В Рождество звезды светят ярче
- -
- 100%
- +
Почти все место в тесном кабинете занимает массивный письменный стол из черного дерева. При жизни отца стол был завален бумагами. Основатель компании не жалел времени на контакты с сотрудниками, поэтому его кабинет больше всего походил на склад. Другое дело сегодня: хорошо, пусто!
Алекс не переступал порог семейного универмага целых десять лет. После учебы сына в Высшей школе бизнеса отец, желая, чтобы он набрался опыта, определил его в службу закупок. Он надеялся, что Алекс тоже заразится болезнью под названием «большой магазин». Там у молодого руководителя было два десятка подчиненных, он начал разрабатывать эффективные коммерческие стратегии, как только получил диплом. Он был небесталанен, отец убеждал его, что он создан для того, чтобы встать во главе семейного дела, но Алекс уже через два года сбежал с корабля и стал работать в международном агентстве путешествий. Он ни о чем не жалеет, хотя с горечью вспоминает причину, заставившую его отказаться от заранее прочерченного будущего.
«Галерея» всегда была величайшим парадоксом его жизни. Универмаг дал ему все, о чем только мог мечтать юноша: роскошь, деньги, путешествия, любые забавы. Но не дал главного – свободы.
Алекс никогда не катался с приятелями на велосипеде, не играл в футбол, не ходил в полные приключений походы. Не валялся в грязи, не возвращался домой таким перепачканным, чтобы мать хваталась за голову. У Артманов все это не было принято, все было так чинно… Сначала у Алекса был домашний учитель, потом его зачислили в заграничный пансион; он должен был бегло заговорить по-английски и по-немецки. Его свободное время и каникулы были жестко расписаны, мать и отец были слишком заняты, чтобы интересоваться состоянием его одежды и тем, нет ли у него желания ее изорвать.
Богатый наследник, объект зависти для всех, кто был обделен его возможностями, он одновременно страдал от массы ограничений и мечтал о побеге из золотой клетки, где родился. Сегодня он сильнее, чем когда-либо, ощущает недостатки своего положения.
Генеральный директор «Галереи Артман»…
Какая же насмешка со стороны отца! Алекс не хотел взваливать на себя всю эту ответственность. Но при этом ни за что на свете не махнул бы рукой на то, что строил всю свою жизнь его отец. Об этом хорошо знал как сам старый ворчун, так и его совет директоров. И вот 37-летний Алекс оказывается во главе компании с оборотом 60 миллионов евро и почти такой же стоимости. Никогда он так не жалел о том, что его сестра-художница ни за что не согласится занять это место, никогда так не ненавидел собственную лояльность и чувство ответственности. Сегодня он с радостью оказался бы где угодно, лишь бы не…
– Александр, вы здесь!
Он поворачивается на голос Жанин, верной 60-летней помощницы своего почившего отца, всю жизнь проработавшей с ним бок о бок. Она нежно смотрит на него из двери. Сколько раз она смотрела на него так, когда отец, забрав его из интерната, приезжал вместе с ним в «Галерею», где ему было смертельно скучно.
Хотя Алексу уже скоро сорок, ему по-прежнему хочется осыпать маленькую, пухлую, розовощекую Жанин поцелуями. Та всегда была с ним ласкова и ангельски терпелива. Она приносила ему из книжной лавки на углу комиксы, когда он бездельничал в отцовском кабинете, таскала ему пирожные из чайной на третьем этаже, утешала его, когда он грустил. Каждый год она чем-нибудь одаривала его на Рождество. При этом она обращалась к нему только на «вы». Этого требовала от нее его мать, с которой он сам всегда был на «вы».
– Здравствуйте, Жанин. Как вам это нравится? Я здесь с утра пораньше.
– Я так счастлива снова видеть вас с нами, Александр! Вы почти не изменились…
– Вы тоже, Жанин. Все та же улыбка…
У нее сияют глаза, они так давно не виделись. Точнее, они пересеклись на похоронах его отца четыре месяца назад, но поговорить не успели.
Она держится немного отстраненно, прячет свои чувства. Теперь Жанин – его помощница, и он понимает, что она больше не может его обнять, как когда-то, в его детстве, а ему бы так этого хотелось!
Она откашливается и указывает на письменный стол.
– Предупреждаю, устроите такой же беспорядок, какой был у вашего отца, – я сильно рассержусь!
– Не беспокойтесь, Жанин, я не пойду на такой страшный риск.
