Зимняя бегония. Том 2

Published originally under the title of《鬓边不是海棠紅》 (Bin Bian Bu Shi Hai Tang Hong)

Author © 水如天儿 (Shui Ru Tian Er)

Russian Edition rights under license granted by水如天儿 с/о Jumo Culture Media Co., Ltd

Russian Edition copyright © 2024 Eksmo Publishing House arranged through JS Agency Co., Ltd.

All rights reserved

Во внутреннем оформлении использована иллюстрация: © Phoebe Yu / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com

Перевод с китайского Е. Фейгиной

Иллюстрации Katiko

© Фейгина Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Глава 1

До полудня у театральной труппы обычно не было никаких дел. Актеры проигрывали те образы, которые выбирали сами, и Шан Сижую не приходилось следить за ними, вот он и сидел дома. Жизнь его под руководством Сяо Лай была расписана по часам, а точнее, по минутам. Если, допустим, пора было есть, а он оказывался чем-то занят, Сяо Лай трижды звала его и, если Шан Сижуй не садился за стол, принималась браниться, и силой выхватывала книги или какие-то безделушки у него из рук. И в этот раз Сяо Лай подала обед по расписанию. Шан Сижуй, поджав губы, сидел за обеденным столом и, хмурый, читал книгу. Завидев Чэн Фэнтая, он радостно вскочил.

Чэн Фэнтай схватил Шан Сижуя за плечи и усадил его обратно на стул, сказав со смехом:

– Шан-лаобань^[1], вы сидите, не вставайте.

Шан Сижуй поерзал и уселся. Чэн Фэнтай отступил на пару шагов, опустился на одно колено и, взмахнув правой рукой, отвесил Шан Сижую самый что ни на есть почтительный поклон:

– Приветствую Шан-лаобаня! Желаю Шан-лаобаню долгих лет жизни и драгоценного благополучия!

Глядя на него, Шан Сижуй радостно рассмеялся, беспрестанно кивая.

Чэн Фэнтай спросил:

– Ну как, похоже или нет? Это я вчера у Фань Ляня выучился.

Шан Сижуй пробормотал что-то невнятное, продолжая улыбаться.

Чэн Фэнтай похлопал его по затылку:

– Шан-лаобань, что вы там бормочете? Проглотите сперва, что у вас во рту, а потом уж говорите.

Шан Сижуй взял заварочный чайник и вышел во дворик прополоскать рот, а Чэн Фэнтай приметил на столе деревянную шкатулку с жемчужным порошком, что дал певцу вчера князь Ци, и не удержался от смеха:

– И ты это ешь? И в самом деле ты гонишься за красотой.

Шан Сижуй с бульканьем сплюнул на землю и сказал:

– Это рецепт, который Цзюлан привез из императорского дворца. Каждый день нужно держать немного пудры под языком, очень полезно для кожи и мускулов. Если следовать ему, то в сорок лет совсем не видно будет возраста.

Чэн Фэнтай проговорил:

– Ну раз рецепт из императорского дворца! Они-то знают в этом толк. Что ты только что говорил?

– Говорил, что привычка отдавать поклоны очень хороша, второму господину следует ее перенять!

– Ладно! Отныне я каждое утро буду приходить сюда, чтобы поклониться Шан-лаобаню и справиться о его здоровье.

Шан Сижуй вскинул запястье и взглянул на часы:

– Это называется утром? Уже половина двенадцатого! После девяти часов никакое уже не утро.

Такой уж он был человек – относился ко всему слишком серьезно, особенно что касалось пунктуальности. Его швейцарские часы с кожаным ремешком были исключительно точными, он с ними и спать ложился, и каждый день сверял по ним время, когда актеры труппы – и стар и млад – приходили на репетиции. Частенько он смотрел на часы и бранился:

– Ты посмотри! Уже сколько времени, а ты опаздываешь! Даже десять минут – уже опоздание! Ты не годишься для театра!

Ох как хотели актеры труппы «Шуйюнь» разбить вдребезги его часы!

Чэн Фэнтай, впрочем, не был одним из его актеров, а потому с полнейшим безразличием к словам Шан Сижуя уселся в деревянное кресло с резной спинкой и подлокотниками^[2] и принялся листать книгу, взятую со стола:

– Время, когда второй господин встает, и считается утром, если еще светло.

