Roberta Kagan
Children’s Dream (The Auschwitz Twins Series #1)
© 2022 by Roberta Kagan
© Голыбина И. Д., перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
* * *
Пролог
Небольшое еврейское местечко, штетл в пригороде Варшавы, Польша, 1935 год
Раздался громкий хлопок, потом еще один, похожий на взрыв, а за ними – глухая, угрожающая тишина. Наоми Айзенберг вскочила и бросилась к окну. По воздуху плыл дым. А в ноздри ей ударил запах динамита.
Пани Араонбаум, соседка, выбежала из своего дома. Она явно была напугана: рвала на себе волосы и кричала. Но Наоми не могла разобрать ее слов. Она настолько погрузилась в свои мысли, что перед ее глазами до сих пор стояло лицо мужчины, которого она любила, – каким она увидела его в последний раз, когда они были вместе. Однако внезапная паника соседки вырвала ее из раздумий, вернув к реальности. Она была не со своим любимым, а стояла на коленях в кухне дома, который делила с мужем, Хершелем, и их тремя дочерями.
В ужасе Наоми отшатнулась от окна. «Что там творится? Почему пани Араонбаум кричит?» – подумала она. Ноги у нее задрожали. Наоми кинулась к другому окну, но споткнулась о ведро с водой, из которого мыла деревянный пол. Нахмурившись, посмотрела, как грязная вода разливается по всей кухне. Старуха из соседнего дома испустила еще один крик, и внимание Наоми вернулось к событиям на улице. Соседи метались по дороге туда-сюда, все в панике. Одна в доме, слишком испуганная, чтобы выйти, она стала прислушиваться, пытаясь разобраться в происходящем, но снаружи царил такой хаос, что нельзя было понять ни слова. А потом она увидела их…
Солдаты – но правда ли это солдаты? Мужчины в форме, в черных ботинках. Они были повсюду. Целое полчище, как саранча. Ее сердце отчаянно заколотилось. Она увидела, как трое солдат схватили ее соседку и куда-то поволокли. И не только ее – еще двое держали двух сыновей Араонбаумов. Солдаты затолкали всю семью в грузовик. Потом в поле ее зрения возникла другая группа людей в форме. Они приставляли пистолеты к головам еще трех соседей Наоми. «Быстро в грузовик, – сказал один из солдат. – Мах шнелл».
Наоми узнала язык. Они говорили на немецком.
Ее парализовал страх. Она не могла пошевельнуться, не могла убежать. Так и стояла у окна, в ужасе наблюдая. «Я никогда не видела здесь грузовиков. А солдаты? Что это, погром? Но кто эти солдаты? Они говорят на немецком, но ведут себя не как цивилизованные немцы. Скорее как казаки. Но они не похожи на казаков, какими я их помню, которые атаковали наше местечко в России, когда я была маленькая. И я знаю, что никогда их не прощу, потому что из-за того погрома моей семье пришлось уехать из России. Тогда-то мы и перебрались сюда, в Польшу. Но кто, кто эти люди и почему они увозят моих соседей, грозя оружием?» Наоми задрожала всем телом, вспомнив, что три ее дочери сейчас на заднем дворе, собирают в курятнике яйца. Она выбежала за дверь, чтобы позвать их, но тут солдат схватил ее за руку. Она вскрикнула и тут же об этом пожалела. На ее крик мгновенно прибежали все три дочери.
– Отпустите мою маму! – бесстрашно крикнула солдату маленькая Блюма, которой только-только исполнилось пять лет. – Что вы делаете?
Солдат и не подумал ответить ребенку. Он просто расхохотался ей в лицо, а потом ударил Блюму, и она упала на землю.
– Заткнись, девчонка, или я тебя застрелю.
Перл, сестра-близнец Блюмы, кинулась поднимать сестру с земли.
– Как ты? – шепнула она Блюме на ухо.
Блюма изо всех сил старалась не заплакать. Но ей было больно и обидно, а еще очень, очень страшно. Слеза потекла у нее по щеке, и она стерла ее грязным кулачком.
Потом солдат позвал своего товарища, стоявшего в паре шагов от них.
