Нефритовая лоза. Исчезнувшая

Глава 2

Полгода – странный срок.

Вроде достаточно, чтобы привыкнуть к новому городу, новому дому, новому имени.

И всё равно иногда я просыпалась так, словно с той ночи прошёл один долгий, нескончаемый миг.

Сон разорвался резко.

Сначала – темнота, вязкая, тяжёлая, без единого луча.

Потом – звук.

Сначала далёкий, потом ближе.

Чей-то крик, рваный, больной, перекрытый глухим ударом.

Ещё один.

Сдавленное дыхание.

Снова крик.

Никаких лиц.

Никаких рук.

Никаких чётких картинок.

Только ощущение, что меня одновременно нет и слишком много: сердце стучит, как чужое, воздух не проходит в лёгкие, а внутри растёт тот самый старый, липкий ужас.

Я рывком села в постели, хватая воздух, и несколько секунд просто слушала тишину спальни. Тёмный прямоугольник окна, слабый силуэт шкафа, знакомый рисунок штор – всё было на месте.

Я здесь.

В новом доме.

В Филадельфии.

Не там.

Я провела ладонями по лицу, стирая липкий пот с висков.

– Не надо, – тихо шевельнулись губы. – Не вспоминай. Не лезь туда.

Я знала: если дать себе шагнуть ближе к этим обрывкам – треск, свет, крик, – меня утащит обратно, в тот сад, в ту ночь, в то, что организм так старательно запер.

И я… не хотела.

Не сейчас.

Не ещё раз.

Я глубоко вдохнула, медленно выдохнула, отбросила одеяло и опустила ноги на пол. Холодный ламинат отрезвлял лучше воды. Тело уже не было чужим – оно подчинялось, иногда ворчало болью в мышцах после длинного дня, но было моим.

Я поднялась и пошла в ванную.

Тёплая вода всегда была моим спасением. Она смывала остатки кошмаров, возвращала в настоящее. Я стояла под душем дольше, чем обычно, пока дыхание не стало ровным, пока сердце не перестало биться в горле.

Вера не должна этого видеть.

Ей хватило ночей у моей больничной койки, хватило взглядов врача, хватило слов «кома» и «прогнозы».

Кошмары – это то, с чем я могла справиться сама. Или хотя бы сделать вид, что справляюсь.

Я вытерлась, собрала волосы в небрежный хвост, позволив нескольким светлым прядям упасть на лицо. Накинула мягкие домашние штаны, свободный свитер и только потом подняла взгляд на зеркало.

Оттуда на меня смотрела девушка… та же и не та.

Светлые волосы стали чуть тоньше, будто за время неподвижности потеряли часть своей прежней густоты. Скулы – острее, линии лица – тоньше. Я похудела, стала хрупче, чем когда-либо. Но глаза… мои голубые глаза, те самые, про которые отец всегда говорил, что я похожа на ангела, – всё ещё были яркими. Живыми. Упрямо цеплявшимися за жизнь.

«Ты как светлый ангел, Лис,» – повторял он когда-то, поправляя мне выбившуюся прядь. – «Ты у меня вся из света».

Я коснулась отражения пальцами, ощущая лёгкую дрожь под кожей.

Два года.

Целых два года я лежала в коме – без времени, без мыслей, без себя.

Потом – больница.

Месяцы восстановления.

Переезд в Филадельфию.

И вот теперь – уже почти полгода в этом доме, в этой новой жизни, в этих новых попытках научиться дышать без прошлого.

– Мне двадцать восемь… – прошептала я. – А ощущение, что кто-то просто выключил свет на огромное время, а потом включил обратно.

В зеркале я всё ещё выглядела уставшей, глаза были чуть красными после сна… но я была живой.

И этого сейчас было достаточно.

Более чем.

Я глубоко вдохнула, отвела плечи назад и тихо сказала себе:

– Спустись. Продолжай жить.

И направилась вниз – туда, где начиналось моё утро.

Из кухни тянуло запахом кофе и тёплого хлеба, и этот аромат всегда напоминал мне о доме в Нью-Йорке: о тех утрах, когда я заезжала к Вере перед сменой в магазине, а она заставляла меня хоть что-то съесть. Только теперь этот дом стал нашим общим.

