Исповедь волонтера. Рассказы о животных и людях, их спасающих
- -
- 100%
- +
– Ну что ты, девочка! – я приблизилась еще на пару шагов. – Выходи, моя хорошая!
Пальма подняла голову, посмотрела на меня и слабо вильнула хвостом. Ободренная успехом я приблизилась еще. Девочка смотрела на меня, не отрываясь. Я мягко положила руку ей на голову и тихонько почесала за ушками. Пальма зажмурилась. Я продолжала тихо говорить с ней, гладить по голове и спине, а потом легко, но настойчиво потянула ее за ошейник, понуждая выйти из будки. Собака немного поупиралась, но все же вышла. Я обратила внимание, что к ошейнику пристегнута короткая цепь, позволяющая Пальме лежать в будке и отходить от нее на несколько шагов. Мое отношение к хозяйке и без того было не слишком позитивным, а теперь и вовсе испортилось. Терпеть не могу, когда животное сидит на цепи.
Я отстегнула цепь и прикрепила взятый с собой поводок.
– Пойдем, малышка, – мягко сказала я.
Пальма посмотрела на меня, но не двинулась с места.
– Ой, она такая, – донесся голос хозяйки. – Она никуда не пойдет. Так и лежит в будке.
– А почему вы ее отдаете? Она хорошая, смирная и совсем неагрессивная собака, – спросила я.
– Да она и не моя вовсе. И не нужна мне она. Это от прежнего хозяина осталась. Так и сидела тут, когда я приехала.
– А куда делся прежний хозяин?
– Уехал в другую деревню.
– И не взял ее с собой? – я была в недоумении.
– А она в машину сесть отказалась, вот он ее и оставил, – продолжая выпалывать сорняки, сказала женщина.
Я только вздохнула. Взглянула на Пальму, которая тихо сидела около будки и казалось, прислушивалась к разговору.
– Понятно, – проговорила я. – Тогда пойдем на ручках.
Я подошла к собаке, обмотала поводок вокруг ладони и подняла ее на руки. Пальма совершенно не сопротивлялась, а только тихо вздохнула и положила голову мне на плечо.
– Ой, она же тяжелая! – засуетилась женщина.
– Ничего, и не таких таскали, – с каким-то ожесточением проговорила я. Мне было больно и горько и хотелось поскорее уехать из этого «гостеприимного» дома.
– Я так рада, что вы ее забираете, ей хорошо у вас будет. И она такая собака хорошая, – внезапно разговорилась хозяйка, провожая меня к машине. – Она добрая и с котами дружит. А я что, ну какая я хозяйка? Я при церкви служу. И вегетарианка я. Ну чем ее кормить-то? Вот сегодня она лапшу постную ела. Это ж не кормление для собаки, – продолжала охать женщина.
– Вообще-то существует масса кормов для животных, тогда совсем ничего не надо готовить, – процедила я сквозь зубы, отдуваясь и пыхтя. Все же вес в двадцать пять кило при моих пятидесяти пяти и подъеме в горку начал сказываться. Женщина молча семенила рядом.
Пальма тихо сидела у меня на руках и только вздыхала. Но когда мы подошли к машине, я почувствовала, что она напряглась. Вот он, момент истины! Я опустила собаку на землю и, не отпуская поводка, осторожно открыла дверь машины.
– Все хорошо, девочка, все хорошо, – приговаривала я, мягко подталкивая упирающуюся собаку к машине. После чего просто подняла ее и посадила на сидение.
– Вот и все. И нормально она садится в машину. До свидания, – сказала я хозяйке. И мы поехали.
Пальма легла на пол и пролежала там всю дорогу. Иногда она поднимала на меня свои бездонные глаза и долго смотрела. Казалось, ее взгляд вопрошал: «Куда ты везешь меня? Что со мной будет?» А я не могла ответить. Я чувствовала себя просто паршиво. Пальма так сильно напоминала мне одну из моих собак, Лесю, такую же золотистую и с таким же золотым характером, что хотелось завыть в голос. Лесю я подобрала на улице щенком, и она уже семь лет жила со мной, была залюблена и заласкана. А Пальму я должна была оставить на передержке и неизвестно было, как сложится ее дальнейшая судьба.
Новая хозяйка посадила меня на цепь. Раньше я не знала, что это такое. Я могла бегать во дворе, играть с котом и мячиком, таскать разные палочки или просто лежать там, где мне хотелось. Теперь все было по-другому. Цепь была короткая, а будка, в которой теперь мне приходилось проводить все свое время, маленькая и тесная. Не было больше мягкого дивана. Не было ничего из моей прошлой жизни.