Шан Сижуй недовольно фыркнул, но спорить с ним не стал. Сяо Лай положила в миску горячий рис и поставила ее перед Шан Сижуем, себе же накидала палочками немного овощей в пиалу и ушла есть на кухню, совершенно не обращая внимания на Чэн Фэнтая. Однако холодный прием Сяо Лай никогда не задевал Чэн Фэнтая, он и сам, словно не замечая ее, с нахальным видом высунул голову:

– Шан-лаобань, пожалуйте мне кусочек мяса.

Шан Сижуй стремительно запихнул мясо себе в рот, а затем, так же стремительно, палочками подал кусочек Чэн Фэнтаю, чтобы тот не жаловался. Чэн Фэнтай, глядя в книгу и жуя мясо, сказал:

– А Сяо Лай неплохо готовит. Дай-ка еще один.

Так как второй пары палочек у них не было, ели они по очереди – кусок Шан Сижую, кусок Чэн Фэнтаю, – и даже простая домашняя пища казалась им вкусной. Они съели половину, когда Чэн Фэнтай дочитал пьесу и в изумлении воскликнул:

– Что за занятная история, две девушки стали подругами!

Шан Сижуй ответил:

– «Любимая подруга»^[3]. Пьеса старая, – с этими словами он взял кусочек картофеля и дал его Чэн Фэнтаю.

Чэн Фэнтай удивленно спросил:

– Так Шан-лаобань знает это либретто?

– Знаю немного. Не целиком.

Чэн Фэнтай вновь пролистнул книгу и сказал:

– Ли Ливэна я знаю, но никогда не слышал, чтобы он писал эту пьесу, история довольно необычная. Ты исполнял ее?

Когда-то в молодости Чэн Фэнтай возил товары по всему Китаю, повидал немало удивительного и думал, что ничего уже его не поразит. Но сегодня, прочитав пьесу из библиотеки Шан Сижуя, он понял, что не так-то много знает об этом мире. То, что героини старинной пьесы, написанной несколько сотен лет назад, девицы из внутренних покоев, оказались способны на невиданную храбрость, полностью перевернуло представление Чэн Фэнтая о женщинах прошлого.

Шан Сижуй сказал со смехом:

– Ты еще многих пьес не знаешь! Эту мы с Нин Цзюланом как-то ставили между собой, но публике отчего-то так и не представили.

Чэн Фэнтай ответил:

– Интересно, очень интересно. Когда-нибудь стоит ее поставить, а ты сыграешь Цуй Цзяньюнь.

Шан Сижуй со вздохом покачал головой:

– Я-то сыграю Цуй Цзяньюнь, но никто не сыграет Цао Юйхуа!

– У тебя столько актеров, неужели не найдется никого, кто мог бы исполнить куньцюй^[4] в амплуа сяодань^[5]?

Шан Сижуй высоко вскинул голову и высокомерно проговорил:

– Где уж в труппе «Шуйюнь» взяться актеру, который бы сыграл Цао Юйхуа под стать моей Цуй Цзяньюнь!

Чэн Фэнтай, увидев заносчивое выражение на его лице, захотел поддразнить Шан Сижуя, ущипнул того за талию, и Шан Сижуй тут же принялся смеяться, всячески вертясь на стуле и пытаясь от него спрятаться, так что даже миску опрокинул на пол.

– Шан-лаобань, ты и в самом деле говоришь как безумец! Тогда скажи-ка мне, кто, кроме Нин Цзюлана и труппы «Шуйюнь», достоин сопровождать твою Цуй Цзяньюнь на сцене?

– Это под силу только Юань Сяоди – великому лаобаню! – Шан Сижуй выбрал известного артиста, твердо уверенный, что имя Юань Сяоди на слуху даже у далеких от театра людей, так широко простиралась его популярность. Чэн Фэнтай и в самом деле слышал об этом Юань Сяоди, и решил уточнить:

– Юань Сяоди – не тот ли, кто открыл лавку шелковый тканей?

Шан Сижуй восторженно вскрикнул, глаза его загорелись.

Чэн Фэнтай самодовольно заявил:

– Ох! Да я ведь хорошо с ним знаком! Вот только в прошлом месяце виделись. Это я привозил ему шелк высшего сорта, без твоего второго господина он не смог бы начать торговлю! А разве он не говорил, что больше не будет выступать на сцене?

