Рыцарь из Таматархи

Верни мне мир людей красивых,

Верни надежду и любовь…

Глава 1. НАСТАВНИК

Раннее летнее утро застало деда Богуна в глубокой задумчивости. Он сидел на обросшем мхом валуне, на берегу моря, и взор его был устремлён скорей в себя, хотя, казалось, смотрел он куда-то в туманную даль. На чистом, будто умытом утренней росой небе, ещё синем, но уже тронутом розовой полоской зари, проглядывали кое-где колючие звёзды. Рассвет всегда наступает раньше, чем проснётся ветер и придёт из степи к воде, а потому поверхность её была спокойной гладкой; море ещё спало и дыхание его отражалось только в ленивой волне, набегавшей с лёгким шипением на прибрежную гальку. Эту утреннюю тишину и отсутствие какого-либо движения нарушали только две чайки, носившиеся со стонущими криками над морской гладью. Однако эти суетливые птицы, и дед Богун казались маленькими, а потому проглатывались утренней тишиной, морем и степью. Всё как-то переходило в иной мир, в иную жизнь, отличную от людской. Степные духи отступали, но как дикие звери, залегали где-то в складках бескрайней равнины, в дубово-буковых лесах вдали. За синей полосой горизонта клубилось что-то недоброе, подстерегающее, но куда-то манящее и загадочное…

Рассвет наступал медленно, но неотвратимо. Вот и ветерок проснулся, шевельнул седые космы на голове деда, и красавица-заря за его спиной окрасила нежнейшими охристо-розовыми валёрами четвертушку небесного свода, но он не обратил внимания на эту красоту. Перед его затуманенным взором протекал иной мир: мир его молодости с боевыми походами, с уртонами возле родников и рек, с жаркими сечами и тризнами после них. Вместо ноющих криков чаек слышал он визг и ржание коней, призывные звуки боевых труб, страшный лязг и звон мечей, стоны и выкрики, столкнувшихся в боевом азарте ратных дружин.

Дед будто слился с валуном, на котором сидел, но спина его не выглядела согбенной, придавленной прожитыми годами. Наоборот, хоть и подсохший от времени, стан его выглядел прямым, а в лежащих на коленях узловатых руках чувствовалась былая сила. Видно было по всему, что старик в молодости был громадиной. Такой спокойно мог размахивать тяжёлым, шипастым моргенштерном, мечом и боевой секирой. На левой щеке старого воина виднелся безобразный шрам от стрелы, которую он, по-видимому, в пылу боя просто вырвал с кусочком жевательной мышцы и кожи, а потом ему просто замазали рану густой смесью мёда и дёгтя.

Так как наступило пролетье и тепло, старик был бос. Ступни, в какой-то чешуе вместо кожи с загнутыми вниз жёлтыми ногтями, больше смахивали на куриные лапы. Однако одет он был в белую длинную рубашку, с вышитым красной нитью узором по подолу и вороту. Только рубаха эта была не простой, не для рыбака или пахаря. Она была из дорогой, висконовой ткани, византийского производства, а потому такое одеяние и широкий, в ладонь, военный ремень на поясе, указывали на то, что дед Богун принадлежал к знатному сословию.

Палевая дымка по горизонту сгустилась и порозовела, поверхность воды в море из тёмной стала нежно-салатного цвета, утренний бриз породил лёгкую волну. Дед очнулся от воспоминаний и повернул голову в сторону бегущего к нему верзилы с обрубком бревна на плечах. Сбросив бревёшко на гальку, парень заговорил:

– Ну, дед, сёдни пять поприщ отмахал!

Богун, взглянув на мокрую, прилипшую к телу, льняную рубаху парня, приложил суховатую ладонь на вздымающуюся грудь, и бодро заметил:

– Топаешь быдто лошадь, взмок лишку, а энто худо, но ништо, важно, что не задохся, младень! Сердце стукотит ровно, гулко! Эх вы! Привыкли всё на кониках гарцевать, а мы вот бывало, в молоди, в бытность деда твово, князя Святослава, по десять поприщ с полным вооружением пешком, рысью, пробегали, и хоть бы хны! Избаловались вы, нонешние!

