Валенки в форточке

Валенки в форточке

Дело было зимой. Мы тогда ещё на старой квартире жили. Как-то поздним вечером в дверь постучали. Я как раз оладьи жарила, а дети в дальней комнате играли. Муж в тот день в ночную смену работал.

Открываю дверь – стоит мужчина лет пятидесяти в чёрном полушубке, рыжих унтах, белой кроличьей шапке. Видно, что в подпитии. Спрашивает, где прежний жилец. Говорю, переехал. Извиняется, уходит.

Только успеваю перевернуть оладьи румяной стороной вверх, как опять кто-то стучит. Распахиваю дверь – тот мужик. Спрашивает:

– Куда переехал?

– Не знаю, – отвечаю.

Уходит.

Дохожу до плиты – слышу шум на веранде. Выхожу – снова он!

– Что вам ещё?! – уже не скрываю раздражения. Тут он снова про старого жильца заводит разговор. Я не выдерживаю:

– Да не знаю я о нём ничего!

Провожаю незваного гостя за порог, закрываю дверь на веранде на замок.

Возвращаюсь к квартирной двери, дёргаю за ручку – не открывается! Закрыта на крючок! Каким образом? Видно, когда хлопнула дверью, крючок сам в петлю упал. Стучу, колочу в дверь. Дети не слышат. Но даже если бы и услышали, открыть они всё равно не сумеют, слишком малы.

А нетрезвый мужчина, услышав мою возню, вернулся. Выхожу к нему:

– Вот, всё из-за вас! Как я теперь домой попаду? У меня же там дети! И оладьи на плите!

На улице темень, мороз чуть не тридцать градусов. Без пальто холодно. Давай мы тянуть дверь вдвоём. Не поддается!

– А может, выломаем? – спрашивает незнакомец и смотрит мне прямо в глаза. Во мне назревает паника, но имущество ломать я не позволяю.

– А может, через форточку? – теперь я выжидательно смотрю на него. Он соглашается:

– Попробуем!

С трудом дотягивается до форточки на кухне, открывает. Снимает полушубок, накидывает мне на плечи. Карабкается на окно. Переваливается по другую сторону рамы большей частью тела, а дальше – не пролезает. Валенки зацепились за раму. Так и висит мой спаситель – вниз головой. Тут меня такой смех разбирает – умираю просто. Про себя, конечно, чтобы «форточник» не услышал.

Наконец, он догадывается выползти из обуви. Валенки остаются торчать в форточке, а сам он благополучно приземляется на комод. Открывает мне дверь. Сияет, довольный. На кухне – дым коромыслом. Оладьи на сковородке обуглились. Приоткрываю дверь, чтобы выпустить горелый запах.

– Иван Иванович, – тянет мне руку протрезвевший гость.

Я жму его большую шершавую ладонь. Называю своё имя. Предлагаю отметить знакомство чаем с оладьями. Он кивает. За разговором мы находим много общих знакомых.

Когда на кухню прибегают дети, Иван Иванович немного играет с ними, а затем уходит восвояси.

Знаю, что нет уже на белом свете того ночного визитёра, но, когда вспоминаю эту историю, всегда улыбаюсь.

Бинго!

Накинув пальто, я выбежала на улицу – в пургу, в темень. Подбежала к калитке и громко крикнула:

– Би-и-инго! Би-и-инго!

Прислушалась. Кроме завывания ветра, никаких звуков. Не слышно лая любимого пса. Третий день он не приходит домой. Пропал.

Мама, собираясь идти доить корову, так и сказала:

– Пропал наш Бинго. Наверное, волки съели.

Серые и вправду лютовали, таская по ночам не спрятанных хозяевами собак. Но я не верила, что Бинго погиб, и по нескольку раз на дню выскакивала на мороз и звала его.