Шан Сижуй проговорил с тяжелым вздохом:

– То, что он не поет, и в самом деле прискорбно!

Когда Шан Сижуй приехал в Бэйпин, больше всего он сожалел, что Хоу Юйкуй и Юань Сяоди – два знаменитых актера – уже ушли со сцены. Всякий раз, вспоминая об этом, он принимался сетовать на то, что не приехал раньше. Хоу Юйкуй и в самом деле был уже стар. Юань Сяоди еще не достиг преклонного возраста, он был моложе Нин Цзюлана на несколько лет, однако никто не знал, отчего он покинул театр на пике карьеры, оставив многочисленных поклонников неистово сокрушаться. После ухода Юань Сяоди исполнял лишь отдельные сценки для покупателей-богачей на семейных торжествах или от случая к случаю выступал вместе с приятелями на собраниях общества «Грушевого сада» ^[6]. Шан Сижуй слышал его выступление дважды: один раз на семейной встрече у какого-то богача и второй – на собрании «Грушевого сада», где тот исполнял «Нефритовую шпильку» ^[7] и «Пучины греха» ^[8]. Юань Сяоди так же уважали в обществе, как и Хоу Юйкуя, вел он себя осмотрительно, а сейчас и вовсе преуспел в торговле, окончательно отошел от театра, и никто больше не смущал его просьбами о выступлении, боясь тем самым проявить неуважение. Те два коротеньких выступления по десять минут покорили Шан Сижуя. В опере куньцюй Шан Сижуй уступал только Юань Сяоди.

Шан Сижуй вился вокруг Чэн Фэнтая в нерешительности, и тот искоса взглянул на него:

– Шан-лаобань, что это значит? Думаете попросить Юань-лаобаня вернуться на сцену, чтобы исполнить вместе «Любимую подругу»? Это невозможно: раз он сказал, что не станет больше выступать, значит, не станет. Начни я его принуждать, я поступлю не слишком-то уважительно, я так не могу.

Шан Сижуй весь был словно объят пламенем, он не мог усидеть на месте, то приседал, то вновь вскакивал, в нетерпении подпрыгивая:

– Я не это имел в виду! Я просто… я просто заволновался! Я видел его всего два раза! И к тому же так давно. Так хочу послушать его рассказы о театре!

– Так повстречайся с ним!

– Как мне с ним встретиться? Мы ведь незнакомы.

– Видел его дважды, да так и не познакомился?

– Не познакомился! Я все время прятался в уголке и слушал его пение. Я стесняюсь! – В присутствии выдающихся актеров старшего поколения Шан Сижуя всегда охватывало смятение, он не смел даже попросить кого-нибудь представить их, всячески избегая личной встречи, – так он боялся, что корифеи начнут высмеивать его или не полюбят. Характером он не походил на артиста.

Чэн Фэнтай, похоже, понял, на что тот надеялся.

– Э?.. Так что же, Шан-лаобань, вы желаете, чтобы второй господин навел для вас мосты? Устроил вам встречу?

Шан Сижуй по-прежнему топтался на месте, несколько разгоряченный.

– Так не пойдет. Я застесняюсь.

– Так как же быть?

– Тебе нельзя говорить, кто я! Просто скажи, что я твой друг… или же я притворюсь твоим подручным.

Чэн Фэнтай рассмеялся:

– Ладно-ладно, какой еще подручный! Где ты видел такого красивого слугу? Я возьму на себя это дело. Придумаешь потом, как меня отблагодарить.

Шан Сижуй ответил:

– А? Каждый раз, когда я прошу тебя помочь, ты требуешь благодарности! Вот уж и правда, нет такого торговца, кто бы не обманывал.

Чэн Фэнтай не стал огрызаться в ответ, лишь ушел с улыбкой на устах.

Глава 2

С тех пор Чэн Фэнтай и впрямь твердо придерживался данного им обещания: каждое утро, поднявшись с кровати, он проходил пол-улицы, чтобы преклонить перед Шан Сижуем колено и поприветствовать его. При виде Шан Сижуя Чэн Фэнтай начинал кричать во весь голос, напрягая связки и подражая актерам:

– Желаю счастья Шан-лаобаню!