Вера уже накрыла на стол. При виде меня её лицо сразу смягчилось.

– Доброе утро, родная, – она повернулась ко мне, ставя кружку на стол. – Как спалось?

Я опустилась на стул, чувствуя, как тепло кухни медленно выталкивает остатки ночного холода.

– Нормально, – сказала я, чуть улыбнувшись. – Просто утро. Чуть тяжеловато проснуться – и всё.

Она всмотрелась внимательнее, словно проверяла, не вру ли я. Потом всё-таки кивнула, не задавая лишних вопросов, и села напротив.

Мы ели какое-то время молча: тосты, омлет, кофе. Тишина была уютной, не давящей. Но мысли внутри всё равно перекатывались, не находя покоя.

– Тётя… – я отложила вилку и подняла на неё взгляд. – Ты не скучаешь по… дому? По своему. По тому, настоящему.

Её лицо на секунду изменилось – будто поверх привычной мягкой маски всплыло что-то старое, глубоко спрятанное.

– Знаешь, Алиса… – Вера сцепила пальцы, положив кисти на стол. – Когда Ричард умер… дом перестал быть домом.

Имя дяди Ричарда отозвалось во мне сразу. Я помнила его смех, громкий, заразительный, его вкусные, нелепо сладкие блинчики по выходным, его манеру подмигивать мне, когда Вера делала вид, что ругается.

Он всегда казался тем, кто умеет делать воздух лёгким.

– Я помню, как он гонялся за мной с мокрой губкой, – улыбнулась я невольно. – И как притворялся, что не умеет завязывать галстук, чтобы ты каждые выходные его спасала.

На лице Веры появилась та самая улыбка – с оттенком боли, но тёплая.

– Да, – тихо ответила она. – Это всё было. И после того, как его не стало… стены остались, а дом ушёл вместе с ним.

Мы с ним жили хорошо. Счастливо. Хотели детей, но Бог так и не дал. И когда он умер, я много лет жила не ради себя.

Она перевела взгляд на меня, и в этом взгляде было слишком много.

– А потом ты выросла. Со своими идеями, цветами, планами, этой вечной беготнёй, – Вера мягко коснулась моей руки, улыбнувшись теплом, которое бывает только у тех, кто любит по-настоящему. – И я впервые за долгое время снова почувствовала… смысл. Ты знаешь это. Ты для меня как родная дочь, Алиса. Я именно там, где должна быть.

Глаза неожиданно защипало.

– Но всё равно… твой дом, твоя жизнь… – голос мой стал тише. – Из-за меня тебе пришлось всё бросить. Переехать. Жить под чужой фамилией.

Вера чуть покачала головой.

– Дом – это не стены, Алиса. Это люди. Пока ты рядом – я дома. А прошлое… оно всё равно со мной. – Она легонько коснулась груди. – Здесь. И Ричард, и смех, и наш сад. Я ничего не потеряла. Просто… поменяла декорации.

Я выдохнула, чувствуя, как внутри становится немного светлее.

– Спасибо, что ты со мной, – сказала я тихо. – Одна я бы не вытянула всё это.

– И не придётся, – серьёзно ответила тётя. – Со мной – нет.

Она дала мне ещё несколько секунд тишины, а затем, как всегда умела, мягко перевела разговор туда, где было больше жизни, чем боли:

– Ладно, хватит о грустном. Расскажи лучше, как там твой цветочный рай. Вчера ты вернулась такая уставшая, что я и спросить не успела.

Я невольно улыбнулась.

– Цветочный рай… красиво звучит, – пробормотала я. – Магазин… хорошо. Честно, хорошо. Хотя первые месяцы я думала, что у меня сердце остановится где-нибудь в банке.

Вера усмехнулась.

– Опять про документы?

– А ты как думаешь? – я закатила глаза, но без злости. – Когда я оформляла аренду, подписывала договоры, открывала счёт… мне каждый раз казалось, что кто-то посмотрит на паспорт и скажет: «Холл? Какая ещё Грант?»

