Хозяйка приюта. Чудо под Новый год

Аннотация:

Дом-развалюха, ненужные никому малыши, вороватый персонал, что выдирает из детских рук последнюю краюху хлеба. И я в теле жестокой директрисы сиротского приюта.

Наведу порядок. Разворошу змеиное гнездо. Подарю обездоленным крошкам заботу и любовь. И этого раненого красавца, брошенного умирать на моем крыльце, надо выходить.

Пусть без денег пережить суровую зиму тяжело, но я справлюсь. Скоро Новый год, а это время чудес.

Глава 1. Ветхий дом, голодные дети

– Что это? – я заглянула в котел, в котором бурлила серая клейкая масса по консистенции не гуще воды. – Вы собираетесь кормить этим детей? Теперь понятно, почему все они маленькие, хилые и постоянно болеют. С таким питанием недолго протянуть ноги.

И добавила про себя: «Возмутительно!»

Повариха с озадаченным видом поправила колпак на голове и посмотрела на меня сквозь клубы пара, что поднимались от горячей каши.

– Но это же было ваше распоряжение – экономить продукты. Вы сами сказали, что это отрепье не заслуживает ни масла, ни мяса.

К щекам прилил мучительный жар. Стало неприятно находиться в этом теле, словно душа, что побывала в нем до меня, успела замарать его своей грязью.

– И правильно, – продолжила повариха, прежде чем я успела ответить. – Нечего баловать их. Нормальные дети от достойных родителей заслуживают всего самого лучшего – это вне всяких сомнений, с этим никто не спорит. Но это же не нормальные дети! Это яблоко от яблони. Будущие воры, пьяницы и продажные девки. Чем меньше их доживет до взрослого возраста, тем чище будут улицы нашего Шаборо́.

– Линара!

– Правду ведь говорю, госпожа, – захлопала глазами повариха, искренне не понимая причин моего возмущения. – Одни дети – цветы, другие – сорняки. Нет здесь отпрысков благородных семейств. Кто-то попал сюда, потому что родители упились до смерти. Кого-то оставили на крыльце нашей «Милосердной Мариты», потому что не могли прокормить. Прочих сбыли с рук гулящие девки, чтобы скрыть последствия своего позора. А сколько младенцев принесли к нашему порогу блудницы с красного квартала! Рожают, как кошки, и всех тащат к нам.

– Линара, прикуси язык, – процедила я сквозь зубы, с трудом сдерживая гнев. – Не смей говорить так о наших воспитанниках. Все дети невинны и не отвечают за грехи родителей. Из каждого можно вырастить достойного члена общества.

Поймав мой сердитый взгляд, повариха склонилась над котлом и принялась активно мешать черпаком кашу.

– Добавь побольше масла, – велела я. – Чтобы было вкуснее и сытнее. Сегодня же составлю меню на неделю, и ты будешь ему следовать.

– Неужто проверка к нам едет? – Линара улыбнулась хитро и понимающе. Я без труда прочитала на лице ее мысли: «А-а-а, ясно теперь, чего вы добренькой такой стали. Надо ревизору пустить пыль в глаза, иначе денежек вас лишат да с высокой должности снимут».

– Да, именно. Поэтому старайся, а то шкуру с тебя спущу.

Я решила, что выводы Линары мне на руку, и не стала ее разубеждать.

Большой кусок масла полетел в котел и украсил серую размазню желтыми блестящими лужицами. Так-то лучше.

Оставив повариху заниматься завтраком, я спустилась в кладовую и взяла оттуда буханку белого хлеба, головку сыра и немного конфет – пусть дети порадуются.

В городе было не без добрых людей. Его Сиятельство граф Лареман регулярно снабжал сирот сладостями, но все угощения проходили мимо детских ртов. Конфеты, шоколад, ягоды в сахаре – то, что не оседало в карманах Сибилл Шевьер, бывшей хозяйки моего тела, делили между собой служащие приюта.

– Госпожа, – неободрительно покачала головой повариха, когда я встала рядом с ней за кухонным столом и принялась делать бутерброды, чтобы подать к завтраку вместе с кашей. – Куда этим голодранцам такая роскошь? И масло! И сыр! Хватило бы краюхи черного хлеба, а вы им пшеничный. Даже я такой не всякую неделю ем.

– Уймись, Линара, – цыкнула я на нее и добавила с многозначительным видом: – Проверка.