– Не ворчи, дед! Чего пешком ходить, коли, кони есть! – огрызнулся парень!

– Дурень ты, Мстиславушка! – недовольно вскинул кустистые брови дед. – А ну яко, по случаю, конь падёт, егда ты в одиночестве, и запасной лошадки нетути, а надо поспешать? Ведь пёхом придётси, со всей амуницией и оружьем, да поприщ двадцать! Доброго ратника, воина, не просто вырастить, младень! Многих мучений, долготерпенья преодолеть надоть с отрочества, прежде чем получишь ратное обличье. Ну да не зря я старался! Зело крепок ты вырос, токмо вот грузнеть начинаешь, видать жрёшь много лишнего. А так ништо, даже статью, да и обличьем, на деда свово, князя Святослава, смахивать стал!

Парень поскучнел, неохотно возразил:

– Ну, чего ты, дед, едой меня попрекаешь?

– Да не попрекаю я тебя! – заметил Богун. – Но излишества не позволяй себе, дабы тяжко телу не было. Помню, отец твой, преславный князь Владимир, выделил тебе удел энтот Тмутараканской, и привёз тебя сюда боярин Ульян махонького, трёхгодовалого. Замухрышкой ты был тогда – вот и взялись тебя откармливать, и ведь откормили, богатырём стал. Ну, конечно, пестовал тебя я с малолетства, не давал в лености пребывать. Был я для тебя заместо матери и отца. Не я ли, и дружинники мои, обучали тебя искусству боя, владению моргенштерном, боевой секирой, а главно мечом и саблей? Я ведь, Мстиславушка, давно в энтих краях. Ещё дед твой, князь Святослав, после разгрома Хазарского Каганата оставил меня здесь воеводой, дал пять тыщ дружинников, и повелел обустраиваться, и не на время, а навсегда – вот вся жизня моя здесь и прошла. В трудах, заботах, в ратных походах… Я, младень, по молоди, где токмо не побывал, с кем токмо не ратоборствовал: и с булгарами, и с ромеями, и с печенегами, и вот с хазарами, да буртасы, да гузы, да о-о-о…

Дед завыл, словно волк в ночи, подняв глаза в утреннюю синеву неба. Парень же, как бы невзначай, заметил:

– А люди вот говорят, что отец дал мне, малолетнему, самый захудалый удел, да ещё на отшибе, понеже не любил меня.

– Что-о-о!!! – взвился Богун. – Много ты смыслишь, младень! Да Таматарха богаче Киева и Новгорода Великого вместе с Черниговом! Отец твой дал тебе, дурню, самый богатый удел, и любовь тута не при чём! Надо было стать твёрдой ногой в Предкавказье, и энто мудрое решение, парень. Здесь хазарские иудеи и византийцы самые хитрющие торговцы, но пошлинные сборы платят исправно. Мы же ежегодно отправляем в Киев дани немалыми обозами, с большой охраной. Одного серебра и изделий из него не одну телегу, а ещё посуду вельми изукрашенну, да парчу и ткани шёлковы, да кожи, а главно соль из Меотийского озера, да много чего. Ты же сам свидетель того! Аль не отбивал ты наскоки печенегов, жаждущих пограбить богатый обоз? Чего вон со смолян возьмёшь, аль с северян черниговских окромя ржи? А у нас тута и пшеница знатная родится, урожай богатеющий сбираем. То-то, младень!

– На отшибе живём! – упорствовал парень. – Далёко от земель русских!