Дни проходили, похожие один на другой. Я даже перестала их замечать. Новая хозяйка практически не обращала на меня внимания, но я чувствовала, как она сердится, когда ей приходилось убирать за мной. Я просила прощения, виновато поджимая хвост, но она меня не понимала.
Мне было очень одиноко и тоскливо. И только рыжий кот оставался моим другом. Теперь уже мы не бегали, как раньше. И он часто приходил просто посидеть рядом.
Иногда приезжала молодая девушка, наверное, помощница хозяйки. Она работала в огороде, поливала цветы и делала что-то по дому. От нее пахло добротой. И она всегда приносила мне что-нибудь вкусненькое. Тогда мне казалось, что я будто просыпалась от какого-то сна и мне снова хотелось играть. Я все время спрашивала ее, зачем ей нужно уходить? Почему она не останется со мной? Но она меня не понимала. Люди вообще не понимают, что я им говорю.
А потом все чаще я стала слышать слово «усыпить». Я понимала, что говорят про меня, но не понимала, что это значит. Наверное, это было что-то плохое, потому что молодая девушка всегда после этого становилась очень грустной и долго-долго гладила меня по голове. Один раз она даже заплакала.
Однажды я лежала в будке, а рыжий кот, как обычно, сидел рядом со мной, когда у ворот остановилась машина, а потом незнакомый голос произнес:
– Здравствуйте, я за собачкой!
В калитку вошла молодая женщина и заговорила с хозяйкой. От незнакомки пахло иначе. Сначала мне было трудно распознать все запахи. А потом она повернулась в мою сторону и пошла к будке. При этом обращалась ко мне тихим ласковым голосом, протянула руку. Она вся пахла добротой и состраданием. Еще мне почудился запах других животных. И она сердилась, но я понимала, что сердится она не на меня. И все же мне было страшно.
А потом незнакомка мягко потянула меня из будки, подняла на руки и понесла. Она спокойно посадила меня в машину, и мы поехали. Я не знала, куда меня везут. Я пыталась спросить об этом, но чувствовала, что женщина чем-то опечалена, поэтому тихо лежала и наблюдала за ней.
Почему одни животные западают нам в душу больше других? Почему, глядя на кого-то, мы сразу понимаем: мое. А других хоть и любим, но можем пережить длительную разлуку с ними? Этих почему за мою волонтерскую жизнь с каждым годом становится все больше. А ответов я по-прежнему не знаю.
Я отвезла Пальму на передержку. В дом, где было много других «ничьих» собак и бесчисленное множество «ничьих» кошек.
Так же на руках я отнесла девочку в вольер, вышла из него и остановилась. Пальма смотрела мне прямо в глаза и, протянув лапу, поставила ее на сетку. Она словно вся тянулась ко мне, словно говорила: «Не оставляй меня!»
Я долго не могла уйти. Пока мы делали генеральную уборку, мыли лотки, убирали вольеры, чистили, драили, скребли, выносили огромные мусорные мешки и мыли окна, я видела, как собачка наблюдает за мной. Она так и сидела на том же месте. Рядом с будкой. Она как будто ждала, когда я снова подойду к ней. А у меня каждый раз что-то внутри обрывалось, когда я смотрела в ее сторону. Я не могла забрать Пальму себе и от этого чувствовала себя просто паршиво.
Перед уходом я подошла к девочке, обняла ее и тихо-тихо проговорила, что найду для нее самых лучших хозяев, которые будут любить ее всю жизнь. Пальма прижималась ко мне всем телом, дрожала и поскуливала. А мои глаза наполнялись жгучими злыми слезами, которые я с трудом сдерживала…
Я приезжала к Пальме два, а иногда получалось и три раза в неделю. И каждый раз расставание с ней было мукой. Ее глаза я никогда не смогу забыть. Каждый раз я читала в них: «Только не уходи! Не оставляй меня!»
Ее любили все волонтеры. Ласковая, нежная, общительная и такая умная девочка завоевывала сердца с первого взгляда. Но поиски хозяина для нее затянулись почти на два года.
И вот однажды случилось чудо. На передержку помочь с уборкой вольеров приехала девушка. И… влюбилась в Пальму. Размышления были недолгими. И спустя неделю наша рыжая красавица переехала в свои апартаменты с большим двором и местом, где можно носиться, играть, принимать солнечные ванны. А самое главное, дом, где ее любят и заботятся о ней.
