- -
- 100%
- +
© Валерий Железнов, 2022
ISBN 978-5-0056-1248-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Якутия против коронавируса
Дорога вдвое короче,
если есть добрый попутчик.
(восточная мудрость)
Вот и мне попался добрый попутчик. Скорее, наоборот, я оказался добрым попутчиком и благодарным слушателем водителю-дальнобойщику, который подрядился перевезти мои вещички вместе со мной.
Дальнобойщики – народ бывалый и отважный, много где бывали, много чего видели. А мой водитель оказался ещё и словоохотлив. И вот какую презабавную историю он мне поведал:
«Ехал я как-то из Новосибирска в Якутск. Путь не близкий, да и дорога-то не везде хорошая. Осень уже, заморозки по ночам начались. Короче, устал. Думаю, надо бы остановиться где-нибудь, горяченького поесть да выспаться, а то до Якутска не дотяну, хоть немного и осталось, но вечереет уже. Как бы в темноте не уснуть за баранкой.
И тут, очень кстати, посёлок какой-то нарисовался. Еду, высматриваю, где бы подхарчиться. Вижу домик с вывеской, а из трубы над крышей дымок вьётся. Вот, думаю, повезло. Печь топится, значит, что-то варится.
Заехал на стоянку, подхожу к двери, а на ней табличка «открыто». Захожу в сени и чую, так приятно дымком тянет, что аппетит разгорелся ещё сильнее. Потянул вторую дверь, а оттуда на меня пахнуло густым дымом. Сначала растерялся, первым делом подумал пожар. Стою у распахнутой двери, а внутрь шагнуть опасаюсь. Огня, правда не видно, а и шума полыхающего пожара тоже. Да и запах дыма не такой, как при пожаре, пахнет чем-то совсем другим, даже немного приятно.
Когда прислушался, услышал внутри странные звуки. Кто-то невидимый что-то невнятно бормотал где-то в дыму, и время от времени это бормотание сопровождалось глухими ударами. Мне стало интересно, стою, прислушиваюсь.
Несколько раз голос резко взлетал до визга и снова падал в глухое бормотание, а глухие удары сопровождались тонкой трелью маленьких колокольчиков. Ну, мне совсем стало интересно, а вскоре я разглядел в дыму движение двух силуэтов.
Интерес интересом, а есть ужасно хочется.
– Эй, вы там живые? – крикнул я внутрь.
– Да, да! Заходи, – ответил приятный женский голос с местным акцентом.
– У вас поесть-то можно? – спрашиваю.
– Да, конечно, Проходи, садись, я щас подойду, – отозвался тот же голос.
Я шагнул внутрь, разглядел столик, накрытый клеёнкой с салфетками и солонкой. Сел, жду.
Через минуту из пелены дыма выплывает та самая женщина-якутка в цветастом переднике и с пучком тлеющей травы в руке.
– Чего заказывать будешь?
– Да мне бы горяченького похлебать, да второго с мясом.
– Есть борщ свежий с зайчатиной, а на второе могу бузы предложить.
– А бузы – это что?
– Ну, это, типа, манты по-якутски.
– А… ну, тогда давайте. И попить чего-нибудь.
– Брусничный компот есть, чай с молоком, кофе?
– Во, брусничный компот хочу!
Меж тем бормотание и удары не прекращались на протяжении всего нашего диалога.
Ещё через пару минут женщина вернулась с подносом, на котором парила глиняная миска с борщом. Пока она выставляла на стол миску, стакан с компотом и раскладывала столовые приборы, я осмелился спросить.
– А что это тут у вас случилось? – окинул я взглядом задымленное помещение.
– Дак ведь коронавирус же, – удивлённо ответила женщина.
– И чё, вы его дымом выгоняете?
– А, это яган-сага. Шаман велел жечь.
– Шаман? – удивился я.
– А как же! Шаман знает, ему духи, однако, говорят.
И тут, не обращая на нас никакого внимания, на выход протопал настоящий шаман с бубном! Весь в перьях, каких-то висюльках и маленьких колокольчиках. Вот откуда эти странные звуки в дыму.
Я разинул рот от удивления, а женщина, видя моё замешательство, весело хихикнула.
– И чё, помогает? – придя в себя, спросил я.
– А то как же! Если бы не он, все бы уже, однако, перемёрли-то.
Она ушла готовить бузы, а я принялся за борщ.
Пока я доедал борщ, дым понемногу рассеялся, а там и бузы были готовы. Наелся я до отвала! Очень вкусно и не дорого.
