? Чего, спрашиваю, шаритесь? – возмутился, было, Юрий.

–– Не шуми, Иваныч, – спокойно заговорил пристав. – Щербатов приказал прошерстить всех казаков в городе и излишки пушнины изъять в пользу государевой казны. Слух прошёл, будто утаили вы много добра пушного, а в Москве громы мечут.

–– Да ты хоша знаешь, господин Басовитый, что частная собственность по закону неприкосновенна?! – начал психовать Трапезундский. – И кой-какая рухлядь меховая, что вы тут наскребли, – это ведь моя законная добыча по уговору с князем Щербатовым. То, что сверх сданного в государеву казну, мне ясачны люди принесли, то моё!

–– Знаю, Иваныч, знаю! Но это Расея, а здесь Сибирь и хозяин здесь господин Щербатов, – пояснил пристав. – Край этот указом царя отдан боярину Щербатову на кормление, так что он на всё имеет право, потому как действует от лица государя, тебе ли не знать.

–– Ну и что? – встал на дыбы Трапезундский. – Коней, корову с тёлкой тоже уведёте, гусей, кур, овёс с пшеницей возьмёте? Може и дрова!?

–– Да барахло это мы не берём, Иваныч, а только велено хозяйство твоё переписать! – увещевал разошедшегося хозяина подворья щербатовский пристав. – Взять велено только пушнину! Губернатор наш желает знать о достатках всех проживающих в городе Томске, скотину никто у вас не отнимает, но пушнину, говорю, велено всем сдать. Сибирский приказ в Москве психует, недоимки нам всем объявил.

–– Но это же незаконно шариться в частном подворье, Василий! – продолжал возмущаться бывший пират. – В Европе о таком беспределе даже подумать не могут! Я жалобу на Щербатова в Сибирский приказ подам, я в Москву поеду и правды добьюсь.

–– Зря кричишь, Иваныч! – спокойно оборвал щербатовский пристав. – И только, говорю, зря потратишься на дальнедолгу, московску поездку, господин Трапезундский. Никакой правды ты там не найдёшь и не добьёшься, вся правда в кулаке у Щербатова, а то ты не знаешь.

–– Знаю! – кипятился Трапезундский. – И знаю сколь князь Щербатов от казны государевой пушнины утаивает!

–– Да ерунда это всё, Иваныч! Говорю же тебе, что край этот отдан Щербатову на кормление и как он тут разворачивается никого не касается, а у Москвы един интерес: сколь пушнины пришлёт князь Щербатов. Чем больше пришлёт, тем лучше, понял?

–– Это смотря как челобитную подать дьякам столичным, и, что в той челобитной написать, Василий! – язвительно заявил Трапезундский. – Это ведь тоже уметь надо, а кто окромя меня это сделает? Кто, честью спрашиваю?

–– Эй, ребята! – вместо ответа Юрию крикнул пристав. – Пошли на друго подворье! Хватит здесь шарить, мешок этот заберите.

Пристав со своими людьми ушёл, и не пустой, с мешком пушнины, которую утаил от томского губернатора проныра Трапезундский. Но пристав со своими людьми не нашёл главную заначку Трапезундского: в погребе его дома была внушительная нора, где он прятал более десятка кожаных мешков с наиболее ценной пушниной. Юрий, приобняв левой рукой сожительницу Дору за плечи, правой заколачивал виртуальные гвозди в мнимый гроб своему шефу, князю Щербатову, одновременно грозя и посылая проклятья наглому наместнику:

–– Ну погоди, Осип! Ты у меня, чёрт плешивый, попляшешь и взвоешь не хуже волка! Хлебного места энтого тебе не видать боле как своих ушей, не я буду, ежли не добьюсь твоей отставки! Чтоб на том свету на тебе черти горох молотили, ворюга!

–– Не связывайся с ним, милый! – ныла, стоящая рядом Дора. – Он князь, а ты противу него кто? Пришлый, иноземец! Известно ведь: у сильного всегда бессильный виноват.

