- -
- 100%
- +
Укатанная многочисленными колёсами телег, дорога тянулась дальше, уходя в болотистые места левобережья. Радим привычно выпряг Бурана, снял с телеги корчагу с тележной мазью и обмазал оси. Обозные возчики разожгли костры, что-то там варили, слышался людской гомон, взрывы смеха. Радим, не обращая внимания на хлопоты людей каравана, поужинал бабкиным хлебом, запивая его чистой речной водой, ну, а так как уже смеркалось, то и улёгся спать на телеге, накрывшись всё той же овчиной.
Сколько парень проспал, неизвестно, только кто-то мягко толкнул его в плечо. Радим глаза продрал и при свете полной луны увидел над собой морду своего коня.
–– Чего не спишь, Буран? – сонным голосом заговорил Радим. – Вон други кони дремлют себе!
Конь всхрапнул, словно хотел предупредить о чём-то. Радим тихо слез с телеги, посмотрел на жёлто-оранжевый блин луны. На восточной стороне, над мутно-тёмной полосой горизонта зеленела полоска зарождающегося утра, да и небо над головой из бархатно-чёрного стало уже синим. Рассматривая яркое блюдо луны, парень припомнил рассказы деда, который в молодости не раз встречался с греками, и, которые говорили, что луна – это Геката, мать бога Аполлона. Бог этот прилетал на лебедях в гости к Борею, создал землю Гиперборею, заселил людьми и они есть прямые предки славян.
Где-то взвизгнула лошадь и Радим, оторвавшись от созерцания луны, бросил насторожённый взгляд в сторону реки, где по перекату медленно, явно стараясь не шуметь, брели какие-то люди, ведя под уздцы своих коней. Парень, наслышанный о коварстве готов, сразу догадался, что это они и есть. Видимо решили воспользоваться предутренним часом и с лёгкостью пограбить караван. Поначалу страх у Радима зародился где-то в селезёнке и медленно пополз вверх, подбираясь к горлу. Но тут же в сердце появилась ответная злость и чувство мести за убитого готами деда.
Радим поступил, может, спонтанно, но быстро. Так как его телега находилась ближе остальных к перекату, то парень, даже не думая, опоясался ремнём с уже известным скрамасаксом, схватил лук с колчаном стрел и опрокинул телегу на ребро. Из-за этого укрытия он послал стрелу в первого врага, бредшего по колено в воде. Тот молча упал, загородив на короткое время путь остальным. Радим успел послать пять стрел и ещё три ночных разбойника увалились рядом с первым, создав при этом препятствие и некоторую сумятицу в толпе перебирающихся через реку вооружённых людей. Но тут прозвучал громкий призыв предводителя: «Готт Один мит унс!». (Бог Один с нами!). Люди на перекате зашевелились энергичней. Многие уже выскочили на берег и ринулись на зашевелившийся обоз. В телегу Радима воткнулся боевой топор, но парень успел выпустить стрелу в подбегавшего разбойника с дротиком в руке. Нападавший упал с простреленной шеей у самой телеги. Готы опоздали совсем немного, и всё из-за какого-то неспавшего в это время обозника, который к тому же очень уж хорошо владел луком. Задержка, вроде бы, совсем небольшая, но, видимо, существенная. На разбойников уже с яростным воем неслась конная дружина охраны каравана, а за ней бежали возчики с дротиками и топорами в руках. У переката началась схватка, которая закончилась бегством непрошенных гостей.
Вся эта яростная свалка людей и коней длилась совсем недолго. Равнодушная луна даже не сдвинулась с места, разве что зелёная полоска рассвета на востоке немного расширилась. И хотя бой был коротким, но гигантской энергии, порождённой взрывом ненависти, злобы и физического напряжения хватило бы, пожалуй, чтобы перемолоть всех чертей в преисподней и выплюнуть всю эту нечисть в виде извержения вулкана человеческих страстей.
