Вошедшее и невошедшее в «Дыру». Избранные статьи Д. Е. Новокшонова 2010–2020 гг. К 50-летию классика

© Легенда ЖЖ Redshon, 2021

ISBN 978-5-0053-9525-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Жанр этой книги сложно точно определить.

С одной стороны, это поздравление с нестареющим 50-летием малоизвестного советского и великоросского классика Д. Е. Новокшонова, которое прошло незаметно на пепелище страны его породившей.

Таким образом, эту книгу можно воспринимать как добрые вести, если б о ней размышлял журналист или теолог-богослов.

С другой стороны, эта книжка является продолжением азбуки Redshon о Новокшонове – «Сталин и я». Поэтому для литературоведов и трупоедов её жанр можно обозначить как «информация к размышлению». Сей жанр был создан Ю. С. Семеновым для анекдотов про выдуманного им М. О. фон Штирлица.

Сходство В. В. Владимирова, он же М. М. Исаев, с Д. Е. Новокшоновым не ограничено только тем, что они оба являются литературными персонажами, оно шире. И тот и другой уже много лет существуют в тишине, подобной той, которая несколько секунд стояла над рядами ткачей после ихнего знакомства с ярким образчиком пролетарской поэзии, сочиненным В. О. Пелевиным ординарцем ордынца В. И. Чапаева.

Как и тогда, сочиненному в «Сталин и я» выступлению Новокшонова десять лет назад предшествовал конферанс худого с саблей на поясе и лицом сельского атеиста, конь с двумя хуями и, наконец, рядовой Страминский, который умеет говорить слова русского языка своей жопой.

Тогда, в 2010 году Новокшонов определял себя как «преподавателя СПбГУ, филолога-классика, специалиста по древнегреческой атлетике и римской эмиграции, преподавателя русского, латинского, древнегреческого и др. индоевропейских языков, писателя, столяра и плотника, переводчика, слесаря механосборочных работ, эпиграфиста, публициста, политического аналитика, проводника психонавтов, фрезеровщика, лингвиста, смотрящего Мира, духовного вождя человечества, грузчика, преподавателя русской словесности и стилистики, военного историка, рисовальщика, литейщика, резчика, сатирика, повара, мыслителя, редактора, историка космонавтики, автослесаря, мудреца, водителя категорий В и С, этнографа, водителя спецмашины, религиеведа, энтомолога, учителя гун-фу, члена КПСС, эстета, художника, монтажника низкотоковых кабелей, психолога-душеведа, рыбака, охотника и арбитра изящества».

Через два года после своего 50-летия Новокшонов отказался как-то себя определять. Вместо этого он прочитал для Redshon стихотворение кумира чапаевской Анки:

Г. Ч. Гусейнов в своем предисловии к книге «Речь против языка» в 2016 году изобразил Новокшонова «представителем поколения (автор родился в 1969 г.), из которого при более благоприятном ходе истории и клещами нельзя было бы вырвать того, что в конце концов он все-таки написал. На что осмелился…

Питерский филолог-классик и гебраист, а к тому же выпускник двух военных учебных заведений… видит мир, планирует свою жизнь, вспоминает прошлое как филолог и в особенности этимолог. Ничто в конечном счете так не волнует Новокшонова, как происхождение и скрытое родство слов. «Специалист подобен флюсу, – повторяет он изречение Козьмы Пруткова, – полнота его одностороння».

Любопытна «интеллектуальная биография самого автора. Точнее, его интеллектуально-экзистенциальный бэкграунд ярого римлянина, даже римского воина, очнувшегося после тяжелого двухтысячелетнего сна в наших северных болотах и начавшего осознавать себя в этом странном мире «Римским невозвращенцем» (так называлась вторая книга Новокшонова, выпущенная в 2013 г.). Хватая воздух жадным многоязыким ртом и ощупывая незнакомые предметы, Новокшонов обнаруживает то немногое, что ему в этом мире нравится или могло бы нравиться, как этому самому воображаемому римлянину.

