Серия «Русский лес»
Литературная редактура Анастасии Васильченко
© Текст, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Глава 1
Ледяная сырость пробирала до костей. Мокрые комки перемешанного с дождем снега липли к лицу. Руки в перчатках онемели и, казалось, начали примерзать к чугунной ковке моста. Он подался вперед. Там, внизу, медленно плыла черная марь Невы, прорезанная серыми осколками льдин.
Ночная темень посерела, а потом и чуть посветлела. Розовый восход готовился раскрасить реку и город, очертить голые ветви деревьев, унылые дома, бегущие мимо фигуры и мелкие волны на реке. Нева оголилась. Дело неумолимо двигалось к весне. Хотя до тепла и цвета наступит еще не один рассвет.
Он слышал цоканье копыт. Скоро мостовую заполонят извозчики. Возможно, на него даже обратят внимание. Одинокая фигура посреди моста ранним хмурым утром вызовет вполне понятные вопросы, зачем она здесь и что собирается делать.
А если не обратят? Если не кинутся спасать, заклинать господом богом, утаскивая прочь? Решился бы он? Осмелился? Он знал, что нет. Никому и никогда не признался бы, но нет, у него не хватит смелости и решимости прыгнуть вниз.
Сколько он здесь стоит? Из гостиной Сурова он ушел за полночь.
Какая глупость! Чертово невезение! И что же теперь, губить жизнь из-за дурацких понятий о чести? Что это вообще такое?
Андрей Модест, отставной фельдфебель, утвержденный в дворянстве вместе с отцом и старшим братом по ходатайству Тамбовского дворянского собрания менее двух десятков лет назад, отцепил затекшие руки от перил и покачался с пятки на носок. Туда-сюда. Потом вытащил пистолет, покрутил в руках, любуясь отсветом восходящего солнца на стволе и рукояти и, нервно дернув головой, засунул его обратно. Едва он сделал первые шаги, чтобы уйти с моста, как раздался смех. Вкрадчивый, презрительный и всезнающий. Мерзкий. Молодой человек дернулся, как от удара хлыста, и обернулся.
Сквозь серую утреннюю мглу проступил мужской силуэт. Эту трость со сверкающим золотом набалдашником Андрей сразу узнал. На дорогой бобровый воротник пальто налипла влага, цилиндр слегка подрагивал, а его владелец смеялся. Даже глаза насмешливо поблескивали в темноте.
– Не сомневался, что вы не решитесь. Околел любоваться на вас, дорогой Модест. Помилуйте, так можно и замерзнуть. Тогда бы на вашей совести была не только ваша смерть, но и моя. Однако вы долго размышляли о своей судьбе. Но и здесь мои ставки играют верно. Не решитесь. За версту чую малодушие.
– На что не решусь? – услышал Андрей свой взволнованный голос. Резкий, но неуверенный, даже какой-то дребезжащий. Не получилось у него с ходу взять правильный тон. – Я не заметил вас.
– Вы же пришли с моста кидаться? Или прежде предпочли бы застрелиться? И то верно, высота-то здесь невелика. Пистолет-то все крутили и крутили. – Смех не исчез из голоса незваного свидетеля.
– И не думал даже. Собирался протрезветь и охладить голову. – Это высказывание вышло лучше: легче, безразличнее, более прохладным тоном.
– Ну да, ну да. Конечно-конечно. Очень рад. – Господин не переставал смеяться. – И то верно. Стоит ли лишать себя жизни из-за каких-то пятидесяти тысяч?
– Что за дело вам до моих долгов?
Сейчас Модеста уже изрядно потряхивало. И не только от холода. Больше от нервов, от раздражения и нелепости ситуации. Он чувствовал себя жалким и ничтожным на виду у могущественных и важных господ. Блохой, которая скачет под лупой. Куклой-марионеткой, которую дергают за ниточки. Как же это было горько и унизительно!
– Вы должны Суворову. А Суворов должен мне. И поболее вашего. Еще вы должны Рылееву и, кажется, Борису. Они все должны мне. Как вы помните, сам-то я не понтирую[1], да и вообще играть не сажусь. Но за своими вложениями слежу. Все ваши долговые перейдут ко мне, не сомневайтесь.