– Фриц, проверь дом! Найди мужа. Везде посмотри! Тут мужчины нет, я проверил. Но надо убедиться, что ни одного из них не осталось. Ты меня понял?
Фриц кивнул.
Наоми знала, что Хершеля нет дома. Он был на работе в Варшаве. Наоми порадовалась, что в доме его не найдут, но одновременно и пожалела, что его нет рядом, чтобы их защитить. Они вчетвером были дома одни. При этом двое – пятилетние девочки.
– Прошу! – обратилась к солдатам Наоми. Она старалась говорить как можно спокойнее. – Мы ничего плохого не сделали. Пожалуйста, позвольте нам вернуться в наш дом. Я вас умоляю!
– Вы евреи. Вот что плохое вы сделали. Родились грязными евреями, а теперь живете в своей грязной еврейской деревне. Мы ее снесем. Тут расплодились еврейские крысы, разрушающие всю страну. Не только страну, но и весь мир. Германия призвана избавить мир от вашего отродья. Это наша задача, и ради своих детей мы ее исполним.
– Это безумие, – ответила Наоми.
– Закрой рот! Чтобы я больше не слышал от тебя ни слова, – рявкнул солдат, а потом ударил ее в бедро прикладом винтовки. Боль разлилась по всему ее боку. Наоми упала на землю. Ее лицо оказалось в пыли, которая сразу набилась в глаза, нос и рот. Закашлявшись, она посмотрела на солдата. Его глаза были холодными и безжизненными, и от этого зрелища ужас еще сильнее обуял ее. «Мои дети. Хашем, прошу, защити моих детей». Она дрожала всем телом, но боли в бедре больше не чувствовала. Не чувствовала вообще ничего, кроме страха.
– Лезьте в грузовик. Вы все, – приказал солдат.
Другой подошел и обратился к нему:
– Я везде посмотрел: внутри, снаружи, повсюду – мужчины в доме нет. Наверное, где-нибудь на работе. Но я там все обыскал. Гляди, нашел кое-что ценное.
С этими словами он что-то вывалил на землю.
– Серебряный, – сказал первый солдат, поднимая из кучи канделябр. – Это тоже в грузовик.
Второй кивнул и начал грузить ценности Айзенбергов в кузов грузовика.
Наоми в ужасе смотрела, как солдат швыряет менору[1], принадлежавшую ее семье несколько поколений, вместе с подсвечниками, полученными в подарок на свадьбу, в грузовик. На мгновение память вернула ее в пятничные вечера, когда она вставляла в канделябр свечи для Шаббата[2]. «Это просто вещи, – напомнила она себе. – Вещи, которые можно заменить. Я тревожусь лишь о моих детях. Хашем, пусть они забирают серебро. Но умоляю, сделай так, чтобы они пощадили моих девочек».
Пани Сорцески, старая вдова из дома за углом, с криками извивалась на земле – один из солдат бил ее кулаками и своим сапогом. Кровь стекала с ее лица в дорожную пыль. Наоми отвела взгляд. Невозможно было смотреть, как мучают старуху, но и помочь ей она ничем не могла.
Блюма поглядела на мать, потом пальцем указала на пани Сорцески.
– У нее нос и губы в крови, – сказала девочка. – Она старая и больная. Если этот человек продолжит ее бить, она умрет.
Наоми крепко обхватила Блюму руками и притянула к себе, чтобы та не смотрела на истекающую кровью соседку.
– Не смотри, – шепнула она. – Не надо.
Потом солдат, ударивший Наоми несколько минут назад, точно так же пнул прикладом ружья сестру Блюмы, Перл.
– Не трожь мою сестру! – Блюма угрожающе уперлась ручками в бока. Наоми попыталась удержать дочь, посадить на землю, но Блюма ее оттолкнула.
«Она всегда была такой смелой! О, Блюма, зачем ты это сказала!» – подумала Наоми, отчаянно пытаясь удержать дочь около себя. Но солдат разозлился. Он ударил Блюму по лицу. Ее голова запрокинулась, как у тряпичной куклы. Он был высокий, сильный мужчина, а она всего лишь храбрая маленькая девочка. Отнюдь не соперник ему. Он снова ее ударил. На этот раз от удара Блюма упала на землю. Ее платьице задралось, а из носа потекла кровь. Шошана, старшая из дочерей Наоми, бросилась к ней и подхватила Блюму, подняв с земли одной рукой. Она прижала сестренку к себе изо всех сил.