Шан Сижуй кивал и с торжественной улыбкой отвечал:

– Второй господин, поднимайтесь!

День за днем они обменивались этими двумя фразами, словно никак не могли наиграться. Сяо Лай и Лао Гэ уже привыкли к их легкому помешательству.

Теперь Чэн Фэнтай хранил свой черный чай и закуски у Шан Сижуя и, придя к нему, чаевничал совсем как в собственной усадьбе. Они с Шан Сижуем заваривали чай, ели сладости и разговаривали по полдня – о «грушевом саде», о старине. Забавные истории для обсуждения у них не иссякали. Сперва Шан Сижуй, завидев аппетитные пирожные и вафли, радостно хватал их и надкусывал, но заканчивалось все тем, что от каждого пирожного он кусал только раз, ни одно ему не нравилось, потому что были они несладкие. Тогда Чэн Фэнтай добавил в его чай молоко с сахаром, сделав напиток по-английски, который Шан Сижую необычайно понравился, хотя прекрасный сорт чая Чэн Фэнтая был тем самым испорчен.

На банкете по случаю дня рождения старой княгини Ань Шан Сижуй получил от Нин Цзюлана сокращенный и исправленный текст пьесы, благодаря которой его страсть к опере куньцюй вспыхнула с новой силой. Теперь куньцюй не сходила с его уст. После того как эта опера всецело завладела им, он потратил немало усилий, чтобы вопреки нынешней моде поставить полные версии «Пионовой беседки» ^[9] и «Западного флигеля» ^[10], которые шли несколько дней подряд. Хотя куньцюй всегда пользовалась успехом среди элиты, образованные приятели Шан Сижуя, смыслящие в искусстве, встретили эти постановки горячими протестами. Все же тогда духу времени больше всего соответствовала цзинцзюй ^[11], она и была самой популярной, а все прочие виды театра казались лишь ее жалкой свитой. По счастью, на постановках Шан Сижуя свободных мест не было, а иначе управляющий традиционного театра сорвал бы свой гнев на нем. После того как Хоу Юйкуй увидел Шан Сижуя в резиденции князя Аня, он начал уделять ему пристальное внимание. Услышав, что Шан Сижуй совсем позабыл пекинскую оперу и теперь исполняет куньцюй, он забеспокоился и изо дня в день звал Шан Сижуя к себе в усадьбу. Шан Сижуй, польщенный столь неожиданной милостью, надел новую кофту китайского кроя и отправился внимать наставлениям. Многие полагали, что Лао Хоу собрался передать ему свои знания, совсем как когда-то Нин Цзюлан, вдохнувший в Шан Сижуя частичку своего таланта, дарованного небожителями. На деле же Шан Сижуй выучился у Хоу Юйкуя лишь правильно прокаливать опиум для курения, да еще старик вел с ним непринужденные беседы о неофициальной истории «грушевого сада», показывая, как исполнять ту или иную роль. Так все и шло, пока однажды, когда Шан Сижуй прощался, Хоу Юйкуй не стерпел и сказал:

– Пой хорошенько, не разрывайся, а то упустишь свое!

Шан Сижуй с поклоном принял его наставление.

Когда дело касалось людей, которым Шан Сижуй поклонялся, нрав его менялся необычайно: он становился благочестивым, будто последователь Будды, отбрасывал прежнее безрассудство и несговорчивость вперемешку с упрямством. Взять хотя бы Хоу Юйкуя: если кто другой сказал бы Шан Сижую подобную фразу, когда он, охваченный воодушевлением, исполняет новое, он непременно бы ответил:

– Пекинская опера – это театр, и опера куньцюй тоже театр, с какой стати исполнение куньцюй означает проявление непостоянства? Что я пою, тебя вовсе не касается!

Однако от Хоу Юйкуя он смиренно принимал наставления. То же самое касалось и Юань Сяоди. Чэн Фэнтай с легкой руки согласился устроить им встречу, но стоило им распрощаться, как он тут же позабыл о своем обещании. Однако Шан Сижуй все помнил, но ничего не говорил Чэн Фэнтаю, с трудом сдерживая расстройство и нетерпение. Вот таким упрямцем был Шан Сижуй.

