Имитатор

Редактор О. Чернова

Корректор О. Чернова

Иллюстратор С. Жоголь

Дизайнер обложки С. Жоголь

© Сергей Жоголь, 2020

© С. Жоголь, иллюстрации, 2020

© С. Жоголь, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-4496-4084-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Снеговик

Внимание! Внимание, говорит Москва!..

В течение 10 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах. Особенно ожесточённые бои происходили на Крымском и Тульском участках фронта…»

От Советского Информбюро: вечерняя сводка от 10 ноября 1941 г. [1]

г. Куйбышев, ноябрь 1941

[1] В романе использованы материалы сводок Советского Информбюро 1941 года.

Глава первая, в которой Птицыну после долгого сидения у окна приходится сделать небольшую пробежку

– Убили! Убили!

Истошные вопли снова донеслись из дома напротив. Птицын невольно притронулся к кобуре, но тут же отдёрнул руку и строго посмотрел на Трефилова. Тот сидел как на иголках. Свой пистолет Антон давно уже достал и теперь прижимал его к груди, точно заботливая мамаша – младенца. Птицын усмехнулся:

– Антоха, спрячь ствол!

Женщина снова закричала, послышался звон разбитой посуды, потом всё снова стихло. Птицын расправил затёкшую спину, вытер вспотевший лоб: «Да чего ж она так орёт? Всю охоту нам испортит!»

В комнате пахло варёной рыбой и отдавало кошачьей мочой. Две неказистые кошки, свернувшись клубочками, лежали у подёрнутой паутиной батареи. Стены и мебель были исцарапаны, на подоконнике стоял разросшийся фикус.

Был бы здесь Янчин – обчихался бы, ведь у него, помнится, была аллергия на кошек.

Одно только воспоминание о погибшем вызвало у Птицына спазм в висках, который тут же перерос в резкую боль, проявившуюся в области затылка. Птицын прикусил губу так сильно, что во рту появился солоноватый привкус крови. Боль немного отступила.

Эх, Женя, Женечка… Но ничего, даст Бог – сегодня мы с ними за тебя поквитаемся.

Птицын потёр рукой небритый подбородок: когда же он последний раз держал в руке бритву?

Трефилов неловко повернулся и задел ногой одну из кошек – та вскочила и убежала на кухню. «И слава Богу, одной тварью меньше!» – обрадовался Птицын. У него у самого, похоже, от этих кошек начался зуд.

На кухне послышался лёгкий звон посуды. Птицын воровато огляделся и незаметно пнул сапогом вторую кошку. Та обиженно мяукнула и тоже сиганула на кухню. Оттуда почти сразу же вышел хозяин квартиры – пухленький мужичок с забавной фамилией Пичужкин – и протянул Птицыну стакан с пахучим чаем.

– Угощайтесь, товарищ, – оскалился любитель кошек. – Чаёк у меня хороший – с мятой. Для нервов очень полезно.

«У меня от этой твоей мяты скулы свело, – хотел сказать Птицын. – Сидел бы уж на кухне да кошарам своим хвосты крутил, рожа мещанская!»

Однако он лишь кисло улыбнулся и указал на Трефилова:

– Ему вон… дайте. Вон у кого нервишки шалят.

Антон схватил стакан и тут же затараторил:

– Владимир Иванович, да неужели так и будем сидеть? Явно же что-то стряслось! А если там и впрямь кого-то убивают?

– Твою ж мать! – процедил Птицын; суета Трефилова начинала раздражать его уже не на шутку. – Сказал же: ствол убери, пока в ком-нибудь дырку не сделал. Вон как руки трясутся.

Трефилов нехотя убрал пистолет и жалостливо посмотрел на Кравеца.

– Да очнитесь же, Степан Маркович! Там женщина помощи просит, а мы тут сидим и носами клюём.

