В Рождество звезды светят ярче

6

Двери лифта раздвигаются, являя взору Жанин, его помощницу. Она прыскает в ладонь, ее глаза превращаются от зрелища его облачения в два круглых блюдца. Волосы дыбом, мятая рубашка в пятнах, лопнувшие брюки – воистину свергнутый самодержец!

– Александр! – вскрикивает она. – Что с вами стряслось?

Силясь сохранить последние остатки достоинства, Алекс властно поднимает указательный палец.

– Ни слова больше, Жанин! Даже не вздумайте! Пока я буду приводить себя в порядок, сходите в секцию мужской одежды и принесите мне оттуда, во что переодеться. Мой размер брюк 44, а…

– Размер рубашки XL, я в курсе, Александр.

Алекс удивленно вскидывает бровь.

– Вы выросли у меня на глазах, – весело продолжает она. – Были мальчишкой, потом повзрослели…

Алекс взволнован, даже растроган. Да, ребенком он проводил в этом магазине много времени, носился между его прилавками. Но он понятия не имел, что за ним следила почти что материнским взглядом Жанин. Он откашливается.

– Верно, XL. Я могу на вас рассчитывать, Жанин?

– Безусловно!

Помощница рысью устремляется дальше по этажу.

Пока она ищет, во что ему переодеться, Алекс запирается у себя в кабинете. Его отец устроил при кабинете спартанский туалет с умывальником и зеркалом. Молодой гендиректор изучает себя в зеркале, делает суровое лицо, но собственный растерзанный вид вызывает у него приступ смеха.

Любой на его месте умер бы от стыда или по крайней мере распсиховался бы, но у Алекса на все своя реакция. Он сознает, конечно, что оскандалился перед несколькими подчиненными, но даже из их смеха можно извлечь для себя пользу. В международных коммерческих училищах, где он учился, им без устали внушали, что современные капитаны индустрии должны оставаться невозмутимыми, простыми, близкими к подчиненным, что следует устанавливать с ними отношения умеренного товарищества и внимательного доброжелательства. Что ж, явив им свой монументальный зад и трусы и продемонстрировав свою безрукость, он стремительно сблизился с теми, кому платит зарплату.

Он едва не вывихивает шею, стараясь увидеть, как выглядит сзади.

Ему почудилось, или Агата Мурано действительно заинтересовалась его задницей? Вот бы узнать ее впечатление!

Жанин возвращается со стопкой одежды и краснеет, видя своего гендиректора с голым торсом, в одних ставших полчаса назад легендарными трусах.

– Прошу меня извинить, месье Артман, я вошла, не спросив разрешения.

Официальное обращение – это от смущения. Алекс подходит к ней и забирает одежду.

– Перестаньте, Жанин. – Он подмигивает. – Не вы ли напомнили, что я вырос у вас на глазах?

Она разглядывает одежду: синие джинсы «стретч», узкая белая футболка, тонкая водолазка. Он ласково улыбается: несмотря на свой возраст, Жанин знает, какой одежде отдают предпочтение мужчины его склада.

Она собирается выйти, но Алекс удерживает ее:

– Минуточку, Жанин. – Натягивая джинсы, он продолжает: – Полагаю, вы уже знаете, что произошло?

Не моргнув глазом, Жанин твердо отвечает:

– Новости разлетаются быстро. Надеюсь, вы не поранились.

– Ничего страшного, всего лишь поцарапал палец. Ну и гордость, конечно, пострадала.

– Это поправимо.

Следующая за этими словами тишина так насыщена недосказанностью, что Алекс бормочет:

– Смотрите, Жанин, как бы мне не пришлось послать вас в хозяйственный отдел за клещами, чтобы тянуть из вас слова…

Он уже оделся. Мягко взяв помощницу за локоть, он принуждает ее сесть.

– Мы с вами должны быть честными друг с другом. С тех пор как не стало моего отца, вы – душа «Галереи». И не только душа, но и глаза и уши. Вы ничего не упускаете. Не будем ходить вокруг да около, выкладывайте все, что у вас на сердце.