– Тем лучше! – смеется она. – Вы уже обошли магазин? Как вам это новое рождественское убранство?
– Как вам сказать… Магазин грандиозен, как всегда, но убранство, как по мне, излишне пышное.
Помощница с улыбкой качает головой.
– С праздниками у вас всегда не ладилось. Помнится, подростком вы не хотели приходить на елку в магазине. Говорили, что у вас аллергия на гирлянды и что вы болеете от рождественских песенок.
– Весь в отца!
Жанин вздыхает, ее улыбка меняется на печальную.
– Нам так его недостает!
– Мне тоже его не хватает, Жанин. В последние годы мы виделись реже, чем хотелось, теперь я об этом жалею.
– Так всегда бывает: мы спохватываемся, только когда они от нас уходят…
Несколько секунд продолжается тяжелое молчание, потом Жанин находит тему повеселее.
– Значит, вам не по сердцу оформление этого года?
– Нет. Согласитесь, главная оформительница хватила через край.
– Вы уже с ней познакомились? Очаровательная молодая женщина!
– Я бы так далеко не заходил. Скорее, она… импульсивна.
Жанин странно это слышать.
– Развейте мое недоумение. Вы говорите о Жозефине или об Агате?
– Я говорю об Агате Мурано.
– Я бы не назвала ее импульсивной. Наоборот, Агата всегда проявляла выдержку.
– Не знаю, мне она закатила настоящую сцену.
Жанин слегка морщит доб.
– Вы совсем меня заинтриговали, Александр. Наша Агата – нежный ангел.
Александр выразительно покашливает. Уж не родня ли эта особа доктору Джекиллу и мистеру Хайду?
– Что вы ей наговорили? – осведомляется Жанин.
– Сказал, что ей придется все переделать.
– Что вы! – укоризненно восклицает она. – Агата не может все начать сначала за неделю до «Феерий»! Поверьте мне на слово, она – профессионал с большой буквы. Покупатели никогда не ценили рождественские дни в «Галерее Артман» так высоко, как при ней. Будь жив ваш отец, он сказал бы то же самое. Бухгалтерия тоже не даст соврать.
Алекс вспоминает, как реагировали на поведение мадемуазель Мурано коммерческий директор и заведующая кадрами. Эта особа, похоже, всех завоевала.
– Можно будет кое-что убрать, чтобы все остались довольны, – примирительно продолжает Жанин. – Но все поменять не получится, не будет времени. И потом, не можете же вы начинать работать с такого негатива!
Опять ласковая улыбка. Жанин всегда была воплощением мудрости и отстаивания гиблых дел. Алекс помнит, как она, не колеблясь, восставала против Всемогущего Жоржа, если считала, что он поступает неразумно или недостаточно внимателен к своим сотрудникам. Случалось ей вступаться и за самого Алекса.
– Там видно будет. – Он подмигивает. – Между прочим, Жанин, что вы здесь делаете в воскресенье?
– Пришла забрать подарок на день рождения Квентина, очаровательного сына моей соседки. Купила и оставила здесь, хорошо, что живу в двух шагах от работы!
Она исчезает и через секунду возвращается с пакетом родного универмага.
– Ну да, – смеется она, – это очень практично! Вынуждена вас покинуть, Александр, меня ждут к обеду. Увидимся завтра?
Александр наклоняется к ней и не может отказать себе в удовольствии чмокнуть ее в щеку.
– До завтра, Жанин.
Она хихикает и радостно убегает.
На часах половина первого. Раз он собирается провести здесь несколько месяцев, то есть смысл вернуться к прежним привычкам и для начала съесть в заведении Фреда валлийский бифштекс.
Главное – начать.
3
Роза Мурано печет лучшие в мире сахарные пироги, это признанный факт.
Доказательство налицо: от первого же куска все тревоги Агаты мигом улетучиваются. Конечно, этак немудрено располнеть, но, как говорит ее отец, лучше вызывать зависть, чем жалость, так что…
Агата откидывается на спинку стула и с довольным видом хлопает себя ладонями по животу.
– Ни на кого тебя не поменяю, mamma!
– Надеюсь! – радуется ее отец. – Не хватало, чтобы в моей постели оказалась какая-то старуха!
– Джузеппе! – Роза закатывает глаза и встает, чтобы убрать со стола десертные тарелки. Агата хочет помочь матери, но та заставляет ее снова сесть.