И спал я потом всю ночь, как младенец, и коронавирус меня до сих пор не трогает. Неужто, шаманские заклинания действуют?!»
Вот такую презабавную историю рассказал мне водила. Может, и правда шаману виднее, как с этой напастью бороться. А вы как боретесь?
Рифы брать!
«А вы знаете, что инструкции по технике безопасности „написаны кровью“? – серьёзно спросил нас преподаватель, – Не знаете? А дело обстоит, именно, так!»
С этих слов началось наше первое занятие по шлюпочной подготовке. Преподаватель морской практики Арнольд Михайлович – старый такой седой морячина, широкоплечий и заметно располневший, после выхода на пенсию пришёл преподавать в мореходку, чтобы из бестолковых пацанов сделать будущих морских волков.
Было это давным-давно, когда ещё существовало государство с аббревиатурой СССР, первокурсники мореходных училищ начинали своё обучение со шлюпочной подготовки. В сентябре вчерашних абитуриентов отправляли в загородный лагерь на берегу моря. Там они впервые знакомились с азами морской службы и своим первым судном – шлюпкой. Там море проводило предварительный отбор, отсеивая самое неподходящее. И только после этого курсантам выдавали морскую форму.
У нас была целая флотилия из пяти деревянных шлюпок ЯЛ-6. Цифра шесть означала, что это шестивёсельные шлюпки, и на них нам предстояло первым делом научиться грести. Нелёгкое это занятие, скажу я вам, превратить толпу вчерашних школьников в слаженную команду гребцов, не говоря уже о том, что четырёхметровое деревянное весло казалось нам неподъёмным бревном. Это вам не водная прогулка на лёгкой лодочке в парке отдыха! Но за месяц нашим наставникам каким-то чудом удалось это сделать. У каждой группы был свой мастер производственного обучения, а по сути, просто нянька. Нашего звали Юрий Сергеевич. Высокий, сухощавый, с пышной шевелюрой седеющих волос. Сначала меж собой мы окрестили его «Мастак», но очень скоро за глаза стали уважительно назвать «папа Юра». Потому, что это тоже был настоящий моряк, электромеханик рыболовного траулера, исходивший много морей и насмотревшийся всякого. Он был с нами всегда и везде, с раннего подъёма и до позднего отбоя, в бане и в столовой, на постоянных занятиях и редких развлечениях. Были ещё четыре инструктора по шлюпочной подготовке, но этих мы видели только на практических занятиях, а «папа Юра» был всегда. Ходил он с нами и на шлюпке, подменяя инструктора. Он рулил, командовал, а мы гребли. И гребли до кровавых мозолей, благо погода способствовала. Гребля уже осточертела, болели мышцы, саднили истёртые ладони.
– Юрий Сергеевич, когда под парусом пойдём? Ну, скока мона? – шутливо спросил правый загребной.
– Скока нуна, стока и мона! – в тон шутке ответил папа-Юра. – Вы сначала грести научитесь по-человечески, а то вон лопасти все побили друг об друга. А уж брызги летят, словно бабы бельё полощут! Если вы на вёслах согласованно работать не можете, так с парусом и подавно не справитесь. Хорош болтать! Налегли! Ииии раз, иии раз!
И всё бы ничего, но осенняя природа подкинула подлянку. Погода резко испортилась, с моря задул холодный ветер, разгоняя волну с белыми барашками. Занятия по парусной подготовке проводились теоретически и только на берегу. К тому времени мы уже знали, что выход в залив при ветре свыше четырёх баллов для нас запрещён, ибо инструкции по технике безопасности в нас вдалбливали с самого начала.
Однажды я заступил вахтенным по причалу. Ветерок тогда задувал что надо, уж всяко больше четырёх баллов. Волна с разбегу ударялась о стенку пирса, выбрасывая на него белую пену. Наши ялы хоть и стояли в закрытой гавани, но бойко приплясывали на волнах. Я спрятался от ветра в инструкторской, примостившись у окошка, чтобы видеть весь причал. Сморило меня в тепле, задремал, а когда очнулся, увидел на пирсе две фигуры. Узнать их не составляло труда. Наш «папа Юра» и Арнольд Михайлович устанавливали мачту на одной из шлюпок. «Наверное, решили покататься на яле под парусом» – решил я, но появляться постеснялся, проспал ведь. Они установили мачту, раскрепили её и стали поднимать парус. «Нам так не разрешают, а сами кататься поехали» – подумал я. Мне ведь тоже хотелось покататься с ними. Ох, как хотелось подержаться за шкоты, послушать свист ветра в снастях, ощутить его силу. Романтики хотелось! Но они старые морские волки, им можно, а мне оставалось только жалеть и завидовать.