Кравец поморщился и вытер пересохшие губы ладонью. Сутулый, с крупным мясистым носом и опухшими глазами, пожилой опер кутался в пиджак и вёл себя так, словно всё происходящее вокруг его вовсе не касалось. Птицын усмехнулся: а ведь Стёпа накануне, похоже, снова перебухал. Знал ведь, что на дело идти, а всё равно напился! Сколько же он пил, если до сих пор никак не очухается? Дело это, конечно, житейское, но всё же… Надо бы с ним поговорить на эту тему – за стаканом, конечно… Птицын усмехнулся пришедшей на ум шутке и вспомнил, что когда-то и сам уходил в запой. Чтобы хоть как-то отвлечься, он слегка отодвинул шторку и выглянул в окно.

– Со второго этажа крики слышны. Это не наша ли клиентка орёт? Что думаешь, Степан?

Кравец помотал головой и поёжился.

– Не наша, Иваныч. Наша напротив живёт, а та, что орёт, – левее. Точно левее. Да и голос у этой уж больно хриплый, будто бы пропитой. А наша Лерочка, помнится, ещё пару лет назад в лучших ресторанах солировала – голосок у неё, как у соловушки!

– А ты что ж у нас, по ресторанам ходишь? – хохотнул Птицын.

– Бывает. – Кравец подавил зевок.

– Ну ты и сказал: «как у соловушки!» – продолжал Птицын. – Голосок-то у неё, может, и не из противных, зато душонка змеиная. Общались – приходилось. Та ещё стерва!

– Кто ж спорит? – не стал возражать Кравец.

– Надеюсь, не знает наша соловушка, что мы тут сидим, а то кто его знает, что наш гражданин Пичужкин вчера почтальонше шепнул, когда та газеты приносила? – Птицын вопросительно уставился на хозяина квартиры.

Пичужкин обиженно фыркнул и отвернулся.

Птицын и двое его оперативников ещё вчера нагрянули в квартиру гражданина Пичужкина, однако интересовал их не сам любитель кошек, а его жилое помещение. Как раз напротив окон Пичужкина, в соседнем доме проживала Лера Валерьевна Лыскина, которая являлась новой любовницей Пашки Кастета – молодого рецидивиста с богатым «послужным списком». Лыскина действительно долгое время была ресторанной певичкой, но пристрастилась к наркотикам и в итоге покинула сцену. Пару раз она привлекалась по подозрению в торговле краденым, но всякий раз доказательств не хватало. О том, что Лерка Лыскина является любовницей Кастета, Птицыну сообщил Женя Янчин. Вскоре после этого его и убили.

Когда Пичужкин открыл дверь операм, Птицын сразу же насел на него и, воззвав к гражданской сознательности, потребовал предоставить его жилое помещение для организации засады. Несмотря на бездумную агрессивность Птицына и его откровенное хамство, проявленные при первом знакомстве, толстячок совсем не испугался и тут же затребовал документы.

Когда Кравец достал удостоверение, Пичужкин нацепил на нос очки и пару минут рассматривал протянутую книжицу. После чего попросил предъявить документы и остальных. Антона долго уговаривать не пришлось, а вот Птицын поначалу выругался, но немного погодя всё же выполнил пожелание въедливого хозяина.

Убедившись, что никакого подвоха нет, Пичужкин деловито заявил: «Милости просим. Органам помочь – это мы завсегда!» После того, как Птицын и его сотрудники расположились у нужного окна, толстячок любезно попотчевал незваных гостей чаем и до глубокой ночи вёл беседы, рассказывая массу интересных историй про всех своих соседей. Когда Пичужкин уснул прямо в кресле, Птицын бесцеремонно завалился на хозяйскую кровать, Кравец пристроился на полу, Антону же пришлось караулить всю ночь. Потом его, конечно, сменили. В засаде они провели сутки и сейчас тупо пялились в окно, почти не веря в то, что Паша Кастет всё-таки явится к своей ненаглядной подружке.

