- -
- 100%
- +
Фотограф Ольга Пановко
© Виктор Каган, 2018
ISBN 978-5-4483-7957-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Верлибр, говорят, это просто проза…»
От жажды умираю над ручьём.
Франсуа Вийон
Верлибр, говорят, это просто проза,неровно нарезанная на ломтики строк,неловкий изыск не умеющих рифмоватьи паковать слова в пакетики метрик и ритмов,так что каждый журден,лишь вчера открывший,что он говорит прозой,и наугад тычущий в клавишу enterначинает казаться себе поэтом.Ладно, я же не спорю.Я открываю Библию,где воля рифмуется с жизнью,молитва – с дыханием,дыхание – с пульсом мысли,где волны смиренной страстистремятся к берегу гневаи лижут золотой песок прощеньяласковыми языками,где песнь возникает из песни,где чистота стихабелее любой белизны,которая не разлагается на семь цветов,где птица скользит по тайнемежду крылом и каплей земного шарав усталой ладони бога.В начале была не словесность,а слово, рождённое изкосноязычных вибраций верлибрамежду створками связок,как жемчуг между невзрачных створок моллюска,как дух между сложенных вместе ладоней.А вы говорите – проза.Ну что ж, говорите,рифмуйте под стук метронома,кайфуйте в дыму филологий,но не пропустите,не прозевайте,не упустите,свободы,мающейся в клетках классификаций,как муза на ложе Прокруста.Уста несводимы к губам,потрескавшимся от жаждынад родником верлибра.А вы говорите – проза…«Река есть отражение небес…»
Река есть отражение небес,в конце пути впадающее в море,как жизнь в конце концов впадает в смерть,не прекращая своего теченьяи не давая дважды войти в неё.Сидя на небесном берегу,пересыпаю мысли, как песок,следя за поплавком и рыбьим плеском,за отраженьем человеческих фигурокв пространстве проплывающего небаи узнаю себя в одной из них,и парус облака меня уносит в море,а на тепле примятой мной травы,своим теплом притягивая солнце,мой сын перебирает в пальцах вечность.«Осколки геометрии любви…»
Осколки геометрии любвиуже не ранят душу,не тревожат,не вызывают в памяти ту ложь,которая была превыше истини столько заставляла говоритьпрекрасных слов —мороз по коже,на самом деле бывшихлишь художественным свистом.Попробуешь теперь,а с губ слетаютпростые незатейливые звуки,обычные слова,слова и только.Прошло шальное время токованья,перетолковыванья тела на языксудьбы,предназначения,поруки.Пришла пора принятьскупой язык неброского старанья,когда ладонь срастается с лоткоми жизнь через песок минут струится,неспешно намывая день за днём,крупицу за крупицей,за граном гранвсё то, о чём себе так вдохновенно лгал.А от заката тянет духом пряным,и молча тянутся распахнутые рукинад океаном времени.Ева
Говорят, что на том свете будет тем меньше мучений,чем больше принял на этом.Может быть, это и правда.А может быть – нет.Оттуда ещё никто не вернулся.Два года назад, когда ей шёл девяносто четвёртый,она сказала: «Вы за меня молитесь плохо —я зажилась, мне давно пора умереть,а я зачем-то живу».Я сказал, что буду молиться лучше,но не знаю, когда начинать —прямо сейчас или подождать месяцев пять,чтобы она могла подержать на рукахбудущего праправнука.Она подумала, взглянула на меня:«Вы хитрый»и добавила:«Не беда, если бог меня подождёт немножко.Как вы думаете?».Она дождалась праправнука и держала его на руках.Здоровый мальчонка.Можно было начинать молиться.Но впереди был брис, потом дни рождения детей,не огорчать же их своей смертью,а потом она как-то сказала,что уж и 94 отметит с детьми,а потом…А потомвремя стало размывать её,как река размывает берег.Недавно сказавшая мне, по-девичьи краснея:«Знаете, доктор, это удивительно, но душа не стареет»,всегда выглядевшая так,будто гости уже на пороге зáмка —её половины комнаты в доме престарелых,теперь она встречала меня то в халате, то лёжа в постели,то позабыв надеть зубные протезы работы покойного мужа,узнавала, что сегодня четверг, лишь по моему приходу,её русский всё реже перемежался певучим идиш,а её девочки – одной хорошо под, другой за семьдесят,которых она вырастила однапод колыбельный грохот войны,в самом начале убившей их отца,за которого вышла в шестнадцать,предпочитали ещё думать, что мама просто не хочет.