Поздним вечером из Куратова приехала бабушка. Она навезла подарков, сладостей, мандаринов – приближался Новый год. Я поделилась с бабушкой горем. Она покачала головой, убирая в холодильник гостинцы:

– Даст Бог, найдётся твой Бинго.

Утром, когда мама уже ушла на работу, зашёл сосед дядя Миша. Теребя в руках чёрную кроличью шапку, поздоровался:

– Приветствую, хозяюшки. Я чего зашёл-то. Видел вашу собаку в двух километрах от села. Видно, машина сбила. Идти не может, лежит в кювете и скулит. Может, и взялся бы её тащить, да сил не хватит, из больницы недавно выписался.

Бабушка поблагодарила дядю Мишу за новость и велела мне одеваться. Мы вытащили из сарая деревянные сани, на них бабушка кинула старое одеяло, и вышли в дорогу. Уже издали мы увидели нашего белого пса – там, где он лежал, снег подтаял и потемнел.

У Бинго были отбиты задние лапы. Я помогла бабушке погрузить его на сани. Мы взялись за верёвку и потащили раненое животное.

Метель, бушевавшая два дня, стихла. Небо открылось. Солнце осветило занесённые снегом поля, деревья, деревню на пригорке. Морозный воздух бодрил. Бабушка много шутила, а я смеялась. На душе было легко и радостно.

Дома мы уложили Бинго рядом с печкой. Весь день я не отходила от своего друга, кормила его, гладила, приносила ему пить. Через неделю Бинго начал вставать, а ещё через неделю мы с ним уже гуляли.

Когда случилась эта история, мне шёл одиннадцатый год. Сейчас мне за сорок, но дороже подарка на Новый год я не припомню.

Стирка

Вода никак не хочет светлеть. Это пятый таз. Каждый раз, когда я опускаю в чистую воду простиранные вещи, чтобы прополоскать, вода приобретает бурый цвет. А значит, вещи ещё грязные. И я опять меняю воду.

Грязную воду надо выносить во двор. Я могу нести лишь полведра. Мне шесть лет, и это моя первая стирка.

Час назад бабушка ушла в магазин и ещё не вернулась. Скорее всего, встретилась там с подругами. Магазин в селе – главное место общения.

Не знаю, почему мне пришла в голову мысль затеять стирку. Я достала из ящика за печкой грязное бельё. Из чугунка, стоящего на печке, налила в таз горячей воды. Холодную добавила из зелёного эмалированного бака. Каждую вещь тщательно намыливала хозяйственным мылом и тёрла на ребристой жестяной доске.

Но на этапе полоскания вода никак не хочет светлеть. А потом вода в баке заканчивается. Взяв ведра, отправляюсь к колодцу.

Опускаю черпак – в наших деревнях его называют черпушкой – в тёмную глубину деревянного сруба. С усилием вталкиваю в воду. Чувствую, как черпак наполняется водой. Тяну вверх. Но поднять не могу – тяжело. Отпустить тоже страшно. А вдруг утонет?

Стою и держу в руках черпушку. Пока в воде, она не кажется тяжёлой, но стоит потянуть вверх, как меня тут же тянет вниз, в колодец.

Вскоре мне надоедает торчать с черпушкой в руках и я кричу:

– Помогите! Помогите кто-нибудь!

Но на улице ни души. Снова кричу. Слышу, сзади кто-то бежит. Бабушка! Она бросает сумку с продуктами возле забора, выхватывает у меня черпак, вытаскивает его, переливает воду в ведро. Неспешно наполняет оба ведра, берёт их и идёт к дому. Я плетусь за ней с тяжёлой сумкой, из которой торчат баранки и хвостик копчёной колбасы.

Бабушка меня не ругает за беспорядок, который я устроила на кухне. Сама всё убирает, развешивает бельё. А потом мы с ней сидим и пьём смородиновый чай с черничным вареньем и теми самыми баранками из магазина.

