Криптосомния. Книга первая

Об авторе.

Иванши (псевдоним) полное имя автора Шишкин Иван.

Родился в Ташкенте, в эпоху СССР, что навсегда подарило ощущение масштаба и интерес к сложным, многоуровневым системам. Полученное образование муниципального управляющего научило видеть механизмы, скрытые за видимым порядком, и понимать, как хрупок этот порядок на самом деле.

Эти знания нашли неожиданный выход в литературе. Меня манит тема апокалипсиса не как хаотического разрушения, а как системного коллапса, где рушатся не здания, а сами законы мироздания. «Криптосомния» – результат этого интереса, сплав научной фантастики, философской притчи и психологического хоррора.

Вдохновляюсь творчеством авторов, которые не боятся задавать вопросы: Аркадия и Бориса Стругацких, Станислава Лема, Дэна Симмонса, Сергея Тармашева.

Связаться со мной можно через ivan.shishkin101988@mail.ru . Всегда рад отзывам и конструктивной критике!

Книга первая: "Криптосомния" (Цикл: "Сингулярность Разлома")

Пролог: Зеркало до беды.

Алиса Макбрайд, старшая стюардесса рейса 714 Дублин – Нью— Йорк, с профессиональной улыбкой поправляла макияж в зеркале крошечной туалетной кабины. Шесть тысяч метров над Атлантикой, ровный гул «Боинга— 787» и приглушенный рокот двигателей – вот её стихия, её отлаженный мир.

Внезапно её собственное отражение дрогнуло, поплыло, словно отражение в воде, в которую упал камень. Алиса моргнула, потерев глаза – возможно, усталость? Но, когда открыла их, её лица в зеркале уже не было. Вместо него в зеркале, казалось, в самом его центре, зияла бездна. И из этой бездны на неё смотрел Глаз.

Не просто огромный. Безразмерный. Его радужка была спиралью галактик, а зрачок – абсолютной, всепоглощающей пустотой, холодной и безразличной. Он был не за стеклом, не в небе. Он был здесь, внутри этого крошечного зеркальца, в самом сердце её реальности. И он видел её. Не смотрел – именно видел, насквозь, до последней клетки, до тайных воспоминаний о детстве в Дублине, до невысказанных сожалений, до крошечной родинки на спине, которую она сама никогда не видела.

Леденящая волна прокатилась по телу, не оставив места страху, только ошеломляющее, тошнотворное понимание. Понимание конца не как события, а как истины. Это – приговор. Не ее личный, а всего, что она знала. Всего, что вообще могло быть познано.

Алиса отпрянула, ударившись спиной о стенку, но Глаз в зеркале не исчез. Он плыл за ней, заполняя собой всё сознание, безразмерный и всевидящий. В ушах зазвенело, не звук, а вибрация пустоты, и ее тело онемело.

С воем сирен и скрежетом крушащегося металла самолет рухнул в немыслимое пике, стремительно уходя в объятия холодного океана. В тот самый миг, когда Глаз в зеркале поглотил Алису, такие же разломы в реальности зияли в десятках тысяч точек по всей Земле. Он был не один. Он был повсюду. И пока самолет пикировал к ледяным водам, мир уже начал сходить с ума – синхронно, как по незримому сигналу.

Новостной хаос: последний выпуск

Мир рухнул за считанные минуты. Именно столько времени прошло от первого сообщения о массовых случаях спонтанной мутации и помех в эфире до полного прекращения вещания. Катастрофа рейса 714 оказалась не единичным инцидентом, а лишь первым ледяным лепестком в снежной лавине безумия, накрывшей планету.

Лондон, BBC News.

– …Повторяем, это не атака! Я… Я не знаю, что это! – голос ведущей Сары Уитмен дрожал, выбеленные губы подрагивали. Камера дергалась, словно оператору было не до стабилизации. За ее спиной в студии кто— то кричал – не слова, а протяжный, животный вой. Сара судорожно сглотнула, пытаясь сохранить профессионализм.

– Мы получаем сообщения… из разных точек планеты… люди… они…– Она замолчала, уставившись куда— то за кадр. Ее глаза, голубые и ясные секунду назад, внезапно затянулись молочной пеленой. Прямо в студии, за ее спиной, продюсер Дэвид начал биться в конвульсиях, а из его разорванной рубашки выползло щупальце сияющего голубого света. Трансляция прервалась.