–– Это мы посмотрим, кто из нас бессильным окажется! – негодовал Юрий. – Верёвку ему на шею наденут, я уж постараюсь! Всё, Дора, иду к казакам, он ведь и их обидел! Посмотрим, что заблеет этот козёл, егда казаки его на вилы подымут!

В казачьей среде томской крепости было немало воров и убийц, сосланных в Сибирь по указу царя, люди эти были отчаянные, решительные, а потому подбить их на восстание против местной власти ничего не стоит. Через своих ближайших подопечных Юрий пустил слух, что губернатор Щербатов всех бывших воров и убийц из рядов казачьих исключил, денежного жалования лишил, на царский указ наплевал и собирается под вооружённой охраной выслать исключённых из списков в Тобольск на расправу. Город Томск на следующий уже день забурлил, зашумел, словно закипающий котёл над костром, казаки быстро собрали круг, кто-то успел поджечь губернаторские склады, из которых предварительно растащили всё продовольствие и иное добро. Губернаторские стражники побоялись драться с вооружёнными казаками, а князь Щербатов с семейством своим поспешил скрыться из восставшего города. Мало того, настоятеля Троицкой церкви в городе, отца Серафима, попытавшегося, было, бунт казаков уговорами мирными усмирить, какие-то безбожники избили так основательно, что того доброхоты городские унесли с улицы на носилках. Юрий, воспользовался моментом и предложил написать челобитную царю, а он, мол, отвезёт.

И ведь написали казаки жалобу на губернатора Осипа Щербатова, и подписалось под челобитной двадцать восемь человек. Юрий бумагу забрал, да с тройкой подручных, на конях, и отправился в далёкую Москву. Самый быстрый способ передвижения в те времена – кони, никаких телег, только верхом, и то на весь путь из Томска до российской столицы у Юрия Трапезундского с товарищами ушло времени чуть ли не месяц, и хорошо, что ещё лето, не один десяток рек и речушек вброд пришлось пересечь. В Москве к царю, конечно, на приём не добиться, а потому Юрий сразу же направился в Сибирский приказ к знакомому дьяку Василию Дмитриевичу Хворостину, да ему челобитную и вручил, да подкрепил её подношением.

Даже хотя московский чиновник Юрию и знаком, и чин большой, но просто так к такому тоже не подкатишься. Наш Трапезундский человек тёртый, бывалый, знал как с властными чиновниками обращаться: спины своей Юрий не жалел: кланялся перед дьяком истово, пел ему и его семье дифирамбы о здравии на многие лета, но тот больше посматривал не на просителя, а на большой кожаный мешок с подношением возле него, знал московский чиновник, что из Сибири не кедровые шишки привезут, а подарки, и очень дорогие – пушное золото. Трапезундский челобитную, ясное дело, подкрепил мешком пушнины, дьяк кивнул просителю на пристенную скамью, а сам углубился в чтение бумаги. Прочитал, строго посмотрел на прохиндея, который прикинулся этакой обиженной овечкой, наконец, спросил:

–– Ну и где сейчас ваш обидчик князь Щербатый?

–– А чёрт его знает, где он, Василий Дмитриевич? Сбежал куда-то! – охотно сообщил Трапезундский. – Вор он, потому как! Об энтом все ведают! Уж сколь рухляди в казну государеву утаил, тако одному Богу вестимо, да нам, казакам. По нём давно уж верёвка плачет, аль топор стонет.

–– В челобитной-то ведь не сказано, чего ты лично не поделил с князем, – заявил дьяк. – А ведь ты почитай пять лет заодно с им был, небось вместе воровали. Вас обоих надо бы потрясти, да на дыбу, да кнутом, да калёным железом…

–– Да мы, казаки, – завыл плачущим голосом Юрий, – в поте лица своего, не жрамши, не спамши, мотаемся по горам, по лесам дремучим, и в дождь, и в снег, и в метель, и в лютый мороз, терпим лишения немалые, покуда инородцев найдёшь в тайге, да договоришься с имя на поставку шкур зверья мехового в казну государя нашего, да сберёшь пушнину ту, да привезёшь в амбары Щербатого, а он, вор и корыстолюбец, добро казённое со своими прихлебателями на сторону, китайским, да джунгарским купцам продаёт, деньгу в свой карман наживает нечестно, а нас, казаков, обижает, материт и бесчестит всяко, и зуботычины, и кнут часто в ход пускает – вот у казаков терпенье и лопнуло.