Богун сурово посмотрел на него, но голос его помягчел:

– Да иде ж далёко, коли едут в энти края постоянно торговые гости со всей Руси-матушки, ажник с северных озёр, с Варяжского моря, с Новгорода Великого, с Пскова, почитай со всего леснова краю, да везут меховую рухлядь, за котору ромеи тутошни, золотыми солидами расплачиваютси. Они, солиды энти, ещё византиями прозывают, а серебряные монеты, милиариссиями. Ты же ведаешь! А потом здеся всё ж теплее, чем там, хотя рубим мы, русичи, себе хоромы из дуба, а здешние хазары, да и ромеи тож, ладят себе домы из камня дикого, а то и из глины. Вон Фанагорию греки сплошь из камня сработали, да и Таматарху тож. Давно ещё гунны, яко смерч бешеной, пронеслись по энтим краям, и энту Фанагорию, да Боспор за проливом пожгли, а стены-то каменны остались, тако греки города восстановили. А пошто? А по то, младень, что торговля тута вельми знатная, порты морския, соль из Меотийского озера, рыба добрая, а потом Шёлковый путь тута пролегает. Запомни, паря, оборот товаров чрез энти порты византийски, зело агромаден. Дед твой, князь Святослав, не зря уцепился за энти порты и землю Тмутараканскую, понеже большой доход землям русским торговля тутошня приносит…

На восточной стороне неба сквозь розово-палевую дымку горизонта проглянул край солнца, и лёгкие волны в море заиграли красноватыми бликами. Всё вокруг осветилось, приобрело контрастность, а чаек прибавилось. Богун между тем продолжал вразумлять своего подопечного:

– Твой отец, князь Владимир, сказал яко-то, а я запомнил: «… не голод и корысть создают добрую жизнь в народе, а крепкое частное хозяйство и крепкое взаимодействие энтих хозяйств меж собой. Их честность, трудолюбие, ограничение потребы, взаимное доверие, рождаемое выполнением обязанностей. Не страх и не властолюбие творит государственно единство, но создаётся готовностью к жертвам яко воина, тако и простого гражданина, верою в нравственну святость государства…».

Богун суровые брови свои, вдруг, раздвинул, посмотрел на парня ласково, заговорил мягче:

– Вот и тута дружинники наши, кто постарел, землю возле реки Кубана пашут, хлеб растят, а подвластны тебе хазары овечек, да коней пасут, а кто и тож земельку ковыряет, ну а уж торговцы тот хлеб, кожи скупают, да за море продают, подати тебе платят, по то и порядок в земле Тмутараканской. Ты уж привык здеся к народу разношёрстному, Мстиславушка. Ты посмотри, на яких токмо языках здеся не говорят. Не зря же я к тебе учителей ромейских приставил, дабы учили тебя всему, что сами знают. Вот и владеешь ты теперя языком греческим, и языком тюркским, и грамоту ромейску разумеешь, и счёту обучен. Князь грамотным должон быти. Не то, что вон Оттон, король германский, вместо подписи в указе своём, палец, бывало, послюнявит, в сажу окунёт, да в грамотку палец энтот и ткнёт. Вот и дружина у тебя разношёрстна: окромя русичей и хазары с булгарами, и аланы с касогами. Вон даже варяга, Юху Синисало, отец твой в дружину прислал, дабы норманн сей, обучал ратников твоих пехотному бою…

– А что, – оживился Мстислав, – зело добрый ратник, берсерком себя называет! Храбрец, отчаюга тот ещё! Жаль токмо, что язычник!

– Энто по то он себя тако называет, паря, что, егда достиг он возраста воина в пятнадцать годов, тако победил медведя с одним ножом, скрамасаксом называется по-ихнему. Учти, младень, победить матёрого медведя не кажному по плечу. Вот с той поры, энтот Юха и надевает медвежью шкуру егда в бой идёт, да ещё личину волчью, с клыками оскаленными, себе на рожу-то напяливает, да рога бычьи на главу водружает.

– Тако личину-то и я надеваю, егда в бой иду! А то, что в дружине у меня хазары, булгары, да аланы с касогами, тако ведь энто всё друзьяки мои! Я же с имя с отрочества, вырос, ты ж сам зрел!