Он позволяет себе так с ней разговаривать в силу их давнего знакомства. Она не только наблюдала, как он рос, но и была свидетельницей его подростковых переживаний и огорчений, радовалась его успехам. От нее он готов услышать буквально все.

Жанин вздыхает.

– Раз вы настаиваете, то я скажу, при всем уважении, что вы неловко обращаетесь с персоналом.

Алекс обходит стол, садится напротив Жанин и упирается подбородком в сплетенные пальцы.

– Я вас слушаю.

– Рискуя злоупотребить своим положением, я позволю себе предупредить вас, что вы взяли в корне неверное направление. Излишне напоминать, как относился к работе и к своим подчиненным ваш отец. Понимаю лучше кого-либо еще, как тяжело вам должно быть занимать его место, тем более при таких непростых обстоятельствах…

Она волнуется и берет паузу, чтобы совладать с чувствами. Алекс сидит неподвижно и ждет, пока она все выскажет.

– Я знаю вас достаточно давно, чтобы понимать, что вы представляли себе свое будущее вне этих стен. Но судьбе угодно, чтобы вы стали новым патроном, а это значит, что вы не должны небрежно отвергать то, что досталось вам в наследство.

Алекс еще крепче сцепляет пальцы, в задумчивости поворачивается в кресле сначала влево, потом вправо, целую минуту молчит, после этого тянется к столу, открывает одну из папок и пододвигает ее своей помощнице.

– Полагаю, Жанин, вы не хуже меня знаете, что это за документы?

Та отвечает, даже на взглянув на папку:

– Конечно, это годовой бухгалтерский баланс. Я отлично знаю, что за пять недель до закрытия отчетного периода результаты, хотя и далеко не катастрофические, все же недотягивают до показателей трех прошлых лет.

– Совершенно верно, и именно поэтому я обязан исправить ситуацию, даже если для этого придется нарушить отцовские традиции и пойти против консерватизма некоторых хранителей этого храма.

В словах Алекса нет никакой агрессии, только холодная и непреклонная констатация владельца бизнеса. Жанин реагирует на это совсем не так, как он ожидал.

– Я полностью согласна с вами, Александр, – говорит она.

Алекс замирает в кресле от растерянности.

– Вы со мной согласны?

– Да, пришло время многое устроить по-другому, иначе мы отстанем от времени. «Галерея» уже давно зарабатывает главным образом в рождественские праздники. Видит Бог, этот магазин очень нуждается во встряске.

Она прерывается, чтобы отдышаться, и продолжает:

– Оформление, как всегда представлял его себе Жорж, все меньше отвечает вкусам молодежи. Вне сомнения, через четверть века оно снова будет выглядеть модным, но вы не хуже меня знаете, что предшествует возврату к моде: чистилище. Поэтому я тоже считаю, что оформление нужно переделать, причем, без сомнения, как можно скорее.

Алекс Артман не верит своим ушам. Если на его стороне даже Жанин, непреклонная верная Жанин, свято чтящая память Жоржа Артмана, то как понять ее слова, что он идет в неверном направлении?

– Очень рад это слышать, Жанин, я боялся, что окажусь единственным здравомыслящим во всем магазине. Но раз так, почему вы говорите, что я сбился с пути?

Помощница встает и разглаживает морщинистыми руками складки на своем подоле.

– Неверен не сам диагноз, Александр, а то, как вы действуете согласно ему. Решения надо было принимать гораздо раньше. Если бы ваш отец прожил дольше, то, уверена, мы смогли бы его вразумить. Увы, судьба рассудила иначе. Вы предъявляете к нашим сотрудникам справедливые требования по сути, но они неразумны фактически. У вас ничего не получится, если вы будете чередовать улыбки и завуалированные угрозы и требовать от сотрудников, чтобы они выполняли самые безумные ваши просьбы. Ваш отец хорошо это понимал. Возможно, ему было по вкусу слишком перегруженное оформление, но он лучше кого-либо еще знал, как добиться уважения к себе и к своим указаниям.