Волшебное слово «проверка» заставило повариху заткнуться. Я решила, что буду использовать это заклинание и впредь, чтобы аккуратно наводить в приюте свои порядки и при этом не вызывать подозрений.

В трапезном зале стоял дубарь. За окнами ревел студеный ветер и сугробы лежали выше человеческого роста, а трубы отопления были едва теплыми. Городское управление снабжало «Милосердную Мариту» углем, но его запасов едва хватало, чтобы пережить зиму.

Оконные рамы давно прогнили. Сквозь щели в комнаты задувал ветер. По коридорам гуляли сквозняки, оттого сироты постоянно мучались соплями и кашлем. На ледяном полу не было ковров, а у воспитанников – приличной обуви. При таком раскладе простуды не избежать.

Линара расставляла по столам тарелки. Женщиной она была тучной, хромала на одну ногу, поэтому едва двигалась. С видом, будто отрывает еду от сердца, повариха оставляла рядом с каждой миской бутерброд и конфету в бумажной обертке. При этом она что-то едва слышно ворчала себе под нос.

Я решила сама позвать воспитанников к завтраку и, кутаясь в шаль, принялась подниматься по темной скрипящей лестнице.

Всего под крышей «Милосердной Мариты» собралось двадцать детей. Самому старшему было одиннадцать, самой маленькой – пять. Сироты жили в спальнях по семь человек, и холод в этих спальнях царил такой же собачий, как и в столовой на первом этаже. Надо было что-то с этим делать. Срочно!

«Хорошая еда, теплая одежда, нормальная обувь, ремонт дома, обучение, – строила я планы, пока шла по коридору с обшарпанными стенами и пятнами плесени на потолке. – Где взять на все это деньги? Финансирования явно не хватает, да и персонал привык воровать».

Перед тем, как постучать в дверь ближайшей спальни, я глубоко вздохнула.

Бедные, никому не нужные дети до дрожи боялись директрису сиротского приюта Сибилл Шевьер. Они знали ее как крикливую мегеру, не гнушающуюся брать в руки розги. Мне предстояло изменить их мнение о себе.

Глава 2. Маленький сюрприз, большой сюрприз

Куцые одеяльца не защищали от холода, и дети спали в одежде, старой и усыпанной разноцветными заплатками, – в штанах, в платьях и в штопанных-перештопанных чулках.

Три деревянные кровати стояли вдоль одной стены и четыре вдоль другой. На каждой койке лежал тюфяк, набитый соломой, и, когда дети зашевелились, проснувшись от дверного стука, комнату наполнил сухой шорох.

В конце прохода, образованного двумя рядами кроватей, светлел прямоугольник окна. Черная рама разделяла стекло на четыре одинаковых квадрата. За этими квадратами крупными хлопьями валил снег.

– Доброе утро, – сказала я. – Умывайтесь и спускайтесь завтракать.

Я старалась говорить мягко и ласково, но, услышав голос вечно злой директрисы, дети резко подскочили на своих матрасах. Солома под ними зашуршала громче.

Все сироты резко повернули лица к двери и замерли испуганными мышками.

– Умывайтесь и завтракать, – повторила я.

Никто не шелохнулся. Семь пар глаз тревожно блестели в полумраке спальни.

Собираться дети начали, только когда я вышла в коридор.

В следующей комнате жили мальчики. Они оказались смелее своих соседок и после моих слов сразу построились в очередь к умывальнику – жестяному тазу с холодной водой. Тумба с ним притаилась в дальнем углу в глубокой тени.

Дожидаясь своей очереди, чтобы умыть лицо и руки, дети зябко ежились и переступали с ноги на ногу. Многие, как цапли, стояли то на одной ноге, то на другой, потому что пол был ледяным, а их башмаки – дырявыми. И даже если обувь была целой, холод без труда прогрызал тонкие, почти картонные подметки.

То и дело из очереди, из-за стены, из глубины дома доносился чей-то надрывный кашель.

Сердце сжалось, когда старший из мальчиков поднял на руки малыша лет пяти, чтобы тот мог дотянуться до умывальника.

Я обошла три общие спальни и спустилась в трапезный зал. Дети уже рассаживались по столам. С голодными лицами они тянулись к каше и вдруг замечали рядом с миской бутерброд, а еще конфету. Наблюдать за их реакцией на этот небольшой сюрприз оказалось не радостно, а больно.