Новокшонов выбрал самую неудобную, прямо-таки рыцарскую позицию для борьбы. По современному научному дискурсу он ведет огонь из построек «сталинского ампира», а большевиков обстреливает из середины XIX века…

Есть несколько личностей, в которых он надеется найти опору в будущем; во-первых, это ребенок, с которым со временем будут говорить психолингвисты, прочитавшие книгу самого Новокшонова; во-вторых, это учителя Новокшонова – филологи Александр Иосифович Зайцев и Аристид Иванович Доватур.

Новокшонов усвоил от них любовь к этимологиям и «странным сближениям», презрение к современности и любовь к рискованному жесту.

В 1990-е годы автор зарабатывал, среди прочего, тем, что был тренером по у-шу. С головой окунулся в журналистику, работал в питерском отделении «Коммерсанта», где писал и под собственным именем, и под псевдонимами Овцын и Баранов. Это потом, в конце «нулевых», он остепенится и вернется в университет, чтобы преподавать риторику и греческий с латынью. А в первое постсоветское десятилетие Новокшонов переживает то, что тогда называли «тектоническим сдвигом». Этот сдвиг коснулся всех.

Новокшонов нашел едва ли не самый интересный способ удержаться на доставшемся ему фрагменте плиты. Он решил доказать себе и миру, что есть вполне академический способ стряхнуть с русского языка корку чужой речи – советской, постсоветской, научной, псевдонаучной, либеральной, интеллигентской».

Сам Redshon определил жанр этой книги в её названии, подражая своему учителю В. С. Дурову, рассказавшему ему однажды то, о чем не рассказал римский поэт Гораций.

Так и тут, не менее написанного важно то, о чем Новокшонов не написал в избранных мною своих статьях. Книг в жанре ненаписанного в написанном не припоминаю, наверное, это первая.

Redshon разослал кому мог из тех, кто хотя бы раз общался за последние 5 лет с анахоретствующим Новокшоновым просьбу, написать о своих впечатлениях от бесед с ним живым. Все по разным причинам отказались.

Поэтому в качестве алаверды Новокшонову Redshon выбрал строки С. Я. Кайдановера-Маршака:

А. И. Зайцев: штрихи к портрету Учителя

Доклад выпускника кафедры классического отделения СПбГУ (1990—1995 гг.) Д. Е. Новокшонова (Дипломная работа: «Бокс, борьба и панкратий в древнегреческой эпиграмме»), прочитанный 21 января 2011 г. на VI научных чтениях памяти А. И. Зайцева на Кафедре классической филологии СПбГУ. Новокшонов сообщил мне частным образом, что в написании этого сообщения ему оказал неоценимую помощь В. С. Дуров.

Жизнь учеников Александра Иосифовича сложилась по-разному. Я, к примеру, покинув с дипломом филолога-классика кафедру классической филологии, более 15 лет трудился в различных СМИ. Потому, полагаю, мои воспоминания об Александре Иосифовиче несут отпечаток этого факта.

История первая. Год 1994-й. Пришел какой-то студент пораньше на родную кафедру классической филологии филологического факультета СПбГУ. Аудитория 159. Сидит за преподавательским столом профессор Зайцев. Читает. К занятиям с группой студентов готовится. Студент также уселся за парту, достал томик Фукидида, словарь Вейсмана, тетрадку и тоже готовится.

Вдруг заходят две фигуристые девицы с факультета журналистики и спрашивают Гаяну Галустовну Шарову. На предмет экзамена персонального по античной литературе. За курс, который они благополучно прогуляли.

Студент посоветовал красоткам подождать, мол, скоро придет. Они расселись, нога на ногу, и трещат о своем, смущая студента своими прелестями.

И болтают девицы о том, что вот, мол, античку сейчас сдадут, а им еще русскую литру сдавать запоздало. А там, говорят, экзаменатор-зверь, кого-то на Достоевском злобно и подло завалил. Про роман Достоевского «Бесы» спросил и завалил. Влепил пару и загнал на пересдачу.

Профессор Зайцев сидел непричастный, как Будда. Студент же ощутил сопричастие и решил девушкам помочь:

– Так известно, как завалил. Наверное, про роман «Черти» спросил?