Побег

Главный вопрос не в том, как я сбежала из больницы. Это оказалось несложно, к тому же у меня были сообщники. Главный вопрос в том, почему я оттуда сбежала. Ведь мама очень хотела, чтобы мне вылечили ноги. С недавних пор под вечер они стали опухать в области лодыжек. Мама увидела в этом симптом страшной болезни, и меня отправили в больницу. Итак, почему же я оттуда сбежала?

За четырнадцать лет жизни у меня ни разу не брали на анализ кровь из вены. В детском отделении районной больницы, куда меня определили на лечение, педиатр Гертруда Павловна предупредила, что назавтра мне назначили именно эту медицинскую процедуру. Я ужаснулась про себя. Взятие крови из вены представлялось мне частью средневековой пытки. И я потеряла покой.

Так же беспокойно вела себя рыжеволосая мамочка с грудным ребёнком, с которой я делила одну палату. Правда, женщина переживала не по поводу «вампирского» вторжения в организм, а потому, что ей не нравилось и как лечат, и кто лечит, и как кормят. По всей видимости, она хотела домашнего уюта, заботы и внимания родных, а не вежливого, но холодного общения с медперсоналом.

И вот ходит она по палате с малышом на руках, жалуется мне, незнакомой девочке, на судьбу и замышляет побег. Я же думаю о завтрашнем дне, представляя в деталях, как железный штырь проткнёт мою нежную кожу и вопьётся в голубую вену на локтевом сгибе.

К одиннадцати вечера у соседки созрел план побега. Каким образом я вписалась в него, уже не помню. Но женщина не отговаривала меня от того, чтобы я бежала с ней. Напротив, по замыслу, я должна была помочь ей вынести вещи – всё-таки у неё на руках младенец.

Ранним утром в палату зашла санитарка. Она протерла шваброй пол, забрала из урны мусор и вышла. Пора.

Мы прокрались в коридор. Никого. Все ещё спят. Санитарка делает влажную уборку в соседней палате. Дошли до комнаты, где хранится верхняя одежда. И, о чудо, она открыта! Навесной замок с ключом болтается на ручке двери. Войдя в помещение и похватав свои вещи, мы бросились к лестнице. Спустились со второго этажа и незамеченными вышли на улицу.

Какое-то время шли вместе, а на развилке в сторону улицы Кооперативной расстались. Я направилась к двоюродной бабушке на улицу Оплеснина.

Бабушка Анна ни о чём не расспрашивала, встретила радушно, покормила. У неё я провела день, читая рассказы Лескова. А вечером села на рейсовый автобус и поехала домой в соседнее село.

Я не знала о том, что, обнаружив моё исчезновение, медики обратились в милицию. Стражи порядка искали меня в райцентре, где находилась больница, в школе и дома. Весь день они шерстили район, о чём я даже и не подозревала.

Когда я зашла домой, меня встретила заплаканная мама. В тот момент мне стало жаль её до глубины души. Шприц с острой иглой показался таким пустяком по сравнению с её слезами. Чтобы успокоить маму, я пообещала, что завтра же вернусь в больницу. Но мама решила отвезти меня сама. Помню, как накануне поездки я собирала в матерчатую сумку книги, которые собиралась читать в больнице.

Но Гертруда Павловна обратно в стационар не приняла. Она с укоризной смотрела на меня:

– Сбегаете, не хотите лечиться, потом опять приезжаете. Лечитесь сами!

Педиатр определила мне курс амбулаторного лечения. Полмесяца я бегала в медпункт, где фельдшер Анна Ивановна ставила такие болезненные уколы, что после них я с трудом поднималась с кушетки.

Женщина, с которой мы тогда совершили побег, встречается мне изредка на улице. Она уже поседела, но все равно кажется рыжей. Мы не здороваемся. Не потому, что нас связывают неприятные воспоминания. Наверняка, ей тогда здорово влетело. И за меня, наверное, тоже. Она меня, скорее всего, уже не помнит, ведь столько лет прошло. Мне тоже не хочется напоминать про давний инцидент.