Радим в этой свалке не участвовал или не успел. Он так и остался стоять возле своей телеги, опустив руки с луком. Стоял, как-то застыв, смотрел на этот кровавый взрыв человеческого негодования и не знал, что делать. Вроде бы и людей-то с обеих сторон было не больше сотни, а шуму они создали столько, что взбудоражили всю приречную округу. Визг коней, вой и ор сотни глоток, звон оружия, который давил на уши, разбудил стаю ворон в ближнем лесу, и, вдруг, также внезапно прекратился, только вороньё в лесу всё ещё не могло успокоиться, продолжая теперь свой несмолкаемый гвалт.
Разбойники скрылись в предрассветной мгле, оставив с десяток трупов на берегу и перекате. Охранники каравана сложили поверженных на берегу, собрали оружие. С Радима, наконец, оцепенение слетело, и он тоже занялся делом: поставил телегу обратно на колёса, подобрал с земли свои пожитки. Выдернув топор из телеги, парень залюбовался вражеским оружием. Прекрасное тонкое лезвие с бородкой, обушок с гравировкой и руническими знаками, круглое ореховое древко с шишкой на конце. «Вот ведь сбываются пророчества бабки Веды, – пронеслось в голове у Радима».
Пока парень рассматривал и любовался оружием, рассвет наступал быстро и неотвратимо. Охранники собирали хворост для большого костра на берегу. Старшина конвоя, подскакав на своём жеребце к телеге Радима, увидел в одной его руке лук, а в другой топор. Спрыгнув с коня, он присел на телегу:
–– Пятеро убиты стрелами, а у нас луков нет! Ты что ли их ухайдакал? – удивлённо спросил он. – Ну, парень! Не ожидал я! Видно по всему, что ты первый их встретил! Молодец! Однако повезло тебе, парень, видать, великий Перун был на твоей стороне. Готы матёрые воины, аще на них была бы бронь тебе бы не сдобровать, первым бы лёг возле своей телеги. Стрелы у тебя, Радим, с бронзовым жалом и бронь не пробьют. Айда ко мне в охрану!
–– Моего деда Мала готы убили недавно, и он, умирая, повелел мне найти князя Северина Печку! – смущённо заговорил Радим. – Из родни у меня теперь токмо двоюродный дед Спиридон Белоус, что проживает в Смольне. Без его решенья мне не можно.
–– Про князя Северина ведаю! – заметил старшина. – Энто он разгромил цельный легион ромеев лет пять тому… Ты погоди, парень! Кто ж тебя научил стрельбе из лука-то? Энто ведь зело велика наука и не кажному по плечу.
–– Тако дед Мал и обучал! – был ответ. – Он в молоди был лучником в дружине князя Мирослава из Славгорода.
–– Прокопом меня кличут, Радим! – представился парню старшина. – Родом я с Ильменя, с Нова-города. Кривить душой не буду, Радим, Перун не велит. Служба в охране обозов опасна, путь долгий, за каждым камнем разбойник сидит, в попутных городах мытники норовят таку мыту с наших торговцев содрать, яку и за год-то не скопишь. Цена на товар така нарастает, что уж и не ведают яко его продать, дабы не разориться. Весной уходим – осенью токмо домой приходим. Один такой поход твой окупится сторицей: дом готовый купишь, невесте подарков привезёшь. Охрана купцам дорого обходится. Пробовали иные торговцы без охраны товар возить, тако один раз довезут, а два раза еле живы, нагишом домой вертались…
–– Ты погодь, Прокоп, уговаривать-то! – рассудительно остановил старшину Радим. – С бухты-барахты таки дела не решаются! Надо с дедом Спиридоном обговорить, обмыслить.
–– Ладно, Радим! – согласился старшина, спрыгнув с телеги. – Караван в Смольне сутки будет, надо в бане попариться, грязь дорожну отмыть. Коли надумаешь, Прокопа спроси, тебе укажут, иде я обретаюсь.