– Молчи! – шепнула ей Шошана. – Ничего не говори.
Кровь Блюмы испачкала красным перед ее платья.
– Быстро в грузовик, а то я вас всех перестреляю! Вы, свиньи! Не испытывайте мое терпение!
– Прошу, умоляю вас, возьмите только меня. Но не моих детей. Прошу, не моих детей. Они еще совсем маленькие. От них вам не будет никакой пользы – ни вам, ни кому-то другому! – У Наоми по лицу катились слезы.
– А ну молчать, грязная еврейка! Садитесь в грузовик, вы все! – крикнул солдат остальным жителям деревни, выстроившимся под прицелом автоматов.
– Слишком медленно! – крикнул другой солдат, подталкивая их дулом своей винтовки.
Пока соседи забирались в грузовик, Наоми продолжала умолять:
– Только не моих девочек! Прошу, оставьте моих девочек!
Она плакала и кричала, но солдаты не обращали на нее внимания. Они были слишком заняты погрузкой. Кровь текла из носа Блюмы на платье. Перл поддерживала ее с одной стороны, Шошана – с другой.
Потом солдат сделал что-то странное и неожиданное. Он выскочил из кузова грузовика, стащив с собой и Наоми. Со смехом он толкнул ее на землю. Она упала и сильно ударилась. Воздух как будто высосали у нее из груди, и мгновение она не могла вдохнуть. Она пыталась кричать, пыталась просить, но слова не шли у нее изо рта. Ее лицо было в грязи, смешанной со слезами. Тут солдат посмотрел ей прямо в глаза. Она поняла, что это бессердечный человек, у которого нет совсем никаких чувств. Солдат улыбнулся ей – от улыбки у нее по спине побежал холод, и она поежилась. В следующий миг солдат дал водителю сигнал заводить мотор.
К Наоми вернулся дар речи, и она снова начала умолять. Мотор уже работал.
– Нет, прощу, пощадите! Делайте что хотите со мной, но не забирайте моих девочек. Только не без меня. Прошу, не увозите от меня моих детей. Заберите все, заберите что угодно, даже мою жизнь, только не моих детей! – слова застряли у нее в горле. – Заберите меня… меня…
Никто не слушал, как Наоми умоляет, сидя в грязи. Грузовик набирал скорость. Наоми увидела лицо Перл. Та смотрела прямо на мать. Наоми вскочила на ноги и бросилась бежать за грузовиком. Догнать его было невозможно. Она споткнулась о камень и растянулась на дороге. Что-то оцарапало ей лицо, но она не почувствовала боли. Ее сердце отчаянно колотилось, пока грузовик растворялся вдали, оставляя ее в одиночестве. Лежа в пыли, она рыдала. Платье и земля рядом с ней были красными от крови.
Глава 1
– Наоми! Открой глаза! – Ее муж, Хершель, сидел на постели и тряс ее. Он продолжал трясти, пока она полностью не проснулась. – Тебе снился кошмар, – сказал он. – Ты кричала.
Три дочери Наоми услышали ее крики и прибежали к родителям в спальню.
– Мама, что с тобой? – спросила Шошана, садясь на край кровати и обнимая Наоми.
Наоми не отвечала. Перед ее глазами стояли приснившиеся ужасы. Она начала хватать дочерей за руки. Слезы лились по ее щекам, пока она возносила благодарственную молитву. Она была так благодарна, что это только страшный сон! «Мои девочки в безопасности. Рядом со мной». В лунном свете, пробивавшемся в комнату, Шошана увидела, что лоб матери в поту. Она осторожно вытерла его подолом своей ночной рубашки.
– Мама, мама… – Шошана вздохнула, поежившись, и сжала руку матери.
– Все хорошо. Со мной все хорошо, – с трудом выговорила Наоми. Потом по очереди крепко обняла всех трех дочерей. Она изо всех сил старалась унять дрожь, чтобы не пугать их. – Простите, что разбудила вас.