А ноги у меня до сих пор иногда опухают. Может, потому что я пью много воды?

Дядя Коля

Я – дитя Севера, девственных лесов – единственных, сохранившихся в таком огромном количестве в Европе. И жизнь моя в основном проходит здесь, в краю белых ночей и бодрящих морозов.

Но судьба не раз забрасывала меня в южные края. Видела я и раздольные степи, и безбрежные моря, и заоблачные вершины. Однажды даже летала над горами на параплане.

Но сегодня я хочу рассказать вам не о полётах, а о том, как первая же моя южная поездка едва не стала единственной и последней в жизни.

– И чтоб больше в воду ни ногой! – только и крикнул дядя Коля, бросив меня на раскалённый песок.

Я лежу на спине с открытыми глазами. Жадно глотаю воздух. Сердце бьётся о грудную клетку, как птица, попавшая в сеть. Небо над головой синее-синее. Ни облачка. Приподнимаюсь, опираясь на локоть. Кашляю. На глаза набегают слёзы. От кашля. И от обиды на слова дяди Коли.

На пляже людей мало. Никто из них даже не заметил, что я только что чуть не утонула. Недалеко от меня молодая мама играет с сыном. Малыш совсем голенький. Он смешно бегает вокруг мамы, садится на землю, собирает в ладошки песок, просеивает его. От восторга звонко смеётся.

Мне же не до смеха. Я ищу глазами дядю Колю. Он сидит на упавшем дереве спиной ко мне. Ему надо отдышаться. И мне нужно прийти в себя. Это хорошо, что я такая худая и лёгкая, и он легко выудил меня из реки и дотащил до берега.

Как же я не заметила, что ноги потеряли опору? Когда я почувствовала, что дна нет, меня охватила такая паника! Я судорожно хваталась руками за воду, проваливаясь в бездну. Дважды мне удавалось вынырнуть. И каждый раз я видела перед собой искажённое, словно в кривом зеркале, солнце. А потом вода окончательно накрыла меня с головой. И даже когда я пошла ко дну, я всё ещё не верила, что тону.

Чьи-то сильные руки подхватили меня и вытолкнули на поверхность. Я не видела, кто это. Как вдруг услышала голос дяди Коли:

– И чтоб больше в воду ни ногой!

Выходит, он всё это время наблюдал за мной. Хотя мог бы просто отдыхать, как остальные люди на пляже. А он ни на секунду не выпускал меня из поля зрения.

Я представила, как бы дядя Коля вернулся на родину без меня. Что бы он сказал своей сестре, моей маме? Что её единственная дочь утонула? Что стало бы с мамой? Эти вопросы налетели на меня, как рой ос.

Встаю, отряхиваюсь от налипшего песка, иду к своим вещам. Сажусь на полотенце. На реку даже не смотрю. На дядю Колю тоже.

И чего меня понесло в то опасное место? Я же знаю, что на слиянии протоки и реки глубоко. Мне об этом говорили. И я всегда была осторожна. Но не сегодня.

Дядя Коля, видимо, немного остыл. Идёт купаться. Я сижу, не шелохнувшись. Время приближается к полудню, солнце припекает сильнее. За две недели, что мы на Дону, я превратилась в смуглянку. Дядя Коля сказал, что южный загар быстро сходит. На севере загар садится в течение всего лета, зато и в бане смывается не сразу.

Разглядываю свои ноги. Худые и длинные, они часто становятся объектом шуток для мальчишек из нашего класса. Но теперь мне это безразлично, как и многое другое. Теперь мне жаль дядю Колю.

Меня охватывает невиданная грусть. Не оттого, что запретили купаться впредь, а оттого, что моя глупость рассорила нас с дядей Колей. Я не знаю, как загладить вину.

