(Флешбэк – первые часы карантина).
Локация: Спальный район на окраине, блокпост у школы №17.
Время: 03:14, третий день объявления пандемии.
Броневики «Бастиона» въехали в квартал с затемнёнными фарами. Десять человек в чёрных шлемах с шевронами частной охранной компании –не армия, не полиция. Частный контракт. Тихий приказ.
Я, Максим Волков («Вепрь») прижал «Моссберг 500» к плечу. Ствол ещё пах заводской смазкой.
– Красная метка на дверях – значит, внутри есть заражённые, – голос командира в гарнитуре был спокоен, будто диктовал инструкцию по тушению пожара.
– Никаких исключений.
Они начали с пятиэтажки на углу. Первый выстрел.
Подъезд. Дверь распахнулась сама – на пороге стоял мальчик лет восьми, в пижаме с разноцветными динозаврами. Губы синие, глаза стеклянные.
– Мама спит… – прошептал он, вытирая ладонью нос. На рукаве остался тёмно-красный след.
Идущий впереди меня Лис даже не дрогнул. Он уже поднял ствол. Через секунду будет выстрел. Через секунду этот подъезд станет скотобойней. Глухой хлопок. Тело ребёнка отбросило на коврик с надписью «Добро пожаловать».
Системность.
Они работали методично: Выстрел в голову – подтверждение ликвидации.
Труп в чёрный мешок – маркировка «Биоопасность, сжигание».
Очередной подъезд.
На третьем этаже женщина с младенцем выбила окно:
– Мы не больны! Проверьте нас!
Ответом был двойной залп из дробовиков. Стекло осыпалось бриллиантовой крошкой на мокрый асфальт.
В подвале школы они нашли группу «чистых» – учительница спрятала пятерых детей за стеллажами с учебниками.
– Вы… вы ведь должны нас эвакуировать? – её пальцы вцепились в жетон Максима. – По закону…
Лис вскинул ствол.
Выстрел.
Тишина. Капающая вода. Дрожащий луч фонаря.
– Я не выстрелил… Я не смог.
– Значит, я уже мёртв.
– В следующем квартале горят, – резко сказал командир. – Идём.
После:
Максим стоял на крыше, смотрел, как чёрный дым поднимается над городом. В кармане – игрушечная машинка, найденная в подъезде. Он машинально засунул руку в другой карман, нащупав прямоугольник с треснутым экраном. Старый смартфон. Бесполезный кусок пластика и стекла уже месяц. Но привычка – вторая натура.
Большим пальцем он чиркнул по экрану, зная, что ничего не увидит. Батарея сдохла ещё тогда, когда в городе перестали включать генераторы. Но мышечная память провела привычный путь: мессенджер – последний диалог – голубая иконка с буквой «К».
Он уже видел этот текст сотни раз. Запоминал каждую чёрточку.
Последнее сообщение (3 апреля, 03:17):
«Макс, я в клинике. Здесь что-то не так… Медперсонал в респираторах. Никого не выпускают. Если получишь это – напиши –К.»
– Найти. Как будто это так просто. Как будто я не пытался.
Он сжал телефон так, что стекло хрустнуло. Ее город был в эпицентре первых волн «зачистки». Теперь там только «Сад» – сплетение тел, похожее на гигантский коралл.
Рация скрипнула снова, вырывая его из мыслей. – Волков, выходите. Ваш отряд переведён на объект «Мороз».
Он не ответил. Впервые за десять лет службы.
Глава 1: Мир после
Трубы больше не дымят.
Города встали, как мертвые гиганты, застывшие в последнем судорожном вздохе. Бетонные коробки с выбитыми глазами-окнами, дороги, поросшие репейником между трещинами, ржавые скелеты машин – всё это давно перестало быть трагедией. Теперь это просто пейзаж.
Пандемия NV-XX началась с обычного пресс-релиза: «Вспышка атипичной пневмонии в Юго-Восточной Азии». Потом были карантины, военные на улицах, обещания вакцины. Первые сообщения говорили о новом штамме птичьего гриппа с пневмоническими осложнениями. Потом – о спонтанных мутациях. Потом наступила тишина.
Настоящая катастрофа пришла со второй волной. Правда оказалась проще и страшнее:
NV-XX никогда не был случайностью. Он был создан в подземных лабораториях «НекроВакс», его называли «Проект Янус» – оружие, способное читать ДНК как инструкцию.
То, что сначала казалось вирусом, оказалось биоинженерным оружием. «НекроВакс» десятилетиями копила данные о ДНК населения, тестируя точечные штаммы – для армии, для спецслужб, для «контроля численности». Через сеть платных клиник корпорация десятилетиями собирала биоматериал «добровольцев». Каждая вакцинация, каждый тест на аллергию, каждый ДНК-тест «для генеалогии» пополняли базу. Штаммы-прототипы тестировали на заключённых под Новосибирском.
По отрывочным данным, мелькавшим изредка в прессе, одни версии выключали фертильность у определённых этно-групп, другие – повышали восприимчивость к радиации.