Здравствуйте! Меня зовут Пальма, мне 3 года. И у меня самые лучшие Хозяева на свете. Я живу в большом светлом Доме, где много интересных вещей, с которыми можно играть. Огромный двор, где можно бегать, рыть землю, искать всякие интересности, гоняться за мячом или просто валяться в тени. У меня есть друг – большой толстый черный кот. Он ленивый и не очень любит бегать, но если его хорошенько попросить, то он соглашается поиграть в догонялки.
Мы с Хозяйкой каждый день ходим на прогулки, иногда катаемся на большой железной штуке в лес или к реке. Мне нравится играть с Хозяйкой и выполнять ее команды. Я самая счастливая собака на свете!
Но иногда мне снятся странные сны. Как будто я одна в большом доме, будто мой хозяин оставил меня, и мне очень страшно. Тогда я вздрагиваю и просыпаюсь, а потом иду к свой Хозяйке. Я облизываю ее лицо, и она всегда смеется, обнимает меня, и я засыпаю. В конце концов это всего лишь сон…
У этой истории счастливый финал. Пальма живет в тепле, любви и заботе. Мы верим, что она уже не помнит страданий и грусти, которые ей пришлось пережить. И мы уверены, что ее жизнь до самого конца будет счастливой. А ее безмерная любовь делает счастливыми ее хозяев. И когда меня спрашивают, зачем я всем этим занимаюсь, я могу ответить – вот ради таких наполняющих душу радостью моментов. Ради таких счастливых финалов. И я хочу, чтобы их становилось все больше…
История Барни
Однажды мир изменился…
– Слушай, мать, какая псина у тебя хорошая, – сказал Никитич, входя в калитку. Недавно он переехал с семьей из Мурманска. Теперь вот ходил по соседям, налаживал «связи», как сам любил рассказывать за вечерним ужином или на рыбалке с мужиками.
Марья Васильевна с удивлением посмотрела на соседа. Была она уже в годах, всю жизнь провела в деревне, скотины раньше полон дом был. Теперь годы брали свое. Мужа прошлой весной схоронила, сыновья давно обзавелись семьями и разъехались кто куда. Иногда только внуков привозили на каникулы. От некогда большого хозяйства осталось с десяток курей да коза, которая почти не давала молока. Старая трехцветная кошка и глупый лопоухий щенок, которого откуда-то притащили внуки, наигрались с ним за лето и оставили бабке, а сами укатили в город «грызть гранит науки».
– Этот что ль дуралей? – тяжело опираясь на клюку, спросила Марья Васильевна. – Дык чего ж в нем хорошего-то? Бестолочь как есть!
– Да что ж вы так, Марья Васильевна? – широко улыбаясь, сказал Никитич. – Он маленький еще, щенок совсем. Вот позаниматься с ним, такая отличная собака будет!
Он протянул руку, и малыш с интересом обнюхал ладонь, с опаской поглядывая на бабку. Помнил, как она его клюкой отходила за то, что опрокинул ведро с козьим молоком. Но ведь оно так замечательно пахло! Малыш так и не понял, за что получил по спине палкой. Но бабку с тех пор побаивался.
Никитич гладил по-щенячьему мягкую шерстку на спинке щенка, и малыш слабо вилял хвостиком.
– Да на что мне нужен дармоед эдакий! Он же пакостить только и умеет. И охрана мне не нужна. Чего тут охранять, – вздохнула она. – Выгнать пыталась, а он не уходит.
– Марья Васильевна, если он вам не нужен, отдайте его мне, – вдруг выпалил Никитич. Он и сам не понял, что заставило его это сказать. В принципе в ближайшее время он и не собирался обзаводиться собакой. Многое еще нужно было сделать в хозяйстве, прежде чем строить вольер. Но вот как будто кольнуло что-то внутри. Может в глазах у малыша он прочитал такую вселенскую тоску, что дрогнуло сердце у этого в общем-то не особо чувствительного мужика.
Марья Васильевна прищурилась, вдруг внимательным цепким взглядом окинула коренастую фигуру соседа и сказала:
– Забирай. На что он мне. Да и внукам не нужен. Заботься только, жалко дурака. Как никак кормила его, – вдруг прослезилась бабка.
– А как вы его звали? – спросил Никитич, поднимая малыша на руки.
– Дураком и звала, – ответила бабка.