Немного поколебавшись, она с волнением заканчивает:

– Я из тех в «Галерее», кто знает вас лучше всех, и понимаю, что вы хороший человек, получивший в наследство нежеланный подарок. Но не надо заблуждаться, у всех нас общая цель – спасти «Галерею» от крушения, вернуть ей былой блеск, утрату которого надо было предотвратить. Капитан не может позволить себе остаться без матросов в открытом море, тем более при угрозе шторма. И последнее: Агата знает свое дело. Взгляните, во что она превратила последний этаж, когда ей никто не мешал. Обопритесь на нее, не прогадаете. А теперь прошу меня извинить, у меня много дел.

Прежде чем бесшумно покинуть кабинет, она добавляет со вздохом:

– Я верю в вас, Александр.

Алекс потрясен. В нем происходит борьба: он раздражен тем, что с ним поговорили, как с ребенком, но при этом осознает, что многие доводы Жанин справедливы. В его голове продолжают звучать ее слова: «капитан», «моряки», «шторм».

Звуковое напоминание смартфона отвлекает его от нелегких мыслей: через час у него обед с матерью, Эмильеной Артман.

Главное, чтобы у нее не приготовили рыбу.

Алекс входит в семейный особняк, как всегда, со странным гнетущим чувством. В этой внушительной загородной цитадели он рос, познавал детские радости, испытывал юношеские метания. Все здесь – любая комната, угол, крыша, подвал, пристройка – связано с его воспоминаниями, с дорогими ему чувствами. Здесь он вырос и возмужал, пока учеба в самых дорогих образовательных заведениях не вырвала его из семейного гнезда.

Сначала ему было знакомо одно это место, и все же чем-то оно всегда оставалось ему чужим. Он давно отказался признавать, что так никогда и не ощутил здесь подлинной радости, при всей здешней роскоши и показном радушии. Стенные панели из ценных пород дерева, мерцающая позолота, украшения головокружительной стоимости – ничто не могло смягчить присущего этой резиденции холода. Блеска несчетных светильников не хватало для того, чтобы согреть ледяную атмосферу.

Он поднимается по лестнице крыльца, толкает тяжелую резную дверь и входит в особняк. Из большой гостиной доносится греющий душу детский смех, и он поспешно минует мраморный холл. Проходя мимо библиотеки, он не может сдержать дрожь. В этой комнате, стены которой скрыты за томами в роскошных переплетах, было выставлено на три дня по настоянию Эмильены Артман и в согласии с традициями их круга тело ее мужа. Она категорически отвергла саму возможность прощания с покойным супругом в обыкновенно траурном зале. Сюда, в семейную обитель, приходили отдать последний долг усопшему родственники, друзья и соседи. Теперь библиотека, долго бывшая любимой комнатой Алекса в доме, твердо ассоциируется для него с мертвым телом отца и с импровизированным катафалком.

– Дядя Алекс!

Два белобрысых урагана устремляются к молодому человеку, прыгают к нему в объятия и отвлекают его от траурных мыслей.

– Полегче, малышня! – требует со смехом Алекс.

Объятия и ласки Луи и Клементины, племянника и племянницы, действуют на него как настоящий бальзам для души. Он шутя отбивается от них, хмурит брови и изображает свирепое чудище: вращает глазами, рычит, даже пускает для большего эффекта ниточку слюны из уголка рта.

– Ррррр! Я предупреждал! Ррррр! У меня аллергия на поцелуйчики… От них я превращаюсь в медведя – пожирателя детишек… Спасайтесь, пока не поздно, или я вас… Ррррр, вы опоздали, бедные гномики, сейчас я вас разорву!

Дети убегают, издавая крики ужаса пополам с восторгом, но Алекс ловит их и подвергает нестерпимым мучениям: щекочет, ерошит им волосы. Малыши, икая от хохота, брыкаются изо всех сил, но Алекс вносит их в гостиную, крепко зажав у себя под мышками.

Их встречает могучее пламя в камине, где поместился бы целый бык. При виде их Стефани, сестра Алекса, встает с дивана и приветственно хлопает в ладоши.

– Какая прелесть! Мы полакомимся жареными ребятишками, как давно я мечтала нанизать их на шампуры! Спасибо тебе, братец!