Как-то раз за обедом, когда на столе стояли лишь вчерашний куриный бульон с китайской капустой да тушеный соевый творог в соусе, совершенно безвкусные, Шан Сижуй взбаламутился и принялся докучать Чэн Фэнтаю:

– И где мой Юань Сяоди? Ты ведь обещал!

Чэн Фэнтай отложил палочки и, прищурившись, взглянул на него:

– А чего это ты зовешь его своим? Он ведь больше не выступает, как это он мог стать твоим?

Шан Сижуй не поддержал эту тему, а продолжил шумно требовать встречи с Юань Сяоди. Чэн Фэнтай, сделав вид, что вовсе не забыл об обещании, невозмутимо проговорил:

– Он в последнее время очень занят, я условился с ним, через день-другой должны увидеться. Давай-ка выберем место с хунаньской кухней ^[12]! А ты поразмысли пока, о чем будешь с ним беседовать при встрече.

Шан Сижуй поднялся, выудил из горшочка куриную ножку, голыми руками растрепал ее на части и принялся есть, обмакивая мясо в соевый соус, всем своим видом напоминая деревенского разбойника.

– Я совсем не знаю, о чем с ним говорить, пожалуй, и вовсе говорить не буду.

Чэн Фэнтай нахмурился и сказал, едва не смеясь сквозь слезы:

– Ты бы сперва изменил манеры за столом. Юань-лаобань – человек благовоспитанный, так ты его до смерти напугаешь.

Шан Сижуй отер рот тыльной стороной ладони.

– Разве я могу есть так на людях? Шан-лаобань тоже человек благовоспитанный.

Чэн Фэнтай, разумеется, нисколечко ему не поверил.

В день встречи благовоспитанный Шан-лаобань явился со складным веером в руках, на нем был серо-синий шелковый халат. Жил он просто, и все его украшения в обычные дни – капля масла, втертая в волосы, новая одежда да красивый веер. Однако благодаря очаровательной наружности ему стоило слегка принарядиться, чтобы тут же засиять особой чистотой и изяществом, он точь-в-точь походил на стеклянную статуэтку.

Когда они пришли в ресторан, Юань Сяоди уже ждал их за столом. Вовсе не потому, что они опоздали, это Юань Сяоди пришел пораньше. Он сидел с чинным видом, попивая чай, – истинный коммерсант, руководствующийся конфуцианским этикетом.

Юань Сяоди был из тех актеров, что поднялись с самых низов, он уже привык к гонениям, и оттого, что был выходцем из актерского сословия, зачастую принижал себя. Ему неважно было, какой головокружительный успех поджидал его, с людьми он всегда оставался скромен и осмотрителен. И даже сейчас, когда он ушел в торговлю, его нрав так ему и не изменил. Доходило до того, что из-за его чрезмерной скромности и предупредительности он казался холодным и неприступным. Став старше, Юань Сяоди покинул театр и открыл собственную шелковую лавку. Чэн Фэнтай доставлял ему шелк высшего качества, который Юань Сяоди продавал супругам и барышням, некогда слушавшим его выступления, товар его был превосходным, тщательно отобранным, и дело шло хорошо. Иногда покупатели приглашали его на банкеты или же звали сыграть в карты, время от времени упрашивая продемонстрировать голос. Всякий раз на Юань Сяоди накатывала грусть, ему казалось, что до конца жизни звание актера не оставит его.

Когда Шан Сижуй завидел Юань Сяоди, ноги его словно приросли к полу. Чэн Фэнтай толкнул его в спину, заставляя сесть, а сам учтиво приветствовал Юань Сяоди. Юань Сяоди сразу же приметил Шан Сижуя, ведь их, людей, выступающих в театре, отличает особая выправка: в сравнении с обычными людьми они двигаются грациознее, манера держаться у них живая и свободная, совсем как плывущие облака над текущей водой. Что бы они ни делали, выглядят так, будто играют на сцене, взмахивая струящимися рукавами или изящно складывая пальцы, из толпы их выделяет блеск в глазах.

Юань Сяоди, наблюдая за Шан Сижуем, спросил с легкой улыбкой:

– А это что за господин?