– Значит, вы получите сполна, согласно документам, – сухо и холодно, как только мог, проговорил Модест, а после рванул прочь.
Быстро, как будто за ним гнались черти. В спину раздался смех. Почему-то он не затихал и не удалялся, хотя вряд ли важный и досточтимый господин преследовал его. Но Андрей чувствовал, словно за ним кто-то гонится. И это чувство постоянно с ним пребывало. За ним следили. За ним наблюдали, как за говорливой канарейкой в клетке. Как за забавными метаниями таракана в лабораторной банке.
Интерес Канста Петровича Брыля не сулил ничего хорошего. Скорее, даже предвещал всевозможные беды. Этот субъект ловил в долговые обязательства похлеще паука в паутину. И добром это не заканчивалось. Андрей знал такие случаи, о которых без содрогания и думать невозможно.
Он потерял покой, сделался раздражительным, его сон превратился в тревожное забытье, а ночные кошмары стали назойливыми и постоянными гостями. Его изводили злость и ненависть. Долги камнем висели на шее. Как он во все это вляпался?
Разве мог Андрей винить себя в неудачах и проигрыше? Разве он был виноват, что к нему не шла карта? Каждый раз, садясь за стол, он чувствовал, что выиграет. Ощущал, что удача на его стороне. Думал, что вот сейчас всем продемонстрирует, покажет, какой он ловкий и прозорливый игрок, насколько везуч и расчетлив. Не сомневался, что сегодня его ждет непременный успех. Только вот судьба, как продажная девка, манила и обещала, а потом ржала над ним и тыкала в него пальцем, отправляясь к клиенту пожирнее.
Андрей не умел останавливаться. Не мог определить тот момент, когда требуется сказать себе: «Достаточно!» – и выйти из-за картежного стола. Все ему казалось, что удача проверяет его на смелость, на рисковость, на азарт и надо только не спасовать. Еще он совершенно не разбирался в людях и, сколько бы ни всматривался в лица играющих с ним за одним столом, определить, кто блефует, а кто обомлел от хорошей карты, не мог. В общем, он не обладал ни навыками, ни талантами хорошего игрока, но безумно хотел таковым прослыть.
– Суров играл краплеными, не иначе, – пробубнил Андрей зло и раздраженно.
Он знал, что это не так. Во-первых, Суров, как и все, иногда проигрывал. Сегодня, например, проиграл Каверину. Во-вторых, у Сурова собиралась довольно приличная публика, и собиралась именно по той причине, что он сам играл абсолютно честно и никому за своим столом не позволял мухлевать. Суров выступал гарантом, поэтому к нему и шли.
Но как же думать иначе? Как не искать подвох в других? Кто-то всегда виноват. Иначе придется признать, что он, Андрей, играть не умеет. Не в состоянии просчитать партию или по лицам игроков определить их карты. Невезуч, неумен – и за карточный стол ему садиться не следует. Его финансовое положение настолько бедственно, настолько плачевно, что карточная игра и вовсе не про него. Однако про себя плохо думать нельзя. Себя нужно непременно любить. У себя допускать слабости и спускать себе проступки, ошибки, да хоть преступления. А как по-другому? Кого же любить, если не себя?
Рассуждая подобным образом, Андрей не задумывался, что долги его растут, словно грибы в осеннем лесу, а доходы давно и упорно не успевают за расходами.
Вчера у Дерзнева он поил всех шампанским, хоть и продул в тот вечер три тысячи. Зато казался себе удалым, щедрым и способным на широкие жесты. С утра же пожалел о своем поведении, но шампанское уже выпили и записали на его счет. А этот дурацкий букет прекрасной даме на балу у Тихоновых! За каким лешим он участвовал в торгах за него? Зачем подарил букет Лиличке Назыровой, невесте Бориса, которую знать не знал? Правильным ответом было бы – насолить Борису и потрепать нервы за то, что тот выиграл у него пять тысяч, но Андрею больше нравилось счесть себя любимцем женщин, способным на красивые и романтичные поступки. А в холодном, как позавчерашний труп, Борисе разглядеть зависть и неистовство. Впрочем, все потуги Андрея что-то про себя сочинить оборачивались только одним – долги возвышались над ним огромной морской волной и грозили захлестнуть с головой.
Судьбы должника и пловца в шторм схожи: так или иначе оба пойдут ко дну. А вот морскому или долговой ямы – не так уже и важно.