– Алиса, – Вера не удержалась от смешка, – ты же знаешь: если Том за что-то берётся, там всё чисто. Твой отец не из тех, кого можно подловить на мелочи. Он всю жизнь по закону живёт – он не допустил бы ни одной дыры в нашей легенде.

– Знаю, – кивнула я. – Но всё равно… В первый раз, когда я зашла в банк, руки дрожали. В первый раз, когда заполняла бумаги на магазин – у меня ладони были мокрые. Я думала, что уроню ручку и меня сразу вычислят.

Сейчас уже легче. Намного. Но иногда всё равно ловлю себя на том, что проверяю паспорт по пять раз, прежде чем куда-то его показать.

– Ты просто слишком ответственно ко всему относишься, – мягко сказала тётя. – Это не страх, это твоё «вдруг с чем-то подведу». А ты не подведёшь.

Я улыбнулась уже шире.

– Магазин живёт. Это главное. Он открылся два месяца назад, и место у нас… ты сама видела. Центр. Рядом бутики, офисы, кофейни. Поток людей постоянный, в обед там вообще толпа.

– И ты ближе к своим любимым цветам, – вставила Вера.

– Я без цветов не умею, – тихо улыбнулась я. – В Нью-Йорке моя лавка была всем для меня. Я там жила. Дышала. Мне казалось, что без неё я не смогу.

Я на мгновение задумалась, вспоминая один из недавних редких звонков отца.

– Я спрашивала у него… что с магазином. И он сказал, что закрыл его. – Слова вышли мягко, без боли, хотя раньше я думала, что это будет удар. – Он сказал, что без меня эта лавка – просто помещение. Пустая оболочка. Что она не выжила бы без своего сердца.

Я чуть улыбнулась уголком губ.

– И знаешь… я даже поняла его. Это была часть жизни, которая закончилась.

Я посмотрела в окно, где свет ложился на сад.

– А здесь теперь у меня свой уголок. Совсем новый. Без боли, без обязательств прошлого. Он другой… но он мой.

Я усмехнулась.

– У меня хорошая помощница. Мария. Ей двадцать три, она быстрая, с головой, и у неё какой-то врождённый талант разбираться в людях. Клиенты к ней липнут. Мы с ней уже как команда.

Иногда она болтает без остановки, иногда просто молча раскладывает розы, но ты бы видела, как у неё горят глаза, когда мы собираем сложный заказ.

– Мне уже нравится Мария, – сказала Вера. – Ты стала чуть менее серьёзной, когда начала про неё говорить.

– Она… напоминает мне немного меня в двадцать, – призналась я. – Только без груза того, что мы с тобой таскаем. Лёгкая. Я рада, что она у меня есть.

Вера какое-то время смотрела на меня, а затем кивнула, довольная.

– Знаешь, что я вижу? – спросила она.

– Что? – я подняла бровь.

– Ты живёшь, Алиса. Не существуешь, не просто дышишь – именно живёшь. Работаешь, устаёшь, смеёшься, злишься, торгуешься с поставщиками, ругаешься из-за опозданий, радуешься заказам… – Она улыбнулась мягко. – И для меня это лучшее, что могло случиться после всего.

Я опустила взгляд на свою чашку, обхватив её ладонями. Внутри было ещё немного кофе, потемневшее кольцо на стенке кружки, знакомый запах.

Больше семи месяцев назад я проснулась в белой, холодной палате – и первое, что увидела, был незнакомый город за стеклом. Ни Нью-Йорка, ни моего дома. Только Филадельфия и новая жизнь, которую я не выбирала.

Сейчас у меня был дом.

Фамилия.

Сад.

И магазин, где каждый день я трогаю живые стебли, слушаю шорох бумаги и запах свежих цветов.

Жизнь… на самом деле стала похожа на жизнь.

Даже если кое-какие ночи всё ещё пахнут дымом и криком.

И я держалась за это ощущение, как за спасательный круг.