Тощая девочка, повязавшая голову платком, как старушка, при виде угощения шумно вздохнула. Затем она воровато покосилась на повариху и спрятала конфету в карман платья, а бутерброд целиком затолкала в рот, пока не передумали и не отобрали.

Зашуршали бумажные обертки. Тут я осознала свою оплошность. Дети спешили прикончить сладость и только потом принимались за бутерброд и кашу.

Сначала я хотела остановить их, сказать, что конфета – это на десерт, но поняла, что только напугаю малышей своим окриком.

Что ж, учту свою ошибку и впредь не стану подавать вкусности одновременно с нормальной едой.

Холод крепчал. Снаружи ветер закручивал снежные вихри и вскоре за окнами стало белым-бело. Свечи мы экономили и не зажигали даже пасмурными зимними днями, оттого столовая тонула в полумраке, ибо света от окон было недостаточно.

Сегодня в трапезном зале царило оживление. Вкусный завтрак поднял детям настроение, и они начали переговариваться за столом, хотя обычно ели в полном молчании.

– Ишь, расшумелись, – поджала губы Линара.

Вдруг снаружи раздался шум.

Мне показалось, что под окном столовой кто-то прошел, поскрипывая слежавшимся снегом.

– Да нет, вряд ли, – хмыкнула повариха, когда я поделилась с ней своим предположением.

Я прислушалась к гулу ветра и вскоре за воем метели уловила звук, похожий на стон.

– Неужто младенца подкинули на крыльцо? – недовольно цокнула языком Линара.

Я взглянула в окно, ужаснулась непогоде и со всех ног кинулась к парадной двери. В такую пургу хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а тут слабого новорожденного малыша бросили замерзать на пороге чужого дома.

Околеет же! Его, небось, не в шкуры завернули, а, как обычно, – в тонкие пеленки, а те, возможно, уже и мокрые насквозь.

– А может, пусть? – поймала меня за руку повариха и посмотрела долгим красноречивым взглядом исподлобья. – Лишний рот.

Далеко не сразу я поняла, на что она намекает, а когда сообразила, задохнулась от возмущения. Притвориться глухими и найти подкидыша, когда он замерзнет до смерти, – каким черствым сердцем надо обладать, чтобы предложить такое?

Закипая от гнева, я отняла у Линары свою руку и распахнула дверь. В холл ворвалось облако снежной крупы, ветер окатил меня холодом и взметнул полы моей юбки.

Я ожидала увидеть на пороге плетеную корзинку с шевелящимся свертком, но на запорошенном крыльце лежал человек в черном пальто. Мужчина.

– Пьяный, что ль? – раздраженно запыхтела за моим плечом повариха.

А если и пьяный, не оставлять же его здесь коченеть?

Незнакомец то ли спал, то ли потерял сознание. Он лежал на боку, согнув ноги. Длинные черные волосы закрывали его лицо.

С трудом я перевернула мужчину на спину и поразилась красоте его черт. Бледная кожа, внешность аристократа – прямой нос, высокие, выраженные скулы, волевой подбородок с ямочкой. Широкие угольные брови посеребрил иней. На черных ресницах, длинных и пушистых, как у девушки, лежали снежинки. Под белыми сомкнутыми веками двигались глазные яблоки.

– Он совсем замерз, – шепнула я, глянув на посиневшие губы незнакомца. – Надо скорее занести его в дом.

– Оборванца с улицы? – возмутилась Линара, а потом посмотрела на мужчину внимательнее и продолжила уже совсем другим тоном: – Впрочем, одежда у него дорогая, лицо холеное. Видно, знатный господин. Может, золота нам отсыплет за свое спасение. Давайте, госпожа, помогу вам затащить его в тепло.

Глава 3. Раненый незнакомец, первая помощь

– Возьмите его за руки, – скомандовала повариха, – а я за ноги.

Пока мы пытались затянуть незнакомца под крышу «Милосердной Мариты», ветер задувал в холл сквозь открытую настежь дверь. Глядя на это безобразие, я недовольно морщилась. Каких денег и усилий стоило протопить этот старый дом, а сейчас он стремительно терял драгоценное тепло – и всё из-за нашей медлительности.

Я бы и рада поторопиться, но бессознательный мужчина был тяжел, очень тяжел. Было видно, что под всеми этими объемными зимними тряпками он худой, зато высокий и плечистый. Учитывая, что мышцы весят больше жира, он, наверное, состоял из одних стальных мышц.

– Ох, не управимся вдвоем, – взвыла Линара, вся красная от напряжения.

