1
Салих был творцом. Ему было сорок пять, и первые седые пряди уже пробивались сквозь темные волосы, зачесанные назад. В скромной рабочей комнате своей квартиры, пропахшем канифолью и призраками старых нот, он долго терзал меха баяна, выжимая из него душу, затем бережно, словно живое существо, убрал на место и взял скрипку. Склонив голову набок, он замер на мгновение, погружаясь в себя, и смычок коснулся струн. Первые звуки были резки и мучительны, будто скрипел древний механизм или стонала сама материя, сопротивляясь рождению нового. Никакого чуда. Лишь скрежет косы, занесенной над полем тишины.
Но вдруг, словно вспышка молнии в его душе, что-то неуловимое родилось, отозвалось в струнах инструмента, и полился волшебный, едва слышный мотив. Сначала робко, почти шепотом, а затем все смелее, высвобождая обрывок мелодии такой пронзительной, такой неземной красоты, что у Салиха перехватило дыхание. Это был лишь фрагмент, осколок великого, неведомого волшебства, но… нить была поймана! Теперь оставалось лишь осторожно потянуть за неё, смотать, как клубок, в божественную, исцеляющую мелодию. «Есть!» – мысль-разряд пронзила мозг. Лицо его озарилось внутренним светом, на губах заиграла тень улыбки, а в глазах вспыхнули искры.
И в этот самый священный миг, когда хрупкое чудо готово было обрести форму, безжалостный вой бытовой техники разорвал тишину. Пылесос! Монотонный, всепоглощающий гул, словно черная дыра, всосал не только пыль с ковров, но и тончайшие вибрации рождающейся мелодии, саму ауру вдохновения, оставив после себя звенящую пустоту. Салих окаменел. Ярость, черная и обжигающая, захлестнула его. Он швырнул скрипку на стол – драгоценный инструмент жалобно звякнул – и ринулся к двери.
– Выключи эту чертову машину! – прорычал он, голос дрожал от гнева и отчаяния. – Оставь в покое! Хотя бы на минуту!
Нафиса, его жена, выключила пылесос и вперилась в него взглядом, в котором не было ни сочувствия, ни понимания – лишь застарелая, выцветшая усталость и глухое, затаенное пламя обиды.
– Не оставлю! – зло ответила она. – Сам замолчи! Ты, что ли, мою работу делать будешь? В жизни ни разу пылинки не смахнул. Даже тарелку за собой вымыть не способен!
Нафиса была на взводе, и Салих знал: в такие моменты лучше не испытывать судьбу, иначе не избежать ссоры.
– Мелодия… оборвалась, – сказал Салих, словно извиняясь за свою резкость. – Погоди немного, прошу.
– «Немного»! – горько усмехнулась она, и эта усмешка была страшнее крика. – У твоего «немного» нет конца! Если я буду останавливаться каждый раз, мы утонем в грязи! Это ты остановись! Хватит!
Салих промолчал. Но Нафису уже было не остановить. Слова, копившиеся годами, как яд, рвались наружу.
– Сам остановись! – выкрикнула она с какой-то внутренней болью. – Тебе давно пора. Поверь мне, Салих, если ты больше не напишешь ни единой ноты, я не скажу ни слова упрека. Ни-че-го.
– Что? – Салих, уже было направившийся в свою комнату, резко обернулся. – Что ты несешь?
– А почему бы и не нести! – вспылила она. – Всю жизнь! Всю мою жизнь я слышу только одно: «Тише! Не мешайте! Я пишу музыку!» Ты измучил меня этим, Салих! Измучил! Ну, написал ты свои тырепырки. Да, кому-то они понравились – таким же болванам, как и сам. И что? Что с того?!
– Но ведь музыка!.. – Салих мог бы часами говорить о музыке, но сейчас слова застряли у него в горле. – Она же…
– Чепуха! – безжалостно рубанула Нафиса. – Чушь! Никому не нужна. Вот ты писал… Всю жизнь этой музыкой жил, а сам ни гроша не стоишь. И нас в нищете продержал.
– Какая нищета? – Салих обвёл взглядом квартиру. – Одета, обута, сыта…
Но Нафиса уже неслась, как лавина, сметая все на своем пути. Ее слова, отточенные годами молчания, били наотмашь, точно в незащищенные места.
– Ах ты, бедняжечка мой! – съязвила она с деланым сочувствием. – Вы, творческие люди, настолько слепы? Да оглянись же вокруг, Салих! У тебя нет ничего! Ни гроша за душой, ни приличной квартиры, куда не стыдно было бы привести людей! Что у тебя есть сегодня, в твои сорок пять?! Разве так живут люди в наше время?! Даже захудалого звания нет. Посмотри, как люди живут! Да обычная уборщица больше тебя получает!
Салих молчал. Возразить было нечего. В самой глубине израненной души он понимал, жена была права.