После завтрака я поднялась к себе и переоделась – сегодня хотелось чего-то простого, лёгкого, того, что не давит на тело и не оставляет лишних мыслей на коже. Я выбрала мягкое платье до колен, чуть свободное, с тонкими бретелями. Оно приятно ложилось на плечи, не сковывало, позволило коже дышать. Волосы собрала в лёгкий пучок, оставив пару прядей у лица – в последнее время мне нравилась эта простота, будто она возвращала меня к чему-то настоящему.

На первом этаже Вера уже мыла чашки, напевая что-то тихое – старую мелодию, которую я слышала от неё ещё в Нью-Йорке.

– Я пойду пешком, – сказала я, подходя и слегка коснувшись её плеча. – Хочу пройтись, проветриться.

Вера обернулась, улыбнулась так, как улыбаются людям, которых любят бесконечно.

– Иди, родная. День хороший. Позвони, если что.

– Конечно. Люблю тебя.

– И я тебя, Лис. Всегда.

Я вышла на крыльцо, вдохнула прохладный утренний воздух и ощутила, как внутри что-то распрямляется. Иногда достаточно было одного глотка свежего воздуха – и казалось, что жизнь снова возвращается в грудь.

Дорога от дома до магазина занимала около тридцати минут – не слишком долго и не слишком близко, идеальная дистанция для того, чтобы дать мыслям время разложиться по полочкам. Я шла по тихим улочкам, чувствуя, как утренний город медленно просыпается. Проезжали редкие машины, мимо проходили люди с кофе навынос, кто-то выгуливал собак, кто-то бежал на работу. Всё это – обычная жизнь, та самая, за которую я так отчаянно держалась последние месяцы.

С каждым шагом я ловила в себе удивительное, тёплое ощущение: я живая. Настоящая. У меня есть цель, есть путь, есть место, куда я иду. И да, отца рядом нет. Его голос появляется лишь пару раз в месяц, всегда короткий, немного усталый, но всё такой же родной. Но сейчас… сейчас я впервые могла признаться себе честно:

Мне хорошо.

Мне действительно хорошо.

Небо было чистым, свет мягко ложился на крышу магазинчиков, витрины отражали солнце. Я чувствовала, как в груди появляется лёгкая радость – та тихая, спокойная, взрослая, когда ты впервые понимаешь, что на самом деле справляешься. Что жизнь пусть и другая, но она есть. Она продолжается.

Когда до центра осталось несколько кварталов, поток людей стал плотнее: офисные работники, молодые пары, звонкие голоса, шорох пакетов. Я поймала себя на том, что улыбаюсь.

Мой магазин стоял на углу – стеклянная витрина, украшенная свежими композициями, мягкий, очень тёплый свет внутри. Над дверью вывеска: “Lily & Bloom” – название, которое я выбирала неделю, перебирая сотни вариантов, пока не поняла, что хочется чего-то лёгкого, нежного, почти домашнего.

Я замедлилась перед дверью, посмотрела на витрину – в ней отражалась девушка в светлом платье, чуть уставшая, но живая, очень живая. И я почувствовала тихую, но уверенную гордость.

Я справилась. Я дошла.

Внутри уже мелькала знакомая фигура – Мария крутилась у прилавка, собирая монобукет из кремовых роз. Увидев меня, она вскинула голову, и на лице появилась её фирменная, искренняя, очень солнечная улыбка.

– Алиса! Доброе утро! – она почти подпрыгнула от радости. – Ты так вовремя, у меня тут ужасный спор с розами. Либо они сегодня не в духе, либо я.

Я рассмеялась, закрывая за собой дверь.

– Доброе утро, Мария. Покажи, что они тебе сделали.

Она подняла букет, демонстрируя абсолютно идеальную, нежнейшую подборку из кремовых и белых оттенков.

– Видишь вот эту? – она ткнула пальцем в розу на уголке. – Она падает! Я её ставлю – она падает! Это саботаж.

– Это гравитация, – мягко заметила я.

– Это личная месть. Они знают, что я сегодня проспала.

Я подошла ближе, поправила один стебель, слегка расправила лепесток.

– Теперь держится. Просто чуть стебель подрезай, когда он капризный.

– Я знала, что тебе надо показать, – довольная, Мария заправила за ухо выбившуюся тёмную прядь. – Ты как волшебница. Подошла – и всё стало лучше.