– Идите спать, дети. Это был просто сон. С вашей матерью все в порядке, – сказал их неизменно практичный отец. – Вам надо выспаться.
– С тобой точно все хорошо, мама? – спросила Перл.
– С мамой все в порядке, – повторил Хершель. – Идите спать, все трое.
Блюма держалась за руку матери.
Шошана вгляделась в лицо Наоми.
– Мам, ты уверена, что все хорошо? – спросила она.
– Ну конечно, все нормально. Послушайтесь отца – идите ложиться.
Шошана взяла сестер за руки и увела к ним в комнату.
После того как девочки вышли, Наоми повернулась к мужу и сказала:
– Мне приснился ужасный сон. Хотелось бы знать, что он означает!
– Ничего. Знаю, ты думаешь, что твои сны вещие, но можешь мне поверить, это просто кошмар. Мне тоже порой снятся кошмары, но все проходит, как только встанет солнце, – сказал он, неловко похлопав ее по спине.
Ему всегда было трудно выражать свои чувства. Хершель был человеком практическим. Хоть он и изучал Тору, когда был маленьким, как это полагалось, делал он это только для того, чтобы пройти бар-мицву[3] в тринадцать лет. Хершель мало задумывался о чем-то, помимо материального мира. Хотя открыто он этого не говорил, в душе он ставил под сомнение существование Бога. Но он всегда следовал правилам и делал то, чего от него ожидали, потому что рос в ультраортодоксальной еврейской среде. Внешняя благопристойность имела для него большое значение. Он отправил своих детей в школу, где их обучали Слову Божьему. Он питался кошерной едой, отмечал праздники и обязательно соблюдал Шаббат. Но в глубине души все это казалось ему смешным. Тем не менее, раз он следовал правилам, соседи и друзья принимали его и уважали. На самом деле Хершеля волновали только две вещи: заработок, достаточный, чтобы казаться окружающим человеком успешным и процветающим, и полное подчинение со стороны жены и детей.
– Но в моем сне снова приходили солдаты. Это были ужасные, жестокие и безжалостные люди. Они забрали наших девочек. Ты был на работе, а я была одна дома с детьми. Я не могла противостоять солдатам. Они были вооружены. У Блюмы шла кровь…
– Наоми, перестань об этом думать. Твой сон ничего не значит. Погляди вокруг: ты уже проснулась. Ты только что видела дочерей – с ними все хорошо. Ты дома, в своей постели. Все в порядке. Это был просто сон.
– Хершель, мне кажется, я больше не усну.
– Забудь о своем сне.
– Но, Хершель, мне до сих пор страшно. Вдруг это больше, чем сон? Вдруг это предвидение?
– Никакого предвидения. Обычный кошмар. Только и всего. Ничего больше. И хватит об этом. Ты не забыла – до Хануки всего пара дней? Тебе надо как следует подготовиться. Поэтому давай-ка спи. Набирайся сил. Ты же будешь готовить латкес[4], и куриный суп, и грудинку?
– Да, и сегодня придет моя сестра. Так что я буду делать суп и сегодня. И свежую халу.
– Не знал, что Мириам придет сегодня. Думал, только завтра, – заметил муж, похлопывая Наоми по плечу.
Сегодня наступала лишь первая ночь, а первую ночь они обычно проводили с детьми.
– Знаю, но завтра у нее не получится, поэтому я пригласила ее на день раньше. Дети расстроятся, если вообще ее не увидят.
– Ну конечно. Я не против, – ответил Хершель. – Видишь, я был прав: у тебя много дел. Слишком много, чтобы не отдыхать. Давай, отдохни, – он улыбнулся и погладил ее по руке.
Прошло несколько минут.
– Ты не спишь. Я слышу, как ты часто дышишь. Выкини свой сон из головы и отдыхай.
– Я пытаюсь.
Хотя Ханука была второстепенным праздником, детям нравилось ее отмечать, и Наоми старалась сделать все идеально.