Тогда я просто не понимали всех нюансов хождения под парусом и совершенно ничего странного не замечал. А на самом деле, прогулка их не заладилась с самого начала. Когда ещё у причала они стали поднимать парус, почему-то не смогли полностью подтянуть реёк к блоку на вершине мачты. Потом шкаториной кливера основательно приложило папу-Юру по лицу, да, видно, так больно, что он выпустил из рук шкот и долго его потом ловил, чтобы унять полоскавшее на ветру полотнище. Когда, наконец, паруса были установлены, как надо, шлюпку резко завалило на причал. Это их, по-видимому, не испугало и, отдав швартовы, они взяли вёсла «на укол». Ял медленно отвалил от пирса и стал набирать ход. И опять что-то пошло не так. Как только они вышли из гавани, порывом ветра резко накренило шлюпку, и она зачерпнула бортом. Через секунду полотнище паруса потеряло упругость и затрепетало на ветру, крен выровнялся. Но скорость была уже потеряна. Они вновь попытались набрать ход, но Арнольд Михайлович слишком резко положил руля на борт, и ял вновь зачерпнул бортом воды. И черпанул, как мне показалось, весьма прилично. Оба «морехода» вскочили на наветренный борт, пытаясь своим весом выровнять крен, но куда там… Парус уже неумолимо опрокидывал шлюпку. Всё это произошло так стремительно, что описывать дольше. Казалось, ещё мгновение и оба окажутся в воде. А вода тогда уже была совсем не для купания. Я даже затаил дыхание от неожиданности и растерянно наблюдал эту картину. «Тоже мне мореманы, – с изрядной долей иронии подумал я, – сами не умеют, а нас учат!». И страшновато стало и любопытно: «Перевернутся, или нет? Сколько ещё протянут?»
В следующее мгновение они отдали шкоты и, освобождённый парус, вновь взвился по ветру, как огромный белый флаг. Крен уменьшился и тогда наши наставники решили вернуться. Наконец-то до них дошло, что прогулка в такой ветер не удалась. Но чтобы вернуться к причалу, нужно вновь заставить парус работать.
– …ифы брааать! – сквозь шум волн донеслось издалека. Арнольд Михайлович что-то кричал и размахивал руками.
Мне прекрасно было видно, как Юрий Сергеевич отдал фал и спустил реёк. Они пытались брать рифы, чтобы уменьшить площадь парусности и не перевернуться на обратном пути. На полном парусе идти стало уже невозможно. Теперь-то я понимаю, что брать рифы им необходимо было ещё до отхода, а тогда только беспомощно наблюдал.
Пока они лихорадочно пытались взять рифы, ял бросало по волнам и быстро несло на камни. Они торопились, но вдвоём получалось плохо, нужна была ещё хотя бы пара рук, чтобы удерживать вырывающееся полотнище. Вот когда я бы мог пригодиться.
Ветер трепал паруса, риф-штерты вырывались из рук, а время уходило, камни неумолимо приближались. Когда всё-таки обрифели паруса и подняли реёк, забрать ветер и набрать ход уже не успели. Тогда «папа Юра» вновь сбросил паруса и, чтобы хоть как-то оттянуть момент столкновения, они сели на вёсла. Но в два весла выгрести против такого ветра на тяжёлом яле оказалось не под силу даже двум здоровым мужикам.
Когда до камней оставались считанные метры, и крушение казалось неизбежным, оба прыгнули за борт, и стали удерживать шлюпку от удара о камни. Лишь сильно напрягшись, по пояс в воде, им удалось предотвратить столкновение и сдвинуть ял вдоль берега подальше от опасности. Потом два «бурлака», впрягшись в носовой конец, медленно потащили шлюпку по мелководью. Буксировали долго, но, в конце концов, подтащили к пирсу и торопливо ошвартовали.
Совершенно промокшие, устало направились в лагерь. Проходя мимо моего укрытия, громко обсуждали неудавшуюся парусную прогулку, не стесняясь в выражениях.
– Хорошо хоть «караси» не видят, твою мать! – бросил Арнольд Михайлович.
– Дааа, уж… – с ухмылкой протянул «папа Юра», – вот позорище-то! Рифы надо было сразу брать.
– Учитель хренов! Всю жизнь на флоте, а парусом управлять так и не научился, ети его в душу!