Чэн Фэнтай взглянул на Шан Сижуя:

– А это мой… дружок Тянь Саньсинь, любит слушать оперу. Все время доставал меня вопросом, когда сможет вас увидеть, вот я захватил его с собой сегодня. Вы уж не обижайтесь! – Чэн Фэнтай с легкой руки разобрал имя Шан Сижуя на части, придумав ему новое. Шан Сижую тут же стало неловко, что еще за Тянь Саньсинь, вот уж и правда неблагозвучное имя. Но он приветствовал Юань Сяоди, нисколько не изменившись в лице, словно скрываться под чужим именем и обманывать людей вошло уже у него в привычку.

Юань Сяоди сказал:

– Кажется, я уже где-то видел молодого господина Тяня. Если вы страстный театрал, мы наверняка встречались на собраниях общества «Грушевого сада», – договорив, он с улыбкой кивнул Шан Сижую, а затем принялся обсуждать с Чэн Фэнтаем дела.

Чэн Фэнтай изо всех сил старался направить разговор в сторону театра, но Юань Сяоди, по-видимому, ничуть не желал говорить об опере, только и знал, что обсуждать, какие узоры на новых шелковых тканях будут в моде в этом году. Шан Сижуй молча сидел рядом с покрасневшим лицом, украдкой бросая на Юань Сяоди беспокойные взгляды, совсем позабыв о еде. Чэн Фэнтай, заметив, в каком он состоянии, нашел это забавным, решил наконец не ходить вокруг да около и прямо сказал:

– Дела у вас, господин Юань, идут прекрасно, а спектакли ваши еще лучше. Когда я слышал, как в том году вы выступали с «Нефритовой шпилькой» и декламировали строчку ^[13] «По телу холод расползается», кто мог бы подумать, но тогда я в самом деле почувствовал, что тело мое сковал холод. Вы истинный бог театра! Что за непревзойденное мастерство! А та строчка «О небеса!», ах, какая непередаваемая экспрессия!

Обернувшись, Шан Сижуй уставился на Чэн Фэнтая свирепым взглядом – очевидно же, что это было его суждение, а Чэн Фэнтай незаконно присвоил его себе.

Юань Сяоди удивленно проговорил:

– Второй господин, вы тоже слушаете оперу?

Кто бы ни слышал, что Чэн Фэнтай тоже начал ходить в театр, мигом изумлялся. Чэн Фэнтай всегда являл себя миру человеком западного образца, словно он только что вернулся на родину после учебы за границей.

Чэн Фэнтай махнул рукой:

– Ох! Только начал посещать, знания мои совсем поверхностны. Вы наверняка будете смеяться.

Юань Сяоди сказал:

– Но разве эти ваши слова поверхностны! Признаюсь вам по секрету, из всей «Нефритовой шпильки» я больше всего горжусь этими двумя строчками.

Во взгляде Шан Сижуя вспыхнуло самодовольство, он словно говорил: «Ты посмотри, как я разбираюсь в опере, ничто не ускользнет от моего слуха». Чэн Фэнтай с улыбкой бросил на него беглый взгляд.

– Вы поете так хорошо, но ушли со сцены так рано. Огромная потеря для артистических кругов! – Чэн Фэнтай и в самом деле вжился в роль страстного поклонника театра: – И закончилось все тем, что мы, страстные театралы, теперь лишены чести услышать ваше выступление.

Юань Сяоди всячески принялся отнекиваться от похвалы:

– Вы и сами знаете, что сейчас куньцюй ценится не так, как прежде, а пекинская опера у меня не выходит, я умею исполнять только куньцюй. Годы берут свое, вот я и решил воспользоваться своими связями в Бэйпине, сменить профессию и заняться надежным делом – торговлей, чтобы прокормить семью и скоротать дни. – Он помолчал немного, а затем испустил протяжный вздох и проговорил с легкой улыбкой: – Но если второй господин и в самом деле любит оперу, я могу порекомендовать вам двоих исполнителей.

У Чэн Фэнтая возникло странное предчувствие, и он украдкой взглянул на Шан Сижуя. Тот не сводил глаз с Юань Сяоди.

Юань Сяоди и в самом деле проговорил:

– Первый – прославленный ныне Шан Сижуй, вы непременно его знаете.

Чэн Фэнтай уже догадался, что он упомянет Шан Сижуя, так оно и случилось; сдержав смех, он закивал:

– Знаю, очень хорошо его знаю.