Токио, NHK.

Диктор Кендзи Танака замер с открытым ртом, тыча дрожащим пальцем в стеклянную стену студии, за которой открывался вид на Сибуя. Его лицо, обычно невозмутимое, было искажено гримасой первобытного ужаса. На его лбу, прямо над переносицей, плоть вздулась и медленно разверзлась с влажным хлюпающим звуком. Из кровавой щели прорастало нечто – слепой, студенистый глаз, пульсирующий в такт его учащенному дыханию. Камера успела зафиксировать, как зрачок этого нового глаза повернулся, чтобы посмотреть прямо в объектив, прежде чем экран погас.

Нью— Йорк, CNN.

– Мы получаем сообщения о.… о массовой истерии… люди видят один и тот же кошмар…» – лицо ведущего Майкла Формана было покрыто испариной. Он нервно потер виски. Внезапно экран залился помехами, сквозь которые проступило искаженное лицо оператора в углу студии. Из его глазниц вместо глаз струился фосфоресцирующий, ядовито— зеленый туман. Чей— то крик – «Он в проводах! Он в сетях!» – и тишина.

Москва, «Россия— 24».

Военный эксперт, генерал— майор в отставке Орлов, пытался говорить о версии «массового психотропного воздействия», отчеканивая слова. «Необходимо сохранять спокойствие и.…» Его голос оборвался. Он с ужасом уставился на свою собственную руку, лежавшую на столе. Рука стала полупрозрачной, как дымчатое стекло, и сквозь неё проступили странные, бегущие строки бинарного кода. Он смотрел, как его пальцы медленно растворяются в воздухе, словно тающий лед, не оставляя ничего, кроме мерцающей, искрящейся пыли – словно стёртые данные. Последнее, что успела передать камера – его беззвучный, открытый в немом крике рот, прежде чем серверы телеканала взорвались разом по всей стране.

Когда последний телеканал умолк, на планете Земля воцарилась тишина, нарушаемая только треском пожаров, далекими взрывами и нарастающим, всепроникающим гулом – Эхом Сна.

Уличный ад: превращение

Париж, площадь Трокадеро.

Яркое солнце играло на стальных ребрах Эйфелевой башни, и для туристов это был еще один идеальный день. Мария из Сан— Паулу, подняв смартфон для очередного селфи, ворчала на мужа: «Жулио, перестань вертеться! Я же…» Она не договорила. Жулио схватился за голову с низким стоном, его пальцы впились в виски. «Мария… у меня в голове… чужое…» – прохрипел он, и его слова оборвались громким щелчком челюстных костей. Из его приоткрытого рта вырвалось щупальце чистой энергии с сухим треском, похожим на разряд статического электричества, умноженный в тысячу раз. Оно было ледяным – Мария почувствовала морозный ожог еще до прикосновения. Щупальце метнулось вперед, едва коснувшись ее плеча с шипящим звуком. И ее тело —начало распадаться с тихим шелестом, словно сыплющейся песок. За секунду от нее осталось лишь пятно легкого пепла на брусчатке и резкий, едкий запах озона. Жулио, с щупальцем, все еще пульсирующим у его рта, смотрел на пустое место с лицом, выражающим полное непонимание, ощущая во рту вкус расплавленного металла и невыносимый холод.

Шанхай, финансовый район, небоскреб «Цзиньмао».

Стекло и сталь офиса хедж— фонда были усыпаны осколками, которые хрустели под ногами. Среди этого хаоса, опираясь на перевернутый торговый терминал, стоял биржевой маклер в разорванном деловом костюме. Он, не переставая смеялся – это был не смех радости, а истерический, надрывный хохот, полный сломанной логики и ужаса. С его спины, разрывая дорогую ткань пиджака с характерным звуком рвущейся шерсти, вырывались два призрачных, синевато— светящихся щупальца. Они горели как сухой лед – обжигающе холодные, и каждое их движение сопровождалось пронзительным свистом рассекаемого воздуха. Щупальца бессознательно хлестали по воздуху, и там, где они касались стен из стали и стекла, оставались полосы расплавленного, дымящегося материала. Он не контролировал их, ощущая лишь леденящую пульсацию в позвоночнике; они были его истерикой, вышедшей наружу, и с каждым взмахом его смех становился все громче и безумнее.