– Так и я на парусе с курсантов не ходил.
– Прогулялись!… – заключил Арнольд Михайлович и смачно добавил пару нелитературных выражений.
Последний гешефт
Восемнадцатого августа сорок первого, при поддержке пехоты, румыны бросили на Одессу свою 1-ю танковую дивизию, намереваясь прорвать оборону стальным клином, как это сделали немцы десять дней назад, выйдя к побережью Чёрного моря в районе Очакова. Но румыны не немцы. От Карпово и до самого Хаджибейского лимана держали оборону всего два стрелковых полка, а на стыке их позиций стояли ополченцы районной обороны.
– Попить бы, Беня.
– Семён Аркадич, ви же образованный человек, ви же инженер, таки нельзя вам пить.
– Да я знаю. Когда осколок в животе, какое питьё, только шутить и остаётся.
– Или! А, воды всё равно нет. Давайте-ка я вам мешка под голову подкладу, щёб удобнеѐ было̀.
– Может, у кого осталось? Сами бы попили. Ишь, как жарит!
– А у кого? Никого вже кроме нас не осталось. Ни воды, ни патронов, ни хлопцев. Я тут имел поползать по окопчикам пока ви отдыхали, так ничего не нашёл, а щё и осталось, взрывами позасыпало. Всё наши хлопцы в румынов выпустили, вот только одна эта фрукта и есть. Противотанковая.
– Распорядитесь ей, Беня, правильно.
– Семён Аркадич, Семён Аркадич, не делайте мне обидно. Нет такой вещи, на которой бы одеский еврей не сделал гешефта. И поверьте, Беня Гельцерович с Молдаванки, старый контрабандист, и уж он-то знает в этом толк. И я таки продам эту последнюю гранату так, щё у Антонеску денег не хватит за расплатиться. И если они себе там думают, щё они быстро будут в Одесе, таки они глубоко ошибаются. Это мы скоро будем в Бухаресте.
– Так вы конрабандист, Беня?
– А щё? Очень уважаемая профессия. Правда, немножко можно сесть, но вполне себе прилично.
– И с румынами дело имели?
– Были у меня в Констанце два компаньона, деловые люди. А щё? Мы имели честный гешефт, и делали друг другу приятное. Им эта война, как моей Циле коровий хвост. Так ведь вылез этот падлюка-Гитлер и всё испортил.
– Штоб ему жилось, как мне сейчас!
– Или! И щёб маму его… я очень извиняюсь, выпали все зубы, и остался один для боли.
– А вы зачем в отряд пошли? У вас же грыжа.
– Семён Аркадич, вы сами с откуда?
– С Перѐсыпи, коренной.
– Одесит, значит? Так я вас умоляю, зачем вы говорите мне обидное? Я тоже одесит. И мне тоже хочется, чтобы моя Сонечка кончила на врача, и с красивым молодым человеком шикарно гуляла по Французскому бульвару под цветущими каштанами. И если ви себе думаете, щё мене всё равно, щё это будет немецкий солдат, или румынский офицер, таки нет!
– Ша! Слышите моторы? Опять пошли.
– Да, видно не дождаться нам подмоги. И разговор наш прерывается, а как приятно беседовать за жизнь с культурными людьми.
– Вы кудой, Беня?
– Пойду румынам гранату продавать.
Беня в окоп не вернулся, но у первой танковой дивизии ещё одним танком стало меньше. Этот день румыны назовут «Катастрофой под Карпово».
Подзык
Ты это слово в словаре
У Даля не найдешь,
Зато к колодцу на горе
Наклонишься и пьешь.
(Михаил Трещалин «Подзык»)1
В нашем городке нет привокзальной площади. Вернее её давно превратили в стоянку автомобилей и небольшой рынок, через который можно выйти на главную улицу короткой дорогой. Но тащиться с большим чемоданом сквозь привокзально-рыночную толчею не хотелось, и я свернул в узкий переулок, ведущий к главной улице кружным путём. Заблудиться я не мог, ведь с малолетства знал тут каждый проулок, а за четверть века моего отсутствия в городке почти ничего не изменилось. Провинция живёт всё так же неспешно, как и в годы моего детства, даже если приметы времени и пытаются внести свои коррективы. Здорово, эх, здорово вновь вернуться домой!
Переулок привычно вывел на перекрёсток, но путь мне преградила траурная процессия, какой уже давно не встретишь в большом городе. В открытом кузове грузовика стоял простой красный гроб, обложенный венками, а за ним двигалась скорбная вереница родственников, друзей и знакомых покойного. Маленький оркестр играл похоронный марш. Я сдёрнул с головы кепку.