Наконец мы перетащили нашего безвольного гостя через порог, и, к моему облегчению, смогли закрыть входную дверь, отрезав порывы кусачего, студеного ветра. Теперь нас ждал подъем на второй этаж. Я в отчаянии взглянула на крутую лестницу, убегающую во мрак. Проследив за моим взглядом, Линара тяжело вздохнула.

– Надо позвать Джораха, – выдала она.

– Если он еще не упился вусмерть.

– Утро ведь, не успел.

Джорах работал в «Милосердной Марите» зимой и поздней осенью – кочегарил в угольной котельной при доме, занимался мелким ремонтом, чистил двор от снега и помогал таскать тяжести, например, полные ведра горячей воды из кухни в банную.

Работник из Джораха был неважный, но другого при наших скудных финансах мы позволить себе не могли. Только этого любителя прикладываться к бутылке.

Покончив с завтраком, дети покидали столовую и замирали в дверях с открытыми ртами. Всем было любопытно, что за темная фигура распласталась на полу холла в луже талого снега. Я разогнала сирот по спальням, а самого старшего, Тима, отправила в котельную за помощью.

Джорах явился весь синий, помятый и пропахший яблочной настойкой. Наш кочегар едва держался на ногах. Я очень сомневалась, что этими дрожащими руками он удержит хотя бы вилку, не говоря уже о здоровенном мужике без сознания. Однако Джорах меня удивил.

Втроем мы кое-как подняли замерзшего незнакомца на второй этаж и отнесли в свободную спальню.

– Надо бы привести его в чувство, – Линара согнулась и уперла руки в колени. На ее обрюзгшем лице блестел пот. Дыхание вырывалось из груди с прерывистым свистом.

– Сначала осмотрим его. Вдруг ранен.

– Ага, и карманы пальто проверим. Может, кошель найдем или какую другую ценность. Скажем, что воры его обчистили. Поди докажи обратное.

Я посмотрела на Линару с укоризной, но мой взгляд ее совершенно не устыдил.

– А что? – насупилась повариха. – Просто так я что ль его сюда волокла, с больным-то бедром? Всякая помощь требует благодарности.

Я покачала головой.

Рубашка под суконным пальто была в странных бурых пятнах, на ощупь – какая-то неприятно жесткая, шершавая, заскорузлая.

Да это же засохшая кровь!

Вскоре я нашла подтверждение своей страшной догадки – прореху в шерстяной ткани, сквозь которую была видна рана, красная и воспаленная. Похоже, беднягу ударили ножом в бок.

К счастью, к тому моменту, как незнакомец попал в мои руки, кровотечение успело закрыться, но бедняга все равно нуждался в помощи. Оставлять все, как есть, в надежде, что само заживет, было нельзя.

– Тим, – позвала я мальчика-сироту, – принеси мне таз чистой воды, Джорах тащи сюда свою яблочную настойку, Линара…

Я посмотрела на повариху, которая до сих пор не могла отдышаться. Гонять по лестницам толстуху с больным бедром было бесчеловечно, так что за бинтами и нитками я отправилась сама, оставив повариху присматривать за раненым.

Прежде мне не доводилось зашивать раны, а у Сибилл Шевьер такой опыт был. Без присмотра дети часто попадали в неприятности, калечились, а услуги докторов стоили дорого. Директриса экономила и лечила воспитанников в меру своих сил. Об этом было стыдно и неприятно вспоминать, но ей нравилось причинять боль, оттого и не гнушалась она штопать рассеченные лбы и разбитые колени.

Когда я вернулась с аптечкой в спальню, наш гость все еще был без сознания. В который раз я невольно поразилась его утонченной красоте. Никогда не видела таких привлекательных мужчин. Даже в кино. Контраст белой матовой кожи и угольно-черных волос, бровей, ресниц просто завораживал.

– Ну я пойду? – спросила Линара и, не дождавшись ответа, похромала к выходу.

Мы с больным остались в спальне одни.

Снаружи закручивалась метель. То и дело слышался короткий дробный стук – это ветер бросал в оконные стекла снежную крупу.

Ножницами я разрезала на мужчине испорченную рубаху и кое-как избавила его от окровавленных тряпок. Рану промыла водой, обработала яблочной настойкой, которую Джорах с трудом оторвал от сердца. Воняло от бутылки так, что закладывало нос. Затем зажгла свечу и сунула иголку в огонь.