– Ну, у тебя-то личина железна, – гнул своё Богун, – не така страхолюдна, яко у энтого Юхи! Ромеи вон яко его узрят в боевом облачении, тако в обморок падают! Ну, да ладно! Ты вот лучше мне поведай, пошто от жены, от Марии, морду воротишь? Всё ж княжна она аланска, знатного роду, детей вот двух тебе на свет произвела, наследника нам родила, Евстафия! Растёт ведь добрый отрок, да куда тамо – вьюнош! Дочка Татьяна, красавица писаная, замуж уж пора. И ты, не младень уже, а муж зрелой. Младень – энто ты для меня. Лет-то тебе уже за три десятка перевалило. Чего скажешь?

Мстислав замялся, не зная, как ответить наставнику. Богун подстегнул:

– Чего молчишь? Язык проглотил! Ну, соври что-нибудь!

– Тако врать-то не умею я! – промямлил, наконец, парень.

– Что-о!? Неужто хитрые ромеи не обучили тебя вранью? Дело-то нехитрое! – усмехнулся Богун. – Ладно, уж, коли, детей наклепал, тако значит, была меж вами любовь! Да и парень ты красивый, могутный. Взор у тебя, яко у орла, нос тонкой, с горбинкой, яко у скандинавов. Помни, что течёт в тебе кровь викингов, чрез мать твою, Рогнеду, и деда Рогволда, а оне, норманны, зело воинственны народы. Их хлебом не корми – дай повоевать…

– Я морду от неё не ворочу, дед, да токмо не любит она меня! – кинулся в признание Мстислав. – Я же чую! Уж ни за что лишний раз не обнимет! Да и в походах я ратных часто бываю! Рано вы меня оженили!

– Тьфу, ты! – развеселился Богун. – Да кто ж баб пытает, любят оне, аль нет!? Важно, чтоб парень любил и всё тута, а на неё наплевать! И не рано оженили, а в пятнадцать годков, то-то! Тако исстари заведено, ещё предками нашими, да и у других народов такой же обычай. Парень девку полюбил, а та уж молчи, подчиняйся. У меня вон их, баб энтих, косой десяток был, и я не разбирался с имя, любят оне меня, аль нет, лишь бы я любил!

– Некогда мне с ней любиться! – отрезал Мстислав. – Дела у меня поважней, сам ведаешь!

Богун пристукнул сухим кулаком по своему костистому колену, заговорил жёстко:

– Чего несёшь-то, дурень! Твоя родня теперя алански князья по жене! Энто твоя опора в ратных делах! Так что не смей Марью обижать!

– Да не обижаю я её, дед! – взвился Мстислав. – С чего ты взял?

– Эх ты! Она скрытная, токмо мне одному жалобилась! Якобы ты с ней редко беседы ведёшь, не приголубишь, не улыбнёшьси даже, с детьми не поиграешь!

– Тако егда играться-то? Ведь дома-то редко бываю! – оправдывался парень. – Вот и завтрева в поход, со всей дружиной, а энто три тыщи ратников, да и дорога дальняя!

– На касогов задумал? – Богун сурово глянул в глаза парню. – Чего ты с энтим Редедёй нияко не замиришьси?

– Он моих людишек притеснил, обидел, а то несносно мне! – парень с вызовом посмотрел на старого наставника. – Неужто простить? Ратники меня не поймут, дед! Слабым быть не желаю!

– Всё за славой воинской гоняешься! – Богун ещё раз пристукнул кулаком по колену. – С одной стороны энто похвально! Дед твой, князь Святослав, тоже великий воитель был, так и сгинул в бою. Другой твой дед, по матери, преславной Рогнеде, варяг, князь Рогволд, тоже велик воин, тоже пал в битве. Видать судьбу их повторить хочешь, а с другой стороны, в семье ведь порядок нужон, не то и не заметишь, яко в гнезде твоём змеи заведутси, Так-то, младень! Ну, да Перун тебе в помощь! В ночь энту, петуха ему в жертву принесу!

Мстислав подозрительно покосился не деда, обронил уже привычную фразу:

– Ты егда, дед, язычески привычки бросишь? Един у нас бог, Иисус Христос!