– Это опыт, – я пожала плечами, но внутри мелькнуло тёплое чувство. – Что у нас сегодня по заказам?

Мария тут же схватила планшет.

– Так… четыре корпоративных заказа, два больших букета на юбилей, один свадебный на пробу – невеста обещала зайти в обед. И ещё постоянная клиентка – та, которая каждый вторник берёт тюльпаны для своей мамы. Она уже звонила.

– Хорошо. Тогда я займусь свадебным. Ты собери корпоративные, у тебя хорошо получается держать одинаковый стиль.

Мария кивнула, сияя от похвалы.

– Будет сделано, босс.

Я прошла к рабочему столу, достала ножницы, упаковку, свежие стебли. Запах зелени, влажная прохлада цветов, шуршание бумаги – всё это было моим. Родным. Тем, из чего состояла моя нормальность.

И пока я выбирала первые розы для свадебного букета, внутри появилось ощущение… невероятно важное, тёплое, почти невесомое:

Да.

Жизнь стала жить.

Не идеальная.

Не без страха.

Не без ночей, где темнота всё ещё шепчет свой прошлый кошмар.

Но настоящая.

Моя.

И я собиралась её не отпускать.

День шёл спокойно – почти лениво, тёплыми волнами, в запахе свежих тюльпанов и шорохе упаковочной бумаги. Мы с Марией работали бок о бок уже пару часов, и когда последние корпоративные букеты были аккуратно расставлены у витрины, я почувствовала лёгкую усталость – приятную, как после хорошей прогулки.

– Мария, – я сняла фартук и улыбнулась. – Я сбегаю за кофе. Нам обоим нужен перерыв. Тебе что взять?

Её глаза сразу засияли.

– Латте! Большой! И что-нибудь сладкое… нет, лучше солёное… хотя… – она задумалась, поглядывая на витрину с уже собранными букетами. – Ладно, бери, что сочтёшь нужным. У меня сегодня доверие к миру на максимуме.

– Хорошо, – засмеялась я. – Вернусь быстро.

На улице было тепло, свет мягко падал на тротуар. Кафе напротив – маленькое, уютное – выдавало на полгорода аромат свежей выпечки. Я купила два кофе, выбрала пару булочек – одну с корицей, одну с сыром – и вышла обратно, удерживая бумажный пакет и два стакана в руках.

Настроение стало почти лёгким – тем самым, которое появлялось у меня редко, но ярко: когда мир казался простым, понятным, безопасным.

До магазина оставалось метров десять.

Я сделала шаг вперёд, подняла голову – и врезалась в кого-то твёрдого и неподвижного, словно в стену.

Кофе выплеснулся рывком, горячие капли разлетелись по его пиджаку, по белой рубашке, по моим пальцам.

– О Боже! Простите! – выдохнула я сразу, почти спотыкаясь о собственные слова. – Я… я правда не посмотрела, я…

Я подняла взгляд.

И мир будто на секунду сузился до этих глаз.

Он смотрел на меня так, словно пытался понять, кто я.

Не просто оценить – прочитать.

Высокий, широкоплечий, будто созданный из линий, которые подчеркивают силу. Чёрный костюм сидел идеально, подчёркивая всё, что должен подчёркивать. Волосы – тёмные, аккуратно уложенные. Лицо – резкое, благородное, отточенное. Щетина на скулах – именно та, которая идёт мужчине и добавляет опасной привлекательности.

Но главное – взгляд.

Глубокий.

Точный.

Пробирающий, как холодный воздух после духоты.

Он задержался на моём лице чуть дольше, чем обычно делают незнакомцы, и в его глазах мелькнуло нечто… узнающее.

Интерес.

Вопрос.

Тихий «клик», который я почувствовала кожей.

Он опустил взгляд на испачканный кофе пиджак, но не выглядел раздражённым. Скорее… будто его зацепило именно то, что произошло. Наш удар. Наш взгляд. Наше знакомство.

А потом снова посмотрел на меня – и эта секунда потянулась.

– Всё в порядке, – произнёс он медленно, низким, спокойным голосом, который будто вошёл прямо под кожу. – Ничего страшного.