Каир, рынок Хан— эль— Халили.

Воздух, еще недавно наполненный ароматами специй и криками торговцев, теперь был пропитан дымом и запахом страха. Старик— торговец, седой и сгорбленный, стоял на коленях посреди хаоса. Его губы шептали слова древней молитвы, цепляясь за них, как за якорь. Внезапно он замолк и замер, ощутив на лбу давящее тепло, быстро перешедшее в жгучую боль. На его лбу, прямо над переносицей, плоть бесшумно разошлась с влажным хлюпающим звуком, открыв третий глаз – абсолютно человеческий на вид, с темной радужкой и влажным блеском. Но взгляд его был пустым, бездушным, смотрящим сквозь людей и разрушения, в какую— то иную реальность.

Казалось, в хаосе превращений не было никакой логики. Но, присмотревшись, можно было бы заметить, что мутации зависят от психотипа и генетических особенностей: леденящие щупальца рвались наружу у тех, кто подавлял агрессию; плазменные разряды – у поглощенных работой и стрессом обитателей небоскребов; а новые органы чувств – у людей глубоко духовных, чей разум искал точку опоры в рушащемся мире. «Эхо» не просто ломало – оно выворачивало наружу самое сокровенное, делая внутреннее внешним, превращая метафоры в ужасающую физику.

Последние звуки старого мира угасали постепенно, слой за слоем, словно с мироздания снимали звуковую дорожку. Сначала погасли экраны смартфонов. Не просто погасли – они обратились в черные прямоугольники, холодные и безжизненные, как выжженная земля. Последние сообщения, фотографии близких, – все растворилось в цифровом небытии. Тишина начала свой путь с ладоней людей, сжавших мертвое стекло.

Затем умолкли двигатели. Машины, застывшие в вечных пробках на улицах городов, разом затихли. Рев моторов, клаксоны, скрежет тормозов – все сменилось оглушительной тишиной, нарушаемой лишь треском остывающего металла. Дороги превратились в металлические кладбища, где под проливным дождем пепла медленно умирали последние следы технологической эпохи.

Потом отключилось электричество. Города погрузились во тьму, более глубокую, чем любая ночь. Неоновые вывески, свет окон, мерцание экранов – все исчезло в единый миг. Только отсветы пожаров на низких облаках освещали руины цивилизации, придавая апокалипсису зловещее театральное освещение.

И наконец, наступила самая страшная тишина – тишина разорванных эфиров. Ни радио с безумными призывами, ни телевидения с последними новостями, ни спутниковой связи, связывавшей континенты. Эфир умер. Человечество, еще минуту назад связанное в единый цифровой организм, распалось на миллиарды изолированных клеток.

Теперь мир наполняли только первобытные звуки: отдаленные крики, доносившиеся из— за горизонта; вой ветра в пустых глазницах небоскребов; треск рушащихся конструкций. И под всем этим – нарастающий, едва уловимый, но всепроникающий гул «Эха Сна». Это был звук, который ощущался не ушами, а самой душой, вибрация, исходившая из самой ткани пространства— времени, напоминание о том, что новый хозяин реальности пробудился.

Шествие обезумевших

Тень от виадука была короткой и злой, словно сама земля не хотела давать приюта. Дмитрий стоял, прислонившись к раскалённому боку своего «Вольво», и смотрел на море металла, в котором он застрял уже третий час. Еще три часа до вылета в Сочи. Всего три часа, отделявших его от Лиды и дочки, уехавших отдохнуть неделей раньше. Теперь эти часы превратились в вечность. Пробка на выезде из мегаполиса. Вечная, бессмысленная, знакомая до тошноты. Но сегодня в знакомый ритуал ожидания вплелась незнакомая нота. Ветер доносил не только запах выхлопных газов и раскаленного асфальта, но и далекий, тревожный, многоголосый гул сирен, который не умолкал, а лишь нарастал, словно сходил с ума весь город разом. Что— то было не так. Слишком много сирен.

Он полез в кабину за бутылкой теплой воды, и в этот момент рация, обычно бубнящая скучными голосами диспетчеров, захрипела, взвыла и выдавила из себя не слова, а нечленораздельный, животный вопль, полный такой запредельной боли и ужаса, что Дмитрий вздрогнул и чуть не уронил бутылку. Вопль оборвался оглушительным треском помех. По волне эфира, как заразная чума, прокатилась паника.

