- -
- 100%
- +
Закончив с Солженицыным, Картюхин перешел на прикладное чтиво – книги по бизнесу, психологии, найму и организации структуры предприятий. Они возрождали в его голове бледные тени прошлого, которые перемещались по полям картюхинских мыслей и подавали новые и новые идеи для реализации после того, как он вдохнет воздух свободы, как недавно освободившийся Решимов.
Картюхин боролся с собой недели три, после чего написал Решимову письмо. В нем он просил узнать, как в Польше устроен сбыт удобрений, у кого поляки покупают соли, какими путями везут, кто держит рынок.
На удивление отправителя, ответ пришел совсем быстро. Решимов рад был узнать новости, закинуть по своим контактам весточки (правда, половина воротила нос от докучливого освобожденного, но это ничего – остальных хватит). Другими словами, Сергей Иванович и Игорь Александрович снова были в обойме. В одной обойме. Один генерировал идеи нового будущего бизнеса, другой был информатором.
Дни в колонии потянулись быстрее. Картюхин мечтал о бизнесе в Польше, о том, как переедет туда к семье, как родится у него внук, которого он обещал водить в походы и учить рыбачить.
Письма жены приходили редко и были бессодержательны. В них она подбадривала его, переписывала то так, то эдак одни и те же события и первые впечатления о стране. Иными словами, очевидно, скрывала настоящее положение дел. А он в душу к ней не лез и, кажется, все понял. Только вида не подавал, а точнее, давал ей шанс первой написать о том, что все между ними кончено.
В письмах дочери события были живыми, настроение и выводы менялись, трансформировались, как и должно быть в настоящей жизни, тогда как в посланиях жены мир будто оцепенел. По этим признакам Картюхин понял, что жена и дочь не общаются, о чем переживал куда больше, чем о первой своей догадке.
Решимов после смерти жены был рад (если в его положении вообще можно было говорить о радости) негаданной своей доле – возможности загладить вину перед Картюхиным. Он ревностно исполнял каждую просьбу бывшего начальника: узнавал дела через знакомых на овощной базе, выискивал тех, кто готов помогать, проверял догадки Картюхина по поводу бизнеса в Польше, передавал книги и писал тем, чьи имена называл Игорь Александрович.
Энергия Картюхина, запертая в колонии, как буря в стакане воды, выплескивалась в письмах, планах, догадках и обдумывании будущего бизнеса в Польше.
После идеи о том, что можно заняться продажей и переработкой солей для удобрений, Картюхина увлекла мысль о генном животноводстве и выведении новых пород. Книги, профильные журналы и отраслевые данные тут же были доставлены Решимовым.
Поразмыслив об этом несколько месяцев, Картюхин занялся проработкой иных версий и ответвлений – модификацией семян для сельского хозяйства, разработкой новых добавок для скота, повышающих удои и тому подобным.
Другими словами, фонд местной библиотеки пополнился множеством любопытных только Картюхину книг. Когда Лиза передавала отцу посылки, он неистово досадовал, что тем самым она уменьшает его годовой лимит, и тут же писал дочери с просьбой не утруждать себя.
В общем, все в нем свидетельствовало о том, что Посейдон собирался на вольные просторы и жить планировал в полную силу…
Царство
После ухода матери Лиза пообещала себе, что необходимость устроиться в этой жизни никогда не толкнет ее подличать, извиваться и предавать свои принципы или близких людей.
Правда, какие у Лизы принципы, было еще не очень понятно. Любовь к отцу, нежность к человеку, который старался обеспечить жизнь своего ребенка во всем, натолкнула ее на мысль о том, что быть ответственным родителем – достойная жизненная стратегия.
Лизе пока сложно было понять, в чем заключается осознанное родительство, ведь ребенок еще только ворочался внутри нее, иногда напоминая матери о том, что ему становится тесновато. Она старалась хорошо питаться, много гулять и ждала развязки своего положения. А в остальном – жизнь шла своим чередом.
Витя продолжал работать упаковщиком, так как обещанное повышение почему-то отдали другому сотруднику. Он приходил домой уставший и со страдальческим выражением лица падал на диван, пока Лиза собирала на стол.
Она явственно ощущала, что муж винит ее в чем-то, но не понимала, в чем именно. Казалось, за его раздражением скрывается нечто большее, чем просто досада из-за больших трат и скудных доходов семьи.