Никитич шел домой и нес в руках теплый живой комок, который прижался к нему всем своим маленьким тельцем. Шел и вспоминал Тиберия, который погиб на охоте два года назад. Тиберий был крупным беспородным псом, прожившим с хозяином без малого десяток лет. И Никитич души в нем не чаял. После его гибели он никак не мог решиться завести другую собаку, хотя друзья и предлагали ему щенков. Даже породистых и, подумать только, с родословной.
И вот теперь у него снова есть собака. Обычная дворняжка, каких много бегает по улицам деревни. И у Никитича в душе словно таял тяжелый мерзлый ком. А малыш дремал, покачиваясь в крепких руках своего хозяина.
Тихо войдя во двор, Никитич опустил щенка на землю.
– Что ж, это теперь твой новый дом. Осваивайся тут, – сказал он малышу, а сам сел на завалинку и закурил.
Щенок сначала робко, а потом все более увлекаясь начал бегать по двору, изучая самые дальние и интересные уголки, каждый раз возвращаясь к хозяину и заглядывая ему в глаза, словно спрашивая: «Я все правильно делаю? Ты не сердишься?»
Никитич, усмехаясь в усы, с интересом наблюдал за щенком, оценивая опытным взглядом его стать и представляя, каким он станет, когда вырастет. По его предположению малыш обещал превратиться в довольно крупную собаку с крепким телом, большой головой и массивными лапами. Его шерстка, сейчас нежная, щенячья, отливала на солнце золотом, со временем скорее всего потемнеет и будет цвета жженого сахара. Уши длинные, висячие были более темными. Темнее были спинка и мордочка, а вокруг глаз белые ободки. Никитич поймал себя на том, что откровенно любуется щенком и улыбается во весь рот.
– Старею, – подумал он про себя. – Эвон как расчувствовался.
Жена и дети должны были вернуться еще не скоро, так что, поразмышляв, из чего наскоро можно соорудить будку для щенка, Никитич принялся за работу. И как-то так все в руках спорилось, что пару часов спустя Вулкан уже изучал новый интересный объект, который станет для него местом на долгие годы. Никитич достал старый ошейник Тиберия и надел его Вулкану на шею.
– Это тебе от дядьки Тиберия в наследство, – смахнув невольную слезу, сказал он. – Будь достоин его носить. Тиберий был знатный пес.
Вулкан только вилял хвостиком и по-щенячьи задорно улыбался.
Мальчишки пришли со школы ближе к вечеру. Младший тут же залез в будку к щенку и затеял с ним возню, а старший особо и не отреагировал на появление нового обитателя их дома.
– Подросток, – с горечью подумал Никитич, – ничего-то ему не интересно. Видимо так и не простил мне, что уехали из города, где остались все его друзья.
Жена вернулась с дежурства только утром, усталая и раздраженная. И первый, кого она увидела, войдя во двор, был Вулкан, с аппетитом грызущий ее тапочки.
– А это что еще такое? – вскрикнула она, пытаясь отобрать у малыша погрызенный тапок. – Кто притащил эту блохастую тварь?
– Тише, не кричи, ты его пугаешь, – выскакивая на крыльцо, сказал Никитич. – Это я принес, пожалел мальчишку. Прости, что не предупредил.
– Мало нам забот, ты еще собаку в дом привел. Никакого толку от тебя нет, опять псиной заниматься будешь. Хоть бы уроки с сыновьями почаще делал, да по дому работу какую.
Жена, продолжая ворчать, ушла в дом. Никитич присел рядом с Вулканом, уткнулся головой в его шерстку и вздохнул. Он предполагал, что будет такая реакция, но все же надеялся на лучшее. Не повезло. Жена и Тиберия не любила, всякий раз раздражалась, когда он с ним надолго уходил. Ну а как ей, вздорной бабе, объяснишь, что и уходил он в лес большей частью от нее, от ее вечного недовольства, ворчания, упреков. Все, что бы он ни делал, ей не нравилось. И единственной радостью в жизни стал он – Тиберий – с которым можно было и поговорить, и помолчать, который понимал его с полуслова, с полувзгляда.
Когда Тиберия не стало, жена и не думала смягчаться, каждый раз находя все новые поводы для упреков. Никитич терпел, не уходил из семьи ради сыновей, но самому с каждым днем становилось все невыносимее.
И вот теперь маленький блохастый Вулкан подарил ему новую надежду.