«…в небе! Глаз! Огромный… смотрит…»

«…они не люди! Не подходи… А— а— а— а— а!»

«…повсюду! Бегите! Бегите отсю…»

Он высунулся из окна, сердце заколотилось, где— то в горле. Впереди, за несколько сотен метров, в эпицентре пробки, что— то вспыхнуло. Не взрыв бензобака с огненным шаром и дымом, а ослепительно— белая, холодная вспышка, будто сработала гигантская фотовспышка. Когда пятна перед глазами рассеялись, Дмитрий увидел, что на месте микроавтобуса остался лишь оплавленный, дымящийся остов, больше похожий на абстрактную скульптуру. Тишина, наступившая на секунду, была оглушительнее любого взрыва. А потом ее разорвал первый крик. И за ним – второй, третий, десятый. Леденящий душу хор паники.

Двери машин вокруг стали распахиваться с судорожным лязгом. Люди выскакивали наружу, не в силах больше выносить это ожидание в металлических коробках, ставших ловушками. Одни в слепой панике бежали куда— то, вперед или назад, не разбирая дороги. Другие, подняв головы к багровеющему, неестественному небу, застывали как вкопанные, их рты беззвучно открывались в немом крике. Прямо перед ним, какой— то мужчина в дорогом деловом костюме, с лицом, искаженным не злобой, а чистым, нечеловеческим безумием, с разбегу начал бить кулаком по стеклу иномарки, за рулем которой сидела женщина, прижимающая к себе двух детей.

– Вывези! Вывези нас! – хрипел он, и костяшки его пальцев были разбиты в кровь. Стекло, усыпанное звездочками трещин, с позорным хрустом поддалось.

И тогда Дмитрий увидел их. Они шли по обочине, двигаясь против потока машин, словно не замечая ни пробки, ни хаоса. Человек десять, может, пятнадцать. Их движения были неестественно синхронными, до жути плавными, как у марионеток, управляемых одной рукой. Они не бежали, не метались – они шествовали. И пели. Тихо, на одну ноту, бессмысленный, монотонный набор звуков, который был страшнее любого крика. В нем не было ни агрессии, ни отчаяния – лишь пустота, звенящая и бездонная. Их глаза были так же пусты и смотрели сквозь мир, сквозь людей, в какую— то свою, непостижимую реальность.

Толпа расступилась перед ними, замирая в ужасе. Шествие, не меняя ритма, приблизилось к застрявшему между грузовиками рейсовому автобусу. Из его окон доносился истошный плач ребенка. Один из «поющих», худой мужчина в разорванной куртке, повернул голову на звук. Он не стал бить стекло, не пытался вломиться. Он просто медленно, почти нежно, приложил к нему ладонь. Стекло не треснуло – оно побелело, покрылось густым инеем и с тихим, шелестящим вздохом рассыпалось в мелкую, сверкающую пыль, будто его стерли ластиком. Из автобуса донесся новый, уже не плач, а душераздирающий вопль ужаса, который тут же был подхвачен остальными пассажирами.

Дмитрий отшатнулся, ударившись спиной о кабину. Древний, спящий в нем инстинкт самосохранения проснулся и забил в набат, заглушая панику. Беги. Сейчас же. Беги!

Он рванулся к двери кабины, но было поздно. Шествие, закончив с автобусом, уже окружало его «Вольво». Пустые глаза уставились на него, не видя его, но ощущая. Их песня стала громче, физически давя на сознание, вытесняя мысли, заполняя все внутри. Дмитрий почувствовал, как его собственная воля тает, как сахар в горячем чае. Мысль «сопротивляться» стала абстрактной и далекой. Ему захотелось… подчиниться. Присоединиться к этому жуткому, гипнотическому хору. Открыть дверь. Сделать шаг навстречу…

Резкий, металлический скрежет сзади, похожий на крик умирающего титана, заставил его обернуться. Огромный грузовик с рефрижератором, пытаясь развернуться, смял несколько легковушек, скрутив их в металлический узел. Водитель, его лицо было залито кровью из рассеченной брови, отчаянно крутил баранку, его собственный крик ярости и отчаяния на секунду разорвал гипнотическую песню.