К еженедельному отчету по расходам Лиза уже привыкла. Каждую субботу, отоспавшись после пятидневки, Витя садился за квадратный кухонный стол, где перед ним лежал ворох чеков, которые Лиза собирала всю неделю.
Он аккуратно вносил каждую сумму в программу на телефоне, составлял диаграммы и графики и, после внесения новых значений в свои таблицы, неизменно становился еще более унылым.
Поначалу, когда они только приехали в Польшу, чеков была целая груда – маленькие и длинные, квадратные и похожие на египетский свиток. Они говорили о том, как легко две женщины тратили иссякающие в доме средства. После отъезда Елизаветы Андреевны чеков меньше не стало, что немало удивляло Витю.
После подсчетов, в ходе которых он просил Лизу сесть напротив него и пояснить некоторые цифры и платежи, они шли гулять. Витя обычно был мрачен. Лиза пыталась его разговорить, повести в красивые места и вообще, как бы так сказать, развеять…
Ей хотелось говорить о спряжении польских глаголов, о том, как поехать в Закопане на выходные. Она показывала ему фотографии местных красот, соблазняла тем, как здорово было бы пройтись по балтийским пляжам Гданьска.
Витя коротко бурчал что-то в ответ, и разговор не клеился. В такие моменты Лиза понимала, что Витя в чем-то отчаянно ее не одобряет, хотя она по-прежнему не могла понять, в чем именно.
В итоге, в один из нервных субботних променадов, Витя огорошил жену тем, что она должна пойти работать.
– Кааак?! – протяжно спросила она, показательно сложив руки на большом животе.
– Надо брать работу на дом, набирать переводы или заняться копирайтингом. Да мало ли работы в интернете?! – вспылил он, выпучив глаза.
– Но кто же меня возьмет, мне рожать через полтора месяца! – щеки Лизы пошли бурыми пятнами.
– Лиза, мы не тянем все расходы. Надо, чтобы ты начала работать. У тебя было много подруг в Беларуси: у одной – ногтевой салон, у второй – кофейня…
Лиза смотрела на него, опешив, и не могла поверить своим глазам. Муж, который упустил повышение и возможность получать больше, отправлял на работу ее!
Жгучее чувство стыда за него и за себя (а мама предупреждала) окатило ее жаркой волной. На лбу выступили мелкие капли пота, рот напряженно скривился. Лиза не выдержала:
– Я бы никогда не подумала, что мужчина может выпихнуть на работу свою беременную жену, а сам лежать на диване весь вечер! Папа никогда бы так не поступил!
Витя поменялся в лице… Весь багровый от гнева, он резко одернул руку, за которую до того держалась Лиза, и выпалил в ответ:
– Твой папа – отличный пример! Именно из-за него мы тут, без денег и перспектив.
– Ты – летчик гражданской авиации, выучи язык и иди работать! – осекла его жена.
– Куда с беременной женой?! Надо будет переучиваться несколько лет, а кто будет закрывать аренду и платежки? Может, твой папа?!
Мы не будем погружаться в дальнейшие подробности разгоревшегося после этого скандала. Скажем только, что после полутора часов взаимных обвинений и высказывания тайных обид Лизе стало ясно одно: муж тяготится ею, и не от того, что не любит, а из своей человеческой слабости.
Всю дорогу домой они шли молча, каждый погружённый в свои мысли. Лиза понимала, что надо снизить градус переживаний, потому что живот предательски каменел, и решила отвлечь себя чем-то посторонним.
Она думала о том, что люди – как животные или растения, и вообще очень схожи со всем живым на планете. Хоть и выглядят одинаково – две руки, две ноги, – а все из разных царств природы.
Она силилась вспомнить, что рассказывала в школе на уроке биологии тучная Ольга Владимировна: «Кто ж там был?.. Животные, растения, бактерии… кто еще?.. Ах, грибы!»
«Среди животных тоже все разные. Есть те, кто борется и выживают. Наверное, это хищники». Лизе очень хотелось думать, что отец из хищников: активный, никогда не сдавался, без причины и надобности никого не обижал. Да и не было у него поводов, по крайней мере Лиза не знала.
