Трехголосная фуга

Глава 2

Глава

2. Вера и Вова (лавстори)

Вера росла влюбчивой девочкой. Как она сама любила говорить: «Мне хватит и трех дней, чтобы влюбиться». Ей достаточно было и одного сна, чтобы вспоминать и страдать по прекрасному парню, которого даже не существует.

Первой любовью и идеалом мужчины на всю жизнь стал Артур Грей, сильный, щедрый и предприимчивый мореплаватель с «Секретом», трехмачтовым кораблем, из экранизации повести «Алые паруса». Тот, кто исполняет мечты, творит чудеса собственными руками и ничего не пожалеет ради любви, кто не стал торговаться за две тысячи метров самого лучшего алого шелка и живет девизом: «Море и любовь не терпят педантов».

Весной первоклассница Вера воспылала чувствами к драчуну Димке Лиманскому, на уроках он таскал её за косы, а она мечтала, чтобы после уроков он таскал её рюкзак до дома. В одиннадцать сохла по Артуру, двенадцатилетнему сыну директора школы. Он ведь тоже был Артуром, хоть и не Греем. В седьмом классе её покорил Нурлан, сосед, на два года старше Веры, который учился в спортивной школе, постоянно мотался по соревнованиям и рассказывал о городах, где побывал. Голос к тому времени у него уже сломался и звучал совсем по-взрослому. Нурлан Вере казался таким самостоятельным и мужественным. Но уже во втором полугодии седьмого класса Веру пленил Роман, практикант из физкультурного института, он целую четверть занимался с девочками на брусьях и гимнастическом бревне, заставлял отжиматься. Телосложением в Вериных глазах он походил на кумира девяностых – Жан-Клода Ван Дамма. Но и он был недосягаемым – Роман носил обручальное кольцо.

Вера страшно романтизировала жизнь спортсменов, все эти сборы, рекорды, олимпиады, медали. Она даже решилась на утренние пробежки, но не продержалась и недели, потому что в её фантазиях должна была тренироваться сразу по часу, притом без передышки, а дыхалки и выносливости ей не хватало даже на десять минут непрерывного бега. Она хватала воздух, как утопленница, ноги наливались свинцом. Стоит ли вставать в шесть часов утра ради уличной зарядки, которой стыдно даже похвастаться? Зато восторг от физической силы парней вспыхнул ещё жарче.

Веру тянуло к видным, решительным, даже борзым парням, обладающим либо незаурядной физической силой, либо авторитетом среди сверстников, а таких, как она усвоила из ромкома, часто тянет к маленьким, щупленьким девушкам, но Верины чувства из раза в раз оставались незамеченными и невзаимными. Разговаривали с ней такие мальчишки покровительственно, снисходительно, по-братски, без малейшего любовного интереса.

Живя вдвоем с мамой, знания и навыки в амурных делах Вера приобретала только из сериалов «Санта Барбара», «Даллас», «Элен и ребята» и из цитат на фантиках жевательной резинки «Love is», которые собирала и бережно хранила в картонной коробочке. В их доме мужчины вообще не появлялись.

Мама говорила Вере, что дочь очень везучая. И действительно Вера находила по дороге домой и мелочь, и крупные купюры, а однажды во время игры на заднем дворе дома увидела под кустом медальон с часами. Он оказался золотым, но на этот раз мама заставила Веру вернуть украшение туда, где она его нашла.

В тринадцать лет Вера нашла ещё одно сокровище. Вову Красавина.

Они познакомилась в летнем лагере. Иначе пути детей из таких разных семей никогда бы не пересеклись. Парень учился в одной из лучших школ, жил в золотом квадрате Алматы. Без взяток детей из других районов туда не брали. После окончания школы родители планировали отправить мальчика на учебу в Европу. Красавин учился в лингвистическом классе, говорил на английском и немецком языках. Благодаря регулярным тренировкам по плаванию и кикбоксингу уже в свои пятнадцать лет имел внушительный разворот плеч и уверенную бойцовскую походку.

На три года старше Веры, на голову выше сверстников, капитан команды в летнем лагере приносил победные очки в волейболе и пионерболе, казалось, он был рожден для спорта. Любого спорта. Красавин без стеснения приглашал девочек на медляки на дискотеках, угощал жвачкой и шоколадными конфетами, модно одевался.