– Никому тебя не отдам, – тихо проговорил на ушко малышу Никитич, крепко прижимая к себе его голову. – Мы с тобой вместе навсегда…
И побежали годы. Пять, десять, четырнадцать. Никитич старел и с грустью наблюдал за тем, как стареет его Вулкан. Он уже не был таким быстрым, все больше спал, практически не реагировал ни на кого, кроме хозяина. Никитич с тревогой замечал, что Вулкан слепнет и глохнет. Он плохо ел и начал терять вес. Шерсть поблекла, в иных местах полезла клочками. Никитич как мог облегчал страдания своего друга, но внезапно и его самого свалила страшная болезнь.
Сыновья давно выросли и уехали из дома, с женой они почти не общались. Так, перекинуться дежурными фразами и то ладно. А тут вдруг хворь эта страшная приковала его к постели. Врачи только руками разводили, говорили, что помочь ничем нельзя. Пичкали таблетками, от которых становилось только хуже и сознание спутывалось.
Об одном только просил Никитич жену, сидевшую у его постели. Позволить Вулкану дожить свои последние дни в доме, в котором он провел всю свою жизнь.
– Обещай мне, – с мольбой просил он жену, – когда меня не станет, ты позаботишься о Вулкане. Обещай!
Жена отворачивалась, кивала, прятала слезы. Но тревога не оставляла Никитича. Каждый день он старался посмотреть в окно, чтобы увидеть дремлющего на солнышке Вулкана. Он очень страдал от того, что не может сам выйти к нему, погладить по большой голове, прошептать на ушко, как сильно он его любил всю жизнь и любит сейчас. И вот однажды Никитич увидел в окно только пустую будку. Сердце замерло, а потом вдруг неожиданно зашлось в каком-то сумасшедшем беге.
– Тося! – закричал Никитич. – Тося!!
– Что случилось? – вбегая в комнату, спросила жена.
– Где Вулкан?? – Никитич силился подняться с постели. – Где он?
Жена обернулась на звук открываемой двери.
– Помер твой Вулкан, – зло сказал старший сын и повесил ошейник на крючок у двери. – Нет его больше.
Никитич с болью посмотрел на сына. Они так и не поладили больше после того злосчастного переезда. И вроде столько лет прошло, а все еще живы старые обиды в этом молодом и сильном парне, который сам недавно второй раз стал отцом. И так горько стало Никитичу, что, превозмогая разрастающуюся невыносимую боль в груди, он прошептал:
– Простите меня… за все… что не оправдал ваших надежд… за боль… за все… простите меня… и ты, Вулкан, прости…
Единственная слезинка скатилась по морщинистой щеке Никитича, когда он последний раз закрыл глаза…
Однажды мир изменился…
– Наташа, ты дома? Сильно занята? – Алена явно плакала.
– Я только приехала с дачи, собак кормила. Что случилось?
– Ты можешь помочь? Я не знаю, что делать? Тут пес на дороге. Он кажется слепой и глухой…
В первый момент я напряглась. В голове сразу побежали страшные картинки того, что произошло с собакой, и перед мысленным взором встал самый главный вопрос – куда забирать. Столько вокруг несчастных животных, которым ежедневно нужна помощь, и каждый раз щемит сердце от осознания того, что взять их просто некуда. Да и дача, где у нас живут собаки, вообще не моя. И большая благодарность Ирине Павловне, которая терпит такое количество питомцев у себя на участке, да еще кормит их и ухаживает.
– Хорошо, я сейчас приеду. На месте подумаем, – сказала я.
Я даже не стала переодеваться, и как была в рабочей одежде, на которой явственно отпечатались собачьи лапы, прыгнула в машину и поехала в центр поселка.
Алена ждала меня у ларька с фаст-фудом. Рядом с ней, печально опустив голову и ни на что не реагируя, стоял крупный темно-рыжий пес.
– Вот он, смотри, какой, – Алена плакала. – Представляешь, он шел прямо по дороге. Там машины носятся, а он как будто не понимает, куда идет. А потом просто остановился посередине и все. Я еле-еле его сюда увела.
У меня сдавило сердце.
– Боже мой, – тихо сказала я, – он просто старик.
Собака действительно была очень старая. Шерсть давно потеряла свой блеск и местами вылезла. Зубов почти не осталось, а те, что еще были, оказались сильно сточенными. Мордочка совсем седая. На глазах явная старая катаракта, что означало его полную слепоту.
Я присела около собаки, тихонько положив руку ему на голову. Старичок слабо шевельнулся, как бы отвечая на ласку.