«Растения… ну, тут проще, – Лиза вспомнила множество сотрудников на отцовской базе, которые будто приросли к своим офисным столам и стульям. – Похожи на кораллы, – подумалось ей. – А кораллы – это растения? Или животные?..»
Кажется, живот отпускает…
«А вот еще Маша – одногруппница из университета. Та – точно растение! Волосы длинные и некрашеные, будто буряк с хвостиком. Вечно сидела в библиотеке, пока все тусовались в холле вузовской раздевалки. Да и в ссобойках носила только что-то зеленое. А муж у нее – ну точно овощ! – Лиза с тоской вспомнила свадьбу ребят и как они счастливы были на своей овощной деревенской свадьбе. – Овощи, а как любят друг друга…»
«Бактерии… – она даже улыбнулась. – О, да! Уж лучше быть растением, чем мерзким злотворным микробом. А ведь они тоже нужны – кто-то ведь должен утилизировать тела умерших… Получается, они даже благороднее грибов».
Найти бактерию в своем окружении было нетрудно – на ум пришел новый директор базы «Картюхино», Нестерский, с которым ей довелось встретиться. «Вот уж… Бледный, худой, глаза белесые, вроде как голубые, но прозрачные. Уж он-то позаботился об утилизации!» – она поморщилась, будто вдохнула запах разложения…
Опять прихватило. Надо бы посидеть.
«А вот грибы…» – Лиза посмотрела на мужа. Он шел, не поворачивая к ней лица, уткнувшись взглядом в собственные ботинки. От их быстрого мельтешения Лизу стало тошнить:
– Да не торопись ты так! Я уже запыхалась…
Витя сбавил шаг. Теперь у Лизы была возможность рассмотреть его получше, да и отдышаться.
«Грибы… Para-sitos… – вспомнился курс греческого в универе. – Над-хлебом. Тот, кто живет на всем чужом…» – Лиза впала в ступор.
«Мама. Всю жизнь жила тем, что приносит отец. А как он стал слабым – сразу нашла себе новый sitos… Как же это мерзко!»
Лиза с ностальгией вспомнила Машу и ее тихого мужа. Ей подумалось, что наверное, обидно родиться овощем – оглядываешься вокруг и видишь ярких, инициативных. Но какая разница, если ты нашел свою половину? Ведь совсем не обязательно быть сильным…
«Господи Боже! Да и Витя – как мама. Отец его пригрел, подтолкнул наверх, он и расслабился. А теперь вон как страдает. А сил быть хищником нет! Не создала природа, не вложила, не тянет…»
Лиза неприязненно покосилась на мужа. Его утренний выпад с тем, чтобы она пошла на работу, уже не так беспокоил. Тем более, что живот отпустило, и стало снова легко. Осталось только одно невнятное чувство, один вопрос, перед которым ум Лизы сдавался и не выдавал никаких ответных сигналов.
Вопрос этот был: «А я – кто?»
Свой голос
В Царстве Божием люди перестают разделяться на подвиды и становятся существами духовными. Со своими недостатками, конечно, однако ведь надо было как-то приравнять людей разной природы к единой общности.
Лиза перелистнула страницу Вольтера с его философскими повестями и закрыла глаза на минуту. Яркий желтый свет лампы отражался от страниц и бил прямо в глаза.
Она размышляла о том, что за недостатки человека принято судить, даже если они обусловлены его подвидом. А справедливо ли это? Скажем, разве можно обвинять человека слабого в том, что он ищет, где урвать или на кого опереться? Из слабости рождаются преступления и подлость.
Получалось, что человек сильный и смелый на преступление не способен, а злостные нарушители закона – существа жалкие и ущербные с самого рождения. Лиза ощутила, что заходит на тонкий лед, и прервала свои размышления.
– Все люди равны перед Богом, – сказала себе она и продолжила пролистывать томик Вольтера.
За эти пару лет, прошедшие после того знакового разговора с мужем, для Лизы время бежало особенно быстро. Сперва – роды, потом – не успела оглянуться, как ребенок стал садиться, ползать, ходить.
Лиза вкрадчиво наблюдала за сыном, чтобы определить, сможет ли этот веселый карапуз отпустить ее на целый день в свои год и десять месяцев. По всему получалось, что пока не попробуешь, не узнаешь. И она отвела его в сад неподалеку.