– Доброй ночи. Пора засыпать. Завтра трудный день, – сказал муж. Внешне Хершель Айзенберг был полностью доволен своей жизнью. У него были чудесная жена и три послушные дочери. Он ни разу не пожаловался, даже Наоми, что ему всегда хотелось сына. Но Наоми знала правду. Знала, что в душе он разочарован, что она не родила ему мальчика. Он по-своему любил дочерей, но иметь сына было признаком успеха, а для Хершеля было важно, чтобы все вокруг считали его успешным. Кроме того, девочки выходят замуж, после чего берут фамилию мужа. Мальчики же носят фамилию отца, тем самым продолжая его род в следующих поколениях. Хершель был у родителей единственным сыном, и у него не было сыновей, чтобы продолжить фамилию Айзенбергов, так что в этом поколении она могла оборваться. Наоми знала, что это сильно тревожит ее мужа, и не могла его винить. Всем мужчинам хочется наследника. Особенно успешным мужчинам с деньгами, которые они хотят передать сыну. Хершель Айзенберг был именно таким человеком.
«Иногда он обращается со мной как с ребенком», – подумала она.
– Да, ты прав, – ответила она мужу, откашлявшись. Она старалась перенять его логику. «Он прав в том, что все хорошо. Я не сплю; я обвожу глазами спальню, и все в порядке. Бояться нечего. Дети в своих постелях. А завтра у меня куча дел, потому что надо подготовиться к празднику. Но я ничего не могу с собой поделать: мне страшно, что у этого сна есть глубинное значение», – думала она, утирая пот с лица ночной рубашкой.
Хершель утешил ее как мог, и Наоми это знала. Больше говорить с ним было не о чем. Лежа в супружеской постели, она чувствовала себя одинокой, и, хотя муж находился в одной комнате с ней, это было все равно что лежать одной. Наоми тихонько вздохнула. Иногда она жалела себя, потому что между ней и Хершелем не было искренней привязанности. Но мать сказала ей, когда настала пора выдавать ее замуж, что, если она хочет быть счастливой, не стоит ожидать от мужа особой теплоты.
«Это мой муж – вот кто он. И это моя жизнь. Нельзя ждать от него большего, потому что он неспособен мне это дать». Она перевернулась на другой бок, спиной к Хершелю, и постаралась задремать. Слеза скатилась по ее щеке, и Наоми смахнула ее. Заснуть никак не получалось. Каждый раз, закрывая глаза, она видела тех солдат. Поэтому она просто лежала в темноте, слушая негромкое похрапывание Хершеля, в ожидании, пока придет рассвет, чтобы встать и заняться делами.
С первыми солнечными лучами Наоми тихонько выскользнула из спальни и пошла умыться перед началом дня. Она делала это каждое утро. Но сегодня, переодеваясь из ночной рубашки в домашнее платье, она почувствовала острую боль в бедре. Поглядела вниз, ожидая увидеть синяк. Но его не было. Она осторожно прикоснулась к коже пальцем. Опять больно. Наоми поморщилась. Ее пугало то, что боль шла ровно из того места, куда солдат ударил ее во сне прикладом винтовки. «Если это был только сон, почему мне до сих пор больно?»
Глава 2
Стоя на коленях и отскребая пол кухни, Наоми Айзенберг думала, что сегодня, наверное, самый жаркий день в году. Тонкие прядки волос, выбившихся из-под платка, которым она покрывала голову, липли к потной шее. Сколько она себя помнила, мать всегда подчеркивала важность чистоты, а когда они с сестрой-близнецом вышли замуж, то всегда содержали свои дома в идеальном порядке. Тихонько напевая себе под нос, она ощущала, как капельки пота бегут у нее по бокам под длинным скромным домашним платьем. Наоми подумала, что надо бы попросить старшую дочь, Шошану, вымыть стены. Шошана подчинилась бы, потому что любила свою мать. Наоми считала, что важно и дочь приучить к порядку. Но она баловала трех своих девочек. Ее драгоценных дочерей.
Бог был к ней добр, хотя, из-за того что она наделала, Наоми иногда казалось, что она недостойна его благословения. Тем не менее, хоть она и нарушила его законы, Бог дал ей Шошану, красивое и добросердечное дитя. Потом, семь лет спустя, она родила близнецов, Перл и Блюму. Но выгодный брак с Хершелем, совершившийся по настоянию ее отца, дорого стоит Наоми. Она мучилась от чувства невосполнимой потери. А самое худшее – не могла поделиться этим с мужем. Она нагрешила и хранила этот позор в своем сердце, но, предоставься ей снова выбор, поступила бы точно так же.