Но что-то пошло не так. Штамм NV-XX перестал различать «цели». Вместо точечного воздействия он начал перезаписывать любую ДНК, носители стали ходячими реакторами: их клетки производили новые вариации вируса переписывая генетический код и превращая носителей в ходячие лаборатории.
Первые 72 часа руководство корпорации списывало утечку на естественную мутацию, но, когда стало ясно, что вирус преодолел все карантины, начались точечные удары по заражённым городам.
Слишком поздно – NV-XX уже научился использовать радиацию как катализатор.
То, что началось как кашель, стало концом человечества. Сначала все думали, это просто грипп. Потом – что это оружие. Правда оказалась страшнее.
NV-XX не убивал. Он переделывал.
Первые дни – лишь першение в горле да температура, будто обычная простуда. Люди ходили на работу, целовали детей, пили чай с лимоном. А вирус в это время вплетался в их ДНК, как шпион, меняющий код города изнутри.
Потом приходила красная паутина – тонкие кровавые нити под кожей. Ногти чернели, будто гнилые листья. Волосы оставались на подушках целыми прядями.
На второй неделе начиналось самое страшное. Кости становились гибкими, как у змеи. Глаза мутнели, превращаясь в молочные шары, видящие в темноте. А когда заражённые открывали рты, становилось ясно – это уже не люди. Второй ряд зубов, длинный язык с хитиновыми шипами…
Они собирались в стаи. Не как зомби из фильмов – тупые и медленные. Как умные волки. Координировали атаки. Окружали дома. Шептались в темноте на языке щелчков и хрипов.
А потом…
Помните старые церкви, где стены покрыты фресками? Теперь фрески были из плоти. В заброшенных цехах, в метро, в школах – везде, где скопилось достаточно заражённых, они сливались. Руки сплетались в сети, рты раскрывались в общие дыхательные отверстия, кости переплетались в каркасы новых, чудовищных форм.
Живые соборы из тел.
Их называли «Садами». В этих садах росли не цветы, а новые формы жизни – существа с крыльями из рёбер, с глазами на ладонях, с кожей, прозрачной как стекло.
Самые страшные были похожи на людей. Почти. Они подходили к баррикадам выживших, стучали костяными пальцами по металлу и говорили человеческими голосами. Просили впустить. Говорили, что помнят свои имена.
Это была ложь. NV-XX научился имитировать память, как попугай учится повторять слова.
Теперь ветер разносил не пыльцу, а споры. Они оседали на коже, прорастали в лёгких. Иногда новый Сад расцветал за ночь – там, где вечером ещё смеялись живые.
И только такие, как Максим, оставались людьми. Но какой ценой? Каждое утро он просыпался и щупал зубы – не стали ли длиннее. Смотрел в зеркальные осколки – не появились ли в глазах эти мерзкие молочные пятна.
В его жилах текла не кровь, а война. Вирус NV-0 – первый, чистый, неиспорченный – сражался с мутациями. И пока он побеждал, Максим оставался человеком. Но где-то в глубине, в костном мозге, что-то шевелилось.
Глава 2. Пробуждение
Дождь стучал по крыше, когда Максим впервые услышал её голос.
– Ты всё ещё думаешь, что зомби-апокалипсис начнётся с вируса? – спросила она, и в её низоком, слегка хрипловатом смехе было что-то такое, от чего по спине пробежали мурашки.
Они познакомились в одном из тех уголков интернета, где люди обсуждали конец света, как будто это было чем-то далёким и невозможным. Катя – под ником Nightingale – разнесла в пух и прах его сценарий про выживших после пандемии.
– Ты же ЧОПовец, – написала она. – Разве не знаешь, что настоящий апокалипсис начинается не с вирусов, а с людей?
Он ответил тогда с привычной для него грубоватой иронией, но что-то в её словах зацепило. Может быть, потому что она была права.
Их общение стало ритуалом. Поздние ночи, когда он возвращался с дежурства, они говорили обо всём: о книгах, которые больше никто не читал, о музыке, которая звучала слишком громко в тишине её квартиры, о том, как странно – чувствовать связь с человеком, которого никогда не видел.
– Я представляю тебя, – призналась она как-то. – Ты высокий. И у тебя шрам над бровью.
– Почему шрам?
– Потому что у всех крутых героев должен быть шрам, – засмеялась Настя.
Он не сказал, что шрам у него действительно был.
Сознание вернулось внезапно, болезненно, будто кто-то вогнал раскалённый гвоздь прямо под рёбра. Максим застонал, впиваясь пальцами в пропотевший матрас, ощущая, как каждая мышца в теле кричит от перенапряжения. Глаза открывались медленно, нехотя, будто веки налились жидким свинцом. Над ним проступали знакомые трещины на потолке – опять этот бред.
Тьма отступала медленно, нехотя, словно не желая отпускать его обратно в мир боли. Сознание возвращалось обрывками – сначала запах пороха и крови, потом жгучая боль в ребрах, и наконец… ее голос. Всегда ее голос.