Этого было достаточно. Дмитрий, как во сне, вскочил в кабину, захлопнул дверь и, не думая, не глядя в зеркала, до упора вдавил педаль газа в пол. «Вольво» рыкнул, сминая бампер впереди стоящей машины, съехал на обочину и рванул вперед по узкому коридору между оцепеневшими людьми и брошенными автомобилями. В зеркале заднего вида он видел, как шествие, не ускоряясь, не проявляя ни гнева, ни интереса, продолжает свой путь. А водитель рефрижератора, выбравшись из кабины, застывает на месте, его руки медленно поднимаются, а рот открывается, чтобы издать ту самую, жуткую, одну— единственную ноту, сливаясь с хором.

Дмитрий не оглядывался больше. Он мчался по обочине, объезжая брошенные машины и бегущих в панике людей, не разбирая дороги. Его мир сузился до полосы грязного асфальта, мелькающих огней аварийки и одного, выжженного в мозгу приказа: «Прочь из города».

Осада в супермаркете

Воздух в «Мегамарте» был густым и спёртым, смердящим коктейлем из пота, страха и сладковатого, тошнотворного духа портящегося мяса и молока из размороженных холодильников. Мария, бывшая учительница литературы, сидела на коробках с памперсами, вцепившись пальцами в картон, и смотрела на главный вход. Стеклянные двери, когда— то прозрачные и гостеприимные, теперь были завалены стеллажами, кассовыми аппаратами и трупами морозильных камер, превратившись в хлипкий, но единственный барьер между ними и внешним миром. Их было человек двадцать – случайное сборище душ, выброшенных катастрофой на этот пустынный остров консьюмеризма. Студент Артём с перемотанной грязной тряпкой рукой, супруги— пенсионеры, молча сидевшие у витрины с игрушками, молодая, испуганная до оцепенения мать с двумя детьми, охранник магазина Вадим – единственный, у кого было оружие (электрошокер и толстая дубинка), и еще несколько таких же, как она, растерянных людей.

Первые часы были самыми страшными, потому что были наполнены не только ужасом, но и надеждой, которая умирала медленно и мучительно. Они всем скоплением, прижавшись к стеклу, видели, как на парковке женщина в розовом спортивном костюме, словно заведенная, начала биться головой о асфальт, снова и снова, с мокрым, прихлебывающим звуком, пока ее череп не превратился в кровавую, бесформенную массу. Потом увидели, как мужчина, отчаянно дергавший ручку двери своей «Тойоты», внезапно замер, из его рта, ушей и глаз вырвался поток синего, холодного пламени, и он рухнул, обугленный, испуская запах жженого волоса и озона. А потом пришли «они». Они бесцельно бродили по стоянке, натыкаясь на машины, словно слепые котята, и издавали тот самый, монотонный, низкочастотный гул, который вибрировал в костях и сводил с ума.

– Они не уходят, – прошептала, не отрываясь от узкой щели между двумя стеллажами, пожилая женщина по имени Галина Петровна. Ее руки тряслись. – Они ждут.

– Кого они ждут? – голос студента Артема сорвался на фальцет. Он нервно теребил грязную повязку на руке. – Может, они просто… не видят нас? Не понимают, что мы здесь?

– Видят, – мрачно, отчеканивая каждый слог, произнес Вадим. Он сидел на корточках, натирал рукоять своей дубинки тряпкой. Его униформа была порвана на плече. – Просто мы им пока не интересны. Как консервы на полке. Лежим себе, ждем своего часа.

Мария содрогнулась. За последние несколько часов Вадим из напуганного, растерянного охранника, пытавшегося всех успокоить, превратился в неформального лидера. Жестокого, прагматичного и до паранойи подозрительного. Он уже «навел порядок», отобрав большую часть еды и воды у семьи молчаливых мигрантов, запершихся в дальней подсобке. «Ресурсы надо делить по— умному, – заявил он тогда, глядя на испуганные лица. – Сильным – чтобы выжить. А они… балласт».

Их маленькое общество треснуло по швам еще до того, как внешняя угроза стала по— настоящему смертельной. Страх оказался кислотой, разъедающей человечность.