Старшая, Клементина, знай себе хохочет у Алекса под мышкой, но он догадывается, что Луи подозревает их в серьезном намерении принести его и сестру в жертву. Спеша завершить потеху, прежде чем прольются слезы, Алекс ставит своих пленников на пол и бурчит:

– В этот раз вам повезло. С утра я слопал в гостях у тролля два сочных гамбургера и еще не успел проголодаться. Но в следующий раз поберегите ваши попы!

Дети прыгают на диван и прячутся под подушками, Алекс наклоняется к Стефани и целует ее в обе щеки.

Родные брат и сестра, они получили разное образование. У них десятилетняя разница в возрасте и разные воспоминания о годах взросления. Стефани обошлась без домашних учителей и заграничных школ, потому что отец не хотел выпускать ее из-под своего крыла. «Дочь есть дочь», – так говорила об этом их мать. Алекс так ничего и не понял в этом подходе, что не мешало ему обожать младшую сестру.

– Сестричка, какое же это удовольствие – видеть вас в родных стенах! Каким ветром вас сюда занесло?

– Тем же, что и тебя, мой безголовый братец! Мама приглашает нас к столу, к тому же мне порой случается здесь жить.

Это правда, то же самое относится и к нему после того, как он получил в наследство универмаг.

Из дверей гостиной раздается голос, заставляющий их обоих обернуться:

– Стоит вам сойтись, вы разыгрываете одну и ту же комедию!

– Здравствуйте, мама, – произносит Алекс, подходя к матери.

Но его опережают Луи и Клементина, бросающиеся к бабушке.

– Бабуля!

Та принимает свидетельства любви внука и внучки с натянутой улыбкой и с легким нетерпением, что не ускользает от внимания ее сына.

– Да-да, здравствуйте, мои милые! Только не обнимайте меня слишком сильно. Вы мыли руки?

Дети кивают, Алекс касается губами холодной щеке матери. Ему с детства знаком запах ее духов, приторная смесь жимолости и жасмина.

К ним подходит Стефани, чтобы тоже аккуратно поцеловать мать.

– Предлагаю сразу сесть за стол, – обращается к своим детям Эмильена Артман. – Андре, прошу вас, можете подавать.

Алекс закатывает глаза. Зачем эти ораторские упражнения, раз всегда соблюдается один и тот же ритуал: их мать в рот не берет спиртного и никогда не предлагает своим гостям аперитивов. Алекс же после утренних неприятностей в «Галерее» не отказался бы сейчас от холодного пива и соленых кренделей с сыром. Пока был жив отец, они, пренебрегая неодобрением матери и ее недовольными вздохами, обычно начинали с обмена новостями и с бокала-другого.

Появление метрдотеля Андре с дымящийся супницей в руках подводит черту под его несбыточными ожиданиями.

Громким званием метрдотеля Андре Дюфосе наградила Эмильена. На самом деле он служит у Артманов уже почти тридцать лет. Родители Алекса наняли его и его жену Лоранс для работы внутри особняка и вне его стен. Кончина Лоранс Дюфосе пять лет назад стала испытанием для клана Артманов, давно не представлявшего жизни без этой пары. Жорж и Эмильена решили никем не заменять почившую, и с тех пор Андре трудится за двоих.

– Прошу к столу! – провозглашает этот толстяк, водружая супницу в центре стола.

Алекс, оказавшийся за спиной у матери, умоляюще смотрит на Андре. Тот, убедившись, что хозяйка смотрит в другую сторону, чуть заметно пожимает плечами в знак сожаления, Алекс в ответ молитвенно складывает ладони и кривится: опять надоевший суп-пюре из цикория, которым мать повадилась потчевать детей при каждой встрече!

– Надо же, все тот же супчик! – изображает он восторг, усаживаясь рядом со своим племянником Луи. – Вот это сюрприз!

Мать пропускает сыновий сарказм мимо ушей, накрывает себе колени салфеткой и погружает в свою тарелку ложку.

– Дядя, передай мне хлеб, пожалуйста.

Алекс тянется за корзиной, но Эмильена спешит вмешаться:

– Я уже говорила тебе, Луи, что не надо набрасываться на хлеб, так ты перебиваешь себе аппетит.