Дядя Коля выходит из воды. Фыркая и подпрыгивая на одной ноге, приближается ко мне. Улыбается. Я боюсь улыбнуться в ответ. Он ложится на живот. Оба молчим. Дядя Коля повернул голову в другую сторону. О чём он думает?

– Извини меня, – чуть слышно шепчу я, нервно сжимая ладони.

Не знаю, слышит ли мои слова дядя Коля.

Я поднимаю глаза. Передо мной – могучая река Дон. Она рвётся вперёд. Живёт насыщенной жизнью. Ей совершенно неинтересно, что думают люди и чем они заняты. У неё своя важная работа – катить воды в море.

Портфель

Иду по улице Мира в сторону светофора. Навстречу – мальчик с большим белым пакетом. Шапка сбилась набок, из-под неё выглядывает ухо. Мальчик плачет на всю улицу. Мимо пройти невозможно:

– Ты чего ревёшь? Что случилось?

– Портфель уронил, – отвечает, рыдая, и переходит дорогу.

Я с ним:

– Потерял, что ли? Ты так сказал: уронил. Я уж подумала, в речку. Не плачь. Найдём мы твой портфель. Какой он у тебя?

– Синий! – и опять в рёв.

Шагаем по Коммунистической. Я недоумеваю:

– Как ты мог его потерять? Он ведь тяжёлый.

– Сегодня не тяжёлый…

– А, да, сегодня же суббота.

Навстречу нам – две школьницы. Спрашиваю:

– Девочки, вы не видели синий портфель?

Мотают головами: нет.

Идём дальше. Мальчик плачет, я утешаю. Дошли до моста через ручей Проскурняшор.

– Ты иди по левому краю, я – по правому. Может, под мостом твой портфель.

Ручей журчит, бежит между снежными берегами. Ни о каком портфеле он не слыхивал.

Подходим к школе. Во дворе бегают ребятишки. Несколько портфелей разных цветов и моделей валяются на снегу, дожидаясь, когда хозяева наиграются.

– Посмотри, может, среди них твой.

Попутчик мотает головой.

В школу заходим под всхлипывания. Охранник встревоженно встаёт с места, спрашивает, что случилось.

И что вы думаете? Стоит синий рюкзак под окном возле батареи. Мальчик сразу к нему. Помогаю ему нацепить рюкзак на спину:

– Ну, вот видишь, нашли мы твой портфель. Как тебя зовут-то хоть?

– Артём.

Выйдя из школы, идём вместе. Артём продолжает всхлипывать.

– Что ты плачешь? Нашёлся же портфель!

На перекрёстке останавливаюсь:

– Ну, давай, пока. Не теряй больше ничего.

– Хорошо, – чуть слышно отвечает Артём и идёт своей дорогой.

Две сестры

Варя сидела напротив окна, щурясь от яркого мартовского солнца. Её пышные светло-русые локоны ниспадали до табуретки. Бабушка вертелась возле внучки, стараясь заплести косы так, чтобы они выглядели толще.

– Всё подходит: и сама ты – Варвара, и коса у тебя – всем на загляденье, – рассуждала бабушка. – Никакие конкурсы тебе не страшны.

– Со всей школы девочки участвуют, поэтому и боюсь, – призналась Варя, стараясь сидеть прямо.

– В детстве у меня тоже были густые и длинные волосы. Лет до четырнадцати. Даже голова уставала к вечеру от их тяжести, – продолжала бабушка, колдуя над причёской.

– А потом ты их отрезала? Устала носить? – полюбопытствовала Варя.

– Не я. Бабушка Марья, моя сестра. Ссора между нами была. Мы поспорили, чьи волосы красивее. Мерили линейкой длину и толщину кос. Мои оказались длиннее. Вот сестра и обиделась. На следующее утро я проснулась, а одной косы у меня нет. Маша ночью отрезала. На плач прибежала мама. Уж на что суровая была женщина, а ничего не сказала. Усадила меня на стул и острым ножом оттяпала вторую косу. Я повязала голову белым платком. Так и ходила. Помню, весь день в доме стояла тишина. Никто ни с кем не разговаривал.