Незадолго до родов Лиза договорилась с родственницей по матери, чтобы та помогла устроить ее в международное издательство.
Задачей Лизы было прочитывать бесчисленное количество книг и писать к каждой захватывающие аннотации, которые вызывали бы у посетителей книжных ярмарок и магазинчиков жадное желание купить книгу.
Хорошей литературы попадалось мало – все больше дрянных детективчиков и женских сопливых романов с розами на обложке.
…Адриана, охваченная внезапной страстью к властному мажору, забывает о долге перед мужем и сыном и бросается в омут страстей…
…Это было словно удар судьбы: прекрасная аристократка Урсула оказалась во власти роковых чувств. Осмелившись полюбить другого, она потеряла всё – любовь, уважение, репутацию…
Теперь Лиза лежала на кровати под большой бронзовой лампой, которую купила с первой зарплаты, и читала Вольтера. Обычно она только пробегала глазами книги, но эту… Эту хотелось вдохнуть поглубже.
За месяц работы в издательстве Лизе удавалось зарабатывать половину жалования мужа. Время от времени деньги передавали знакомые и родственники, которые приезжали на выходные в Варшаву из Беларуси, так что в семье все равно было то густо, то пусто.
Сын играл рядом с матерью, время от времени забирался ей на живот, хохотал от внезапной щекотки, прижимал нос к носу и жужжал, показывая муху. Его голубые глаза с карими вкраплениями, активные, как у деда, надбровные дуги, придающие лицу упрямое выражение, прямой нос и широкий подбородок – в маленьком личике уже прорисовывались черты взрослого красивого мужчины.
Тем вечером, как обычно, Витя где-то пропадал. Полгода назад он взял привычку гулять после работы. Так у него меньше болела спина, ведь прогулка помогала хорошенько размять мышцы. Витя позвонил и сказал, что сегодня будет дома около девяти.
«Мне же легче», – подумала Лиза, понимая, что еще пару часов не увидит мрачного и докучливого мужа.
Сразу после родов Лиза поняла, что спать отдельно от младенца – настоящая мука для всей семьи. Ночью, когда малыш начинал барахтаться в кроватке, она вскакивала к нему, уносила в гостиную, где могла покормить ребенка, не разбудив мужа, а потом возвращалась в темную спальню, укладывала полусонного сына в кроватку и ложилась в постель. И так повторялось несколько раз за ночь.
Сердце бешено билось от резкой смены положения и слабости после родов. Младенец казался таким тяжелым, особенно когда Лиза пыталась аккуратно уложить его после кормления на мягкий матрасик, наклоняясь над высокими бортами детской кроватки.
Через три недели такого материнства Лиза наконец начала спать в гостиной с ребенком. Она аккуратно укладывала его у стеночки на приличном расстоянии, чтобы не придавить. Однако уже при первом ночном кормлении ребенок оказывался совсем рядом с ней.
Вот уж действительно загадка, как младенец ощущает, где мать? Как такое маленькое существо, которое еще не может ни ползать, ни переворачиваться, ориентируется в полной темноте и оказывается под теплым мягким боком матери, хотя та спит неподвижно?
А потом Витя начал уставать от жены и ребенка. Он приходил домой, скидывал одежду на кресло, в котором обычно читала Лиза, и уходил мыться в душ.
Обнаружив в своем кресле потные мужские вещи, Лиза брезгливо сбрасывала их в стиральную машину, протирала ручки кресла и раздраженно удалялась в детскую.
Витя же долго пыхтел и сморкался в ванной, бил ручкой душа по кромкам наполненной водой ванной, после чего неизменно следовали десять минут полной тишины, нарушаемой шумом льющейся во всю мощь воды из крана.
«Опять бреется, а воду не выключает! – раздражалась Лиза. – А мне потом будет высказывать, что я много трачу и что чеки большие».
После вечерних процедур Чалов закидывал ноги на диван и погружался в мобильный телефон, откуда достать его уже не было никаких шансов. Если жена или сын слишком задерживались рядом с ним, он начинал бурчать и выпроваживать их на кухню или на прогулку со словами: «Я устал».