В теории и воспоминаниях Сибилл все было просто, но, когда пришло время заняться делом, мои руки дрогнули. Стало не по себе. Понадобилось несколько минут, чтобы собраться с духом.

– Господи, помоги мне, – шепнула я в тишину спальни.

Просто представь, что зашиваешь подушку.

Радовало, что пациент без сознания и не надо бояться причинить ему боль.

Зажав пальцами края раны, я воткнула иголку с ниткой в плоть.

И тут же мужчина на постели дернулся, застонал и распахнул глаза.

– Где я? Кто вы? Что вы со мной делаете? – прохрипел он, отыскав меня взглядом.

Его ресницы были мокрыми от растаявшего снега и слиплись иголочками. Зрачки казались неестественно широкими, наверное, от боли. Черными озерами они затопили радужку, оставив лишь узкий ободок зелени по краям.

Проклятье! Теперь, когда больной пришел в себя, зашивать рану будет еще сложнее и физически, и морально.

– Не волнуйтесь. Вы в приюте «Милосердной Мариты». Мы вам поможем.

Незнакомец шумно дышал. Его грудь тяжело вздымалась и опадала. Взгляд прожигал насквозь. Мужчина смотрел хмуро, словно недовольный тем, что я сижу так близко, практически нависаю над ним, но отстраниться я не могла, потому что держала иголку и уже успела сделать первый стежок.

– Как вас зовут? – спросила я, надеясь, что удастся сбыть беднягу родным. Пусть сами о нем заботятся. Как верно заметила Линара, наш великовозрастный подкидыш явно не из простых. Судя по одежде, деньги у него есть, а значит, он может оплатить работу хорошего лекаря.

Мужчина на постели открыл рот, словно собирался назвать мне свое имя, и застыл. Его изящные черные брови сошлись на переносице. На лбу проступила глубокая морщинка. Выглядел он как человек, который мучительно пытается что-то вспомнить.

– Меня зовут… – красавец брюнет нахмурился еще больше. – Зовут…

С протяжным вздохом он откинулся на подушку, и я почувствовала, как дернулась нитка, продетая в иголку, что я держала в руке.

– Ш-ш-ш, – зашипел мой пациент, потревожив рану, а затем простонал с обреченным видом: – Не помню. Я ничего не помню.

Ну дела.

Ситуация осложнилась. Похоже, на руках у меня был не просто раненый, а раненый с амнезией. Такого, даже подлечив, на улицу не выставишь – пропадет.

Мужчина морщил лоб, кусал губы, тер пальцами переносицу. Наверное, усиленно копался в своей дырявой памяти.

– Надо зашить рану, – вздохнула я, предвкушая неприятную обязанность. – Потерпите. Вот, выпейте.

Свободной рукой я потянулась к бутылке с яблочной настойкой нашего кочегара – какая-никакая анестезия.

С брезгливым видом незнакомец покрутил бутылку перед лицом, принюхался к янтарной жидкости внутри и скривился.

– Мерзость.

Но все-таки хлебнул из горлышка. Острый кадык на белой шее дернулся вверх-вниз.

– Приступайте.

Его голова опустилась на подушку. Длинные черные волосы рассыпались по белоснежной наволочке. Пальцы стиснули простыню.

«Не просто богатый, – подумала я, украдкой рассматривая своего пациента. – Знатный. Не какой-нибудь зажиточный лавочник, сколотивший состояние на продаже булок, а дворянин».

Это было видно.

Даже потеряв память, незнакомец вел себя с уверенностью человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. Взгляд – властный, исполненный гордости, тон – командный и не терпящий возражений. В каждом жесте мужчины сквозило глубокое чувство собственного достоинства. Так ведут себя сильные мира сего. Те, кто твердо стоят на ногах. Люди с титулом и огромным состоянием. Богачи не в первом и не во втором поколении.

И все же этот человек здесь – под крышей «Милосердной Мариты», в убогой комнатушке с сырыми стенами, раненый, уязвимый и нуждающийся в моей помощи.

Со вздохом я принялась за лечение.

Я боялась, что мой пациент, изнеженный аристократ, будет кричать и дергаться от боли, но мужчина не издал ни звука и ни разу не шелохнулся. Когда, закончив зашивать рану, я подняла на него взгляд, то увидела, что он прикусил губу до крови. Его лицо было мертвенно-бледным, на лбу от напряжения вздулись вены.

– Всё, – шепнула я, и незнакомец облегченно прикрыл глаза.