Верин же гардероб по большей части пополнялся из церковных благотворительных коробок. Однажды она зашла одолжить атлас по географии у одноклассницы и, вот стыдоба, заметила, что носит штаны из точно такой же ткани в фиолетовую клетку, что и обивка дивана. Вера плакала, когда по капроновым колготкам ползла стрелка на видном месте, это означало, что до следующей маминой зарплаты ей придется ходить в школу в тех самых «диванных» брюках. Если современные подростки хотят выделятся, выглядеть оригинально, то Вера всей душой желала быть как все.

В лагере она сдружилась с соседками по комнате, и те давали ей потаскать свою одежду, поэтому смотрелась Вера вполне достойно. В лагере социальной разницы между ней и Вовой никто бы и не заметил.

Вера не верила своему счастью и скакала по комнате после первого телефонного разговора с Красавиным. Неужели хоть раз она понравилась настолько крутому парню.

Родители Красавина и не думали, что завязавшаяся в лагере дружба приведет к свадьбе. Даже имя новой подружки не потрудились запомнить. Ну обменялись телефонами, ну звонит он кому-то раз в неделю, пускай даже три раза в неделю, можно ли всерьез влюбиться в таком возрасте?

Можно. Если эта кто-то – худенькая, мечтательная Вера Молчанова, златовласая девушка-весна с восторженными голубыми глазами на пол-лица, пушистыми ресницами, маленькими аккуратными кукольными губками и смешливым нравом. Смеялась она заливисто, заразительно, без стеснения. Над каждой шуткой Вовы. Есть такие люди, что любую фразу произносят со смешком. Вера была такой.

Красавин не мог налюбоваться ей, когда залез в комнату к девчонкам с тюбиком зубной пасты в королевскую ночь, такой ангельской, чистой красотой одарил её Бог, что выглядела Вера как задремавшая в цветке горечавки королева фей, Ассоль, которую увидел капитан Артур Грэй и надел свое кольцо сонной девушке на палец. Белокурых девушек во все времена воспевали сказочники: Герда, Снежная королева, Снегурочка, Рапунцель, эльфийка Галадриэль. Немудрено, что к ним так тянет юношей.

Веру восхищало решительно всё из Вовиного мира: и что он занимался кикбоксингом, и мог подтянуться двадцать раз на турнике, и что отжимался, пока Вера сидела на его спине, и что запросто переносил на руках Веру через лужу, и его рассказы об отпуске в Турции, и двор его огромной четырехэтажной школы, и бананы, и шоколадки в рюкзаке, которые Красавин приносил ей. А годами позже и то, как смело он её целовал, и его щетина на щеках, и низкий голос, и его огромные ладони, которые так по-мужски лежали на руле автомобиля, и то, как в компании незнакомцев, особенно парней, его лицо выглядело как у киборга-убийцы, а с ней он смеялся и дурачился; и то, что он покупал Вере сладкую вату, красных карамельных петушков на палочке и хот-доги (хотя сам такую еду считал мусором), как приезжал за ней в колледж, чтобы довезти до дома. В комнате Вовы было всё, о чем когда-то Вера только мечтала: и вся коллекция пингвинчиков, лягушат и львят из шоколадных яиц, и тетрис, и электронный питомец в тамагочи, и игровая приставка, и музыкальный центр с CD-дисками, и куча наборов конструкторов, и даже собственный компьютер.

Вера быстро переняла интересы и хобби Вовы, как случалось с ней всегда. Красавин ни на секунду не засомневался, что его девушка действительно обожает стрелять в тире, с азартом играет в дартс, катает шары в боулинге, неизменно выбирая любимый восьмикилограммовый розового цвета, и с искренним визгом мастерски преодолевает повороты на картинге. Она умела играть даже в ножички – в «Земли» и в «Города», обзавелась собственным складным ножом. Пацаны уважали, когда эта вещь доставалась от деда, отца или старшего брата, но у Веры никого такого, увы, не было.

Вова открывал окна в машине и выкручивал на максимум регулятор громкости автомагнитолы, когда Вера шла из колледжа в сторону парковки и под эту музыку ох как пританцовывала у всех на виду, но на самом деле для него одного. Он не стыдился подолгу сигналить, звать и горланить под окнами её дома, когда они ссорились, так что все соседи знали, как выглядит Верин парень. Вова вырезал складным ножом – а его он носил всегда в кармане на «всякий пожарный» – на коре тополя у дома Веры надпись: «В+В=Л».