Она повела себя распутно и безответственно, поэтому Бог имел полное право отвернуться от нее. Она не вынесла бы его гнева – Наоми понимала, что должна измениться, если хочет спокойно жить в будущем. Поэтому она поклялась Богу прекратить делать то, что идет против его заповедей. И Бог ей улыбнулся. Да, она заплатила высокую цену. Очень высокую. Ей пришлось отказаться от любви всей ее жизни. Она вздохнула. Это было давно, слишком давно, чтобы сейчас отзываться такой болью.
В ее семье часто рождались близнецы. У ее бабушки была сестра-близнец, и у прабабушки тоже. Сама будучи близнецом, Наоми знала, как здорово иметь тесную связь с сестрой, и понимала всю глубину взаимной привязанности ее дочек-близняшек, Перл и Блумы. Наоми с сестрой Мириам в детстве были невероятно близкими и даже сейчас не утратили эту связь. Но близнецы в их роду были необычными. Когда у нее начались странные сны, сны, предсказывавшие будущее, мать ей сказала, что в каждой паре близнецов в их семье один получает удивительный дар.
– Дар есть только у одного из пары. И только у девочек. У мальчиков нет, – объяснила мать.
– Что это за дар? – спросили Наоми и Мириам.
– Дар предвидения. Способность видеть будущее во сне, – ответила она. – Думаю, он достался тебе, Наоми.
Наоми вцепилась в руку Мириам.
– Я боюсь, мама, – сказала она.
– Сны не всегда сбываются. Иногда это просто детские кошмары, бывают и обычные сны. Но очень важно, чтобы ты принимала их всерьез. Обращай на них внимание, потому что иногда они вещие. Мама рассказывала мне, что ее матери приснилось, что придут казаки и будет погром. Во сне казаки прискакали весной, и, конечно, той же весной случился погром. Если бы семья обратила внимание на сон моей бабушки, больше людей смогло бы вовремя уехать из России. Но ей не поверили, и только мои бабушка с дедом спаслись. Вот почему тебе нельзя относиться к своим снам легкомысленно, – сказала мать Наоми.
В первый раз вещий сон приснился Наоми в шесть лет. Это было в ту ночь, когда мать потеряла свой красный платок и нигде не могла его найти. Во сне Наоми увидела, как платок трепещет на ветру, лежа на земле возле крыльца их дома. Проснувшись, она рассказала матери про сон, и они вдвоем вышли посмотреть. Платок лежал там, где приснилось Наоми. После этого были еще случаи, когда Наоми убеждалась в своем даре.
Некоторые сны были страшными: например, когда ей приснилось, что у мальчика, жившего в нескольких домах от них, завелись глисты от молока, которое он выпил. Во сне сотни червей выползали у него изо рта. Когда она проснулась, дрожа всем телом, то сказала маме, но та и не подумала пойти предупредить соседей.
О даре предвидения не следовало говорить вслух. Его хранили в секрете и сообщали только членам семьи. Прознай соседи, что Наоми – вещунья, она лишилась бы шансов на выгодный брак. Это повредило бы и Мириам, потому что, если у одного ребенка в семье была черта, не нравившаяся остальным жителям деревни, клеймо ложилось и на всех остальных. Мириам с Наоми стали бы отверженными, и никто не захотел бы взять их в жены. Поэтому мать Наоми стала прислушиваться к сплетням, чтобы проверить, заведутся ли у мальчика глисты. Местечко полнилось сплетнями, хоть те и запрещались по еврейской религии. Тем не менее никто не упоминал о болезни соседского сына. Мать Наоми уже начала сомневаться, было то предсказанием или просто сном. Но люди скрывали и болезни, потому что они тоже могли стать препятствием для выгодного брака. Новость о том, что мальчик заразился глистами, повлияла бы на его шансы так же, как ясновидение Наоми на их судьбы с Мириам. Мать Наоми продолжала следить за соседской семьей. И увидев, как те забили одну из своих коров и отвезли мясо на рынок, поняла, что от молока у мальчика появились глисты. Она убедилась, что сон Наоми был вещим, хотя соседка все сохранила в секрете.