Двор казался пустым и неподвижным, только промозглый осенний ветер трепал развешанное на верёвках бельё да косматая псина лежала у кустов, что-то грызла и при каждом новом крике вздрагивала и поднимала вверх любопытную морду. При очередном завывании Антон поставил стакан с недопитым чаем на подоконник и снова потянулся за пистолетом.

– Сядь, Антон Юрьевич, и успокойся. – Птицын добавил в голос металла. – Явится Паша, увидит, как ты бабам слёзы утираешь, – и ищи его… Зря, что ли, мы его столько времени пасём?

– Зря, не зря, а там ведь женщина, эх… – Антон надул губы, отвернулся, решив немного выждать. Он прекрасно знал, что, если его начальник вдруг переходил на официальный тон, это не могло означать ничего хорошего. По имени-отчеству или по званию Птицын обращался с коллегами довольно редко. Он даже начальника Управления почти всегда называл просто Григоричем. А если уж Птицын назвал Антона Юричем… Это могло закончиться плачевно в первую очередь для самого Антона.

Репутация безбашенного психопата закрепилась за Птицыным уже давно.

– Это Глафира Стрельникова кричит. Её голос, – вдруг вмешался в разговор Пичужкин. – Глашка эта – баба бедовая: двух мужей схоронила, а всё не успокоится. Полюбовников теперь водит. До войны к ней в основном с завода мужики шастали – работяги. Нормальные в основном мужики. А как бóльшую часть на фронт загребли, так контингент испортился. Жульё всякое теперь у нас шляется да пьянь подзаборная. А Глашке что? Для неё что нормальный трудяга, что бандит иль алкаш – всё едино. Главное – чтобы мужик был, с соответствующими, значится, деталями. Самогоночку Глашка с ними попивает, ну и, сами понимаете, чем ещё занимается. Редкостная шалава, прости её господи!

Птицын спросил с издёвкой:

– Что ж ты так про соседку? Сам, поди, тоже к ней клинья подбивал, да, похоже, безуспешно. Что, дядя, не повелась на тебя соседка – вот ты её теперь и поносишь! Колись: угадал я или нет? Живёшь, смотрю, один. Неужели такая баба, что так на передок слаба, не по тебе? Иль ты у нас только с кошками милуешься?

Пичужкин выгнулся, точно его передёрнуло током, надул щёки и, осушив за раз полстакана своего травяного чая, фыркнул:

– Мне до Глашкиных прелестей дела нет – я женат, между прочим.

– А где же жена? – тут же спросил Птицын.

– В отъезде. У сестры в Ялте гостит.

– Что ж у тебя за жена-то такая, если ты срач в квартире развёл с кошками своими?

– Нормальная у меня жена. Она, может быть, тоже животных любит. Так что кошек моих не троньте, да и вообще… не ваше это дело. Пришли тут, понимаешь! Я к ним с душой, а он меня в паскудстве всяком обвиняет!

– Ладно-ладно, дядя. Этот я так, шучу, чтобы, так сказать, разговор поддержать. – Птицын фыркнул и снова насел на Трефилова. – Ну вот. Видишь, что про твою орущую бабу достойные… – Птицын поморщился, – люди говорят, а кто-то из-за неё хочет нам всю операцию сорвать.

Антон ещё сильнее поджал губы:

– И что? Ну выпивает женщина, ну жизнь личную устроить желает. Что же, она после этого и не человек?

– Стой, тварь! Куда?! Люди добрые, да что ж это делается?! Да средь бела дня живого человека да по голове… а-а-а! – снова послышалось из дома напротив.

– Твою ж мать! Может, и правда у неё кого порезали? – Птицын посмотрел на Кравца, тот пожал плечами.

– Сам решай, Иваныч. Ты у нас главный – с тебя и спрос.