–Приезжай…
Он зажмурился, пытаясь удержать хрупкий образ, но воспоминание рассыпалось, как песок сквозь пальцы. Остались лишь осколки – обещание накрасить губы, билет на поезд, который так и не был использован, тревожная дрожь в ее смехе, когда по телевизору объявили карантин.
– Это как в твоих сценариях. Только хуже…
Максим судорожно сглотнул, ощущая во рту вкус меди и пыли. Его пальцы машинально полезли в карман, к треснутому экрану мертвого телефона – старой привычке, от которой не мог избавиться уже два года. Он знал каждую букву того последнего сообщения, видел его даже с закрытыми глазами: – Найди меня….
Где-то в глубине черепа зашевелился холодный, скользкий голос NV-0: – Она уже не та девушка. Она часть Сада. Но он заставил его замолчать, как всегда, эти воспоминания, единственное, что осталось от того мира, где люди еще смеялись, договаривались о встречах и верили, что завтра будет лучше, чем вчера.
Дым над улицей клубился особенно густо сегодня. Возможно, там снова горел один из "живых соборов" – тех чудовищных сплетений плоти и костей, что когда-то были людьми. Максим встал, преодолевая боль, и потянулся к дробовику.
Он пойдет. Потому что в этом мертвом мире, где тени шепчут, а зеркала лгут, только ее голос – даже если это всего лишь эхо в его израненной памяти напоминал, что где-то под слоями грязи, крови и вируса, он все еще человек.
Бункер. Его подземная крысиная нора. Он поднял дрожащую руку перед лицом – пальцы дёргались мелкой дрожью, как у алкаша после недельного запоя. Иммунобустер переставал действовать, это было очевидно. Значит, скоро начнётся худшее.
С трудом перевернувшись на бок, он сплюнул на пол горькую слюну. На самодельном столике из ящиков лежал «Моссберг» – его личный страховочный трос в небытие, незаменимый нож «Extrema Ratio Fulcrum S», ишприц с мутноватой жидкостью – последняя доза, последний отсроченный приговор и флешка, ради которой Денис позволил себя убить. Доказательство. Правда. Или то, что от неё осталось.
Боль пришла неожиданно, вырвавшись из глубины, из самых потаённых уголков тела. Максим стиснул зубы, чувствуя, как под кожей в районе солнечного сплетения что-то шевелится. Не просто болит – живёт своей жизнью, извивается, как червь в раскалённой земле.
Его пальцы потянулись к шприцу.
– Не надо.
Голос прозвучал так чётко, что Максим дёрнулся, едва не опрокинув тумбочку.
– Ты чувствуешь, да? Мы становимся сильнее.
Голос в голове звучал слишком человечно – это пугало больше всего. Не хриплый шёпот из кошмаров, а спокойный, почти дружелюбный тон, будто старый собутыльник наливает тебе виски в баре перед последним заказом.
Пять минут спустя Максим стоял перед осколком зеркала, впиваясь взглядом в собственное отражение. Глаза – пока ясные, без этих мерзких молочных пятен. Зубы – острые, но пока не начали удлиняться. Руки – с выступающими венами, но пока ещё человеческие.
Но если приглядеться…
В глубине зрачков уже плавало что-то чужое.
Максим провёл языком по зубам, проверяя – не появилась ли уже та самая ненормальная острота. Пока нет. Но вчера во время перестрелки с «Ржавыми» он прокусил себе губу…, и рана затянулась за три часа.
Он сжал кулаки, наблюдая, как набухают вены. Те же руки, что когда-то держали племянницу на крестинах, теперь могли раздробить череп голым ударом.
Предательство тела проявлялось в мелочах. Зрачки сужались на секунду позже, чем должно. Тень на стене иногда двигалась без него. А в снах он бежал по бесконечному коридору с дверями, за которыми что-то дышало его именем.
Он вспомнил, как две недели назад наткнулся на Сад – эти слившиеся тела, переплетённые в чудовищный собор из плоти. Одно из них шевельнулось и заговорило голосом его сестры. Вирус учился. Эволюционировал.
Пальцы сами потянулись к флешке в кармане. Денис перед смертью успел прошептать: – Ты не носитель. Ты – контролируемая мутация.
И тогда голос в голове зашептал снова, сладко и убедительно: – Мы можем уничтожить их всех. Просто отпусти нас.
В этом новом мире, уже невозможно было сказать наверняка – кто охотник, а кто добыча.
Тени в бункере сгущались, будто чувствуя, что их хозяин готовится к выходу. Максим стоял перед металлическим столом, заваленным смертоносными инструментами его ремесла. Дробовик «Моссберг 500» лежал разобранный, его ствол еще пах смазкой и гарью последнего выстрела.
Он взял его в руки, и пальцы сами вспомнили каждое движение. Затвор со скрежетом вошел в пазы,
Но главное – нож. Extrema Ratio Fulcrum S. Он лежал в кожаных ножнах, черный, как сама ночь, с клинком из стали N690, который не знал пощады. Максим вытащил его, и лезвие холодно блеснуло в тусклом свете фонаря. Он провел пальцем по обуху, чувствуя мелкие зазубрины – следы прошлых схваток. Этот нож резал и плоть, и броню, и даже нечто большее.