Тем временем охранники, собрав огромную кучу сухого валежника, положили на них тела разбойников и подожгли хворост. Сушняк быстро разгорелся, и охранники трижды поклонились очищающему людские страсти огню со словами: «Сын великого Сварога возьми души этих нечестивцев! Большего они не заслужили».
Страшный костёр зачадил, задымил, пожирая человеческие тела. Радим знал, что для павших в таком бою готов это было бесчестье: души их отправлялись в никуда, потому что тела были преданы Огню без личного оружия и отпевания военным гимном, а стало быть, в небесную дружину бога Тора они не попадут. Для воина такой обряд был куда страшнее самой смерти. Неприкаянные их души будут вечно терзать и что-то требовать от потомков рода или ближайших родственников. А ещё грех такого позора ляжет на тех воинов, которые бросили мёртвых товарищей и не совершили обязательного похоронного обряда.
*****
Дело в том, что и готы, и славяне, посвятившие себя служению воинственным богам Тору и Перуну, носили на шее маленькие медные топорики. Такие символы получали только воины, дававшие клятву богам при свидетелях на родовом святилище. В небесную дружину Тора или Перуна мог попасть только тот воин, который пал на поле брани в честном бою. Его сжигали на ритуальном костре с личным оружием, ножом, а в рот клали его символ, шейный топорик, он служил пропуском в Валгаллу у готов, или в Вирий у славян. И те и другие воины считали величайшим бесчестьем нападать на торговые караваны и вообще заниматься разбоем. Они знали, что нельзя убить кого-либо ради завладения его имуществом – это табу. Соверши воин подобное преступление, душа его будет постоянно мучить ближайших родственников и скитаться по помойкам, а те вечно будут проклинать его за такой позорный поступок, так замкнётся круг. Этого-то больше всего и боялись все, уважающие себя воины мира, древнего мира, во всяком случае до принятия христианства.
Но есть здесь свои моральные тонкости: славяне на чужие земли не зарились, а для готов любые народы были «чужаками» и воля предводителя рода, конунга, была законом. Павших в бою воинов, если не было возможности взять их с собой для ритуального обряда похорон, необходимо было выкупить у победителя. Бросить нельзя – это самое тяжкое преступление для северных язычников. Но вот, когда пришло на Русь христианство, что-то в сознании людей сдвинулось: князья воевали друг с другом и со всеми соседями подряд; жгли деревни и убивали даже мирных жителей, в том числе грабили и торговые караваны, и христовы заповеди не были помехой.
Язычники с трепетом относились ко всему живущему и растущему, они прощения просили у дерева, которое намеревались срубить в случае крайней необходимости. Получается, что базовые ценности у язычников были на порядок выше ценностей христианских. Посты язычников плавно перетекли в посты христианские. Вообще христианство почти все обряды взяло из язычества и много что из древних обычаев существует до сих пор, и будет жить, пока живо человечество.
В третьем веке новой эры началось переселение народов и началось оно с севера. Король готов Ларс Беринг с большим отрядом воинов высадился на Готисканди (северное побережье Польши), разгромил пруссов, и двинулся на юг, тесня и разгоняя народы, встречавшиеся на его пути. Следующая волна готов (вестготы), всесокрушающим цунами покатилась на запад, по славянским землям гаволян и лютичей, по территориям германских племён и галлов. Эту волну вестготов не смогли сдержать римские легионы. А за готскими воинами шло их мирное население. Одна часть готов (остготы) пошла на восток, но встретила упорное сопротивление славянских племён и, прежде всего кривичей и радимичей. Война с остготами затянулась более чем на сотню лет и точку в разгроме нежелательных пришельцев поставила беспощадная славянская конница уже далеко на территории словаков, в Закарпатье.