Юань Сяоди усмехнулся, словно смеясь сам над собой:

– Еще бы! Даже среди тех, кто не ходит в театр, сложно найти человека, не слышавшего о нем. Вот только поклонники знают его по пекинской опере, а вот о том, что он мастер всех амплуа и шести инструментов, догадываются немногие. Мне посчастливилось услышать, как он исполняет «Пионовую беседку», это было хорошо, поистине хорошо.

Шан Сижуй широко раскрыл блестящие, пронизанные светом глаза, те засияли от восторга.

Чэн Фэнтай, нарочно подбивая Юань Сяоди, чтобы тот сказал еще пару фраз о Шан Сижуе, проговорил:

– Я тоже видел тот спектакль, но не очень-то понял, прошу господина Юаня разъяснить мне, что же там такого примечательного?

Юань Сяоди ответил:

– Судя по тому, как второй господин только что рассуждал о театре, вы прекрасно в нем разбираетесь. Говорить о пении не стану, скажу лишь о том, как он продекламировал всего одну строчку «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?». Ему удалось выразить все очарование весны. А вот следующая сцена с цзаолопао ^[14], на мой взгляд, была лишней, – в пылу разговора он добавил несколько резко: – На самом деле не такой уж и лишней, ведь декламация в опере призвана подчеркнуть либретто. Но если декламация исполнена безупречно, в пении нет нужды, основная мысль уже прозвучала.

От его похвалы у Шан Сижуя загорелись уши, и, раскрыв веер, он принялся обмахиваться. Юань Сяоди заметил пейзаж, изображенный на веере, и изумленно спросил:

– Молодой господин Тянь, этот веер ведь расписан почтенным господином Ду Минвэном?

Шан Сижуй сложил веер и двумя руками подал его Юань Сяоди, чтобы тот полюбовался:

– Да, это его роспись.

Этот веер с росписью ему тайком передал из дома Ду Ци.

Взяв веер в руки, Юань Сяоди принялся внимательно его разглядывать, затем произнес пару восторженных фраз – веер ему необычайно понравился. Опера куньцюй всегда славилась классической изысканностью, и, после того как Юань Сяоди получил известность, его окружали образованные и просвещенные люди из высшего общества, совсем как сейчас они собирались вокруг Шан Сижуя. Однако Юань Сяоди, в отличие от Шан Сижуя, любил книги, с удовольствием учился и, долгое время пробыв среди людей просвещенных, выработал собственный стиль и вкусы в рисовании, был искусен в каллиграфии и рисовании – точь-в-точь кабинетный ученый.

Шан Сижуй, сегодня вдруг непривычно проницательный, застенчиво предложил:

– Если вам по душе этот веер, можете его забрать.

Только сейчас Юань Сяоди понял, что его поведение таило в себе уж слишком прозрачные намеки, похожие на вымогательство, и он поспешно вернул веер Шан Сижую, раздосадованно усмехаясь:

– Молодой господин Тянь, некий Юань вовсе не это имел в виду. Почтенный господин Ду преподносит в дар собственную роспись только близким друзьям, раз он подарил его вам, как я могу его забрать?

Что там для Шан Сижуя Ду Минвэн в сравнении с Юань Сяоди! Однако после отказа Юань Сяоди он смутился, язык его словно отсох, и он больше не мог вымолвить и слова. Чэн Фэнтай подумал, что на сцене этот ребенок рассыпается звонкой иволгой, отчего же вне сцены он становится таким застенчивым? Он сказал со смехом:

– Господин Юань, вам следует принять веер, мой юный друг не слишком-то красноречив, если вы не возьмете веер, он будет еще долго переживать.

Юань Сяоди с прежней решительностью отказывался от подарка, однако спустя несколько раундов уговоров все же принял его, сгорая от стыда. Глядя на то, как и взрослый, и юнец сидят с красными лицами, Чэн Фэнтай чуть было не рассмеялся, в его представлении актеры по большей части люди общительные, ничем не скованные, однако Юань Сяоди с Шан Сижуем оказались исключением.