Внезапно в гнетущей тишине, нарушаемой лишь гулом снаружи и прерывистым дыханием двадцати человек, раздался тихий, жалобный плач. Младшая девочка Ольги, лет пяти, Катюша, прижалась к матери и тихо хныкала, уткнувшись лицом в ее колени.

– Тихо, солнышко, тихо, – зашептала Ольга, пытаясь ее успокоить, но ее собственный голос дрожал, и это лишь усилило испуг ребенка. Плач становился громче, переходя в надрывный, исступленный рев.

– Заткни ее! – не оборачиваясь, тихо, но с такой силой, что слова прозвучали как удар хлыста, рявкнул Вадим.

– Она ребенок! Она напугана! – попыталась вступиться Мария, поднимаясь с коробок. Ее сердце бешено колотилось.

– А за дверью – не дети! – Вадим резко развернулся. Его глаза блестели лихорадочным, нездоровым блеском. Скулы были обтянуты кожей, как у голодного волка. – Я не собираюсь из— за этой соплячки здесь сгинуть! Они могут услышать! Заткни ее, я сказал!

Он сделал шаг к ним, сжимая в руке дубинку. Ольга, заливаясь слезами, в ужасе прижала дочь к груди, с силой зажимая ей рот ладонью. Девочка заткнулась, но ее маленькое тело начало биться в попытке вдохнуть воздух, глаза выкатились от ужаса. Мария, не помня себя, вскочила между ними и Вадимом.

– Остановитесь! Что вы делаете! Мы же люди! – крикнула она, и ее голос, привыкший к тишине школьного кабинета, прозвучал неестественно громко.

Вадим остановился и горько, по— звериному усмехнулся.

– Люди? – он плюнул на грязный пол. – Сходи на улицу, училка, посмотри, что там стало с людьми. Там их уже нет. Здесь уже другие правила. Выживает сильнейший. А слабых… – он бросил взгляд на задыхающуюся девочку, – …слабых съедают. В прямом или переносном смысле. Теперь отойди.

В этот момент, когда казалось, что чаша терпения переполнится и внутри убежища разразится своя, малая гражданская война, снаружи донесся новый, незнакомый звук. Не гул, не крик и не щелканье. Это был нарастающий, мощный рёв дизельного двигателя и оглушительный скрежет рвущегося металла. Все, включая Вадима, замерли. Конфликт был мгновенно забыт.

– Машина! Большая машина! – кто— то крикнул.

Вадим, отбросив дубину, бросился к заваленному входу, прильнув к щели.

– Грузовик… Армейский «Урал»! – выдохнул он с таким облегчением и надеждой, что его голос на мгновение снова стал человеческим. – Боже… Они! Они прорываются! Нас спасут!

Волна радостного возбуждения прокатилась по залу. Даже Ольга разжала руку, и Катюша, судорожно глотая воздух, перестала плакать. Все ринулись к импровизированным бойницам. Мария, сердце которой готово было выпрыгнуть из груди, протиснулась к узкому обзору.

Да, это был он. Огромный, угловатый армейский «Урал— 4320», покрытый брутальным камуфляжем, грязью и копотью. Он не ехал – он пробивался, с грохотом и скрежетом отшвыривая в стороны и сминая брошенные легковушки. Но вместо того, чтобы пронестись мимо, грузовик резко затормозил прямо напротив входа в «Мегамарт», развернувшись бортом к двери.

Кузов открылся, и оттуда, как из улья, посыпались солдаты в полной боевой выкладке. Их движения были четкими и слаженными, но на изможденных, закопченных лицах читалась нечеловеческая усталость. Через минуту подъехал автобус.

– Эвакуация! – крикнул один из них, сержант, его голос был хриплым, но властным. – Все, кто может двигаться, к автобусу! Быстро!

Вадим, не веря своему счастью, первым начал растаскивать баррикаду. Стеллажи и ящики с грохотом падали на пол. Люди толпой хлынули к выходу, давя друг друга в слепой надежде на спасение. Мария помогала Ольге с детьми, стараясь не потерять их в давке.

Солдаты тем временем образовали периметр. Короткие, экономные очереди из автоматов укладывали на асфальт мутантов, вылезших из— за припаркованных фур. Один из бойцов, совсем молодой парень, с перекошенным от ужаса лицом, но с твердой рукой, метнул гранату в сторону стоянки, где копошилась стая мутировавших существ.