Он, конечно, не был бездарностью. Были времена, когда его произведения – будь то песни или более крупные формы – пользовались бешеной популярностью. Но даже лучшие творения со временем приедаются, становятся обыденностью и забываются. И обесцениваются. Даже классические произведения великих композиторов знают в основном лишь те, кто работает в этой сфере. Другим до них нет дела. Кто-то ведь сказал: если твои произведения все хвалят и никто не знает – значит, ты классик. Сегодня народ не бросается слушать Баха или Бетховена. У сегодняшних своя музыка…
– Ты ведь даже единственного сына от мобилизации уберечь не смог! – Голос жены дрогнул от подступающих слёз, но тут же снова затвердел. – Азамат! Наш Азамат уже столько лет гниет на этой проклятой войне! Другие – они уберегли своих детей! Кто за границу отправил, кто военным денег сунул… А ты… Ничтожество! Иди, скройся с глаз долой, запрись в своей комнате!
Салих бросил на неё взгляд, полный муки, и молча ушёл к себе. Взгляд упал на скрипку. Казалось, что недописанная мелодия, испугавшись звериного рыка реальности, сама покинула инструмент, свернулась испуганным, дрожащим клубком и теперь умирает на отполированной деке. Он тяжело, судорожно вздохнул.
Жена ударила по самому больному. Так было нельзя. Впрочем, если женщина в гневе открывает рот, она превращается в безжалостного хищника, не щадящего никого – даже себя. И самое горькое – Нафиса была права.
Война с соседним государством, куда их единственный сын Азамат был призван, длилась уже несколько лет. Она жгла души и калечила судьбы. Вторжение в чужую страну люди оценивали по-разному: одни клеймили его как захватническое, другие считали необходимой мерой для защиты государственных интересов. Мнений было множество, как осколков разбитого зеркала, и в каждом отражалась лишь часть искаженной правды.
Салих всей своей сущностью, каждой клеткой своего тела ненавидел войну – любую войну, это узаконенное безумие. Одно дело, когда враг вторгается на твою землю, и ты вынужден защищать свой дом и своих близких. Но здесь… на территории соседней державы… Даже если ты готов отдать жизнь за свою страну, в душе всё равно остаётся какой-то мутный осадок, грызущее чувство, похожее на вину. Наверное, и другие испытывали нечто подобное: многие постарались либо вывезти своих сыновей призывного возраста за границу, либо найти способы откупиться от армии. Салих так не поступил. Деньги он, может, и нашёл бы, знакомые тоже имелись. Но ему было совестно. Бегство казалось неправильным. Как бы то ни было, это твоя страна, твоя родина, хоть и сам ты иногда разносишь в пух и прах, от чужих не хочется услышать такое. Да и сын не захотел уезжать. «Нехорошо это», – сказал он. И вот… Сколько лет уже… Когда вернётся – неизвестно. Вернётся ли сам, или привезут… А если вернётся, то каким?.. Эти неотвязные, как морок, мучительные вопросы терзали Салиха денно и нощно, высасывая из остатки жизненных сил. Каждый звонок в дверь или телефонный трель заставляли вздрагивать…
Рев пылесоса давно затих, но тишина не приносила покоя. Почти сразу же из кухни, где Нафиса включила телевизор – этот вечный рупор тревог и пропаганды, – донесся ее раздраженный, надтреснутый голос, комментирующий очередной выпуск новостей:
– Вот, опять! Опять показывают! Дроны какой-то город атаковали… Да где уж тебе о сыне думать. Всю жизнь проиграл на своих погремушках. От жизни прячешься…
Салих снова тяжело вздохнул. Что он мог поделать? Как простой композитор остановит войны? Он даже ссору в собственной семье прекратить не в силах. Он всего лишь пишет музыку. Он… пишет… музыку…
Внезапно в его голове что-то вспыхнуло. Словно молния в ясный день. Разряд был так ярок, что перед глазами заплясали огненные плети. И Салих инстинктивно, судорожно ухватился за кончик одной из них, вцепился мёртвой хваткой, как утопающий хватается за соломинку. И через мгновение из глубин его мозга просочилась мысль. Идея. Сначала смутная, как предрассветный туман, начала обретать форму, кристаллизоваться, просачиваясь сквозь толщу боли, обид и разочарований, как чистый родник сквозь камни.
Он должен написать Мелодию. Не просто красивую, трогательную музыку, каких написал уже десятки. Нет! Нечто несоизмеримо большее. Нечто невиданное. Мелодию, обладающую силой – реальной, почти физической силой! – очищать человеческие души от скверны ненависти, злобы и агрессии. Мелодию, способную остановить любые распри, любые конфликты – от мелких кухонных ссор до глобальных, истребительных войн. Эта музыка должна была стать не просто усладой для слуха, а своего рода психотронным оружием добра, катализатором, пробуждающим в людях самые светлые, самые глубинные, самые человеческие чувства: любовь, сострадание, эмпатию, уважение друг к другу. И тогда…
На миг это показалось великим открытием, и Салих даже пожалел, что не подумал об этом раньше. Действительно, создать Музыку, способную исцелить мир, спасти человечество от самоуничтожения, – что может быть более значимым, более высоким, более прекрасным предназначением для творца?! Но уже в следующую секунду охватил ледяной холод сомнения. Это казалось бредовой утопией, красивой, но совершенно нереальной, бесполезной мечтой. Это все равно что пытаться силой мысли сдвигать горы, стать невидимым или научиться летать без крыльев и машин – заманчиво, волнующе, но абсолютно фантастично.