Одна хорошая игра могла бы существенно поправить его положение. Но играть в долг получалось все сложнее. Уже не все приятели садились с ним за карточный стол. Вывод напрашивался один – нужно было где-то раздобыть денег.
Отец отказывал ему в выплатах. Старый вонючий скряга, который тридцать лет носил одни и те же панталоны, на старости лет вздумал учить его уму-разуму. Учить экономить деньги. Сын ждал довольствия, а он взял и вовсе лишил его наследства. Эта мысль моментально испортила Андрею настроение, разозлила и вывела из себя.
«Как назначить мне выплаты, так я взрослый мужчина, который обязан сам за себя отвечать, не юнец, – злился он. – А опозорить меня в обществе, словно глупого мальчишку, лишив наследства, не погнушался. Что есть мочи ругал за карточные игры, словно несмышленыша. Может, только за игрой я имею шанс стать победителем. Только там чувствую себя чего-то стоящим, довольным собой, а не ничтожеством в той серой жизни, что он мне дал».
В голове внезапно всплыл другой вопрос. А вдруг отец еще не лишил его наследства, а только пугает? От него можно всего ожидать. Эх, была бы жива мать, она и заступилась бы за него, и поведала, как и что происходит в делах отца. Но после ее смерти Андрей ничего не знал. Ему было неведомо, чем живет отец. Да и что за важность для него дела отца? Денег от него все равно не видать.
И снова к нему вернулась назойливая мысль о том, что срочно нужно добыть денег. Того гляди нагрянут кредиторы. И завтра у Стоцкого хорошая игра намечается. Он не мог ее пропустить. Стоцкий частенько играл у мадам Боден, в чье заведение не попасть без рекомендации. А Стоцкий мог бы составить ему протекцию.
Измученный тревожными и сумбурными размышлениями, Андрей заснул. Несколько раз просыпался в поту и задыхающимся, а потом проваливался в сон снова.
В итоге проспал до полудня. Его разбудил денщик Егор. Он же подал скудный обед, во время которого назойливо, словно муха, гундел о долгах за квартиру и о кредите в хлебной лавке. Доложил, что приходил какой-то важный господин, не иначе банковский, отчего у Андрея все внутри похолодело.
– Может, повезет в игре со Стоцким? – пробормотал он себе под нос.
А после спешно оделся и отправился к тетке. Вдова императорского генерал-адъютанта Вера Александровна Ухтомская, родственница матери, которая в юности неожиданно пленила красотой и молодостью престарелого и дважды овдовевшего генерала, заслуженного и обласканного императором дворянина, со временем сделалась не только вдовой, но и весьма богатой и влиятельной дамой. Редкая родственница, которая с удовольствием принимала Андрея, пусть денег и не давала. Невыносимая, мерзкая лягушка, которая помыкала им по каждому случаю, она оставалась единственной возможностью Андрея раздобыть хоть какой-то капитал, если включит его в завещание. Над этим он и старался: угодить, обаять, услужить – лишь бы оказаться в наследниках.
Вот только в завещании его все еще не значилось, да и умирать тетка не собиралась, а Андрею требовались деньги. Причем срочно.
Глава 2
Зал уже начинал пустеть, и становилось слышно цоканье ее каблуков. Золотой свет заполнял пространство с высокими потолками, торжественными лестницами, колоннами, лирами и позолоченной лепниной. Еще не прозвенело ни одного звонка, но зрители расходились по ложам, продолжая беседы там. Через бархатные с бахромой занавеси голоса доносились глуше.
Алина Воронова прохаживалась по фойе как будто между делом, от скуки в ожидании представления. Не всякий мог заметить, как ее глаза то и дело устремляются к входу.
«Он появится, не пропустит», – заверяла она себя, что-то внимательно изучая в своей программке.
Алина старательно избегала вопросительных взглядов, которые бросали на нее припозднившиеся зрители. Отчего она до сих пор не в своей ложе? Дело у нее. И какая всем важность?