Поэтому о жизни и смертиона говорила только со мной.Пусть бы, она говорила, бог услышал меня, нивроко,и не мучал – за что меня мучать так долго?Если бы вы меня правда любили,то помогли б умереть».Неужто, спрашивал я,вы хотите с того света видеть меня в тюрьме?»Нет, отвечала она, но больше я так не хочу».Однажды пришёл, а она в коме.Подумал, что бог услышал её просьбыи хочет забрать во сне.Богу богово, а медицине удалось её откачать.Правда, глаза стали плóхи.Теперь её дом – постель.Её девочки приезжают с бульоном,всё уже понимая,но – должны же мы делать хоть что-то…Я приезжаю по четвергам.Она витает во сне между этим миром и тем.Беру за руку, что-то говорю или просто молчу.Она открывает глаза:«Это вы? Значит, сегодня четверг.Я знала, что вы придёте».Она уже не зовёт смерть,ибо спит с ней в обнимку.Она говорит мне об этом.И я, чтоб не сорить словами,поглаживаю её руку,а она жалеет детей,которые так усталивозиться с её затянувшейся жизнью,и сама она тоже устала.И наступает четверг,и я прихожу снова.Пока прихожу…А она всё дальше и дальше.И голос всё тише и тише.Кораблик её души уплывает туда,где за горизонтомокеан этой жизни впадает в небесные весии растворяется в них.Её муж незадолго до смерти сказал ей:«Не волнуйся,если на том свете мне будет плохо,я возвращусь».Но он пока не вернулся…«Душа со временем черствеет, словно хлеб…»
Душа со временем черствеет, словно хлеб,стучит в суме ветшающего тела.Уж сколько стрел Амура об неёсломалось – ни царапины на ней.Какие зубы искрошились в пыль!Какие пули сплющились в лепёшку!А помнишь, как была она свежаи корочка хрустящая дышала,а мякоть пахла и ласкала губы?Она была отзывчивее эха,в ней набухала счáстливо слезаи грелся вечерами ум холодный.Она не уставала удивлятьсяпростым вещам и торопилась жить,и чувствовать спешила,и умирала, чтобы через мигв лицо смеяться смерти,которой нет.Где это всё теперь?Душа черства.Пронять её ничто уже не может —ни горе,ни восторг,ни нежность,ни печаль.Какой ты стал сухарь,какой сухарь…Но не спеши оплакивать её.Бывало, хлеб не донести до дома,отколупнёшь чуть-чуть – буханки нет,а как – ты даже не успел заметить,и снова сводит голодом живот.Зато сухарь жуётся долго-долго,чем дальше, тем вкусней.На языкетончайшие оттенки зерна,cкрипенья жерновов,опары,печного духа,материнских рук,босого детства,завтрака с любимой.Чем дальше, тем вкусней.Чем ближе горизонт,тем большелюбишь чёрствый хлеб и сухари.«На асфальте распластано мёртвое время …»
На асфальте распластано мёртвое время —кто-то выбросил будто окурок или котёнка в окно,не само же оно прыгнуло с тринадцатого этажа,отчаявшись быть хоть немного нужным тому,кто второй час толчётся с мобильником на балконе,щекоча уши кому-то за тридевять улиц.Солнце начинает садиться.Ражий мужикспешит за бутылкой, наступая на рыжие листьяи с маху вминая во время каблук.Сердитая тёткаволочёт домой упирающегося огольца,«Обормот, – кричит, – всё бы тебе носиться,а время не ждёт, пора за уроки!»и наступает на время стоптанным тапком.Подкатывает мерсюк, вылезает деловитый мэн,долго топчется на времени,стирая с капота следы пролетевшей пичугии матеря всё, что летает,скрывается в пасти подъезда.Никто и не замечает, что время лежит под ногами.Только дремавший на скамейке старик,хрустя скелетом,поднимается,ковыляет к нему,нагибается,хочет поднять —время ему пригодится,сам не знает, на что,но не пропадать же добру,да и жалко,больно же времени,можно выходить, всё же не так пустобудет в давно опустевшей квартире,говорит:«Не бойся, я не обижу»,протягивает руку…Гоняющий мяч конопатый шкетс размаху лупит ногой по времении оно улетает,будто тряпичная кукла, в помойку.Старик, чуть не плача, шепчет:«Ну что же ты, мальчик?»,а тот:«Дедушка, что вы?! Подумаешь,есть о чём плакать, часик какой-то,времени, вы посмотрите, навалом».Солнце устало садится на пустыре за домом.«Живущий под сенью Твоей ладони…»