А с другой стороны… Всё ведь начинается с мечты. Все великие открытия человечества вырастали из мечты, сначала казались недостижимыми, потом превращались в неразрешимые задачи, а после решения становились реальностью и начинали служить людям. От этой мысли у него будто крылья выросли. Он ощутил невероятный, пьянящий прилив сил, такой, какого не испытывал уже много лет. Он почувствовал себя всемогущим, почти божеством, которому всё по плечу.
2
Они поженились по любви. И хотя время от времени между ними и вспыхивали ссоры, Нафиса была далеко не плохим человеком. Их квартира всегда сияла чистотой, а на столе обязательно ждало что-нибудь вкусненькое. Нафиса не изводила Салиха, подобно иным женам, просьбами о дорогих курортах, шубах или золотых украшениях, умела довольствоваться тем, что есть. И вспышки гнева, когда она обрушивала на Салиха лавину упреков, случались не так уж часто – лишь когда чаша её терпения переполнялась. И даже эти моменты оставляли в душе композитора какой-то светлый след, служили толчком к неожиданным прозрениям, чувствам, творческим открытиям.
Слова, вырвавшиеся из ее души в пылу ссоры, были безжалостно искренни. Да, его мелодии нравились людям, находили отклик в сердцах, но никто не спешил продвигать Салиха, осыпать званиями и регалиями.
Салих сожалел, что не смог уберечь сына от войны, и чувствовал себя несостоявшимся отцом, виноватым перед ним. Но он понимал, что если бы даже укрыл от мобилизационных сетей, то испытывал бы те же самые чувства. Ведь на кону стояла не только целостность семьи, но и безопасность всей страны. Этот роковой конфликт между семейными интересами и политикой государства не мог сделать счастливым никого. Чтобы исцелить этот разлом, чтобы вернуть людям утраченную гармонию, нужна была его музыка. Та самая, еще не рожденная Мелодия.
Поначалу эта мысль казалась несбыточной мечтой, но постепенно Салих начал сживаться с этой идеей, она пускала корни в его сознании, становилась навязчивой идеей, единственной надеждой. Он записывал приходившие в голову ноты. Интересовался способами воздействия на людей, изучал литературу по этой теме и не прекращал совершенствовать свое мастерство. Даже ребенку известно, что влияние музыки на человеческие чувства неизмеримо. И цель написать мелодию, способную усилить светлые чувства в душе человека, казалась не такой уж далекой от реальности.
Наука давала ему ключи. Музыкальным темпом можно заставить сердце биться чаще или замедлить ритм. Давно доказана возможность воздействия на деятельность мозга через изменение музыкальных частот. Альфа-волны успокаивают, бета-волны заставляют работать интенсивнее, а тета-волны позволяют погрузиться в состояние медитации.
Ясные, чистые, гармонично сочетающиеся звуки – консонансы – рождали в душе светлые переживания, чувство безопасности, покоя и внутреннего комфорта. Переход в мажорную тональность вызывал прилив радости, волну позитивных эмоций. Впрочем, при умелом использовании подобные переживания можно вызвать даже в миноре. И, конечно, нельзя забывать о тембре и динамике.
Все эти факты были доказаны экспертами, и возможность создания музыки, пробуждающей добро, была неоспорима. Это возможно. Все теории это подтверждают. Об этом говорят все ученые. Но почему-то ни один композитор на Земле, ни один гений прошлого или настоящего не смог создать такую Мелодию. И этот парадокс – очевидная возможность и полное отсутствие результата – был невероятно притягателен для творца. Кто-то должен ее написать, и этим композитором вполне мог стать Салих. Это шанс. Возможность доказать свою ценность.
Он погрузился в эту работу без остатка, с головой уйдя в звуковые лабиринты своего воображения. Он пытался увидеть эту Мелодию внутренним зрением, ощутить ее вибрации, придать ей форму. Прежде всего, она должна быть простой и понятной. Не требовать от слушателей музыкальной подготовки или изысканного вкуса. Это важно. Такая мелодия должна быть популярной, а чтобы произведение стало популярным, нужно писать для глупцов, потому что их больше. Необходимо повторение красивых, впечатляющих частей. Повторение создает чувство стабильности, избавляет от страхов и неопределенности. Она должна быть объемной по звучанию, звуки должны доноситься будто из глубин вселенной, проникая в каждую клетку, чтобы слушатель чувствовал себя плывущим в безбрежном океане первозданной Гармонии. И, конечно, самое главное – искренность. Абсолютная, кристальная искренность. Нужно было вывернуть наизнанку собственную душу, извлечь из ее глубин все самые светлые, самые чистые порывы и желания, облечь их в звуки и пересадить, имплантировать в сознание других людей, чтобы они проросли там, укоренились, стали частью их самих. Это должна была быть не просто развлекательная музыка, не фон для жизни, а музыка-целитель, музыка-спаситель. Музыкальная панацея, если угодно. Таблетка для души.