Девушки встрепенулись:

– Какой роман «Черти»? В программе такого нет!

– Верно. В программе только про роман «Бесы», но потом Достоевский написал продолжение, роман «Черти». На этом всех и валят.

– Что же нам делать?! – испуганно воскликнули девчушки, будущие журналистки.

– Как что? – отвечает студент, – возьмите в библиотеке, прочитайте, он маленький, Достоевский его не дописал, брошюрой издал. Спросите роман «Черти», продолжение романа «Бесы», вам выдадут.

Студентки вскочили и побежали в библиотеку факультета журналистики.

Студент ухмыльнулся и погрузился в Фукидида. Но тут заговорил профессор Зайцев:

Александр Иосифович Зайцев

– Дмитрий Евгеньевич! Ну почему же «Бесы»? Если «Бесы»!

– Виноват! Александр Иосифович! – бодро ответил студент, привстав.

– Полно вам, сидите, сидите, готовьтесь.

И вновь восстановилась тишина.

В этой истории примечательно, что своему студенту Александр Иосифович сделал справедливое замечание, указал на неправильное ударение. А вот студентам факультета журналистики он такого замечания делать не стал. Полагаю, что счел это делом бесполезным, ведь, как все помнят, Зайцев очень ценил время и избегал пустых действий.

Вторая история относится примерно к тому же времени. Дело опять же происходило на кафедре классической филологии. Сцена подобна: студент готовился к уроку, за преподавательским столом Александр Иосифович Зайцев.

У двери довольно громко верещат две студенточки. Но уже с филологического факультета, ждут Наталью Марковну Ботвинник. Хотят узнать, когда им можно будет сдать свои хвосты по латинскому языку.

И одна заявляет весьма громко:

– Блин, Катя, чо за маза? Я хотела прикупить тот кайфовый пусерок, взяла бабки, пришла, а его уже увели! Облом, прикинь! И как я теперь появлюсь в приличном обществе?

Надо сказать, что Зайцев обычно не реагировал на подобные разговоры никак, потому считаю, что его реплика была обращена скорее к своему студенту, чем к этим студенткам. Он оторвал взгляд от книги, посмотрел на девиц, которые тут же замолкли и уставились на него, и сказал, со своим характерным придыханием:

– Друзья мои, ну как же так? Причем здесь одежда? Приличное общество, это общество генералов, профессоров и действительных тайных советников.

И после паузы добавил:

– И никакое другое.

После этого он продолжил чтение.

Все помнят, что профессор Зайцев никогда не говорил впустую. Он был врагом инфляции слов. Но здесь он счел возможным ясно и внятно объяснить, что такое приличное общество.

Третья история относится к концу 1991 года. В группе второкурсников учился студент Семен Крол. Он был весьма распропагандированным демократом, и любил прямо на занятии задавать разные вопросы о построении в России нового, справедливого общества без коммунистов-тоталитаристов и ГУЛагов. И вот на одном из занятий он высказал такую мысль: «Дескать, как хорошо, что все желающие теперь, хоть и за деньги, но могут чему хотят научиться».

Александр Иосифович на это отреагировал интересно. Он сказал:

– Друзья мои, обучение за деньги, это, – говорит, – симония, а симония, – это посвящение за деньги в священнический сан.

И тема сразу стала исчерпанной.

Ответ Зайцева любопытен, и вот почему. При жизни Сталина у Александра Иосифовича хватало мужества называть того каннибалом. В 1991 году на конференции в Эрмитаже Зайцев с трибуны публично заявлял, что видит причины многих общественных бед в хищническом хозяйствовании коммунистов. Тут же, когда коммунистов во власти уже не было, он высказался именно так. Причем он знал, что два студента из этой же группы, состоят в находящейся под судом КПСС.

Этот случай показывает, сколь важна была для Александра Иосифовича истина.