Алина, вдова графа и генерала Воронова, который снискал славу и почести в многочисленных боях, все еще оставалась молодой и по-прежнему красивой, насколько ее вообще одарила природа. Ее медные волосы были уложены в модную прическу, невысокая хрупкая фигурка затянута в алый шелк того пограничного яркого оттенка, который уже выхватывает взгляд в толпе, но еще считается приличным в свете, грудь подчеркивало манящее декольте, а губы подкрашены кармином. Все женские уловки, которые только можно применить, делали из нее почти неотразимую красавицу. Впечатление портили лишь глаза – маленькие, карие, недостаточно светлые, чтобы искать в них золотые и ореховые оттенки, но и не настолько темные, чтобы считаться колдовскими. При этом смотрели они настороженно и проницательно, выдавая непозволительный для женщины острый ум.
Один за другим звонки оповестили о начале представления, однако она не пожелала покинуть свой пост. Облокотилась на балюстраду и раздраженно постукивала каблучком. Фрау Вебер, ее компаньонка, а в действительности горничная, уже бы шипела, призывая вести себя подобающим образом:
– Слезьте с перил! Подите в зал, иначе ваше отсутствие заметят. Представление следует смотреть. Ваше поведение неприлично!
Только вот Алина чихала на приличия. Она решилась на важный разговор, и он состоится.
– Если Онегин явится, – добавила она очень тихо.
Из зала доносилась музыка. Она лилась, звала за собой, менялась. То задорная, то тревожная или грустная. На сцене балерина Авдотья Истомина выписывала затейливые пируэты, волновала своим танцем, восхищала красотой.
Алина Воронова не смотрела представление, она ждала мужчину. Терпеливо и спокойно. А он все не появлялся.
Она уже надумала уходить, но не в ложу, а совсем отправиться домой, поскольку, по ощущениям, первый акт балета заканчивался, когда расслышала от входа:
– Ваше сиятельство…
Молодой мужчина, тщательно причесанный, одетый по самой последней моде, двигаясь степенно, даже вальяжно и с необыкновенным достоинством, оставил элегантное пальто в гардеробе. Это был Евгений Онегин. Тот, кого она ждала.
Он тоже заметил ее и поклонился, приветствуя. Алина невольно залюбовалась правильными чертами лица, ровным носом, мужественным подбородком, сияющими синими глазами и светлой, почти перламутровой кожей на его лице. Еще недавно у нее имелась возможность любоваться им, когда только захочется, – они встречались, пылали друг к другу страстью. Алина касалась его щеки ладонью и, ощущая шелковистость, удивлялась, как у мужчины может быть настолько нежная кожа. Она водила по четко очерченным ярким губам пальчиком и замирала в восторге от его поцелуя. Она не встречала мужчину красивее Евгения Онегина, и при этом его мужественность поражала не менее его красоты. Алина любила прижиматься щекой к его груди и слушать ровное биение сердца. Удары передавались в ее тело, эхом разносились по нему и превращались в страсть. Пожалуй, даже в любовь. Впрочем, Алина не верила в любовь. Но если она и способна была испытывать нечто подобное, то испытывала это к Евгению.
До сих пор ничего не изменилось. Страсть и нежность не сошли в ней на нет, пусть они и расстались. Евгений сказал, что вышло время. Она намеревалась это время вернуть.
– Я жду тебя. Хотела видеть, – пролепетала Алина, когда он приблизился и легонько поцеловал кончики ее пальцев, и устремила на Евгения взволнованный трепетный взор. Самый нежный, на который только оказалась способна. Дрожащие ресницы, незаметное дыхание и полуоткрытый рот могли бы тронуть любого, кто видел это милое личико, но, кажется, на Евгения оно произвело противоположное впечатление.
Он чуть скривил губы, хотя даже самый внимательный наблюдатель не уловил бы в выражении его лица презрения, слегка прикрыл веки и тяжело вздохнул, при всей внимательности и вежливости демонстрируя скуку и лень.
– Мне кажется, мы все уже выяснили, – медленно и устало произнес Евгений, едва задержав на ней взгляд и явно собираясь пройти мимо.
На Алину его ответ и поведение произвели отрезвляющее впечатление.
– Хорошо. Пусть будет без прикрас, – просто и без эмоций проговорила она и, слегка прикусив нижнюю губу, продолжила: – У меня к тебе предложение, Онегин.
Евгений дернул одной бровью, выразив внимание и заинтересованность. Алина потянула его за руку в небольшую нишу меж колонн. Они по-прежнему оставались в большом зале, но укрытые от посторонних глаз, и слова теперь не разносило эхо.