– Кого хоронят? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Сашка-водолаз помер, – буркнул морщинистый дед из середины процессии.
Кто такой этот Сашка-водолаз я не знал, но, наверное, хороший был мужик, если около сотни человек провожают его в последний путь с оркестром по главной улице.
– Эх, хорош парок! – крякнул я радостно, плюхнувшись распаренной задницей на деревянное сиденье в предбаннике.
– Да уж! – довольно подтвердил раскрасневшийся Мишка, шлёпнув своим толстым задом напротив меня.
– Ну, прям Сандуны, – пошутил я, – хорошую баню построили, а стоит копейки.
– Эх-хе-хе, – с ноткой сожаления протянул старичок слева от нас, – вы, ребятки, в Подзы́ке не бывали. Вот где пар-то был, куда там Сандунам!
– Что за Подзыка? – поинтересовался я.
– Подзы́к, – поправил меня дед, и тут же спросил, – а ты, чей будешь? Мишку-то я вот знаю, а тебя что-то не припомню.
– Да это Ванька Смоляков, – ответил за меня Мишка.
– Николая Петровича сын, что ли? – прищурился дедок, продолжая теребить вяленую плотвичку, – то-то я гадаю, на кого похож. Вернулся, значит?
– А глаз-то у тебя ещё хорош, дядь Сень, – удивился Мишка.
– Да, слава богу, на восьмом десятке и память не подводит, – довольно отозвался наш неожиданный собеседник, – а всё баня.
И тут я его узнал. Это был тот самый морщинистый дед, что ответил мне из похоронной процессии. Только теперь он выглядел довольным и помолодевшим. Посасывал солёную рыбку и допивал бутылку пива. Мы тоже открыли по бутылочке.
– Дядя, Сеня, – наконец вступил в разговор и я, – так расскажите, что же это за Подзык такой?
Последним глотком он осушил свою бутылку и с чуть заметным сожалением бросил мимолётный взгляд на мою. Ему, конечно же, хотелось поделиться с нами приятным воспоминанием, но «на сухую», как говорится, не идёт, а вторую, видимо, пенсия не позволяла. Не задумываясь, я протянул ему своё пиво. Он выдержал подобающую паузу, потом с достоинством принял бутылку и начал рассказ:
– Да вы ещё тогда под стол ходили, когда закрыли Подзык. Щас там склад. А баня была, всем баням баня. Бывал я и в Сандунах – богато! Ничего худого не скажу, но пар не то, что у нас в Подзыке был. А всё вода. Баню-то назвали по роднику. Знатный родник бил на горке, вода – не оторваться. Да, не в низине, а вот на горке. Вся заречная сторона оттуда воду брала. На нём наши деды колодец и соорудили. При царе ещё. А потом умные головы под горкой городскую баню изладили. Трубу из колодца проложили. Вода-то самотёком идёт, лей сколько душе угодно, а родник мощный, напор хороший. Город тогда меньше был, на всех хватало. Бабы с малыми детками в одном отделении, мужики с пацанами в другом. Целыми семьями ходили. И даже у кого свои баньки имелись, за знатным парко́м в Подзык хаживали. Самые ценители за первым паром приходили в Подзык ещё до открытия. Их пускали за двойную плату, и они там такого жару давали! Аж шкура трещала! И я, бывало, на первый пар приходил. А ещё пиво там всегда свежайшее разливное из бочки, лимонад детишкам по двенадцать копеек был. От пивко-то!
Дядя Сеня с удовольствием сделал большой глоток из горлышка и продолжил.