В 90-е годы на книжном рынке России появилось много переводных книг в жанре фэнтэзи. Некий студент ими увлекся и читал подряд из серии «Монстры вселенной». И вот осенью 1993 года, этот студент, держа в руке такую книжку, осведомился у Александра Иосифовича, что, по его мнению, будет в России лет через десять? Зайцев ответил:

– Одичание будет. Без сомнения, в России одичание будет, если даже студенты кафедры классической филологии читать подобные книжки себе позволяют.

Доклад 21 января 2011 года в объективе магистра журналистики Н. Ю. Тихомировой

Весьма примечательны построение речи Зайцева и его непередаваемая интонация. Впрочем, позволю себе сравнение. В отечественном прокате крутился фильм Джорджа Лукаса «Звездные войны». Русский дубляж речи одного из героев фильма, учителя рыцарей-джедаев мастера Йоды, чем-то напоминает речь Александра Иосифовича.

Еще одна история, но уже в Еврейском университете Санкт-Петербурга произошла в 1992 г. Александр Иосифович читал там курс по истории Греции и Рима. Подошло время зачета. Все собрались. Чтобы отвечать по билету, подсаживается к Зайцеву студент лет 30, впоследствии эмигрировший в Израиль со всей семьей и отличавшийся частыми прогулами занятий. Вопрос ему попался об Александре Македонском и его походах. И студент бойко рассказал:

– Александр Македонский покорил Парфянское царство, но войско его, отягощенное добычей, не могло двигаться дальше. И тогда Александр приказал собрать все трофеи и сжечь. И пошли они дальше. И покорились им и Персия, и Индия, и Бактрия.

Зайцев окаменел. Потом спросил студента:

– Откуда вы это взяли?

Студент ответил:

– Так по телевизору ж каждый день показывают. В рекламе банка «Империал»!

Александр Иосифович выдержал паузу, поднял глаза к небу, шепча нечто, и произнес, крича шепотом:

– Троглодиты!

Зачет, однако, студенту поставил.

Вот каким удивительным терпением обладал Александр Иосифович.

Помнится, обогнать Зайцева, неторопливо идущего по коридору филологического факультета, представлялось делом недостойным. Не подготовиться к занятию с ним – позором. И не дай Бог было попасться ему на глаза дружа с Бахусом во дворике филфака. Один балбес-четверокурсник попался, и Зайцев произнес с неповторимой вопросительно-утвердительной интонацией, негромко: Ασέβεια («нечестие, безбожие»). Бахус куда-то немедленно испарился, а студент был готов провалиться под землю от стыда.

И еще одна фраза Зайцева до сих пор часто звучит в моей памяти: «Это интересно. Это надо исследовать». Это замечание действительно действовало сильнее всякой похвалы и рекомендации. А ведь посоветоваться с Александром Иосифовичем значило сэкономить месяцы.

Гораций о римских пленных (Carm. III, 5)

Доклад прочитан на заседании секции «Классическая филология» (16 марта) XL Международной филологической конференции на Филологическом факультете СПбГУ 14—19 марта 2011 г.

Заявленная в заглавии ода относится к циклу «Римских од» (Carm. III, 1—6). Она посвящена Августу (1) и датируется 27—26 гг. до н. э. (2) Примем эту датировку.

Упомянув в начале оды Юпитера и Августа, Гораций создает собирательный образ римского воина в плену, описывая его риторическим вопросом: «Неужели воин Kpacca, опозоренный супругой варваркой муж, жил [живет] и состарился под царем Мидийцем, при оружии чужих тестьев»?

В традиции, идущей еще от Порфириона, в царе Мидийце видят царя парфян. (3)

Однако зачем видеть тут переносный смысл? Здесь имеется в виду именно царь Малой Мидии, Атропатены (4): в это время Мидия еще сохраняет свое старое, официальное наименование. Эта деталь важна, потому что Парфянская держава не являлась чем-то монолитным, а отношения между Парфией и Мидией-Атропатеной имели свою непростую историю. (5)

Какая же связь между величием Августа и воинами Kpacca? И что нам вообще известно о них?

Есть повод вспомнить о пленных: недавняя статья в газете Dailymail от 29 ноября 2010 г. (6) В статье сообщается о как будто бы найденном в KHP еще одном подтверждении гипотезы Гомера Дабса.