Другими словами, в доме нарастала атмосфера неприязни и тихой необъявленной войны. Война со стороны Вити выражалась в том, чтобы вовсе не помогать жене, которая сидела у него на шее и лишь изредка могла приносить в дом деньги. Эти средства сразу же уходили на ребенка, прививки, телефонные счета и покупку совершенно ненужных вещей: стульчика для кормления, легкой коляски или (не дай Боже) на модные окрашивания.
Лиза в партизанской войне с мужем перестала вкусно готовить, обеспечивала его лишь необходимым минимумом – самыми простыми блюдами, чистой кружкой, полухолодным кофе по утрам, сменой белья в его холостяцкой спальне.
Однажды в жизни Чаловых наметились радостные перемены. Лиза устроила сына в садик, и пришло время выходить на полный рабочий день. К счастью, как раз в эти первые недели относительно свободной жизни Лизу пригласили на собеседование в польский офис русскоязычного издательства. После двух лет удаленной проверки ее навыков, тетя порекомендовала молодую родственницу редактором в варшавское издательство.
Встречу назначили на три часа. Лиза надела летнее платье из голубого крепа, купленное еще при отце. Широкий рубашечный воротничок с умеренным декольте, длинные рукава, мелкие защипы под грудью, создававшие необходимую легкость этой части тела, высокая талия. Ткань спускалась до середины икры, и Лиза решила, что лучшего платья для собеседования на эту должность просто не найти.
Она собрала свои волнистые светлые волосы в небрежный пучок и решила: «Пусть думают, что я филологическая мышь», – и почти пренебрегла макияжем.
Лицо молодой матери украшал легкий румянец. Она лишь подкрасила ресницы и обвела губы мятной гигиенической помадой, отчего те вспыхнули и стали ярче. Лиза была готова!
Пришлось долго ждать в приемной, пока тучная добродушная женщина лет пятидесяти не позвала прибывшую в свой кабинет.
На столе, обитом добротной кожей с деревянной рамкой по краю, красовалось большое золотое перо в кокетливо изогнутой изящной женской ручке на мраморной платформе – напоминание о былых временах журналистской деятельности хозяйки издательства. По краям стола были разложены кипы бумаг и томики литературы с многочисленными закладками.
Высокое окно было задернуто тяжелыми зелеными занавесками, защищавшими от палящего летнего солнца, а толстые стены старинного здания делали воздух прохладным. В комнате почти не было мебели, кроме комода, на который взгромоздились старинные часы с бронзовыми завитками по бокам и желтым от времени циферблатом. На часах было уже четыре.
«В пять тридцать забирать Артемку… Доеду ли? Возьму такси!»
Взгляд Лизы упал на огромный янтарный кулон овальной формы на шее Татьяны Алексеевны. Он был похож на глаз индийского тигра, смотрящего сквозь темную траву тропиков прямо на свою жертву. Кулон этот утопал в пышной груди издательши, и лимбическое ощущение опасности смешивалось с добродушной медлительностью этой дамы.
– Ваша тетя очень хорошо отзывалась о вас, Лизонька, – Татьяна Алексеевна села в широкое барочное кресло с округлыми подлокотниками из красного дерева. – Мне все понравилось в вашем резюме. Вижу, несчастья вас не только не сломили, но и закалили!
Татьяна Алексеевна замялась, оценивая, не слишком ли прямолинейна, и всё же произнесла:
– Не каждый способен после такого падения… после такого удара подняться снова и счастливо жить в чужой стране.
– Ну, до счастья еще далеко, – робко отвела глаза Лиза. – Но ведь работа тоже приносит счастье, верно? И тогда какая разница, где ты…
– Допустим, допустим… В те времена, когда я была в вашем возрасте, счастье заключалось в удачном замужестве. Сегодня многое поменялось. Но ведь вы замужем, у вас ребенок.
– Верно… – Лиза вдруг вспыхнула, понимая, к чему клонит Татьяна Алексеевна, и что сейчас следует быть максимально откровенной. – Выйти замуж – не значит быть во всем под защитой. А в моем случае – тем более. Я либо сейчас найду работу, которая позволит мне быть самостоятельной, либо буду вынуждена жить с мужем, который после ареста отца ни во что меня не ставит.
– Вы не думайте, – продолжила она, помолчав, – что если у меня маленький ребенок, то я работать не буду. Для меня это вопрос жизни и смерти. Поверьте, нет ничего более важного теперь, чем получить шанс стать личностью и скинуть с себя маску жертвы.