– Сиди и не дергайся. Хватит на сегодня, наработалась. Лучше налей себе еще кофе, составь компанию своему отцу.
Агата улыбается. Всегда одно и то же: мать терпеть не может, чтобы кто-то, даже дочь, совал нос в ее кухонные дела. Посуда? Для этого есть посудомоечная машина, ей нетрудно ее заполнить и нажать кнопку. Подмести пол? А на что пылесос, привыкший к ней одной? И вообще, Роза – великая жрица электробытовых приборов. Тот, кто посмеет до них дотронуться без ее разрешения, рискует быть пронзенным ее негодующим взглядом, разящим наповал. С итальянками не спорят. Никогда.
После ухода жены отец наклоняется к уху дочери.
– Вообще-то, если у тебя будет охота найти мне молоденькую, умеющую готовить лазанью, я не буду против.
– Молоденькой ты ни к чему, зачем ей старый хрыч? А по части лазаньи mamma все равно любой даст фору.
– Кто знает…
Агата улыбается. Она не верит его болтовне. Ее родители женаты уже сорок два года и не проживут друг без друга ни минуты. Их частые споры и даже ссоры из-за пустяков с хлопаньем дверью – не повод сомневаться в их взаимной любви и привязанности.
– Ты справишься? – спрашивает ее отец с неизменным итальянским акцентом, от которого так и не избавился за все тридцать семь лет жизни во Франции.
– Ты говоришь о моей работе? Придется, деваться-то некуда! И знаешь, papa, как бы меня ни огорчала порой моя работа, она не настолько утомительна, как твоя. У тебя было больше причин жаловаться.
Ему и матери Агаты было по тридцать лет, когда они поселились во Франции, в этом домике на окраине города, где живут до сих пор. Тогда они плохо говорили по-французски и не имели ровным счетом ничего. Их старшему, Антонелло, было тогда пять лет, Роза была беременна Валерией, их вторым ребенком, поэтому Джузеппе не стал дожидаться идеальной работы, ему нужно было содержать семью. Он нанялся кочегаром в котельную и проработал там до самой пенсии. Пятидневная рабочая неделя, ночные смены, работа в выходные, чтобы прокормить троих детей и оплатить их учебу… Он не хотел, чтоб Роза губила себе здоровье, горбатясь горничной или уборщицей, предпочитая, чтобы она продолжила учебу, вернулась в школу и вскарабкалась по социальной лестнице, добилась статуса, которого заслуживает. Но мать Агаты решила, что будет заниматься детьми, чтобы они не чувствовали себя заброшенными или хоть чем-то обделенными. Она осталась дома, но активности в ней всегда было на двоих. Теперь ее родителям по 67 лет. Сил у них поубавилось, разбогатеть они не разбогатели, зато горды и счастливы проделанной за жизнь работой.
– Ты нужна Хлое, побереги себя, gattina mia[2], – серьезно говорит дочери Джузеппе Мурано.
– Знаю, papa, тебе не о чем беспокоиться.
При этом она знает, что слишком много на них взваливает. В последнее время ее родители больше занимаются Хлоей, потому что Агата света белого не видит из-за работы. Они берут внучку к себе по выходным, забирают ее днем из школы, кормят обедом и держат у себя до вечера, пока Агата не вернется с работы. Никогда не жалуются, не осуждают ее, вся их забота – чтобы обе, старшая и младшая, были счастливы, и Агата безмерно признательна им за это. Ей очень повезло с родителями и с Хлоей, как и той – с бабушкой и дедушкой.
– Santo cielo! [3] – кричит на кухне Роза. – Что ты наделала, Хлоя?
Агата и Джузеппе смотрят на девочку, появившуюся в двери гостиной.
Хлое скоро десять, язык у нее подвешен на славу, как у всех Мурано, сейчас она стоит перед Агатой с гордым видом королевы, угодившей в свинарник. Она с ног до головы забрызгана грязью, но ни капельки не сконфужена.
Агата вскакивает, ей до боли жаль новенькое шерстяное пальтишко девочки, которому теперь будет очень трудно вернуть приличный вид.
– Как это вышло?..
– Я упала из-за кошки.
– Как это «из-за кошки»? – вмешивается Роза. – Ты лазила в мусорный бак? При чем тут кошка?
Агата выжидательно смотрит на Хлою. Та по своей привычке прибегает к тягучей «ковбойской» манере речи, применяя почерпнутые неведомо откуда индейские выражения.