– Женись на мне, – после небольшой паузы заявила Алина.
Он не удивился, даже не изобразил изумления, не возмутился и не нахмурился. Она нарушила все каноны этикета, все приличия, но Евгений лишь понимающе кивнул и пожал плечами.
– Я поясню, – проговорила Алина и легонько коснулась его рукава, останавливая готовые сорваться с мужских губ слова. Евгений скосил безразличный взгляд в сторону, и она заторопилась: – Мы давно и хорошо друг друга знаем. Думаю, ты, как и я, предпочтешь беседу без светских ужимок и иносказаний.
– О! Прямолинейность – это ценное качество, – признался Евгений, однако в его безразлично блуждающем по сторонам взгляде все еще не появилось интереса.
– Поэтому я скажу как есть, – перебила Алина, стараясь не думать о том, что он с трудом терпит ее присутствие и желает уйти. – Нам было хорошо друг с другом. Мне и тебе. Хорошо, как ни с кем другим. И вместе мы были прекрасной парой. Тебе, как и мне, не требовалось ничего из себя изображать, делать вид, будто нам интересны еще люди, кроме нас самих, лукавить, что мы способны любить еще кого-то, кроме себя. Ты такой же эгоист, как и я, и мне это весьма по душе.
Евгений Онегин просиял и закатил глаза. Он был согласен с Алиной, и ее весьма неоднозначное мнение о них веселило.
Когда Алина обдумывала этот разговор, она не сомневалась, что Евгений оценит и ее честность, и смелость. Именно поэтому и рассчитывала и на его откровенность.
– Ты не считаешь, что есть какой-то высший смысл в жизни, божественная суть, цель или предназначение. Я тоже в это не верю и не притворяюсь, будто меня интересует что-то, кроме себя и развлечений. Вместе мы могли бы знатно повеселиться и хорошо провести время, не отрицая своих страстей и слабостей.
Она снова сделала паузу, давая Евгению осмыслить сказанное. Его кивок и улыбка изрядно порадовали Алину. Он соглашался с ней. Он тоже все это хорошо понимал.
– Ты знаешь всю правду обо мне, даже самую неприглядную. Меня не пугают самые осуждаемые черты твоего характера. Мне безразлично общественное мнение и молва. Быть самим собой хотя бы с кем-то – такое могут позволить себе единицы. Будучи вместе, мы сможем себе это гарантировать. Сам знаешь, честность в наше время – достаточно дорогое удовольствие.
Игриво улыбнувшись, она приблизилась к Евгению вплотную и лукаво посмотрела на него.
– Моя дорогая Алина, – прошептал Онегин, снова притягивая ее пальчики к своим губам.
– Прошу, не перебивай, – так же шепотом ответила она. – Я договорю.
И пусть Алина продолжила обычным легким тоном, будто бы ее слова ничего не значили, но на ее губах играла улыбка, глаза сияли, а грудь в глубоком декольте приподнималась от дыхания.
– Ты знаешь, я очень… состоятельная дама, но при этом… ах, в ловушке. По завещанию покойного супруга, я наследую его капиталы только в пользование. Сама не могу оставить по наследству, не могу передать имущества или счета в дар. Однако тратить… тратить могу сколько угодно. В свое удовольствие. И с кем захочу. И… я хочу с тобой. Любые развлечения, путешествия, предметы роскоши. Я приглашаю тебя в ту жизнь, которую мы только сможем себе вообразить. В жизнь для себя. Будь у меня выбор, я бы, ни на секунду не задумавшись, обошлась без брака. Он всего лишь формальность, а потому мне не нужен. Но боюсь, закоснелый высший свет сделает нас изгоями, если поймет, что мы слишком хорошо живем, не обременяя друг друга предрассудками. Наши свободные отношения станут поводом для осуждения. Сразу пообещаю: в браке мы оба будем свободны и вольны делать все что заблагорассудится. Как видишь, я предлагаю тебе счастливый брак двух понимающих друг друга людей, в котором легко, приятно, беззаботно. В котором компаньону прощаются все проступки и грехи.
Закончив, она снова многозначительно взглянула на Евгения.