Степан Маркович Кравец начинал служить в уголовном розыске ещё задолго до прихода туда Птицына. Проявил себя неплохо, но до высоких чинов не дослужился, так как довольно часто прикладывался к стакану. Тем ни менее Стёпа Кравец являлся одним из немногих в Управлении, с чьим мнением Птицын по-настоящему считался. Это было, несомненно, связано ещё и с тем, что Птицына и самого в Управлении не жаловали. Если бы не высокая раскрываемость на вверенном участке, его и самого уже давно выперли бы не только из уголовного розыска, но и из партии.

– Убили! Убили! Сволочи! – снова заорала баба.

Из подъезда вышли две молодые женщины и подросток. Потом выползла какая-то бабка и тоже принялась орать:

– Вон оно как! Чего ж такое делается?! Где ж милиция, куда смотрит?

Вышли ещё одна женщина и старик на костылях. Все задирали головы и смотрели на окно, из которого доносились вопли. Псина, что до того лежала почти без движений, поднялась, отбежала в сторону и принялась истошно лаять, словно поддерживая всех тех, кто вывалил из своих домов поглазеть на то, что же случилось в злополучной квартире. Птицын сплюнул, провёл ладонью по подбородку и проворчал:

– Что за день-то сегодня такой? Ну что, Антоха, похоже, повезло тебе. Посмотри, что за дела: если уж там действительно труп, тогда откроешься. Правильно я мыслю, а… Маркыч?

– Я же уже сказал: ты главный – тебе и решать, – повторил Кравец. – Только если Кастет вычислит нашего кучерявого…

– Паша Кастет, если теперь и явится к Лерке своей, то тут же свинтит. Не сомневаюсь. Разу уж соседи такой кипиш подняли, что хоть живых выноси.

– Может, мне сходить – я не так заметен, как Антон? – Кравец немного ожил. – Меня, глядишь, и не вычислит, а вот Антошку точно приметит.

– Не приметит, Степан Маркович. Я же быстро, одним глазком! – взмолился Трефилов.

– Дуй, салабон, – прикрикнул Птицын. – Разбирайся, что к чему, только по-тихому. Не вздумай удостоверением козырять.

Антон накинул куртку и выскочил из квартиры.

Пока их молодой коллега шёл по двору, Птицын и Кравец внимательно за ним следили. Когда Антон исчез в подъезде дома напротив, Пичужкин, как бы между прочим, равнодушно заявил:

– Глашка частенько так орёт: примерно раз или два в неделю. С хахалем очередным что-то не поделила – вот и голосит. Скоро вернётся парнишка ваш, помяните моё слово.

Птицын опешил.

– Что значит «раз или два в неделю»? Она что же, всегда орёт, что кого-то убивают?

– Убивают, режут, колют… орёт постоянно, что ни по́падя. У неё всегда кого-то поначалу убивают, а потом выясняется, что либо ей по мордам дали, либо она сама очередному хахалю рожу расцарапала. Говорю же: бедовая баба, а проще сказать, дура она, как вы и сказали. Дура набитая.

– А что же соседи? Бабка ж та вроде как милицию требовала…

– Правильно. Требовала. А кто ещё на Глашку управу найти должен? – выпалил Пичужкин. – Раз уж вы сюда явились – так и разбирайтесь с пьянью этой! А то только и можете честных людей оскорблять! Вон она, Глашка Стрельникова, нарушительница порядка – вот и принимайте к ней меры.

– Да что ж ты… – Птицын сжал кулаки, лицо его стало пурпурным. Он двинулся в сторону толстяка, но тут Кравец ухватил его за рукав:

– Глянь!

Птицын ринулся к окну. Из-за угла соседнего дома вышел чернявый парень крепкого телосложения и уверенно зашагал к подъезду, в который недавно вошёл Трефилов.

– Твою ж мать! – выругался Птицын. – Паша… Паша Кастет собственной персоной.

– Антошка наш уж больно дёрганый. Если он в подъезде с Кастетом столкнётся, жди беды, – заволновался Кравец.