Поскольку мать Наоми всегда серьезно относилась к ее снам, она, выйдя замуж и родив близнецов, стала присматриваться к девочкам, чтобы понять, кому из них передался ее дар. Довольно скоро стало ясно, что это Перл. Наоми нисколько не удивилась, когда у Перл появились первые признаки ясновидения. Перл была физически слабее сильной и подвижной Блюмы. С первых лет Блюма отличалась храбростью и выносливостью. Она раньше Перл начала ползать, потом вставать на ноги, потом ходить.
Как Наоми и ожидала, первый вещий сон Перл увидела в четыре года. С этого все началось. Наоми внимательно выслушивала, когда Перл пересказывала ей свои сны, и пыталась понять, что они означают. Это приводило к ссорам с мужем, который настаивал, чтобы она не уделяла такого внимания снам дочери и не забивала, по его словам, ей голову всякой ерундой. Но Наоми не могла отмахнуться от них. Она сама через это прошла и знала, как страшно бывает Перл, потому что тоже боялась своих снов в детстве – да, собственно, и сейчас. Наоми не игнорировала страх дочери. Вместо этого она утешала и успокаивала ее, чем приводила мужа в ярость.
Как-то вечером после ужина Хершель позвал Наоми к ним в спальню. Он попросил ее сесть. Хоть он казался спокойным, в его голосе таилась угроза, пока он внушал жене, что чем больше она носится с Перл, тем чаще ей будут сниться кошмары. Наоми поглядела Хершелю в глаза. «Он думает, что все знает. Но на самом деле не знает ничего». Она сердилась на него, но они были женаты достаточно долго, чтобы Наоми поняла: он не станет ее слушать, если она попытается объяснить, почему старается поддерживать Перл, когда той надо поговорить о своем даре.
Хершель был человеком упрямым и уже составил свое мнение на этот счет. По одному его взгляду Наоми поняла, что с ним лучше не спорить или он разъярится по-настоящему. Он всегда требовал, чтобы семья жила по его правилам. Да и сама она устала спорить. Это все равно ничего не даст. Поэтому, когда он сказал: «Ты меня поняла? Будешь делать, как я говорю?» – Наоми только кивнула. Муж был удовлетворен. Он решил, это значит, она станет подчиняться. Но это было не так. Это означало лишь, что она больше не будет обсуждать с ним ситуацию – никогда – и внушит Перл поступать так же. Но Перл была лишь ребенком, и Наоми тревожилась за нее, потому что Перл доверяла отцу. Хершель был самым большим и сильным в доме, казалось естественным обратиться за защитой к нему, когда Перл снились кошмары. Однако, к удивлению Наоми, дочь оказалась мудрой не по годам. Она поняла, что отец недостаточно тонок, чтобы помогать ей справляться с ее странным даром. Поэтому, когда ей снился сон, похожий на предвидение, она шла за утешением к матери или сестре. Вместе они пытались разгадать значение сна.
Мириам с мужем Арамом должны были сегодня прийти к Наоми с семьей на ужин. Они приходили раз в неделю повидаться с детьми, потому что, как ни старались, Мириам с Арамом никак не могли завести своих, а самым большим желанием Мириам было иметь ребенка. Но поскольку у них не получалось, они стали почти вторыми родителями для девочек Наоми. Она была рада, что Хершель не возражает против их частых визитов. В противном случае он сразу бы положил им конец. Но пока что ее сестра и зять баловали девочек, всякий раз принося им небольшие подарки. И хотя они обожали Перл и Блюму, любимицей Мириам была Шошана. Наоми знала почему. Когда Шошана была маленькой, Мириам проводила с ней много времени, помогая Наоми, и между ними возникла особенная связь.
Наоми сидела на корточках. Платок у нее на голове сполз на лоб. Она поправила его и отерла со лба пот. Потом на минутку оторвалась от уборки. Маленький домик, в котором они жили, казался огромным, когда надо было отскрести полы и отмыть стены. Но ей нравилось, когда ее жилище сияло чистотой в те вечера, когда на ужин приходили сестра с зятем.