Дабс еще в 1941 г. поднял вопрос о судьбе солдат Kpacca (Plin. N. Н. VI, 46; Solin. XXXXVIII) и предложил захватывающую гипотезу (7): часть их ушла от парфян на восток, присоединилась к кочевникам и вступила в бой с китайцами, но была захвачена в плен и поселена в провинции Ганьсу, где в 33—35 гг. возник город с названием Ли-сянь (8), т. е. Александрия по-китайски.

Благодаря находкам археологов, мы теперь можем утверждать, что практика посылки римских пленников на восток, например, в нынешний Узбекистан, у парфян существовала (9).

Истоки же этой истории восходят к несчастливому для римского оружия 53 г. до н. э. В начале года полтора легиона Юлия Цезаря были перебиты в области эбуронов (Caes. В. G. V, 27—38) (10).

Весной тот же года начал неспровоцированную войну против парфян Марк Лициний Kpacc (11). Итог был ужасен: Kpacc погиб, половина его 40-тысячного войска была уничтожена (App. В. С. II, 18; Plut. Crass. XXV) (12), а выжившие попали в плен. Из остатков армии квестор Kpacca Гай Кассий Лонгин, один из будущих убийц Цeзapя, смог сформировать в Сирии лишь два легиона, которые под начальством Помпея (13), приняли участие в сражении при Фарсале в 48 г. (Lucan. В. С. VII, 427—436) (14).

После поражения Помпей на совете с соратниками высказывал мнение, что «парфянское царство среди прочих самое сильное и в состоянии не только принять и защитить их в теперешнем жалком положении, но и снова усилить и вернуть назад с огромным войском» (Plut. Pomp. LXXVI; App. B. C. II, 83) (15). Но в итоге Помпей отправился в Египет, где был убит.

В 44 г., когда 20-летний Гораций находился в Афинах, Цезарь стал в четвертый раз диктатором. Появилась возможность направить воинственность римлян вовне. Это и намеревался сделать Цезарь. В качестве врага, естественно, парфяне.

18 марта Цезарь собирался отправиться в Македонию (Suet. Div. Aug. VII, 2) к войскам, уже ожидающим вождя для отправки на Восток (16). Но 15 марта 44 г. его убивают.

Убийство Цезаря было выгодно парфянам (Plut. Caes. LVIII) (17): в Риме начинается новый виток гражданских войн.

Гораций присоединяется к бежавшему в Грецию убийце Цезаря Бруту и получает должность военного трибуна в его войске. В 43 г. Брут и Кассий договариваются о совместных действиях (Plut. Brut. XXV).

Помпей Tpor сообщает, что парфяне посылают им вспомогательные отряды (Iust. XLII, 4, 7) (18).

И если это было так, знал ли об этом Гораций? Как представляется, не мог не знать.

Не мог не знать он и про установление через Квинта Лабиена (Dio Cass. XLVIII, 24) постоянной связи между Брутом, Кассием и парфянским царем (19).

Противостояние Кассия—Брута с Октавианом—Антонием разрешилось при Филиппах (Hor. Carm. II, 7) в ноябре 42 г.

Гораций в одночасье теряет все, оказывается в плену у более удачливых соплеменников.

Однако не все сторонники Брута—Кассия оказались в плену. Многие бежали на острова Средиземного моря, в Малую Азию и к парфянам, к Квинту Лабиену, который вместе с этими людьми ведет успешные военные действия против Антония.

Политическая логика неумолима: с ростом напряженности между Октавианом и Антонием (Suet. Div. Aug. XVII, 1) Лабиен и его люди естественным образом становились союзниками Октавиана.

Роль Квинта Лабиена странна (App. В. С. III, 65). Но во время формального мира между Антонием и Октавианом он возглавляет в 40 г. одну из армий мидийцев и парфян, вторгшихся Малую Азию.

Вторую армию, вторгшуюся в Сирию, возглавляет царевич Пакор, сын Орода. Именно о Пакоре уважительно отзывается Гораций в оде, следующей за рассматриваемой нами (Carm. III, 6) (20).