– Не бойся, бледнолицая, кошка, то есть кот Джепетто, никуда не делась. Я выпачкалась не нарочно. Просто хотела покормить кур и упала из-за кота.
И она изображает свиной пятачок, поддев себе пальчиком кончик носа.
Агате трудно удержаться от улыбки. Между ней и Хлоей много сходства: обе рыжие, обе носят французские имена, обеим твердят, что они отворачиваются от семьи. Может, и так, но их вспыльчивость – фамильная черта Мурано.
Девочка гордо выдерживает озабоченные взгляды троих взрослых, сердясь, что те не хотят ей поверить.
Агата вопросительно приподнимает одну бровь. Вышеупомянутый жирный рыжий кот вот уже два часа, а то и больше полеживает перед камином. Маленькой хитрюге пора найти другую отговорку.
– Понятно… Наш Джепетто, как я погляжу, вездесущий.
– Везде что?
– Ве-зде-су-щий. Это когда умеешь раздваиваться-растраиваться, находиться сразу в двух и более местах. Вот же он, проказник этакий! – Агата тычет пальцем в кота. – Что скажешь теперь?
Хлоя, нахохлившись, рассматривает свои туфельки.
– Ну, так что же произошло?
– Я хотела погладить соседскую собачку.
– И?..
– Я залезла на забор и упала вниз…
– О, mamma mia! – Роза всплескивает руками и вертит Хлою, стягивая с нее пальтишко. – Сказано тебе, эта собака блохастая, не смей к ней приближаться! Она может укусить.
Агата поневоле расплывается в улыбке. Псина так себе, это верно, но такой беззубый пудель и мухи не обидит.
– Марш в ванную! – командует Роза. – Переоденешься во все чистое.
Хлоя не ждет продолжения и бежит на второй этаж.
– Как быть с ее пальто? – горюет Роза. – Совсем ведь новое! Его уже не спасти?
Надежда еще есть, Агата спешит успокоить мать:
– Ничего страшного, mamma, я отнесу его в химчистку.
– Это разорение! Лучше я сама попробую его почистить.
– Оно шерстяное, будет только хуже.
Роза ненадолго задумывается и вздыхает, побежденная.
– В чем же она пойдет завтра в школу?
– В старом! Хватит убиваться из-за ерунды, mamma, могло быть гораздо хуже.
– Да, псина могла откусить ей руку!
– Хорошо, что я не глухой и могу все это услышать! – веселится Джузеппе. – На твоем месте, cara mia[4], я бы поспешил наверх, проверить, как там дела, вдруг страшный зверь запрыгнул туда, чтобы загрызть нашу малышку?
– Bifolco! [5] – огрызается Роза и идет наверх.
Агата с улыбкой поднимает с пола пальто, засовывает его в целлофановый пакет и тоже поднимается в ванную. Хлоя рыдает там горючими слезами.
– Виданое ли дело! – Роза со вздохом приподнимает ее густую шевелюру. – Понадобятся часы, чтобы привести твои волосы в божеский вид. Сплошной колтун! Живо под душ!
Хлоя так жалобно смотрит на Агату, что у той сжимается сердце. Она знает, что девочке придется теперь долго расчесывать свои кудри и что хотя бы поэтому она впредь не подойдет к соседской собаке даже на пушечный выстрел. Непомерное наказание за невинную шалость! Агата видит, что ей сейчас хочется одного – забиться в какую-нибудь щель.
Она гладит Хлою по щеке и поворачивается к матери.
– Мы поедем домой, mamma, Хлоя примет ванну там, а потом сделает уроки, так будет проще.
– Но она такая грязная! Что будет с сиденьями твоей машины?
– Дай мне банное полотенце.
Роза со вздохом поворачивается к внучке.
– E domani, non farmi la stessa stupidità, chiarro?[6]
– Хорошо… – пищит провинившаяся.
Роза наклоняется и звонко чмокает внучку в щеку.
– Dai, smamma![7]
Войдя, Агата запирает дверь квартиры на ключ и снимает пальто.
– Скорее раздевайся, Хлоя, а я пока наберу тебе теплую ванну.
– Только потом я сама, ладно?
– Да-да, потом – сама! Но я помогу тебе с волосами.
– Ладно.
С недавних пор Хлоя стала очень стыдливой и предпочитает уединяться, чтобы раздеться. Теперь ей не придет в голову снять одежду в чьем-либо присутствии, даже при Агате.