Из цикла «Читая псалмы Давида» Псалом 90
Живущий под сенью Твоей ладони,уповающий на Тебя,ничего у Тебя не просящий,озарённый Страхом Твоим,говорю Тебe:«Господи,Ты дал мне время и путьмоей непутёвой жизнии в любое времяна любом из моих путейотведёшь от меня всё,что не данные от ТебяВремя и Путь.Ты не заплатишь золотомза то, что я возлюбил Тебя,но проведёшь менячерез всё, что я должен пройти,чтобы моё упование на Тебя стало мною.Огонь будет жечь и не сожжёт.Bода будет топить и прибьёт к берегy.Ветер будет валить с ног и вынесет в нужное место.Если я перестану быть упованием на Тебя,ангелы Твои охранят меня от меня,мои молитвы – от суесловияи мой храм – от роскоши.Xрамом моим будет любое место,с которого Ты слышишь меня,и мои упования на Тебяпомогают Тебе бытьВсевидящим,Всезнающим,Всемогущим,Вездесущим.Мой Бог, на которого я уповаю,которого ни о чём не прошу,ибо Ты знаешь мой Путь,а пути я выбираю самиз тех, что составляют Путь,который назначил Ты,Ты ведь слышишь меня, Господи?«Для психиатра его жизнь …»
Из цикла «Хасидим»: Нахман из Брацлава
Для психиатра его жизнь —история болезни, написанная самой жизньюпростыми словами без многомудрой латыни.Для стремящегося к постижению Б-га —путь постижения со всеми его испытаниями.С самого детства он был необычным ребёнком.Одни покручивали пальцем у виска —мол, мишугинер, что с него взять.Другие видели в нём отмеченность святости.Два века назад точно так же,как сотни веков до того,как есть сегодня и как будет всегда,он соединял в себе то и другое,не будучи ни тем, ни другим,но будучи тем и другим вместе.Он мыслил парадоксами,наполняя ими здравый смысли придавая ему смысл откровения,играющего в прятки со здравым смыслом.Он слышал, как растёт трава.Его голос тонкой тишиныразлетался по миру,оставаясь неслышным для рядом стоящих.Его танец оставался невидимымдля держащих его за руку.Вы можете прокрутить пальцемдырку в виске,отвергая всю эту чушь,но опровергнуть, если бы захотел,смог бы лишь Б-г.Однако…«Почему, – говорил он, – написано…»
Из цикла «Хасидим»: Менахем-Мендл из Коцка
«Почему, – говорил он, – написаноположите Мои слова на сердце ваше?Почему не в сердце?Истина должна быть,как мезуза на дверном косяке,как повязанный на руку тфилин,как положенный на сердце камень,ибо лишь в редкие моментыоткрывается сердце,и если слова Истины лежат на нём,она в этот миг может проникнуть в сердцеи раствориться в бытии человека,изменяя его.Эмес.Собираясь молиться, подумай —ты молишься по привычке,потому, что так надо,чтобы выглядеть лучше в чьих-то глазахи кто знает почему ещё,или ты хочешь молиться потому,что ты действительнодушой и сердцемхочешь молиться?Неважно, в какое время ты прочтёшь молитвуи сколько будешь готовиться к ней.Ты можешь готовиться к ней всю субботуи прочитать её за пять минут —это правильнее, чем вовремяцелый часбросать в небопустые скорлупки слов».Его любили,но дрожали перед ним,как перед Истиной,как Моисей перед Б-гом,когда Б-г показал ему силу Истины.К нему тянулись.Но и лучшие из лучших его учениковне могли дотянуться до той высоты,которой он требовал от себя, как от других,и от других, как от себя.Он понял, что задача оказалась выше него,и заперся от людей.А жизнь продолжалась.И в нейбелое исчезало во тьме черноты,перетекающей в белизну,всё превращалось в ничто,рождающее всё,и, чтобы выбраться из леса,приходилось углубляться в чащу.Прямой дороги к Истине не было тогда,нет её и сегодня.Дороги тела пропитаны кровью,дороги души извилисты и запутанны,но путь духа остаётся прямым.И чем больше блуждаешь,тем больше понимаешь,что Истина не может вместитьсяв чьё-то одно сердце.И голос Менахема-Мендланапоминает тебе об этом:«Не заносись, не сори именем Б-га,но положи слова Его на сердцеи не давай сердцу окаменеть,чтобы оно могло открываться Истине,ибо это и делает жизнь жизнью».«звезда бейт-лехема…»