Богун протестующе поднял вверх руку ладонью к стоящему перед ним собеседнику, твёрдо заявил:

– Ты, Мстиславушка, меня не учи! Зелен ещё, хоша уже три десятка лет прожил! Не переделаться мне уже в нову, ромейску веру! Древняя вера предков наших держит меня ещё на энтом свете. Обычаи старые блюду и на том стоять буду!

Послышался конский топот, и подскакавший гридень, бодро соскочив с коня, согнулся в поклоне.

– Ну, что там, Трофим? – нетерпеливо воскликнул Мстислав.

– Тако гонцы прибыли, княже! – выпалил парень.

– Откуда?

– Тако один из Чернигова, а другой от князя касожского, Редеди!

Глава 2. ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК

Богун, бодро встав с камня, сел в седло, глухо проворчал:

– Ноги, что-то болеть стали, ребятушки, ну, а вы поспешайте пёхом!

Наставник, хлестнув коня концом повода, ускакал вперёд, а Мстислав с гриднем пошли вслед по прибрежной гальке к мысу с одиноко стоявшим дубом. За мысом перед ними открылась панорама Таматархи с одноэтажными, в основном, домами из дубовых брёвен, с огородами и виноградниками. Хотя ближе к морю высились двухэтажные каменные дома людей торговых с окнами, блиставшими византийскими стёклами. Княжеское же подворье выделялось крепким, двухсаженным забором из вертикально вкопанных, заострённых вверху брёвен, внутри которого располагалась двухэтажная изба князя, а вокруг кузня, казарма, конюшня, амбары, клуни, даже огород и баня. В морскую гладь врезалось более десятка причалов, тоже из крепких дубовых брёвен. Тёмными силуэтами виднелись длинные складские помещения, а возле них муравьями шевелились люди. Причалы обросли галерами, с которых суетливо разгружался прибывший товар. Полуголые грузчики таскали мешки, катили бочки на берег. Здесь же несколько человек в тяжёлых дорогих одеждах степенно распоряжались, указывая, куда какой товар нести. На рейде две одномачтовые триеры ждали, когда освободится какой-нибудь причал. Ещё дальше на рейде виднелся громоздкий двухмачтовый дромон из Византии.

По выложенной диким камнем улице сновали люди. Женщины, проводив коров и овец с общее стадо, торопились к заутрене в небольшую деревянную церковку. Поравнявшись с князем, низко кланялись ему. Мстислав, не обращая внимания на женщин, высказал давно засевшую в голове мысль:

– Надо бы храм Божий из камня сладить, Трофим! Не дай, не приведи, сгорит энта деревянна, а каменной-то ничего не содеетси! Пойдём-ка и мы к заутрене!

– А яко же гонцы, княже?

– Подождут! – улыбнулся Мстислав. – Не велики птицы! Да може один-то, черниговский, и сам в церкви, ежли христианин!

Прихожане уже давно привыкли к тому, что их князь по утрам приходил в церковь босой и в простой, льняной рубахе без подпояски. Некоторые считали это признаком набожности. Но чаще всего люди подолгу не видели князя, понимали, что он в очередном походе.

Помолившись, Мстислав прошёл в детинец, где, умывшись и переодевшись в жилой части большого княжеского дома, как-то виновато заявил жене:

– Ты, Марьюшка, не взыщи, я уж поем чего ни то за общим гостевым столом! Гонцы прибыли, вести должно срочные!

Мария, красавица восточного типа, молодая ещё женщина, печально улыбнулась, слабо махнула рукой, отпуская мужа.

Мстислав прошёл в другую половину дома, где обычно проводились официальные приёмы, и думские заседания. Там его уже ждали. На пристенных лавках сидели четверо: думный боярин Мирослав, ближайший друг и сподвижник Давид, варяг Юха Синисалу, по прозвищу Кантеле, и, по-видимому, гонец. Массивный дубовый стол был заставлен лёгкими закусками; в центре высился серебряный лекиф с вином местного производства. При виде вошедшего князя все встали, коротко поклонились. Мстислав, пытливо глянув на гонца, коротко бросил:

– Сказывай!