Та помнит, что она была в ее возрасте совсем другой. Она не стеснялась предстать голой перед своей матерью, единственным человеком, чьей оценки она не опасалась. Но зачем сравнивать себя с Хлоей? Они в разном положении. Хлоя никогда не будет относиться к Агате как к матери, и причина этого проста: Агата ей не мать.
Она всегда думает о том, почему опекает Хлою вот уже пять лет, с комком в горле. Эта мадемуазель, которой вот-вот исполнится десять, – дочь Валерии, старшей сестры Агаты. У них с Валерией три с половиной года разницы, в детстве они были не разлей вода. Но Валерия страдала от душевного недуга, который в конце концов их поссорил. Она становилась все более агрессивной, непостоянной, в два счета переходила от хохота к слезам, от раздражения к неуемной радости. В школе с ней никто не хотел знаться. Она плохо успевала, была нелюдимой, все считали ее чудаковатой. Агата тоже. Родная сестра все больше ее пугала, и кто мог ее за это осуждать? У Валерии случались приступы неистовства, когда она кричала, всем раздавала тумаки, ломала и била все, что попадалось ей под руку, чтобы уже через секунду превратиться в невинную овечку.
Шизофрения. Диагноз прозвучал, как падение ножа гильотины, страшный и одновременно принесший облегчение. Сестры уже стали друг дружке чужими, и ни ту ни другую нельзя было в этом винить. Перед своим девятнадцатым днем рождения Валерия покинула отчий дом. Агате было тогда шестнадцать. С тех пор ее сестру не видели ни в лицее, ни на районе. Иногда та давала о себе знать: утверждала, что колесит по Франции в грузовичке, переделанном в домик на колесах, и вполне счастлива. Зато своих родителей Агата никогда не видела такими несчастными и потерявшими покой, как в тот период. Прошло семь лет, и Валерия объявилась опять. Семь лет… Она успела родить, но растить ребенка не могла и не хотела. Она осела под Парижем, в Ланс-ан-Веркор, с друзьями, приверженцами альтернативного образа жизни, без обязательств, привязанностей, детей… Хлое было тогда всего полтора года.
Это была очаровательная веснушчатая малышка, не понимавшая, что с ней происходит. Она еще не ходила и беспрерывно улыбалась. Всего за десять минут все Мурано без памяти ее полюбили.
С тех пор минуло почти восемь лет. Валерия уехала без тени сожаления, оставив Розе и Джузеппе бесценный сверток. Те окружили появившуюся откуда ни возьмись внучку любовью и заботой. Им пришлось полностью изменить свою жизнь, привычки, дом, бюджет… К тому времени Антонелло, их сын, уже вернулся жить в Италию, в Пьемонт, но делал все возможное, чтобы им помочь. Что до Агаты, то она тогда еще только закончила учебу. Хлоя прожила три года у бабушки с дедушкой, а потом судья лишил родительских прав ее мать и вверил опеку Агате, получившей на это благословение от своих родителей, которые были изнурены и уже стары для воспитания маленького ребенка. Не то что Агата – 25-летняя, полная энергии, у которой вся жизнь была впереди и которая только что пришла работать в «Галерею Артман». Сегодня она ни о чем не жалеет и готова ради счастья племянницы на все.
Валерия иногда звонит дочери, та выслушивает слова, не имеющие для нее никакого смысла, несбыточные обещания вернуться. Мать живет в ее снах, у которых нет шанса сбыться, и она это знает. Жизнь несправедлива.
Агата идет в ванную, наливает полную ванну теплой воды, взбивает пену. Игрушки на бортиках ванны вызывают у нее улыбку. Как быстро летит время! Кажется, только вчера они принимали ванну вместе с Хлоей…
– Я готова! – кричит та из своей комнаты. – Пены много?
– Хватит на целый полк, милая! Ее столько, что уже ничего не разглядеть!
Появляется довольная Хлоя, обмотавшаяся широким полотенцем.
– Отвернись! – требует она от Агаты, готовой выйти.
– Просто отвернуться? Я думала, ты хочешь остаться одна.
– Мыться хочу одна, а играть – с тобой. И потом, кто, если не ты, займется моими волосами? – Она корчит гримасу.
Играть? Выходит, малышка все еще здесь. Агата с трудом удерживается от смеха, ей нравится, что племянница не торопится взрослеть.
– Все, я в воде!
Повернувшись, Агата видит только ее торчащий из пены нос.