Полученный только что веер сбил Юань Сяоди с толку, он позабыл, о чем говорил, и принялся обсуждать Ду Минвэна и прочих гражданских чиновников и цзюйжэней ^[15] старшего поколения. Шан Сижую это было не особо интересно, но сказать он постеснялся. Когда Юань Сяоди и Чэн Фэнтай закончили болтать и обсуждать дела, вина и кушаний на столе почти не осталось, настало время прощаться. Втроем они вышли на улицу, и Юань Сяоди снова принялся рассыпаться в благодарностях за преподнесенный веер. Тогда Шан Сижуй набрался смелости и наконец спросил его:

– А кто второй человек, которого вы порекомендовали бы, кроме Шан Сижуя?

Юань Сяоди рассмеялся.

– Ох! А вы и в самом деле обратили на это внимание. Я уж совсем и позабыл, как хорошо, что вы напомнили! В труппе «Юньси» ^[16] есть один ребенок, его зовут Сяо Чжоуцзы. Он еще не закончил обучаться мастерству, а потому очень редко выходит на сцену.

Шан Сижуй запомнил это имя. Юань Сяоди уселся в рикшу. Шан Сижуй проводил его взглядом, а затем вернулся к Чэн Фэнтаю. Уже в машине он закрыл лицо холодными ладонями и принялся бормотать что-то себе под нос. Чэн Фэнтай спросил, что с его лицом, на что Шан Сижуй ответил, что он в порядке, просто ему несколько жарко.

– У Шан-лаобаня такой вид, совсем как у девицы! – Чэн Фэнтай медленно вел машину и словно между делом проронил: – Да не простой девицы, а прямо-таки помешанной на мужчине. Ну что такое? Все из-за этого Юань Сяоди? На мой взгляд, это уже слишком.

Шан Сижуй громко проговорил:

– Ты просто не понимаешь, насколько хорошо поет Юань Сяоди! В пекинской опере немало хороших исполнителей, а вот в куньцюй – лишь один Юань Сяоди! – Он продолжал бормотать себе под нос: – Он и так великолепен, а тут еще и меня похвалил! О! Второй господин! Юань-лаобань похвалил меня, похвалил!

Чэн Фэнтай высвободил одну руку и потрепал его по волосам, рассмеявшись:

– Тогда тебе нельзя было его обманывать, да к тому же чего ты так смущался? Вы живете в одном городе, а вдруг как-то повстречаетесь на каком-нибудь вечере, погляжу же я, как ты будешь с ним объясняться.

Шан Сижуй сказал:

– И вовсе я не обманывал его. Я ведь не сказал, что я не Шан Сижуй, я вообще ничего не говорил. Это ты его обманул, сказал, что меня зовут Тянь Саньсинь – уродливое имя, кстати.

Чэн Фэнтай кивнул:

– Хорошо, это моя вина. В следующий раз сорву с тебя все покровы прямо перед его лицом.

Шан Сижуй пропустил его слова мимо ушей, опустил стекло, и ветер подхватил его голос – он принялся декламировать строчку, что без умолку нахваливал Юань Сяоди: «Не побывав в саду, как красоту весеннего пейзажа мне познать?» Он растягивал каждый звук, и всякое из десяти слов обрело собственное звучание и очарование. Голос его звучал так звонко, что, вырываясь из салона, разносился по улице, заставляя прохожих оборачиваться в поисках этой Ду Линян. Тут же он продолжил сцену на мотив цзаолопао: «Ах, вот оно, прекрасные цветы оставлены теперь у полусгнивших стен…» За окном беспрерывной чередой тянулись старые бэйпинские дома с древними стенами, время от времени перемежаемые пышной зеленью софоры японской. Этот старинный однообразный городской пейзаж хоть и разнился с цветущими садами, воспеваемыми Шан Сижуем, но все же вместе они создавали ощущение необъяснимой гармонии. Чэн Фэнтай все вздыхал от избытка чувств, ему трудно было вымолвить хоть слово. Когда он проводил время с Шан Сижуем, на него частенько находило чувство, будто современное и древнее переплетаются воедино, в один миг сменялись династии, и от этого осознания на сердце у него была неизъяснимая тяжесть. Шан Сижуй обладал какой-то волшебной силой, точь-в-точь как сирена из греческих мифов. Стоило ему открыть рот – и мир тут же менялся: расцветал новыми красками или, напротив, тускнел – зависело от того, какую пьесу он исполнял. Едва человек попадал в этот зачарованный мир, он не мог уже избежать обольщения.

Чэн Фэнтай принялся тихонько подпевать в тон Шан Сижую, хоть и не совсем верно.