Гонец, молодой парень, был одет по-дорожному: короткая кольчужка, натянута на стеганую рубаху, кожаная юбка с разрезами, из под которой выглядывали синие штаны, заправленные в мягкие жёлтые сапожки. Протянув князю небольшой берестяной свиток, также коротко ответил:

– Тако тута всё сказано, княже!

Мстислав развернул бересту, прочитал лаконичное послание: «Приходи и владей землёй Северской, Черниговом-градом! Христом-Богом заклинаем, князь Мстислав»! Подняв глаза на гонца, спросил:

– На словах что скажешь?

Парень, по какому-то своему разумению, охотно пояснил:

– Тако озимые добре взошли, яровые отсеяли уже, на Пахома лён сеять зачали, а егда я отправился сюды, Цветень уже заканчивался, тако гречиху люди в земельку бросали, три грозы были, да и полосатая ленивица вовсю куковала, лето доброе должно быти, старики сказывали…

Мстислав нетерпеливо тряхнул головой:

– Тя, яко кличут-то, гонец?

– Митрием, княже!

– Тако я, Митрий, хочу ведать, яко люди-то черниговски настроены, а ты мне тута про посевную поёшь!

Парень смутился, поспешно заговорил:

– Тако люди черниговски тебя ждут, княже! Отец твой, князь Володимир, стар стал, за всеми землями уследить не в силах!

– Ладно, Митрий! – Мстислав махнул рукой, отпуская. – Иди на кухню, там тебя покормят горячим, да и отдыхай! Ответ передам с тобой завтрева, утречком!

Косые, красноватые лучи взошедшего солнышка протянулись от трёх небольших окошек к противоположной стене и окрасили оранжевым цветом гладкое бревно с пристенной лавкой. Мстислав присел на неё, спросил:

– Что скажете, друзья мои?

Боярин Мирослав молчал, не зная, что сказать по такому случаю, а Давид же осторожно заметил:

– Ты погоди, Мстислав! Не до Чернигова нам теперь! Ещё один гонец в сенях сидит, ночью прибыл.

Князь встрепенулся, пронзил взглядом сподвижника, упрекнул:

– Чего ж молчал? Откуда гонец? Накормили хоть?

– От касогов, княже!

– Давай его сюда!

В гостевую вошёл грузный мужчина, в годах, одетый по-военному. Поклонился князю, заговорил на западно-тюркском наречии:

– Коназ, мой владыка, Редедя, зовёт тебя на ратоборство, в место, где Бараньи лбы!

– Где это? Сказывай толком, воин!

– Аул Балта знаешь?

– Знаю! Чомо имор! (Продолжай)

– В начале новой луны мой князь будет ждать тебя там!

– Добро, приду! Завтра же выступаю! Тебя покормили?

– Хвала Тенгри-хану, коназ! Мясо давали, хлеб давали, вино давали, греческое, но наше лучше! Премного благодарен тебе и людям твоим!

– Добро, иди! В Таматархе тебя больше не держу!

Когда касожский гонец удалился, Давид выразил опасение:

– А вдруг это ловушка, княже?

Мстислав отрицательно покачал головой, чётко высказался:

– Редедя честный человек, други мои! На подлость не способен!

– Это не всё, княже! – объявил Давид. – Ещё есть гонец!

Мстислав удивлённо поднял брови, заговорил по-гречески:

– Везёт мне сегодня на гонцов!

– Бери выше, Мстислав! Этот посол не простой, с дарами прибыл!

– Господи, да откуда?

– Из Грузии, от царя Баграта Ш, княже! Не беспокойся, первым делом накормили! Он же не один, с охраной прибыл!

– А гонец от касогов не видел его?

– Нет, он в других сенях был!

– Ну, так зови! Послушаем, чего там грузинам надо!