Птицын бросил на Пичужкина взгляд, полный ненависти.

– Моли Бога, дядя, чтобы с моим парнем ничего не случилось!

Пичужкин фыркнул и демонстративно отвернулся. Пока Птицын и Кравец сбегáли по лестнице, со двора послышались звуки выстрелов. Вылетев из подъезда, Птицын увидел припавшего на колено Антона и убегающего Кастета.

Неужто подстрелил?

Женский визг смешался с треском пистолетных щелчков. Бабы бросились врассыпную. Только старик на костылях не дрогнул и принялся орать и грозить кулаком. Собака, что до сей поры казалась такой равнодушной, подбежала к убегавшему стрелку и принялась кружить вокруг него и истошно лаять. Птицын снова почувствовал резкую боль – теперь уже в висках. Его шатнуло, на мгновение показалось, что он ничего не слышит, двор поплыл, Птицын сбавил скорость и выстрелил на ходу.

Кравец первым подбежал к Антону и плюхнулся на колени. Когда Птицын доковылял до них, он схватился за грудь.

– Нормально всё, товарищ капитан, – хрипел Трефилов. – Ловите этого выродка, а я… ну как-то… короче, нормально всё.

Кравец обернулся:

– Иваныч, ты чего? Опять приступ? Доиграешься ты со своими болячками! В лазарет тебе надо, а ты скачешь. – Он распахнул кожанку Антона, и оба оперативника увидели кровь на рубахе.

– Сильно его?

– Царапина, – отвечал Кравец, – по касательной пуля прошла, но кровь надо остановить.

Птицын почувствовал, как к горлу подступил спазм. Боль в висках словно улетучилась, но наступило то, что всегда так пугало его, порой даже делало жизнь невыносимой. О том, что Птицын не выносит вида крови, знали совсем немногие. Даже Кравец, с которым он столько лет работал бок о бок, этого не знал.

– Оставайся здесь, а я за Пашкой, – прохрипел Птицын, поднялся и побежал.

Кравец что-то кричал ему вслед, но Птицын уже его не слышал.

Пашка был уже далеко. Он нёсся как ошалелый, кепка с его головы слетела, фуфайка распахнулась. Птицын снова выстрелил. Хотел крикнуть: «Стой!», но горло пересохло. Кастет тоже выстрелил, когда пуля пролетела у самого виска, Птицыну сразу стало легче. Он понял, что не всё ещё потеряно, однако дышать становилось труднее. Птицын припал на колено и прицелился более тщательно. В висках стучало, руки ходили ходуном. Паша Кастет был довольно грузным парнем и бежал неуклюже. Лет пять назад Птицын бы догнал этого сопляка, но сейчас…

Эх, Женька, Женька… Похоже, не получится у меня сегодня за тебя поквитаться.

Из-за угла соседнего дома с рёвом вырулил бортовой ГАЗ. Он сделал крутой разворот, едва не сбив случайного прохожего и зацепив телефонную будку. Паша на ходу запрыгнул в кузов, подскочил к переднему борту и хлопнул по кабине. Двигатель взревел ещё громче, машина круто развернулась и помчалась вдоль аллеи. Птицын сделал несколько прицельных выстрелов и упал на колени.

«Сука… сука. Ну погоди! Я тебя из-под земли достану! Достану, чего бы мне это ни стоило. – Птицын поднялся с колен. – Говорил же Еленину, что машина будет нужна! – Однако начальник отказал, заявив, что Воронцов (так звали водителя старенькой „Эмки“) поедет встречать важного представителя из Москвы. Поэтому вчера Птицыну и его операм пришлось добираться до места на трамвайчике. – Чёрт бы побрал этих московских – вон понаехало, весь город переполнили». Птицын сплюнул, вытер ладонью лоб и побрёл назад.