Наоми втянула носом воздух и медленно выдохнула. Ее сердце полнилось благодарностью, хотя она столкнулась с тяжкими испытаниями, грозившими разрушить ее брак и жизни ее детей. Она благодарила Бога, что у нее три здоровые дочки и муж, прекрасно обеспечивающий семью. Все это очень важно. По крайней мере, так говорила ее мама. Наоми, как послушная дочь, в конце концов пожертвовала своим счастьем ради родных.
Она глянула в окно, и перед ее мысленным взором предстал юноша, когда-то давным-давно вскруживший ей голову и заставивший почувствовать себя по-настоящему живой. Прошли годы с тех пор, как она влюбилась в Эли, красивого мальчика из иешивы[5]. Сначала она лишь смотрела на него издали. Было в Эли что-то, отличавшее его от остальных. Что-то, тронувшее ее, чего не было у других мальчишек. Они никогда не разговаривали между собой. Завидев друг друга на рыночной площади или у входа в синагогу, прежде чем разойтись каждому на свою половину – Эли на мужскую, Наоми на женскую, – застенчиво отводили глаза. Но мать Наоми знала свою дочь и видела, что она влюблена в Эли. А еще знала, что Эли – богослов и ему нужна жена, чья семья располагает деньгами, чтобы он мог продолжать свои занятия.
Семья Наоми была бедной. Отец искал для нее успешного дельца, кого-то, кто и их поддержит финансово. Наоми была достаточно хороша собой, чтобы привлечь такого человека, и потому родители рассчитывали на богатого зятя. Мать, заметив, как Наоми переглядывается с Эли, отвела дочь в сторонку и с ходу заявила:
– У отца на тебя другие планы. Он договаривается с отцом Айзенбергом. Думаю, он хочет выдать тебя за Хершеля Айзенберга.
Сердце Наоми упало. Хершель Айзенберг ей никогда не нравился. Он был слишком заносчивым и самоуверенным. Но он совершенно точно умел зарабатывать деньги, а именно этого хотел ее отец. Хотя они с Мириам были однояйцевыми близнецами, Наоми уродилась красивее: она была задорнее, стройнее, ее волосы блестели ярче, и юноши оборачивались ей вслед, когда она проходила по улице. Поэтому отец Наоми рассчитывал для нее на богатого жениха. Хотя, по еврейскому закону, будущая невеста имела право сама принять окончательное решение, за кого идти замуж.
Наоми знала, что не стает спорить с отцом. Ее растили послушной дочерью, и она всегда делала, как ей говорили. Мириам и Наоми воспитывались в покорности отцу и следовали его наставлениям. Он был человеком холодным, всегда держал семью на дистанции, и потому дочери боялись говорить с ним. Они не осмеливались ему сказать, что чувствуют или чего хотят. Большинство его разговоров с наследницами состояло в том, что он отдавал распоряжения, а обе девочки покорно кивали:
– Да, папа.
Наоми и Мириам любили отца – пусть и не так, как мать, гораздо более душевную и ласковую, но все-таки любили. В конце концов, дети должны любить родителей вне зависимости от того, что те делают или говорят. Так внушали Наоми и Мириам. В каком-то смысле они привыкли считать, что отец тоже их любит. Просто он не из тех, кто показывает свои чувства. В семье все знали, что его больше заботит мнение окружающих, чем дочерей.
Позднее Наоми поняла, что такая же черта – большее внимание к тому, что думают другие, чем забота о счастье детей, – присуща и ее мужу. Но тогда она не знала о Хершеле Айзенберге ничего, кроме того, что отец собирается выдать ее за него. Наоми понимала, что после свадьбы обратной дороги не будет. Поэтому, хоть ей и было страшно, она решилась обратиться к отцу и сказать ему, что чувствует к Эли. Она обсудила это с сестрой, и они решили, что единственный шанс Наоми – упросить отца позволить ей выйти за Эли вместо Хершеля.
– По крайней мере, я должна попробовать. Я не могу выйти за Хершеля, хотя бы не постаравшись убедить папу, – сказала Наоми.
– Я понимаю твои чувства, но ты знаешь папу. Если он что решил, переубедить его невозможно.
- Близнецы из Аушвица. Мне приснилась война