–– Так, так! – задумчиво бросил дьяк, постучав пальцами по столешнице. – Ты вот что, грек, ври, да не завирайся. Все эти казаки, в Сибирь сосланные, есть сами бывшие воры, насильники и убийцы, веры им нет. Ты вот лучше скажи мне, Трапезондский, пошто именно тебя выбрали казаки к нам на Москву ехать, челобитную везти? Уж не ты ли всю эту бучу затеял? Я ведь тебя давно знаю! Прохиндей ты тот ещё! Тебе палец в рот не клади, оттяпаешь ведь всю руку! Проныра ты, каких свет не видывал!

–– Тако, – не растерялся Юрий, – я у казаков томских за все эти годы большой вес нажил, оне меня, батюшко, уважают больше, чем губернатора, князя Щербатова, доверия у их больше ко мне, понеже я вместе с имя лишения всяки терпел, да и грамоте я обучен, языки разны ведаю, – вот и с джунгарами могу толмачить, а Джунгарско ханство, Василий Дмитриевич, князья ихни, ты, батюшко, ведаешь, на сибирские просторы, что царю нашему подчинены, давно рот-от свой жадный разевают, зубами клацают. Я с казаками не раз уже караваны с пушным золотом от джунгарцев свирепых спасал, пушечным боем, шрапнелью свинцовой, разбойников тех встречал, егда оне на караван с царским добром зарились.

–– Ну, ладно, ладно, грек! Иди покуда с глаз моих, отдыхай! Мы здесь в приказе вашу грамотку рассмотрим! – распорядился дьяк. – Позовём тебя, когда надо будет. Ты где остановился-то, у кого?

–– Тако у меня же свой дом за Нижегородской заставой, Василий Дмитриевич! – сообщил Юрий. – Семья у меня тамо, родня по жене тоже тамо проживает. Ты что забыл?

–– Ладно, ладно, иди, помню я, да, смотри, из города не уезжай, дабы тебя не искать, когда понадобишься…

*****

Не зря говорится: в России тройку коней долго запрягают, но потом любят быстро ехать. Так и в случае с Юрием Трапезундским: целый месяц грек ждал, что вот-вот его вызовут в Сибирский приказ, но тишина, никто не беспокоил, неугомонный проходимец посчитал, что уж и забыли про него, и со своими подручными загулял, благо что деньги были от прежних продаж мехового богатства Сибири. Дочери Юрия, пока непутёвый отец мотался по свету, по сибирским просторам, выросли, да замуж повыскочили, а жена, москвичка Анастасия, жила своим хозяйством скромно, да и родня ей помогала при случае. Своих дочерей Юрий Трапезундский всё же не забыл, и, коли, уж приехал из богатой Сибири, то в гостях у них побывал, одарил бобровыми и норковыми мехами на шубы, и жену, Анастасию, не забыл в меха дорогие одел с головы до ног, так что выглядеть она стала, что боярыня.

Анастасия, законная жена Юрия, уж и ждать мужа перестала, посчитала, что загнулся где-нибудь в далёкой Сибири её неугомонный друг, а тут на тебе, нежданно-негаданно, явился законный муж, да ещё с товарищами, но и с подарками немалыми. Навесил на шею жены дорогих чернобурок, накупил, понавёз на подворье московское разных круп, бочку мёда, бочку сала, да много чего, деньги-то шальные, не совсем чистые, чего их жалеть, но никто ведь о том не знает, а так чего гадать. Сначала Юрий вёл себя тихо, а потом, ни с того, ни с сего, загулял мужик: начал посещать развесёлые ярмарки, бани и московские кабаки. Год таким образом в гульбе прошёл и откуда столько денег у мужика? Кто из соседей по улице знал, что Трапезундский служит в Сибири, многозначительно подмигивали друг другу, приговаривали, мол, быть в воде, да не замочиться невозможно, а из Сибири, знамо дело, богачами возвращаются – вот и гуляют почём зря.