Войдя во двор, он посмотрел на окна дома, где они провели до этого всю ночь и весь день. Из окошка за происходящим наблюдал ухмыляющийся Пичужкин. Птицын вдруг почувствовал упоение: «Радуешься, гнида! Вот ты-то мне теперь за всё и ответишь».

Глава вторая, в которой Птицын общается с красивой, но весьма неприятной особой, а потом получает распоряжение, от которого ему становится не по себе

Когда Птицын в сопровождении участкового на дребезжащем мотоцикле подъехал к серому зданию Управления, расположенному на перекрёстке Рыльской и Управленческого тупика, в коляске по правую руку от него сидела ярко накрашенная девица в сиреневом пальто с лисьим воротником и в изящной бархатной шапочке. После того, как Птицын ввалился в её маленькое жилище, Лыскина только и твердила, что ничего не знает, а вещи, найденные у неё Птицыным, – не краденые. Ей подарил их знакомый – майор авиации, который на днях убыл на передовую.

По дороге в Управление Лера Валерьевна намного поутихла. Она сидела молча и только зло шипела и косилась то на участкового, то на скрипящего зубами Птицына. Сейчас же, добравшись до места и увидев вокруг народ, способный понять её возмущение, снова принялась голосить.

– Веди её в дежурку, старлей, – сказал Птицын участковому, пропуская женские крики через себя, как через сито.

– Оформлять по подозрению в хранении краденого? – спокойно уточнил участковый.

– Пока да, но… думаю, скоро мы этой барышне ещё статей прибавим.

Он одарил Лыскину улыбкой, от которой у той на пару мгновений свело язык.

– Да как вы смеете?! Всё, что вы у меня нашли, куплено на честно заработанные. Часть вещей – это подарки, я же вам уже сто раз это говорила, – очухавшись, снова разоралась подруга Кастета.

– Когда протокол составим, её куда? – всё так же равнодушно спросил участковый. – К вам в кабинет?

– Да на кой она мне? Пусть в «обезьяннике» сидит, – выдохнул Птицын. – У меня от её визгу уже голова болит. Вот когда охрипнет и орать не сможет – тогда, глядишь, я её к себе и приглашу… На душевную, так сказать, беседу. А пока нет… Цацки, что у неё нашлись, – краденые, понятые протокол изъятия подписали…

– Да как вы… да как вы смеете?! Не было никаких понятых! Этот ввалился ко мне, – Лыскина ухватила участкового за рукав, – стал угрожать, вопросики свои мусорские задавать, рожа ментовская! Да я тебя за это… Беспредел!

– Напрасно вы так, Лера Валерьевна. За оскорбление сотрудника вам ещё дополнительно кое-что приписать можно, и за сопротивление… А протокол обыска – вот он. – Птицын помахал перед лицом девицы помятым листком. – Здесь и перечень краденого, и подписи понятых. На пятерик, думаю, потянет.

– Люди добрые! – ещё громче завопила Лыскина. – Да он же бумаженцию эту сам нацарапал, а подписи те тот, второй, мент собрал. Прошёлся по соседям и заставил на клочке этом загаженном расписаться. Не было у меня в квартире никаких понятых! Бумажку соседи так подписали, потому что жидёнок их принудил. Да-да, соседка моя Валька и ухажёр ейный! У-у-у… суки продажные!

Птицын зевнул, ещё раз помахал перед лицом Лыскиной протоколом и, довольный собой, направился к зданию. В скверике он увидел тёмно-зелёную «Эмку», на которой обычно ездил его личный водитель Дима Воронцов. Птицын тут же сдвинул брови и, сжав кулаки, поднялся по ступенькам.

Ну, Ворона, только попадись ты мне на глаза…

Подумав про Воронцова, Птицын тут же вспомнил свой инцидент с Пичужкиным.

«Может, и вправду не надо было трогать этого скотоложца?» – размышлял Птицын. Когда он в очередной раз оказался в его квартире – влетел туда как бешеный, – Пичужкин светился как новенький полтинник. Тогда он ещё не знал, что улыбку эту ему тут же сотрут. Если бы Кравец не вмешался, Птицын, наверное, удушил бы толстяка.