– Строили на века, но всё когда-нибудь ломается. Вот как-то водопровод и стал протекать. Да сильно так! Это уж после войны было. В бане напор снизился, да и вода грязнее стала. Решили мужики починить трубу. А когда взялись, выяснилось, что никакого запора на трубе-то и нет. Надо ж сначала дырку в колодце закрыть, а уж потом трубу менять. Ну, не додумались наши предки отсечной клапан поставить, а скорее и не было у них тогда такого. Вот и стали затылки чесать, как трубу перекрыть. В колодец надо лезть, а там глубина до дырки метра два, да вода страсть холодная, аж зубы ломит. Охотников на такое дело не нашлось. И тут кто-то предложил Саньку позвать, мол, всю войну водолазом прослужил. Он как с войны пришёл, так и запил в тёмную головушку, распоследний алкаш был, ни одна баба за него выходить не соглашалась. Так и жил бобылём, да в заготзерне подсобником работал. Больше-то уж никуда не брали. «Санька, – говорят мужики, – за литр водки нырнёшь?» Тот и согласился. За литр-то ему в радость! Нырнул, вбил деревянный чёп в трубу, да и нажрался на дармовщинку. Мужики трубу поменяли, а как воду-то вновь пустить не знают. Опять же не додумались хоть верёвку какую к чёпу приделать, чтобы выдернуть затычку. Давай Саньку звать, снова литр предлагать. А тот и рад литрушку задарма получить. Нырнул раз, нырнул два. Никак! Разбух деревянный чёп в воде, не вытащишь сразу. На третий раз долго пробыл под водой, но расшатал и вынул затычку. Вытащили его всего синего от холода, зуб на зуб не попадает, пальцы задубели, не гнутся. Давай водкой отпаивать. Водку-то он всю выпил, да только не помогла она, свалился через день с воспалением лёгких. А его с тех пор и прозвали Сашка-водолаз.
– Это тот самый, которого позавчера хоронили? – удивился я, полагая, что на похороны простого забулдыги-алкаша столько народа не придёт. Да ещё и с оркестром!
– Его, его, – подтвердил дед Семён, – уважали его люди очень.
– За то, что в колодец нырял? – спросил я.
– Не-е, – протянул расскзчик, – за колодец он только прозвище получил, а уважение уж после. Когда заболел, положили его в больницу, а там строго, какая пьянка, лечиться надо. Вышел он из запойного угара, отъелся на больничных харчах, похорошел, огляделся. А парень-то он видный был, до войны многие девки по нём сохли, да сломала его война, пьянка сгубила. И тут приглянулась ему медсестричка Сонечка. Ну, шуры-муры, слово за слово. И он ей по сердцу, вроде как, пришёлся, да только побаивалась. Про его запои весь город знал. Он ей, мол, выходи за меня замуж, а она ни в какую. Бросишь, говорит, пить, тогда посмотрим. Никто не верил, что пить перестанет. Даже мать на него рукой махнула. А ведь бросил! Видно, шибко полюбил, а любовь, ребятки, штука сильная. Долго Сонька его испытывала, не сдавалась. А ухлёстывал за ней тогда один инженеришка из приезжих. Был у них с Санькой как-то серьёзный разговор, чуть до драки дело не дошло, разняли. А потом он этого инженерика из реки во время ледохода вытащил, спас. Поначалу думали, что он его в реку-то сбросил. Ну, вроде как, для острастки. Ан нет, тот признался, что сам свалился с берега в подпитии. Благодарил Сашку. И после этого как-то потихоньку отступился от Сони. Ну, поженились они. И как подменили мужика. Зарабатывать стал, на машиниста паровоза выучился, потом и на тепловоз переучился. Четверых детей на ноги поставили. Душа в душу жили, до самой смерти, как в сказке. Софью-то он всего на год и пережил. Шибко убивался, думали, с горя запьёт. Нет! А сердце тоски не вынесло.
– Да-а, – протянул я, – история. Ну, а сам-то Сашка-водолаз в Подзык ходил париться?
– А как же! Знатный был парильщик! Мало кто его пересиживал. Только пива не любил. Ладно. Засиделся я, пойду.
– С лёгким паром, дядь Сень!
Журава
(отрывок из романа «Ошибка Архагора»)
В покоях царицы Журавы раздался первый крик новорожденного младенца.
– Ну, слава богу, разродилась моя Журавушка! – вполголоса самому себе произнёс царь Всеволод. Вот уже шесть часов он не находил себе места, метался как зверь в клетке в широкой прихожей перед покоями царицы. Зрелый муж вёл себя как юноша. Вспыхивал от нетерпения и пытался прорваться в покои царицы. Но нянькам и бабкам удавалось неимоверными усилиями останавливать его натиск. Нервничал, переживал, бросил все государственные дела и кинулся сюда, как только ему доложили, что царица никак не может разрешиться от бремени. Сначала всё кричала да стонала, а теперь и вовсе обессилела. Не слышно её голоса. Говорила ей старуха-ведунья Варвара: «Давай, пока не поздно, избавлю тебя от бремени. Намучаешься!». Но не захотела царица слушать ведунью. «Родила ведь трёх сыновей-богатырей, что уж четвёртого ребёнка не родить, а девоньку, так тем более рожу!» – ответила ей Журава.
И вот свершилось.