Не странно ли, что Ород позволил римлянину возглавить одну из армий парфян? Так или иначе, но Лабиен доходит до Ионии, громит войско Децидия Сакса (Ios. Flav. Antiq. Iud. XV, 1—2) (21).

На Восток отправился второй по масштабу со времени Kpacca поток римских пленных.

Лишь спустя год Лабиен был разбит, взят в плен и казнен. Погиб и наследник парфянского престола Пакор (Iust. XLII, 4, 8), после чего Фраат сверг и убил их отца Орода.

Антонию выпал шанс совершить то, что намеревались сделать Kpacc и Цезарь. Но выгоден ли был победоносный исход похода Антония Октавиану?

И вот, несмотря на серьезнейшую двухлетнюю подготовку Антония к походу и огромное войско, поход против парфян в 36 г. окончится неудачно (Liv. Per. CXXX).

Фраат атаковал Антония там, где тот не ожидал. Все попытки навязать сражение парфянам при выгодном для римлян положении вещей оказывались тщетными (Vell. II, 82; Flor. II, 20, 4; Plut. Anton. XXXXI). Создается впечатление, что намерения Антония были известны противнику (22). Впоследствии грандиозное по своему размаху и замыслу предприятие приобрело черты анекдота (23).

А на Восток отправился третий со времени Красса и самый большой поток римских пленных.

Пока парфяне, мидийцы, плененные ими римляне, а также армяне занимали Антония, Гораций вступил в коллегию квесторских писцов. К 39—38 гг. относятся его первые поэтические опыты на латинском языке. В 38 г. он знакомится с Меценатом, который приближает к себе поэта (Ноr. Sat. I, 5; Serm. I, 6, 52—60).

2 сентября 31 г. у мыса Акций Антоний был разгромлен. Октавиан становится единоличным правителем Рима. Но войну против Парфии он так и не начал (Suet. Div. Avg. XIX—XXV).

Почему? Ведь ситуация, казалось бы, весьма благоприятствовала, в доме Аршакидов началась смута. Не потому ли, что Октавиан имел возможность влиять на погрузившуюся в междоусобие Парфянскую державу менее затратным способом и весьма результативно? И Горацию было известно, как (Iust. XLII, 5, 1) (24).

В «Деяниях божественного Августа» читаем: «Ко мне царь парфян Фраат, сын Орода, своих сыновей и внуков всех послал в Италию, не будучи побежденным в войне, но нашей дружбы прося, отдавая в залог своих детей» (RGDA, 31—33) (25).

Этот итог дипломатической игры Августа пришелся на 20 г.

О результатах пишет Светоний (годы жизни: около 70 года н. э. – после 122 года н. э.):

«Слава о такой достойной умеренности Августа побудила даже индийцев и скифов, лишь понаслышке нам известных, просить через послов о дружбе Августа и римского народа. А парфяне по его требованию и уступили ему беспрекословно Армению, и вернули ему знамена, отбитые у Марка Kpacca и Марка Антония, и добровольно предложили заложников, и даже царем своим выбрали из нескольких притязателей того, которого одобрил Август» (Suet. Div. Avg. XXI, 3; Ног. Carm. IV, 15) (26).

Интересно, что о возврате пленных Светоний не пишет. Не пишет о том и Август (RGDA, 29, 1). А ведь три больших потока плененных римлян на Восток состояли из десятков тысяч мужчин.

Восстановим ход событий на Востоке с 31 г., когда узурпатор Тиридат захватывает власть в Парфии. Фраат при помощи саков вынуждает его бежать в Рим (прихватив заложником сына Фраата) и просить помощи. В Риме появляется царь Мидии Артабазд и царь адиабенов Артаксар (27).

Фраат также отправляет в Рим посольство.

Предметы торга: сын Фраата, дочь Артабазда Иотапа, невеста сына Антония и Клеопатры, а также Армения и Адиабена.

Август в этом торге добивается уступок, Антропатена-Мидия, Армения, а впоследствии и Парфия превращаются в союзников (в зависимых от) Рима.