– Играем в «ни да, ни нет»? – предлагает Агата Хлое.
– Да ну!
– В «угадай, кто я?»
Девочка мотает головой.
– Во что тогда?
Хлоя пожимает плечами. Агата садится на край ванны. Она знает ее как облупленную.
– Тебя что-то беспокоит?
Помолчав несколько секунд, Хлоя решает признаться.
– Ты опять поздно вернешься завтра вечером?
Вот что ее гложет… Агата вздыхает.
– Да, зайка, так продолжится еще несколько дней, мне очень жаль…
– Ты обещала, что это кончится сегодня.
– Знаю, прости меня, очень тебя прошу.
Она не станет морочить ей голову разговорами, вроде «знаешь, у взрослых нет выбора, им приходится изменять своим обещаниям», девочке и так плохо, чтобы ее добивать. Последние недели Хлоя очень старалась, она забыла о совместных с Агатой выходных, о кино по средам, в одиночестве делала домашние задания, сама себя занимала, совсем как взрослая… У нее есть все основания сердиться на Агату. Та обещала ей, что как только украсит магазин к Рождеству, станет возвращаться домой раньше. Агата злится за это на саму себя.
Она натягивает на голову раздосадованной племяннице шапочку для душа, выпрямляется, поднимает правую руку и провозглашает:
– Торжественно клянусь, что это продлится не дольше недели начиная с сегодняшнего дня. Если я изменю – опять – своему обещанию, то буду приговорена носить эту шапочку для душа столько дней, сколько буду нарушать свое обещание.
Хлоя прыскает.
– И наклеишь себе усы!
– И наклею себе усы! – подхватывает Агата.
Да поможет ей небо! Хлоя будет неумолима.
Агата опускается на колени, протягивает руку и убирает с ее лица пену.
– Поверь, мне действительно жаль, что приходится изменять своему обещанию. Я постараюсь в два счета удовлетворить все требования этого негодника патрона.
– Он противный?
– Вообще-то нет, совсем не противный.
– Значит, он красавчик?
Агата улыбается и вскидывает обе руки.
– Да, признаюсь, но ведь ему необязательно это знать?
Хлоя весело мотает головой.
– Ты помнишь, что у меня тоже будут рождественские каникулы, одновременно с твоими? – спрашивает ее Агата.
– Правда?
– Да, мое сердечко. Не успеешь оглянуться, как они начнутся.
– Еще целый месяц!
Она гладит Хлою по щеке.
– Верно, через месяц. Все, а теперь мойся, когда закончишь, я приду и вымою тебе голову.
Агата выходит и затворяет за собой дверь. Каких бы изменений ни потребовал Александр Артман, ей не придется щеголять в шапочке для душа и с усами, потому что в этот раз она сдержит слово.
Она падает на диван, запрокидывает голову на подушки, закрывает глаза.
Одна неделя.
Ни дня больше.
4
– Ну, вот, мадемуазель Мурано, мы можем приступать.
Агата пришла на двадцать минут раньше. Неплохо, но Алекс пришел раньше на целый час. Что бы о нем ни думала его оформительница, он никогда никуда не опаздывает. Он болезненно пунктуален, но у него нет намерения лечиться. В такие дни, как этот, собственная пунктуальность доставляет ему особенное удовольствие. Рыжеволосая скандалистка вошла в его кабинет с поджатыми губами – еще один повод ликовать. Каблуки у нее еще выше, чем накануне, теперь она достает почти до уровня его глаз.
Алекс внимательно разглядывает ее из своего кресла. Сидя перед ним, она разыгрывает самообладание, выгибает спину, руки сложены на коленях.
Не девушка, а ходячий парадокс!
Жанин утверждает, что она – сама скромность, но сейчас на ней такие узкие джинсы, что их, наверное, не снять без помощи монтировки, под майкой, сползающей с одного плеча, угадывается крупная грудь; ну, и где здесь скромность? Она не соответствует клише о романтичных рыжих девах с веснушчатыми щеками и носом, предпочитающих деревенские сарафаны, балетные туфельки и соломенные шляпки. Формы Агаты Мурано нельзя проигнорировать, даже если очень захотеть.
Неважно, он вызвал ее не для обсуждения ее гардероба, а для выработки основ их сотрудничества. Он дал себе слово выслушать ее требования, не корча из себя непреклонного работодателя. Он никогда им не был. У него есть, конечно, собственные требования, но им придется найти общий язык.