*****
Стычка с готскими разбойниками на переправе через Двину для торгового каравана считалась, хоть и неприятным, но обыденным делом. За полтора месяца пути до греческих городов Причерноморья случалось всякое, в том числе и нападения грабителей. Всё же торговцы потеряли этим утром трёх возчиков и одного охранника. Покончив с необходимыми похоронными делами, обоз, по команде каравановожатого, двинулся на юг. Радим со своей, почти пустой повозкой, был как обычно замыкающим. Проехав, может быть, не более пятидесяти саженей, он увидел, как на дорогу вышли две девчонки. Одна, лет восьми, держала за руку, очевидно сестру, которой, на взгляд, больше пяти лет и дашь. Посеревшие от времени сарафанчики девчонок были расшиты блёклыми синими петушками, на головах льняные платочки, на босых ногах засохла болотная грязь. В одной руке старшая держала корзинку, а в руке младшей была зажата берестяная кружка.
Радим остановил телегу, но девчонки молчали, грустно поглядывая на парня. В это время из кустов показалась чёрная голова коровы и вот она уже на дороге. Конь Буран скосил на корову фиолетовый глаз, видно, что-то хотел сказать хозяину, но Радим успел заговорить раньше:
–– Чево вы тут бродите, миленькие? Да ещё корову с собой таскаете! Може, заблудились? Тако садитесь на телегу, подвезу, куда скажете.
–– Мы не заблудились, дядичка! – заговорила старшая. – Нашу деревню Смородинку третьего дня сожгли лихие люди. Мы с сестрой поутру в лес за ягодами ушли, а они и налетели.
–– Да яки сейчас ягоды? Рано ещё! – возразил, было Радим.
–– Тако земляника-то уже пошла, дядичка! – пояснила девчонка. – Первые ягодки, хоша и бочок белый.
–– Да где энто ваша Смородинка-то? – поинтересовался парень.
–– Там, на реке Полоче! – старшая махнула рукой в сторону захода солнца.
–– Энто ж далёко! – поразился Радим. – Боле ста поприщ будет. Яко ж вы шли и не заблудили в лесах? Пошто вас хозяин, Боровик, не прибрал? А корова откуль?
–– Нам мамонька ещё ране сказывала, – рассудительно ответила старшая, – аще придут в деревню злые люди, тако в лес бегите, ну, а дабы не заблудиться, тако вдоль реки идите на восход Ярила, на добрых людей всё одно набредёте, тем и спасётесь. Мы егда увидели что деревня наша дымом в небо ушла, а родня побита, тако и пошли вдоль Полочи до Двины, а тамо и дальше на восход Ярила. Ягодами питались, саранку в лесу копали, она цветёт, её далёко видно. А на берегу Двины вот энта корова попалась, с нами пошла.
Мы молока надоим в кружку, попьём, да и дальше идём – вот тако до энтих мест и добрались.
–– Яко корову-то звали? – совсем не к месту спросил Радим.
–– Капелькой зовём!
–– Да откуль вам ведать?
–– Тако все телята в начале, посерёдке, аль в конце капели на свет являются по зову Велеса! – пояснила грамотная девчонка. Да и год с энтого месяца начало берёт.
Радим посмотрел на младшенькую. Широко открытые голубые глаза её смотрели на парня с доверчивостью, ожиданием чего-то доброго, а ещё в них одновременно перемешалась усталость, надежда и печаль от пережитого. У Радима кольнуло сердце и так стало жалко эту крохотульку, которой уже выпало тяжкое для её возраста испытание, что на глаз навернулась невольная слеза. Эти глаза навсегда останутся в его подсознании, и через десять лет он узнает их среди тысяч подобных. Парень украдкой слезу смахнул, спрыгнул с телеги на дорогу, схватил меньшую в охапку и усадил в повозку. Вынул из тряпицы початую ковригу чёрного хлеба, отломил приличный кусок, вручил девчушке:
–– Яко кличут-то тебя, миленькая? – спросил он.
–– Машуткой! – был ответ.
–– А тебя? – обратился к старшей.