Вместо цветов Вова мог бы принести «букет» из униженных им врагов Веры. Простой жалобой на врача, продавца или одногруппника она запросто могла натравить Вову на них, как алабая. Он сатанел и рвался «пообщаться» или «начистить табло» обидчикам. Отговаривать его было бесполезно. При этом язык не поворачивался назвать Красавина плохишом, хулиганом, так он заботился о Вере. Уж она-то раскусила, «как умеет любить хулиган, как умеет он быть покорным»1.

И пусть он не давал ей милых прозвищ, Вовин скудный ассортимент нежных слов и комплиментов компенсировался феноменальной памятью на вещи, которые приглянулись его девушке. Размер одежды, цвет, названия духов, номера оттенков губной помады – его мозг фиксировал всё. Ему нравилось баловать Веру и дарить эти (по его меркам) безделушки, наблюдать, как она прыгает от счастья, обвивает его шею, чмокает не меньше пяти раз в каждую щеку и тут же бежит к зеркалу. В такие мгновения Красавин хоть и сохранял невозмутимость, лишь едва приподнимал уголки губ, но чувствовал себя волшебником, покровителем феи, да что там, богом, в чьих руках настроение любимой девушки. Вот уж точно кому было блаженнее давать, нежели брать.

Красавин искренне верил Вериным рассказам о её невероятном везении и брал её, как талисман, на городские соревнования, отчего его убеждение только крепчало. Во время рыбалки на Первомайских прудах вблизи Алматы Вова и Вера сидели рядышком, у неё клевало и клевало, а он ни одного маломальского карася не поймал. Вера только и хихикала каждый раз, когда дергался поплавок. Однажды Красавин даже взял её на авторынок, когда настал момент покупать автомобиль. Про себя он загадал сумму, которую готов был потратить, и марку машины. И продавец после торга согласился отдать иномарку за Вовину цену.

После этого случая он называл Веру фартовой девчонкой, только вот она не понимала, почему ей так же не повезло, например, во время вступительного конкурса в танцевальном училище.

С годами количество кубков, спортивных медалей и грамот у Красавина выросло в несколько раз, он возмужал, тягал штанги в тренажерном зале, на последнем подходе сквозь зубы шипел ругательства, рассуждал о грубой реальности, читал газеты, следил за политикой, международными конфликтами и спортивными новостями, особенно за боксом. С огоньком в глазах рассказывал об Оранжевой революции и Олимпиаде в Афинах.

– Я вдруг понял, что они все страшно скучные люди, – говорил Вова Вере о своих друзьях. – Они вообще не читают новости, не интересуются, что происходит в мире. С ними совершенно не о чем поговорить. «А кто такой Ющенко?» «Что ещё за Тимошенко?» Ни за выборами в России не следили, ни за президентской гонкой в США. Вот пацаны же вроде, а даже не знают, кому Кличко проиграл свой титул чемпиона мира в этом году. Этим придуркам не интересно даже просто послушать. Конченые. Лишь бы в компьютерном клубе торчать до посинения или накуриваться.

– Ну, у всех свои интересы. Кто-то, например, наукой увлекается, из лаборатории не вылезает, – урезонивала его Вера, потому что чувствовала, что и она относится к группе «скучных», поверхностных людей. – Он начнет, задыхаясь от восхищения, рассказывать про какую-нибудь там потрясающую штуковину в человеческом ДНК, а ты такое название впервые услышал. Или ни с того ни с сего спросит у тебя, кто и за что получил в этом году Нобелевскую премию по медицине. Может быть, этому гению не интересно, чем там Ющенко на Украине занимается. Или взять тревожных, эмоциональных людей. Мама вот насмотрится новостей, всё близко к сердцу принимает. И изменить ничего не может, и спокойно уснуть не получается. Таким лучше вообще ничего не знать.

– Значит, ты считаешь, что я всех одной линейкой измеряю? Нет. Мы живем в одном мире, в социуме, а не каждый на своей планете. Нормальному человеку должно быть всё интересно, он должен быть любознательным. А таких, как эти, надо сажать в карцер, в одиночку, раз им всё, кроме собственного внутреннего мирка, по барабану.

Эти слова хотя и настораживали Веру, и заставляли чувствовать себя глупой, но не могли заставить читать «Казахстанскую правду» и «Панораму» вместо девчачьих журнальчиков.