Складывая швейные принадлежности обратно в аптечку, я обнаружила, что у меня трясутся руки.

Еще бы! Это вам не чулок заштопать.

Метель снаружи усилилась. Ветер ревел в дымоходных трубах, просачивался сквозняком сквозь щели в гнилых оконных рамах. Потоки воздуха гуляли над полом, забирались под юбку и холодили щиколотки.

Наш безымянный гость обмяк на постели без сил и готовился погрузиться в сон. Бинтуя рану, я нечаянно задела его ладони – ледяные!

– Вам надо согреться, а то простудитесь или того хуже.

– Да, холодно, – отозвался раненый сонным голосом и поежился.

Я укрыла его до подбородка тонким лоскутным одеялом – добротных пуховых в «Милосердной Марите» отродясь не было.

За спиной с противным скрипом приотворилась дверь. В темную щель просунулось круглое лицо с обвисшими щеками – Линара.

– Руки ему растереть надобно, – сказала повариха и окинула больного расчетливым взглядом, словно в мыслях прикидывала, сколько золота спросит с него за свою заботу. – И супу горячего. Со вчерашнего бобовая похлебка осталась. Принести?

Пробовала я ее похлебку. Гадость редкостная. Не уверена, что наш высокородный гость согласится ее откушать даже с голодовки. Да и спит он почти.

– Чаю сделай. А еще возьми у Джораха пустые бутылки и налей в них горячую воду. Положим в постель. Будет грелка.

Линара кивнула.

– А руки ему всё ж разотрите, госпожа, – голос поварихи потонул в скрипе старых дверных петель.

Я с сомнением посмотрела на своего пациента. Под ветхим одеялом, сшитым из кусков разных старых тряпок, он весь дрожал.

– Можно? – я осторожно коснулась его ледяной руки.

Мужчина слабо кивнул.

Глава 4. Детский труд, учеба вместо работы

Было неловко растирать в ладонях руки незнакомого мужчины, благо тот почти спал и не обращал на меня внимания. Пальцы у него были длинные и тонкие, как у пианиста, кожа – нежная и гладкая, словно у девицы. Что тут скажешь: аристократ. Откуда взяться мозолям, если всю тяжелую работу за тебя выполняют слуги?

Укрытый до подбородка разноцветным одеялом, наш усталый дворянин смежил веки. На бледные щеки упала тень от густых ресниц.

Красив! Аж до неприличия. Настолько, что хочется любоваться и любоваться им, будто чудесной картиной или скульптурой.

Постепенно его ледышки согрелись, кожа потеплела, а потом явилась Линара и принесла две бутылки с кипятком. Пришлось обернуть их тканью, чтобы пациент нечаянно не обжегся во сне. Одну бутылку я устроила у него в ногах, другую – под боком.

В комнату боязливо, на цыпочках вошел Тим и протянул мне глиняную кружку, над которой клубился дымок.

– Чаю? – предложила я гостю, но мужчина на кровати только что-то неразборчиво промычал, не разомкнув глаз. – Ладно, отдыхайте. Загляну к вам позже.

– Ну что он сказал? – стоило выйти за дверь, Линара набросилась на меня с вопросами. – Кто он? Барон? Баронет? Ну явно же какая-то важная птица. Надеюсь, он изъявил желание щедро отблагодарить нас за помощь? Если сам не додумался – с господами это бывает, можно аккуратно ему намекнуть.

Я плотнее закуталась в наброшенный на плечи платок и начала спускаться по лестнице, держась за перила.

– Боюсь, ты будешь разочарована, Линара. Наш гость ничего не помнит о себе, даже имени.

– Как!

Судя по звуку, повариха за моей спиной всплеснула руками.

– Ну ничего, – добавила она спустя какое-то время, – вспомнит.

У подножия лестницы стояли, понурив головы, две хорошенькие девчушки лет восьми, одетые в шапки и поношенные тулупы. Обе курносые, белокурые, прозрачные от недоедания. Явно двойняшки.

– Мы готовы, госпожа Шевьер, – пискнула одна, не поднимая на меня глаз. Ее соседка шмыгнула носом.

– К чему готовы? – нахмурилась я.

– Как это к чему? К работе, – раздался позади голос Линары. – Что-то вы, госпожа, стали больно забывчивой. Вева, – кивнула она на малышку слева, – с понедельника по субботу работает в лавке мадмуазель Гвенадет. А Инес, – указала она на девочку справа, – в доме мадмуазель Реко.