Мальчик убирает руку и ищет взглядом мать. Алекс приходит ему на помощь: сам берет ломоть хлеба и крошит его племяннику в тарелку.

– Перестаньте, бабушка, растущий организм Луи нуждается в еде. Уверен, он уплетет все до последней крошки, я прав?

Луи кивает и принимается за пропитавшийся супом хлеб.

– Что ж, – бросает Эмильена, – если вы будете игнорировать мои советы, то потом не удивляйтесь…

Привычный к чопорности и холодности своей матери, как и к ее плохо завуалированным упрекам, Алекс чувствует тем не менее приступ раздражения. Как ни обещал он себе сохранять хорошую мину, последние два дня были слишком уж богаты противоречивыми эмоциями. Он кладет ложку и спрашивает более сухим тоном, чем собирался:

– Чему нам не придется удивляться, мама?

Сидящая напротив его Стефани пытается вмешаться:

– Не стоит, Алекс.

Но молодой человек недооценил собственное раздражение и теперь делает вид, что не замечает умоляющие взгляды сестры.

– Нет, мне правда интересно! Что вы хотели сказать об этой ребятне, мама? Чему нам не следует удивляться?

Алекс спохватывается, что задал вопрос повышенным тоном, только когда видит расширенные глаза Луи и Клементины. Тогда он встает и подзывает Андре. Запыхавшийся слуга прибегает спустя минуту.

– Месье Александр?

Алекс достает бумажник и дает слуге две купюры и ключи от машины.

– Будьте так добры, Андре, возьмите мою машину и отвезите Луи и Клементину в «Макдональдс». Купите им то, что они захотят, и себе заодно. Потому что ваш суп из цикория, уж извините, лезет у меня из ноздрей!

Он поворачивается к сестре.

– Прости, Стефани, я не спросил твоего согласия.

Сестра ошеломлена, но в ее глазах читается восхищение.

– Конечно, конечно… – бормочет она. – Хорошенько застегните пальтишки, дети.

Блондинчик и блондиночка с радостными криками вскакивают из-за стола и прыгают вокруг Андре, уже предвкушающего жирный двойной гамбургер.

После их ухода Алекс снова садится, отодвигает тарелку, к которой почти не прикоснулся, и пристально смотрит на мать.

– На чем мы остановились?

Эмильена, известная гордячка, сохраняет достоинство несмотря на сыновий вызов.

– Ты отлично понял, что я имела в виду, Александр…

Она кладет морщинистую ладонь на руку дочери.

– Стефани, ты знаешь, что я тебя люблю и что всегда буду защищать тебя и твоих детей, но ты знаешь и то, что я считаю эту ситуацию неподходящей для них.

Стефани теребит свою салфетку побелевшими пальцами, чтобы сохранить спокойствие. Вечно одно и то же.

Вместо нее высказывает свое возмущение Алекс:

– Как ты смеешь, мама? Стефани – самая любящая и внимательная мать, какую я только знаю!

Эмильена Артман принимает обвинение, не моргнув глазом.

– Я не ставлю под вопрос твою любовь к Луи и Клементине, Стефани. Но согласись, что…

– Хватит, мама, я поняла!

По щекам молодой женщины уже текут слезы, оставляя борозды в слое пудры.

Алекс огорчен происходящим. С самого детства его младшая сестра отличалась непокорным, богемным, артистическим нравом, чем приводила в восторг отца и в уныние – мать. После учебы в Школе изобразительных искусств она решила зарабатывать на жизнь скульптурой, отказалась от семейной опеки, меняла низкооплачиваемые места работы, нигде не задерживаясь. Она выставляет свои произведения там и сям, живет сегодняшним днем и не задумывается о будущем.

Несколько лет она жила с голландским художником, который то появлялся, то исчезал и оставил ей Клементину и Луи, два прекраснейших своих шедевра.

Как-то вечером, проходя мимо галереи, где выставлялись ее скульптуры, она увидела со спины знакомый силуэт. Войдя туда с комком в горле, она оказалась лицом к лицу со своим отцом.