Как бы ни взрослела Вера, она по-прежнему оставалась по-детски улыбчивой фантазеркой, всё той же девчонкой, которой Вова привез однажды из заграничной поездки оригинал Барби с целой стопкой кукольной одежды. Ничего от сердцеедки в ней так и не появилось, никаких, как казалось Вове, женской расчетливости, хитрости, уловок. Глаза всегда чему-то удивлялись и любопытствовали, она оставалась благодарным слушателем и не очень-то спорила с ним. Вова заменял ей всех недостающих мужчин: отца, братьев, дядю, учителей; он научил её плавать, кататься на лыжах и коньках, рыбачить и даже забираться на канат, предварительно поворчав, что она висит как сопля.

Мама Веры так хотела, чтобы дочь как можно дольше оставалась ребенком, ведь у неё самой юность закончилась слишком рано. Ещё вроде бы не так давно, в пятнадцать лет, нагулявшись с Вовой по центру города – а парень уже тогда катал её только на такси, а не на троллейбусах – Вера с наслаждением возвращалась к своим карандашам, рисовала наряды для бумажных кукол, да какие вычурные, здесь-то её не ограничивал размер маминого кошелька. Но не успела оглянуться, а Вере уже семнадцать, и с этим Красавиным дочь других парней-то и не видела, вцепился в неё, присосался, как клещ, свет клином сошелся на Вове, думалось матери.

Хотелось, чтобы девочка ещё пожила свободной, по-детски жизнерадостной, необременённой заботами, чтобы этот жеребец не посадил её без образования, без жизненного опыта в золотую клетку с желторотыми птенцами, а сам мотался по свету, чтобы не заклевал потом до смерти. Нет ведь у неё ни старших братьев, ни отца, ни дяди, чтобы приструнить бугая, в случае чего.

Мать мягко намекала Вере, чтобы присмотрелась к парням из церкви. В те редкие случаи, когда удавалось привести дочь на богослужение, накануне она молилась Богу, чтобы кто-то из мальчиков подошёл к ней, заговорил. Просила о судьбоносной встрече. И каждый раз материнское сердце кровью обливалось: Вера сидела, как изгой, сама ни с кем не здоровалась, да и с ней никто первым не заговаривал. Ну как же так? Почему другими сестричками интересуются, а её дочь не замечают. Будь им по пять лет, мать бы за руку подвела её к ровесникам и со всеми познакомила. Но они больше не в песочнице. Почему же Бог не отвечает на её молитвы?

Пока церковные парни робели помахать рукой, мирские пацаны совсем страх потеряли и зацеловывали девушек прямо под окнами родительских домов, заявлялись далеко за полночь с цветами. Только мать Веры не понаслышке знала, что такие широкие жесты в конфетно-букетный период часто после свадьбы оборачиваются не менее эксцентричными по жестокости и предательству выходками.

Вера на все отчаянные мамины попытки отвечала хоть и медовым голоском, но настырно:

– Мамулечка-красотулечка, пусть они здороваться научаться для начала. Все какие-то мямли, чахлики-задохлики, за себя-то вряд ли могут постоять. А много ты видела машин на церковной парковке? Эти женишки на троллейбусах катаются. Хочешь, чтобы твои внуки одевались в обноски из благотворительных коробок?

Маму Вера хоть и любила больше всех, но слушаться давно перестала. Следовать её советам – значит, повторить её судьбу. Беспрекословно, слепо слушалась она только людей выше себя по социальному статусу, кем восхищалась, и только до той поры, пока они не совершали промах, который мигом ронял их в глазах Веры в гущу безликих обывателей. Их слова она буквально цитировала, ссылалась на них, использовала как главные козыри в спорах, им она всячески поддакивала и кивала. И неважно, входил этот человек в круг её реальных знакомых или появлялся лишь в телевизоре или журнале.

– Ну, так и мы не богатеи. По воде пловец, по девице и молодец. Главное, чтобы человек был хороший, добрый. А деньги наживное, – наставляла её мама.

– А Вова, знаешь, какой хороший. Чем он тебе не угодил? Столько добра мне сделал, а ты всё против. Я его не брошу. То, что человек ходит в церковь, не делает его лучше Вовы, и не гарантирует, что он будет заботливым и верным.

– Так надо как следует присмотреться, чтобы Бога по-настоящему любил, а не только по воскресеньям и напоказ. Тогда и тебя обижать не будет, – не отступала мама.

– Мамулькин, ну ты хоть раз видела, чтобы кто-то из наших ко мне подошёл?

– Они, может, тебя не помнят, не узнают, боятся, в конце концов. Ты редко бываешь. Надо примелькаться. Да к тебе захочешь подойти – не поймаешь ведь.