–– Алёнкой! – охотно ответила та и забралась на телегу самостоятельно.
–– Я ведь в Смольню еду! – сообщил он. – Отвезу вас к деду Спиридону, небось, не выгонит, понеже у вас и приданое имеется, вон яка корова добрая. Сей час привяжу её к задку телеги, да и поедем. Со мной не пропадёте, девоньки!
–– У нас в Смольне тоже родня есть! – сообщила Алёнка, устраиваясь в телеге поудобней. – Нашей матери сродная сестра тамо проживает.
–– Яко её зовут? – заинтересовался Радим. – Може, я вас к ней и устрою.
–– Ариной её мать называла, токмо мы её в лицо не зрели и где в городу живёт, не ведаем! – растерялась Алёнка.
–– Ну, а мужик-то есть у неё? – допытывался Радим.
–– Тако вроде есть! – вспоминала девчонка. – Батюшка говорил, что Охримом его кличут, и, будто бы он в охране городской служит.
–– Э-э-эх! – разочарованно протянул Радим. – Да мало ли в Смольне Охримов? Почитай каждый десятый, да и Арин не счесть. Ну, да ладно, найдём, а пока у деда Спиридона поживёте.
Глава 3. СМОЛЬНЯ, СТОЛЬНЫЙ ГРАД РАДИМИЧЕЙ
К победью следующего дня торговый обоз, к которому пристроился и Радим с девчонками, прибыл, наконец, под бревенчатые стены города Смольни. Так как сбывать товар в этом городе торговцы не собирались, то обоз расположился до утра возле реки на короткий отдых. Кому была необходимость пошли через подъёмный мостик над рвом с водой в ворота, туда же поехал и Радим. Недалеко от ворот, из зубчатой стены высовывалось толстая жердь, и на ней болтался повешенный человек. Ветерок с реки слегка колебал на трупе грязную рубаху, из под которой выглядывали почерневшие ноги. Никто из проезжающих к воротам не обращал внимания на повешенного. Один из воротных стражников строго крикнул парню:
–– А ты к кому правишь, паря?
–– К Спиридону Белоусу! – кратко бросил Радим.
–– Корову-то на продажу тащишь что ли? – поинтересовался стражник.
–– Да не! Энто вот их животина! – парень кивнул головой в сторону девчонок, которые с любопытством рассматривали мощные и высокие стены городского забора, ворота, сторожевые башенки.
–– А девчонки тогда чьи? – с подозрением допытывался стражник и нахмурил густые брови.
–– На дороге подобрал! – охотно пояснил Радим. – Говорят, что из деревни Смородинка на Полоче-реке.
–– Постой, постой! – встрепенулся стражник. – У меня ж тамо, в Смородинке, родня! Вернее моей жены, Арины, сестра двоюродная, Тина Синица, с семейством проживает.
–– А тебя, случаем, люди, не Охримом ли кличут? – начал догадываться Радим.
–– Точно так, паря! – округлил глаза стражник. – Охрим Комель я, а своё-то имя назови!
–– До сей поры Радимом звали! Ну, тако знай, Охрим, нет той Смородинки боле, сожгли ту деревеньку готы! – с горечью в голосе сообщил парень. – Никого в живых не оставили. Ну, а энто, стало быть, твои племянницы. Матерь-то ихнюю Тиной они называли.
–– Да ты что!? – огорчился стражник и уставился на попутчиков Радима. – Ну и дела-а! Вот ведь жизня наша яки завороты творит.
Охрим нагнулся, как-то тепло обнял девчонок:
–– Миленькие вы мои! – ласково взвыл стражник. – Лихо на вас свалилось нежданное, но сиротами называть себя не смейте! Поедем на моё подворье, девоньки! Тётка ваша, Арина, будет вам заместо матери, а я вам батюшка. Радимичами нас не зря соседские народы прозывают, – понеже то означает, что все мы друг другу родня, одного кореню, в беде не бросим. Тако поступали наши предки, и тако велит Сварог и матерь Лада.