Птицын первым делом ударил ногой кошку. Не сильно ударил – понимал же в душе, что бедная скотина ни в чём не виновата, ударил для того лишь, чтобы подзадорить хозяина. Когда Пичужкин разразился визгливым негодованием, Птицын съездил ему кулаком в ухо, а потом, словно озверев, вцепился пальцами в горло. Когда Птицына оттащили, Пичужкин, который оказался мужиком совсем не робкого десятка, принялся орать и грозить, что будет жаловаться. Птицын тут же успокоился, послал любителя кошек по известному адресу и покинул его квартиру, напоследок сильно саданув кулаком в дверь.

Отпишемся… не привыкать.

Теперь же, когда он усадил Лыскину в «обезьянник», Птицыну не терпелось встретиться с Елениным.

Но тут, кому на радость, а кому и на беду, ему на глаза попался его водитель Дима Воронцов – сорокапятилетний плотный мужчина в кожанке и задвинутой на затылок кепке.

– Что, доставил своего москвича? С ветерком? – ехидно поинтересовался Птицын. – Эх ты… Мы вот без тебя больше суток чёрт-те где и чёрт-те как. Антон вот в больницу угодил, а Паша – фьють… Спасибо тебе, Димуля, что мы без транспорта остались!

Воронцов сдёрнул с себя кепку:

– Да я ж разве виноват, товарищ капитан? Не мог же я самому Еленину отказать! Он теперь с этим московским – как курица с яйцом. Ну, Владимир Иванович, сам же всё понимаешь.

Птицын цыкнул на бедолагу – тот аж отскочил к стене.

– Да пошёл ты… – Птицын махнул рукой и, задев плечом Воронцова, довольный собой, проследовал дальше.

Вторым, кого Птицын встретил в здании Управления, оказался Игорь Корнилов – начальник второго оперативного отдела, сухощавый старлей с горбинкой на носу. Корнилов считался неплохим опером, его за глаза дразнили Бульдожкой. Кличка, которая хоть и казалась обидной на первый взгляд, не была таковой в принципе. Про бульдожью хватку Игорька Корнилова знали многие – тот был из разряда тех, кто медленно запрягает, но своего не упускает никогда. Птицын даже где-то там глубоко в душе немного завидовал Корнилову за его успехи, но никогда не показывал этого на людях. Он хмуро кивнул коллеге и хотел пройти мимо, но Корнилов удержал его за руку:

– Постой, поговорить нужно.

– Давай потом, не видишь – спешу! – отмахнулся Птицын. – Нужно о проколе отчитаться. Начальник, думаю, уже заждался. Ты ведь слышал, наверное, что мы сегодня Кастета профукали?

Корнилов руки не выпустил.

– Не слышал. Постой же, говорю, подождёт твой начальник!

Птицын резко вырвал руку и сделал шаг в сторону назойливого коллеги:

– Оба… вообще-то, он ещё и твой! – Корнилов отвёл глаза, Птицын тут же начал свирепеть. – А ты чего это глазки прячешь? Никак случилось чего?

Корнилов повернулся и снова посмотрел Птицыну в глаза.

– Паша Кастет теперь не твоя забота, Володя.

Птицын выдохнул и хмыкнул:

– Чё?

– Кастет теперь не твоя забота, – повторил Корнилов.

– Как это не моя? А чья?

– Еленин все дела по кастетовской банде мне вести велел. Мои теперь Пашку искать будут, и нужно, чтобы ты мне дела по банде передал, и как можно скорее.

Губы Птицына сжались в тонкую полоску. Он хихикнул, помотал головой, прокурлыкав себе под нос какой-то весёленький мотивчик, который всю последнюю неделю крутился у него на языке, и вдруг схватил Корнилова за грудки.