– А что же бабушка Марья? – заёрзала Варя, устав сидеть в одном положении.

– Утром следующего дня я проснулась от того, что кто-то на меня смотрит. Открыла глаза. Смотрю – Машка. Без кос. Стоит и улыбается. Я сразу всё поняла. Это она сама себя обкромсала. Сестра рассмеялась. Я не удержалась и улыбнулась. Она запрыгнула ко мне на кровать. Мы залезли под одеяло и там хохотали, чтобы не разбудить родителей. Отсмеявшись, обнялись и заснули. Больше таких красивых волос у нас с Машей не было, – бабушка отошла на несколько шагов и залюбовалась внучкой. – Ну вот, готово. Красавица!

Варя надела пальто и шапку, взяла розовый рюкзачок и встала возле двери.

– Удачи тебе, Варвара! – напутствовала бабушка внучку, поправляя на ней шапку.

Вечером Варя вернулась с большой куклой и тортом.

– Бабушка! – крикнула она от порога. – Ставь самовар, будем пить чай. Мне первое место дали!

В это время бабушка сидела в комнате за круглым столом и рассматривала старые фотографии. Она отложила альбом, подошла к Варе и обняла её.

Арлекин

В это утро девочка услышала шёпот за приоткрытой дверью палаты:

– Что вы говорите, Анна Ивановна? Какие ещё новые родители? От девочки неделю назад отказались. Ребёнок до сих пор не может прийти в себя, а мы будем предлагать ей новых родителей?

– Но ведь это родня, Ирина Сергеевна, – послышался ответный шёпот за дверью, – пусть и дальняя. Вы хотя бы поговорите с ними.

– Хорошо, поговорю. Позовите меня, когда Анечка проснётся. Я сама её покормлю.

Директор детского дома Ирина Сергеевна, строгая подтянутая женщина, решительным шагом направилась к своему кабинету. Возле стены на диване, обтянутом тёмно-коричневым дерматином, сидели супруги, обоим было лет по 35. Ирина Сергеевна пригласила их в кабинет, прошла за стол, села. В молчании переложила несколько бумаг с одного края стола на другой.

Мужчина откашлялся и заговорил:

– Мы приехали, чтобы забрать родственницу – Анну Каневу, ей семь лет…

– Кем она вам приходится? – спросила директор, продолжая перекладывать бумаги.

– Она моя троюродная племянница.

– Седьмая вода на киселе, значит… Почему же вы не забрали её раньше? Аня в детском доме третий год, из них полтора года находилась в приёмной семье. А неделю назад её вернули. Где гарантия, что вы не обойдётесь с ней так же?

– Мы не вернём, – робко вступила в разговор жена.

– Те родители тоже были уверены, что девочка станет им дочерью. А вот родились у них двойняшки, и наша Аня стала обузой.

В комнате воцарилось молчание.

– Ирина Сергеевна, – заговорил мужчина, – я сам вырос в детдоме. Разве могу с кем-то так поступить?

– Не знаю… Ну не знаю я! У вас дети есть?

– Да, двое – мальчик и девочка, – ответила жена.

Снова все замолчали. Ирина Сергеевна крутила в руках зелёную ручку и смотрела в окно. Наконец, директор вынесла решение:

– Сейчас я не готова дать вам ответ. Приходите месяца через два.

Мужчина встал, от волнения он начал заикаться:

– Х-хорошо. М-мы подождём. М-мы готовы ждать. Но и вы поймите, что чем раньше девочка попадёт в семью, тем быстрее забудет прежнюю боль.

– Вы, наверное, считаете себя хорошим психологом. Но я повторяю: приходите через два месяца.

Супруги вышли. Ирина Сергеевна подошла к окну. Она увидела, как они сели в белую машину. Затем мужчина вышел из авто, в руках он держал какой-то свёрток. Вскоре гость снова появился в кабинете.