звезда бейт-лехеманебесный отблеск ханукальных свечреб йешуатак любивший жизньчто счёл еёдостойной жертвой отцудети которогоне сходясь за одним столомтысячелетьями гибнут в одном огнес его именем на устахне спрашивай отцапочему в этом мире что-то не такспроси себяибочто-то не так с тобой«Улицы города Глупова…»
Улицы города Глуповазабиты пробками машин,как бутылки ростовского шампанского,которое не открыть без клещей.В поисках чего б пожеватьсолнце садится на свалке.Голова соседа в метро падает мне на плечо,хочу стряхнуть,но не удержать свою.Кризис дошёл до днаи пускает пузыри,они разрываются в небетрескучим шуршаниемпраздничных фейерверковв честь величия города,на которое всем наплевать,но весело и красиво.Внешний враг окружает город снаружи,внутренний – изнутри,наполняя патриотизмомречи политиков,пренья застолийи потасовки во всемирной сети.Пирожок бронепоезда начинён стрип-баром.Дырка от бублика надувается шаром.Из шара выходит деловитый Герасимв костюме с бабочкой и кроссовках,деловито тащит скулящий мешок к пруду,оглядываясь в поисках камня,садится на берегу,закуривает сигареткуи наблюдает за каким-то Гоголем,который, путаясь в длинном плаще,топит кошку,отгоняя её палкой от берегаи колотя по башке,чтоб сократить мученья —всё-таки божья тварь.Чуть поодаль под дубомкто-то копает яму,что-то в неё опускает,засыпает землёй,утаптывает,прилаживает табличку,долго стоит перед ней на коленях,встаёт,отряхивает колени,уходит, потерянно семеня,то и дело оглядываясьи наконец растворяясьв мельканьи огней и мельтешеньи фигур.Герасим подходит к табличке,читает:«У попа была собака,он её любил,она съела кусок мяса,он её убил,в землю закопали надпись написал,что у попа была собака,он её любил…»и думает,не завести ли собаку?Что скажете, Михаил Евграфыч?Тот поднимает глаза:«Нифигасе,какой я тебе Евграфыч!?».«Очень приятно,будем знакомы —Герасим»,пинает мешок в водуи они отправляютсяв поисках третьегопо улицам Глупова,забитым пробками,будто уши бога.«Пальцем в воздухе…»
Пальцем в воздухе,карандашом на бумаге,углем на белой стене,мелом на чёрнойсоедини Северный полюс и Южныйи точку восхода с точкой заката.Получится окно, в которомчетыре времени годаплывут по экрану небапока продолжается жизньво влажной глазной плёнке.Получится прицельная рамка,в которой ты выберешь место,чтобы поставить точкуна выдохе или вдохене твоего дыханья.Получится крест, с которогобог смотрит глазами распятого сынас другой стороны рамкив окошко твоей душии окликает тебя,a ты не слышишь,играя со смертьюв крестики-нолики.Перелицовка
В белом венчике из роз…
А. Блок«С марксиськой точки зрения, —говорил он и поднимал палец, —с единственно верной марксиськой точки…»и нёс заученный бред,безбожно перевирая слова и фразы,втравливая противоположности в классовую борьбу,клеймя оппортунизм единстваи утверждая отрицание отрицаниякак высшую форму согласияс колебаниями руководящей линии,а жизнь – как форму существования телс революционным сверканьем белков,рвущихся из орбит в светлое будущее.Он как пришелец из этого будущегознал его наизусть до мельчайших деталей.И оно наступило с точностью до наоборот,чуть позже, чем должен был наступитьво взятой отдельно стране коммунизм,но много раньше, чем ожидалось,и приказало:«Вперёд назад».«Я?» —спросил растерянно он.«Ты, ты» —сказало оно.И он устремилсяназад вперёди вперёд назад.Библия, которую он не читал,как до того не читал «Капитал»,стала настольной книгой и прижимает бумаги.Он отпустил бороду,седина её даже красит.Классики марксизма-ленинизмависят теперь в красном углу,где пахнет лампадным маслом,а над его головой в кабинетеединый в трёх лицах из строгой дубовой рамынапоминает входящим о бренности жизнии верности мать её диалектики.