Давид вышел, а в гостевую комнату вошли командир хазарского отряда Ханукка и воевода аланского полка Ангуш. Мстислав жестом руки указал им на лавку. Почти следом за ними Давид привёл третьего гонца. Два воина внесли резной сундук из чёрного дерева с инкрустациями. Все сразу поняли, что не простой это посол. Грузинский посланник был одет в нарядную белую черкеску и белые сапожки с серебряной отделкой, но сопровождающая его охрана была облачена в стальные доспехи явно арабского производства. Посол снял белую папаху, взяв её в левую руку, широко перекрестившись, поклонился в сторону красного угла, где на полочке стояла икона Богоматери с младенцем, а потом, прижав правую руку к сердцу, с достоинством сделал поклон князю. Наконец, выпрямившись, заговорил. Давид, хорошо знавший грузинский язык, стал переводить:

– Он говорит, что царь Грузии Баграт Ш шлёт тебе пожелание здоровья и удачи, хочет дружить с тобой, приглашает в гости и просит принять дары! От себя добавлю, Мстислав, не отвергай даров! Гонец также говорит, что проехал по землям касогов и видел ратные сборы людей князя Редеди! Царь Грузии ищет себе союзника на севере, нам это выгодно! Что скажешь посланнику царя Баграта?

Мстислав задумался, но люди напряжённо ждали, и надо было принимать решение. Иметь союзника в лице сильной Грузии очень даже неплохо, но с другой стороны союзничество налагает и определённые обязательства. В чём они заключаются? Скорей всего Баграт хочет обезопасить свои земли с севера от разбойничьих набегов Редеди. Наконец, князь заговорил, но как-то, показалось, легкомысленно, с шутливой усмешкой:

– Где энто ты, Давид, успел так насобачиться говорить по-грузински?

Хозяйственник, было, смутился, но быстро ответил:

– Так ведь с торговцами часто приходится общаться, княже, по налогам и сборам, а грузинских гостей у нас тут немало! Я и армянский знаю неплохо!

– Ну, ладно, Давид! Спроси, яко имя-то у гонца?

– Вахтанг, говорит!

– Добро, переведи ему, что коли к нам с добром, то и мы ответим тем же! Принимаем дары!

Давид перевёл, воины открыли сундук и стали вынимать из него бухты разноцветного шёлка, оружие в дорогих ножнах. Посланник вынул большое серебряное блюдо, которое оплетала золотая виноградная лоза.

Мстислав мигнул боярину Мирославу, тот всё понял, вышел и почти тут же вернулся с объёмистым мешком.

– Давид переведи гонцу! – обратился князь к хозяйственнику. – В знак дружбы с Грузией мы желаем свезти царю Баграту русские дары – энто пушнина из полсотни соболей! Мирослав покажи!

Думский боярин вынул из мешка великолепную соболью шкурку и растянул её в руках. Мех заискрился, заиграл в лучах утреннего солнца. Грузин низко поклонился в знак благодарности.

– Скажи ему, Давид! – продолжил князь. – Аще он желает, то пусть гостит в Таматархе, сколь ему заблагорассудится, а мне некогда, понеже я с дружиной выступаю завтрева в поход противу князя Редеди и пиры пировать мне тута недосуг!

Лицо Вахтанга озарилось радостной улыбкой, и он заговорил на почти хорошем русском языке:

– Какой пиры! Какой гостить, князь! Я с тобой иду! А дары ваши богаты! Я свезу их моему повелителю!

Люди в гостиной онемели от неожиданности. Никто не ожидал, что посланник заговорит по-русски, но, осознав, наконец, произошедшее, зацокали от восхищения языками и заулыбались. Посланник же в душе ликовал: он никак не ожидал, что всё обернётся как нельзя лучше. Оказалось, что и не надо уговаривать тмутараканского князя отвлечь на себя силы касогов, в то время как войска царя Баграта увязли в противостоянии с халифатом, сельджуками и Византией. Это большая удача. Посланник Грузии готов был расцеловать этого русского богатыря от переизбытка чувств, если бы это было возможно и не надо соблюдать строгий посольский этикет.