– Я люблю Володю. Миллион раз уже говорила. И не представляю, что такого он должен вытворить, чтобы мои чувства изменились. Как я могу смотреть на других парней, если уже люблю. Что, по-твоему, я должна сказать Вове? После стольких лет его ухаживаний и заботы. Что он не нравится моей маме? Да он рассмеется и никуда меня не отпустит от себя.

Слова не помогали, а это всё, что было в материнском арсенале убеждения. Все последующие вразумления Вера пресекала на корню, пряталась от разговоров в туалете и выходила оттуда с опухшими глазами, ей было больно, что мать не принимает её любимого человека.

Перед сном, не теряя надежды, женщина молила Бога спасти дочь, избавить от лукавого, просила о добром муже, зная, какая у её девочки хрупкая психика. Пускай, даже и Володя будет, если Господь того желает. Но если это он, то почему у неё нет мира на сердце, почему он ей не нравится? Она бы и собственной жизни не пожалела, лишь бы дочке с мужем повезло. С вечера она отдавала Веру в руки Всемогущего Бога, а утром не выдерживала и опять забирала, начинала вновь тревожиться. И так по кругу.

Как же так, дочь заберет документы из колледжа, без диплома, без профессии этот бугай Вова увезет её за тридевять земель, отрежет от близких и церкви. Без денег, без работы она целиком и полностью станет зависеть от его благосклонности, а если обидит её, то и пойти некуда, и улететь домой не на что.

Мать только теперь отчасти поняла всю боль Бога за Его детей, когда предупреждаешь, вразумляешь, и ведь из любви, из опытности, а ребенок делает по-своему, стремиться к худшему. И хочешь уберечь, защитить, предотвратить, но он ведь свободный человек. А потом, придя туда, куда сами шли, люди вопят, почему Бог допустил страдания, почему в мире столько зла. В мире столько зла, потому что кто-то выбирает делать зло, а кто-то не предусмотрителен, глуп, не уклоняется от надвигающегося зла, а летит прямиком в силки и капканы. А потом проще взвалить всю вину на Бога, а не активно менять мир, да что уж, хотя бы самого себя менять к лучшему. И да, мать Веры, хоть и не Бог Всемогущий, но и её посещали мысли «причинить» добро против воли дочери: увезти в другой город, начать всё с нуля, водить за руку на учебу. Но тут же она вспоминала себя в юности, понимала, что навсегда станет тираном для дочери, а та всё равно изловчиться, или украдет её этот Володя без всякой свадьбы.

Бесполезно цитировала она дочери заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы тебе было хорошо, и чтобы продлились дни твои на земле». Вера тут же отвечала другим стихом из Библии: «Не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали». Слово «отцы» в начале этой фразы, Вера всегда опускала, потому что в её свидетельстве о рождении стояли прочерки в соответствующих графах, она жила без отчества. Мать тут же отступала, как при виде знака «Осторожно! Тонкий лед». Была серьезная причина.

В церковь впервые Вера пришла с мамой ещё до школы. Ей нравились игры в воскресной школе и подарки, нравилось зарабатывать и собирать жетончики за заученные золотые стихи из Библии и обменивать их у учителя на сладости и мелкие игрушки. Взрослея, она вместе со своими ровесниками переходила в старшие группы, участвовала в библейских викторинах и сценках, рождественских утренниках и выездах на пикники.

Но в четырнадцать лет дети выпускались из воскресной школы и начинали посещать общецерковное богослужение вместе со взрослыми. Неокрепшая дружба с бывшими одногруппниками никак не подпитывалась среди недели, а во время собрания шушукаться или выходить в холл не разрешали. Кроме того, некоторые в переходном возрасте стали такими важными павами, что не здоровались даже, будто и не говорили раньше «писэнье» вместо «печенье».

Вера содрогалась, представляя кого-то из них своим мужем. Это всё равно что брат, который в детстве ел козявки. Каким бы красивым он ни вырос, для тебя он так и останется братом-соплежуем, даже если уже завязал.

После служения подростки собирались кучками, но только те, которые смогли влиться в церковный хор или помогали взрослым во время причастия, или наводили порядок после собраний – их объединяла совместная церковная деятельность.

Из-за своей мечтательности во время проповедей Вера часто улетала мыслями в придуманное, радужное будущее, в котором главную роль исполнял Вова Красавин. И если бы её спросили, о чем говорил пастор, она бы не повторила ни слова. Школьные нагрузки росли, училась девочка шесть дней в неделю, поэтому всё чаще воскресным утром мать не могла добудиться её, жалела и уходила в церковь одна.