– Вы можете передать Анюте подарок? – спросил он и развернул бумагу. В свертке оказалась мягкая кукла – Арлекин.

Директор кивнула. В этот момент в дверь просунулась голова Анны Ивановны, санитарка громко отчеканила:

– Ирина Сергеевна, Канева проснулась.

– Хорошо, иду.

В палате Аня лежала одна, две другие кровати были пустыми.

– Ну что, Анечка, проснулась? Сегодня с нами будет завтракать один хороший друг.

Ирина Сергеевна вытащила спрятанную за спиной куклу. Девочка приподнялась на кровати и во все глаза смотрела на невиданную игрушку.

– Это Арлекин, но ты можешь придумать ему другое имя. Теперь он твой друг.

Ирина Сергеевна усадила куклу на кровать и спросила девочку:

– Ну что, я тебя покормлю или сама сегодня покушаешь?

– Сама, – Аня села на кровать, придвинулась к тумбочке и принялась за завтрак.

– Вот и хорошо. Приятного аппетита, – директор погладила девочку по голове.

Аня краешком глаза поглядывала на Арлекина. Ей хотелось поскорее доесть кашу и взять игрушку.

– Ну вот и молодец, всё съела, – убирая посуду, сказала Ирина Сергеевна. – Завтра перейдёшь в свою комнату. Договорились?

Аня кивнула. Весь день девочка не выпускала из рук Арлекина, а ночью, обняв его, впервые за неделю заснула без слёз.

Салют за окном

Беспрерывно взрываются фейерверки. Через незанавешенное окно в комнату проникают отсветы огней. Новогодняя цветомузыка. Никуда от неё не денешься. Даже если лежишь под двумя ватными одеялами.

«Это сколько же денег на ветер. Третий день хлопают», – думает Андрей, поворачиваясь к стене. Закрывает глаза. Его знобит. Он сбивает температуру таблетками. Но жар снижается ненадолго, и Андрея опять пробирает цыганский пот.

Одиннадцать лет никаких простуд, и надо же, чтобы перед Новым годом так скрутило. Врач, молодая женщина, взяла анализ на «корону», выписала таблетки и ушла. С тех пор – ни слуху ни духу. Правильно, праздники же.

Андрей дотянулся рукой до литровой банки на табурете. Сделал два глотка воды. Врач сказал, надо пить много жидкости. А он ни пить, ни есть не хочет. «Так и помереть недолго, – думает Андрей. – И ничего после меня не останется – ни семьи, ни детей».

В свои тридцать восемь он ни разу не был женат. И ребёнка на стороне, насколько ему известно, тоже нет. Всю жизнь по археологическим экспедициям мотается. Когда ему женщину искать? Тётя Варя – единственная женщина, которая относится к нему со всей сердечностью. Как к сыну. Она – мамина сестра. А мама умерла два года назад. От рака.

Андрей проваливается в густой тягучий сон. Временами стонет и слабо вскрикивает. Просыпается, но глаз открыть не может. Даже тогда, когда в дверь звонят, он не в силах оторвать голову от подушки. В дверь ещё раз звонят. Потом – тишина. Но ненадолго. За окном совсем близко грохочет салют.

Вечером 31 декабря тётя Варя с дочкой Мариной приходили навестить. Обе были в медицинских масках, разговаривали с больным на расстоянии, через порог комнаты.

Тётя Варя дала указания:

– Андрюша, в холодильнике салаты на верхней полке, самодельные пельмени – в морозилке. Станет получше, сваришь. Или нас позовёшь. Поможем.

Марина в руках держала кружку с изображением быка:

– Это тебе, Андрюша. Поправляйся. Скучно нам без тебя будет. Ты такой выдумщик и артист. И Деда Мороза у нас в этом году нет. Если только сосед дядя Толя не согласится сыграть эту роль.