Он стал действительным членомакадемии нравственной безопасности,читает лекции, пишет книгии сладострастно ставит ставших своимипродажных девок империализма,имена которых даются ему с трудом,раком на службу великому делувозрождения славы и мощи когда-то великой империи,навещает мощи в центре её столицыи окрестных монастырях,счастлив, как прежде,и говорит, опрокинув стаканчик,поднимая палец и воздымая очи:«Он всё видит, всё знает, всё по его воле,иначе как бы так выходило,что люди хотят как лучше, а получается как всегда?»,держит глубокомысленно паузу и заключает:«Его учение верно,потому что оно вечно»,хрустит огурцом и наливает по новой.«Ну ты и фрукт» —говорю восхищённо.Он отвечает:«Неверно ты понимаешь момент.Дьявол искушает душу твою.Но ты пей, не тушуйся,может, поймёшь, что фрукт это ты,созреешь и опадёшь,мягкой тебе посадки,а мы, вечные овощи,вечны».«смерть…»
смертьсказал дон хуанвсегда у тебя за левым плечомсоветуйся с ней как житьну ты даёшь дядя ванявыдумал тоже советоваться со смертьюрассмеялся яи на всякий случай оглянулсястарухи с косой там не былоно чем чёрт не шутиттрижды сплюнул через левое плечокогда я пришёл в себядон хуан сидел рядом и набивал косячокчто случилосьспросил я егоничегоулыбнулся онты просто попытался войти в закрытую дверьи она раскололасья и подумать не могчто ты такой твердолобый«Этот камень даже в жару…»
Этот камень даже в жаруомыт залетейской прохладой.Три жизни под нимпревратились в траву.Каждый годона пробивает корку земли,тянется к небуи каждый год возвращается в землю,становится новой травойи снова тянется к небу,словно хочет пробитьсясквозь небеса в занебесье,и шепчет ушедшим душампростые слова —помню,люблю.Я их слышу.А сверху —ждём,любим,помним,но не спеши.Солёно щекочет в горле,дожди поднимаются в небо,душа по шуршащим струйкамторопится ввысь,а телоскулит одинокой собакой,окликающей свою душув изножьизелёной кровати,где спят и уже не проснутсяте, кто стали травою.«Прости меня…»
Прости меня,господи,ноя не умею молиться.Сколько ни гляжув бездонные воды небес,а не могу представить тебяскорой помощью,МЧС,джинном в бутылке,колесом фортуны в поле чудеспосреди страны дураков,клоуном или певцомв концерте по заявкам твоих творений.Я самисполнитель своих желаний,хозяин своих стремлений,жертва своих грехов,промашек,ошибок,благоглупостей, мостящих дорогу в ад,и победитель в своих сраженьях,иботы дал мне свободувыбирать мой собственный путьи отвечать за него.А ты,сотворивший весь этот мири позволивший мне появиться в нём,ты – наблюдатель,глядящий снаружина дело воли и рук твоихи ждущийчто я —внутренний наблюдатель —откликнусь,прежде чем сброшуодежды земного тела,чтобы предстать пред тобой.Давай жепросто побудем вместе,поговорим,помолчим,расскажемты мне,как тебе там живётсяв пространствах моей души,а я тебе,что происходит снаружи.Ты соглашаешься,наши дыханьяодним дыханьем колышутшёпот листвы и свет оплывающей свечки,и это и есть молитва.«Лениво лениться…»
…но был солдат бумажный…
Б. Окуджава
Лениво ленитьсяпод шорох дождей,перемывающих костигодам и погодам,и смотреть, как по водам потопаотпущенный тобой хлебжадно клюютбуревестники,взлетая с борта ковчега,сея следы насыщенияпод видомразумного, доброго, вечногои посылая подальше Ноя.Титаник ковчега,не утонув, доплывётдо вершин,зияющих в будущем,где Ноя поставят к стенке,ковчег подлатают,скрестят с паровой машиной,пароход загудит философски,отдаст концыи понесёт не отдавших концы пингвиновв непроглядность туманов,а родину,пустившую тебя, как царицу с сыномпо морю в сельдью пропахшей бочке,будут клевать,убивая друг друга,разжиревшие буревестники,бесы на крыльях кожáнок,драконы,против которых ты выйдешьне Ланселотом с мечом и в доспехах,а Дон Кихотомс пёрышком тонким в рукеи хрупким щитомиз листа белой бумаги.И победишь.Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.