Усаживаясь на телегу, Охрим, крикнул напарнику:
–– Васюра! Я скоренько! Вот токмо племянниц на подворье своё свезу! Понеже не ведают оне жилья моево. Вот жена-то, Арина, вельми рада будет!
Устроив, таким образом, девчонок, Радим быстро нашёл подворье деда Спиридона. Хозяин внучатому племяннику тоже был рад. Сам завёл Бурана во двор, на шею Радиму набросил полотенышко с вышитыми синими васильками по концам, кивнув на бочку с водой. К печальному концу брата Мала отнёсся философски:
–– Погиб он яко воин и печаловаться, Радим, особо-то не будем! Ему в дружине Перуна гораздо лучше, нежели здеся, в мире нижнем, зело поганом. А вот коня своего ты запустил внучок. Ой запустил!
–– С чего бы энто? – опешил Радим, выпрягая Бурана и гладя его по бархатной щеке.
–– А с того, – рассудил Спиридон, – что животина твоя из породы бегунов, строевой конь, а ты его в телегу запряг, да, небось, ещё земельку ковырял на нём, да дрова возил.
–– Да откуль тебе ведать, якой он породы? – кинулся выяснять парень. – Дед Мал, его жеребёнком из Ольховки привёл. Я его вырастил, и обучали мы его с дедом всем лошадиным премудростям. И под седлом он добро ходит, и работой тяжкой я его особо-то не утруждал.
–– Да ведаю я, яко он попал к тебе! – пояснил Спиридон. – Брат Мал, купил жеребёнка у Рябого Трифона, верно? А кобылу, уже жерёбую, Рябой у меня купил, из моего стада, где производитель один, мой конь. Прозвище ему Ветер, понеже несётся он быстрей ветра земного и покровитель ему сам Велес. Так-то внучок.
–– Тако чего ж делать-то теперя? – насторожённо протянул Радим.
–– Ладно, внучок, то дело поправимое! – успокоил Спиридон. – Больше в телегу не запрягай своего Бурана! Пустим его в стадо, пущай пасётся вместе со всеми. Использовать коня токмо по назначению, под седлом, и делать длинные пробежки кажно утро. Внял, внучок? Пошли в дом, пироги стынут!
Хозяйственный Радим, прежде всего коня своего напоил из колоды во дворе, завёл в просторную конюшню, высыпал в кормушку остатки овса из своего дорожного запаса, а тогда уж и сам умылся в бочке возле крыльца. Глядя на хлопоты парня, дед Спиридон подумал, – вот хорошо, что парень не гнушается работы, в первую очередь о коне заботу поимел, а потом уж про себя вспомнил. Удовлетворённо хмыкнув в седую бороду, он ушёл в дом. Радим же, не спеша, утёрся полотенышком, степенно вошёл в избу, где его окружил запах свежеиспечённых пирогов и кипрейного чая. На длинном столе, накрытом расшитой льняной скатертью, исходил паром бронзовый кумган с чаем, вокруг него хороводом стояли берестяные кружки. На резном подносе Радим углядел пироги в форме широких лодок, источавшие аппетитные запахи. За столом, на широкой пристенной скамье восседал хозяин, рядом стояла бабка Вера с печным полотенцем в руках.
Радим поклонился, призвал Ладу в дом и по знаку Спиридона уселся против хозяина на приставную лавку. Оба хором возблагодарили Сварожича за хлеб, молча принялись за пироги. Испечены они были из ржаной муки пополам с ячменной; начинка из сушёной земляники, мочёной брусники с орехами и мёдом. Не успели съесть и полпирога, как в избу ввалился крепкий статный молодец в воинском облачении. От порога поклонился в сторону хозяев, призвав мир дому. Спиридон пригласил гостя за стол. Тот без церемоний уселся, налил себе чая, взялся за пирог. Видно было по его поведению, что он куда-то спешит, но обычай требовал степенности за столом. Всё же съев один пирог и запив его чаем, заговорил:
–– Где домочадцы-то твои?