– Посмотри, тут след от ошейника, – я провела рукой по месту на шее, где шерсть сильно свалялась.
– Господи, он бывшедомашний, – сказали мы с Аленой в один голос.
Оставлять его на улице было нельзя, это мы понимали обе. Надо было что-то решать. Я побежала в зоомагазин за ошейником и поводком, мысленно кляня всех горе-хозяев, которые жестоко обращаются со своими питомцами. Сказать, что я злилась, это ничего не сказать. Но злостью делу не поможешь…
– Я назову его Барни, – сказала я, надевая на собаку новенький красивый ошейник. – Отвезу его на дачу, там как раз будка есть свободная. Потом попробую найти ему передержку.
Мы повели Барни к машине. Он тяжело шел между нами, а у нас душа разрывалась от жалости и гнева. Просто представить страшно – служила собака своему хозяину верой и правдой столько лет. И вот она постарела и больше не может нести свою службу. Разве можно поступать с ней так?? Разве не заслужила она тихой спокойной старости в доме, который столько лет охраняла?? Наверное, я никогда не смогу найти ответы на эти вопросы…
Когда мы подошли к машине, пришлось вдвоем поднимать Барни, чтобы усадить его на заднее сидение. И поднимая, я нащупала на животе обширное уплотнение. Твою ж….
Мы сразу поехали в клинику. Огромная опухоль в брюшной полости. Настолько огромная, что невозможно уже сказать, на каком органе она изначально начала расти. И совершенно неоперабельная. Барни оставалось совсем недолго… Кроме того, он был совершенно слеп и глух… Страшно представить, в каком мире он жил – в абсолютной тишине и темноте…
Пока мы ехали из клиники на дачу, я не могла сдержать слез. Мне было так горько и больно за него и так стыдно за людей, способных на чудовищное предательство, что хотелось подарить Барни последние дни в любви, ласке и заботе. Чтобы он ушел на Радугу, понимая, что он нужен и любим. Ни о какой передержке речи больше не шло.
Барни прожил с нами еще целый месяц. 13 августа 2019 года мы забрали его с улицы. 20 сентября его не стало.
Каждый день мы с детьми приходили к нему. Мы гладили его, обнимали, разговаривали. И пусть мы понимали, что он нас совсем не слышит, но мы верили, что он все чувствует. Он даже начал поворачивать голову в нашу сторону, когда мы приходили.
Часто мы замечали, что Барни стоит и смотрит куда-то вдаль. Иногда он начинал глухо лаять, будто обращался к кому-то. В этот момент мы старались быть с ним рядом, и тогда он успокаивался.
Барни до последнего дня хорошо кушал, и мы старались принести для него самую вкусную еду. Он познакомился с другими нашими подопечными и позволял мелким щенкам таскать вкусняшки из его миски.
Однажды мы пришли на дачу, но Барни не вышел из своей будки. Старший сын пошел к нему и вдруг позвал:
– Мама, посмотри, Барни не шевелится.
Я закрыла глаза. Все. Барни ушел от нас. Ушел тихо, во сне. Заснув на сене в теплой будке.
Мы похоронили старичка у реки в укромном месте, куда приходим только мы и наши собаки. Теперь каждый раз, когда мы идем за водой, мы приветствуем Барни и всех тех животных, которые спят там вместе с ним. Я верю, что там, на Радуге, все они снова молоды, полны сил и смотрят на нас оттуда своими глубокими, все понимающими и все прощающими глазами.
Спи спокойно, наш любимый старичок Барни! Ты навсегда останешься в наших сердцах! И прости нас, глупых неразумных людей…
Спасение
Светка вышла с работы, села в машину и запустила двигатель. Автоматически заработала магнитола, и в салоне разлилась баллада Roxette. Светка откинулась на сидении и закрыла глаза, давая двигателю прогреться. За окном декабрь и минус 20.
Мысли неслись в голове подобно взбесившейся лошади, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Внутри назревал громкий отчаянный вопль. Молодая женщина с трудом сдерживалась, чтобы не закричать в голос. Не в силах больше выдерживать нечеловеческое напряжение, Светка развернула машину и выехала на автостраду.
Был час-пик. На дороге в обе стороны множество машин. Фары слепили, но Светке было все равно. Она нетерпеливо сжимала руль. Ей вдруг невыносимо захотелось движения, свободы, полета, чего-то такого, что развязало бы тугой комок в груди. И она решила – сейчас или никогда.