Но вот однажды поутру явился в московский дом Трапезундского рассыльный служка с грозным распоряжением явиться русскому греку в Сибирский приказ и незамедлительно. Юрий сразу всё понял, подстриг, окоротил бороду, надел на себя голландское платье с воротником кружевным по моде того времени, чулки, туфли с серебряными пряжками, и явился пред грозны очи царского дьяка Василия Хворостина этаким европейским щёголем и не узнать. Но государственный муж, дьяк, Василий Дмитриевич Хворостин, сидя с писарем за большим столом, на разодетого Юрия посмотрел строго, заговорил назидательно:

–– Хватит гулять, Трапезондский! То, что ты разгульно жил на Москве, мы ведаем, но, что пьянствовал, да ум свой не пропил, похвально, а теперь вот пришёл тебе черёд послужить государству Российскому.

–– Да я завсегда…, – возопил Юрий. – Да я, да мы…

–– Прекрати! – покривился чиновник. – Слушай царский указ!

Дьяк медленно поднялся из-за стола, взял свиток и торжественно зачитал постановление:

–– Повелением государя, такого-то и такого, холоп Юрий, сын Иванов Трапезундский назначается в городе Томске, края Сибирского и прилегающем к томской крепости округе, исполняющим обязанности губернатора с воинским чином сына боярского, с денежным содержанием двадцать рублёв в месяц жалования и двести пятьдесят четей ржи в год. Соответственно чину дать оному широкие судейские полномочия и быть Трапезундскому Юрию, сыну Иванову, ответственным за пополнение казны государевой сполна. А в бунте воровском разобраться и виновным воздать по заслугам их.

Трапезундский втайне надеялся на восстановление прежних званий и льгот, но чтоб такое высокое жалование и чин? Такого жалования даже князь Щербатов не имел, да и другие сибирские губернаторы, что-то за этим кроется. Юрий Иванович почтительно, с огромным удовлетворением в душе согнулся пополам перед дьяком.

–– Ты хоша внял, холоп, – прежним голосом заговорил дьяк, – яко высоко доверие тебе оказано царём нашим, Алексеем Михайловичем?

–– Внял, Василий Дмитриевич! – торопливо заговорил Юрий, беспрестанно кланяясь, – Внял, батюшко! Оправдаю! Вот те крест, оправдаю! Государь, и вы тут, в приказе Сибирском, довольны будете. Уж я крамолу повымету, порядок в крае Томском наведу сполна.

–– Учти, грек! – опять строго заговорил меж тем дьяк. – Волненья средь казаков прекратить, зачинщиков повесить, порядок навести! Вот тебе ещё одна бумага, возьмёшь с собой два десятка возов пшена, овса, ячменя, двадцать штук сукна по сорок аршин на мундиры казакам, воз свечей для церковных служб в Томске-городе, да десять бочек огневого зелья и шесть бочек свинца ружейного. Возьмёшь двенадцать фальконетов, лёгких пушек на пушечном дворе для острогов новых. А для сопровождения и охраны от лихого люда, особливо от джунгаров, возьмёшь в полку Московском десять стрельцов с пищалями. С тобой поедет наш пристав, Яков Борисов Халтурин со товарищи, для надзору и для проверки государевых указов. Дошло до тебя, холоп?

Трапезундский, не переставая кланяться и широко креститься, торопливо заговорил:

–– Да яко ж не понять, батюшко, Василий Дмитриевич!? Всё ясно! Казаков местных пристрожу, виновных накажу, на каторгу отправлю, оне у меня не возрадуются! Новый острог заложу на Чулыме-реке, силов своих не пожалею, батюшко!

–– Добро, холоп! Доверяй, да проверяй! Отправляться к месту постоянной службы незамедлительно. Все вы тамо у нас под надзором будете, потому и пристав Яков Халтурин с тобой едет, хоша и временно. Учти, служивый, око государево есть в землях сибирских постоянно и службу свою оне несут неусыпно, блюдут интерес государев неукоснительно. Всё! Иди, сын боярский, Юрий Трапезундский, служи исправно во славу государя нашего, Алексея Михайловича…