До них долетали отголоски музыки. В зале шло представление, и зрители не сводили глаз со сцены. Никто не нарушал уединения Алины и Евгения, а они уже стояли на непозволительно близком расстоянии друг от друга. Рука Онегина лежала на плече Алины, а другой он поигрывал локоном, выпущенным из ее прически. В голове сладкой патокой разливалось воспоминание о том, насколько восхитительна госпожа Воронова, и Евгений уже не припоминал, из-за чего решил с ней расстаться неделей раньше.
– Нам было так сладко вместе, так легко и вольно. – Алина слегка коснулась виском его скулы, с удовольствием втянула его запах и тише, с придыханием добавила: – Ведь страсть никуда не делась.
Они некоторое время стояли молча. Близко друг к другу. Ловя дыхание. Ожидая. Алина провела тыльной стороной ладони по глянцевому лацкану его фрака. Он был безупречен. На Онегине восхитительно сидели костюмы и фраки. Ни единой складки или морщинки. Пылинки будто не смели испортить его вид. И даже боливар, который он снял недавно, не примял прическу. У Алины защемило сердце от одного воспоминания, как его темные волосы рассыпались под ее пальцами, и она захотела испытать это снова. Впрочем, Евгений был слишком высок ростом. Чтобы играть его волосами, наматывать прядь на палец, с ним нужно оказаться в постели. И госпожа Воронова собиралась там оказаться сегодня вечером.
– Дорогая моя, Алина, – начал Евгений, – ваше предложение представляется сказкой, мечтой, которую я не смел бы и нарисовать в воображении, понимая закоснелость этого мира. Полагаю, подобный союз стал бы лучшим событием, которое только возможно. Брак, завернутый в подобную обертку, весьма завлекателен.
Онегин притянул ее к себе, обнял одной рукой за плечи, другой нежно провел от локтя до запястья и, захватив пальцы, поднес к губам. Он не касался их, но Алина чувствовала его дыхание, отчего мурашки разбегались по ее телу. Евгений посмотрел на нее, и Алина прищурилась, напрягаясь. В его взгляде она не обнаружила ни удовольствия, ни радости. Создавалось впечатление, будто он не видел ее, хотя смотрел в глаза.
А когда Евгений продолжил, ее ожидания, иллюзии и мечты полетели осколками по паркету театрального фойе.
– Но я бы тебя обманул, если бы согласился на твое предложение. А ведь перво-наперво мы желаем честности. Обманул бы, потому что моя душа такая же заскорузлая и ленивая, как наш мир, который уже все видел и знает наперед, что будет дальше. Мне невообразимо скучно, и никакими развлечениями от этой скуки меня не избавить. Даже столь прекрасным браком, какой ты предлагаешь. – Он пожал плечами и выпустил Алину из объятий. – Друга. Я вижу в тебе друга. Редкого, особенного и понимающего. С массой удивительных достоинств, не свойственных ни одной знакомой мне женщине: смелостью, решительностью и жаждой жизни. Столь восхитительные и поистине уникальные качества еще надо уметь оценить. Я имею великое счастье наблюдать их в тебе. – Евгений слегка помедлил, ожидая ее реакции на подобную фамильярность, и закончил: – Но ты заслуживаешь лучшего, поэтому не посмею предложить тебе руку и сердце.
Его огромные синие глаза устремились к входу в ложу. На лице Онегина ничего не дрогнуло, словно он и не произносил никаких слов. Красивое лицо смотрелось каменной маской. Но даже безжизненное безразличие его не портило. Евгений выглядел красивой античной статуей, вечной и бесчувственной.
Зал разразился аплодисментами, заставив Алину вздрогнуть. Смысл сказанного доходил до нее с трудом. Евгений же тем временем пылко поцеловал ей руку и отправился в ложу князя Полудина, в которой его в течение первого отделения балета так и не дождались друзья.
Алина постояла еще немного в одиночестве, пытаясь осмыслить свои чувства. Значит, Евгений отказал. Что ж, ей оставалось лишь следовать правилам приличия, которые еще несколько минут назад так легко нарушила, и поверить, что они будут друзьями. А что еще ей делать? Ощутив проявившуюся наконец боль, Алина закусила губу и широко распахнула глаза, чтобы не моргать. Нет, она не заплачет. Во всяком случае, не здесь.