–– Тако в поле! – хозяин строго посмотрел на пришельца. – К вечеру токмо явятся. Я бы тоже уехал, да тебя поджидал по уговору, ну, да вот внучок подъехал.
–– Я к тебе по делу, Спиридон! – заспешил пришелец. – Ты же ведаешь, что у меня когорта пехоты, но князь Северин усилил мою дружину отрядом конницы. Сам помысли, время идёт, и некие лошадки замены требуют. Нам в дружину с десяток жеребят-двухлеток надобно. Лучше твоих едва ли сыщешь. Могу уплатить деньгой, могу взамен старых лошадей пригнать.
–– На кой они мне, старые-то! – буркнул хозяин.
–– Для хозяйственных нужд, в работу пустишь! – живо нашёлся гость. – Земельку пахать, дрова возить.
–– Нет уж, Фома! – отрезал Спиридон. – Гони их на рынок, тамо продашь кому ни то! Ты же ведаешь, у меня кони породистые и беру я в косяк токмо молодых кобыл, да и то аще угляжу добру породу. У меня ноне три десятка лошадок и два десятка молодняка. Увеличил бы, да боле не могу содержать, втору конюшню надобно строить, овсянно поле увеличивать, сена на зиму запасать вдвое, а работников токмо два сына, да четверо внуков, девки не в счёт. Жеребят я те дам, по тридцать дупондиев за голову, тако что думай, яко хочешь. С другого бы цельный ромейский сестерций запросил, а тебе по дешёвке продаю, понеже знаю тебя. Ты сам служил у ромеев и в конях толк ведаешь. Мои куда краше, да повыносливей ромейских будут.
–– Добро! – согласился бывший центурион.
В это время в избу вошёл старшина охранного конвоя Прокоп и с порога начал бить поклоны приговаривая:
–– Мир дому сему! И тебе Спиридон всех благ от Велеса и от Лады!
–– Проходи, мил человек к столу нашему! – радушно пригласил хозяин. – Отведай пирогов нашенских!
–– У меня дело до тебя, Спиридон! – начал, было, нежданный гость. – Прокоп я! Старшой конвоя в караване ильменском. Вон Радим, внучок твой, меня яко облупленного ведает, вместе от готов отбивались по дороге в Смольню два дня тому…
–– Куды торопишьси, милай!? – запел, улыбаясь в бороду, Спиридон. – Чаю вот попей, пирогом закуси, ко мне без дела не ходют.
–– В баню тороплюсь! Нам утром рано в дорогу.
Прокоп сел на лавку, взялся, было, за пирог, но всё ж не утерпел, заговорил:
–– Парня мне своего отдай, Спиридон на лето! Осенью верну Радима, да и он не против у нас добру деньгу заработать.
–– С чего энто ради, мой внук тебе по нраву пришёлси? – выпучил глаза Спиридон.
–– А по то! – с жаром заговорил охранник. – Такого меткого, да хладного сердцем лучника, впервые вижу в жизни своея. Пятерых матёрых воинов в един миг, уложил, и всего восемь стрел потратил. Ведь даже петух побудку курам проорать не успел бы, яко он неприятелю расправу учинил на переправе через Двину.
При этих словах пришла очередь удивляться и насторожиться командиру дружины Фоме. Он пристально и как-то недоверчиво взглянул на костлявого, совсем не воинственно выглядевшего Радима, и тут же возразил:
–– Стоп, стоп! Ишь ты, якой прыткий! Таки воины нам самим тута край нужны! Князь радимичей Ярополк с князем вятичей Северином общую дружину сколачивают противу готов, каждый добрый воин на счету. Обойдёшьси яко-нибудь, Прокоп, без энтого вьюноша! Верно, говорю, Спиридон?