Татьяна Алексеевна сделала удивленное лицо, откинулась на спинку кресла и разложила свои крупные запястья на дубовом подлокотнике. Они свисали вниз ровно так же, как золотая женская ручка на постаменте. В янтарном медальоне заискрились лучи солнца, пробившегося сквозь щель в плотных шторах кабинета.
– Так вот оно что, Лиза. Вы решили убежать от надоевшего мужа… – Татьяна Алексеевна загадочно закатила глаза вверх. – Помню, и я в свои двадцать три года сделала то же самое. И не жалею! Не сломайся тогда мой брак… А я могу вам сказать, что он дал глубокую черную трещину прямо посередине… Не сломайся тогда мой брак, не было бы и моих наград, карьеры, издательства, да и сын бы вырос похожим на отца.
Словно не ожидая возражений, она спокойно продолжила:
– Понимаете ли, Лизонька, женщина дарит себя либо семье, либо любимому делу, и все попытки совместить две эти ипостаси обречены на провал, что бы ни говорили. Чтобы создать что-то великое, женщина обязана отречься от личного.
Татьяна Алексеевна угрожающе придвинулась к столу, навалившись на него своим декольте, и смотрела прямо в глаза Лизе. Голос ее изменился.
– Понимаете ли вы, что издательский труд – это ни перерыва, ни продыху? Постоянные правки, сидение на стуле, боль в спине, спешка, бесконечная нагрузка на глаза, а главное – книга никогда не будет достаточно хороша. В ней все равно будут изъяны, и каждый невежда будет тыкать вас носом в то, что кажется ему ошибкой или недосмотром.
– Меня это не пугает, – Лиза ободрилась, когда увидела, что дама ответила взаимностью на ее откровенность. – Больше меня настораживает, когда женщина идет на низость и подлость, всю жизнь пресмыкается перед мужчинами (и хорошо, если только перед одним!). Общество, как будто, давно шагнуло вперед, но в любые времена женщина сталкивается с одним и тем же – необходимостью обрести независимость и баланс между своими интересами и интересами мужа.
Вздохнув, она сказала дальше:
– При этом типичный муж до сих пор уверен, что женщина – приложение к его интересной жизни, и пока он будет реализовывать себя, ты будешь заниматься домом и детьми. Но правда в том, что далеко не все мужчины способны содержать семью, многие с трудом обеспечивают собственные скромные потребности… В условиях первобытного общества они бы не размножились, ведь не смогли бы пришибить мамонта даже в групповой охоте. Хотя это даже неважно…
– Пока отца не арестовали, я жила, как вам сказать… – Лиза вспомнила о грибах, – будто во сне, в аквариуме. Вокруг меня – только избранные рыбки, корм по расписанию, а весь реальный мир – за стеклом.
Она обреченно вздохнула:
– Сейчас меня будто выбросили на сушу, и мои варианты – либо отрастить ноги и научиться ходить, либо сдохнуть. Потому что никакого аквариума больше нет!
Впечатленная такой образностью и прямолинейной грубостью заявлений Лизы, Татьяна Алексеевна довольно улыбнулась, проявив симпатичные ямочки на пухлых щеках.
– Мы с вами поладим. Приходите завтра к девяти. У вас малыш, я понимаю, поэтому можете отдавать его и сразу ко мне. Будет болеть – будете работать из дома, типография не ждет, пропустишь очередь – печать застрянет. О зарплате вы осведомлены. За каждую изданную книгу полагается премия. Чем больше издадим, тем больше заработаем, это выгодно нам обеим, – Татьяна Алексеевна встала и проводила Лизу до двери.
– А что касается отца… Таких мужчин осталось мало. Да и жениться такие теперь любят на личностях. Развлекаются с кем угодно, но вот брак… – протянула она это слово, – только с теми, кто состоялся как личность. И точка!
Лиза, красная от смущения, не знала, хорошо ли то, что она выпалила перед будущим начальством такие глубины собственной души, которые зрели в ней последние месяцы. Она рассеянно вышла из здания издательства и направилась в сторону стоянки такси.
Два года, которые они были в ссоре с матерью, не прошли даром. Осуждение, такое яркое сначала, сменилось глухим неприятием и отстраненностью. А главное – появление в их жизни этого противного поляка.