Трагический эксперимент. Книга 11

Конечно, простые люди могли и исчезнуть бесследно. Но они не были простыми людьми. Это были жена и сын Берии.

Прошло уже почти полтора года со дня их ареста. «Наверху» всё успокоилось, вопрос о власти был решён, угар, в котором всё совершалось в том роковом июне, начал проходить. Да и управление страной на поверку оказалось далеко не таким простым делом, как сначала думалось. Должно быть, не раз за эти полтора года члены Президиума ЦК, обладавшие теперь всей полнотой власти – но и всей полнотой ответственности! – вспоминали Берию, который был пусть и резким, и нетерпимым, но какая это была голова! Мстить его жене и сыну как-то уже никому не хотелось. Просто так отпустить их тоже было нельзя. Так что же делать?

Должно быть, тогда и родилось это письмо Нины Берия Хрущёву с просьбой о помиловании. Его разослали всем членам Президиума ЦК и постановили: раз уж она так просит, отправить её и Серго на поселение в административном порядке.

Вскоре Серго привезли на Лубянку, в кабинет тогдашнего председателя КГБ И. А. Серова. Там же находился и Генеральный прокурор.

Вспоминает Серго Берия:

«В кабинете Серова Руденко объявил мне, что советская власть меня помиловала.

– Извините, – говорю, – но я ведь и под судом не был, и оснований для суда не было. О каком же помиловании идёт речь?

Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Серов:

– Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Давайте по существу говорить, что правительство решило.

И Серов зачитал мне решение Политбюро, на основе которого Генеральная прокуратура и КГБ СССР вынесли своё решение. Я узнал, что отныне допущен ко всем видам секретных работ и могу заниматься своим делом.

Ещё мне сказали, что выбор места работы остаётся за мной. О Москве не говорили, предполагалось, что я её не назову…

Я выбрал Свердловск… Ещё до моего ареста мы начали создавать там филиал своей организации.

– Свердловск так Свердловск, – согласился Серов… Сюда же, в кабинет Серова, привезли и маму. Её вызвали после меня и сказали, что она может оставаться в Москве или уехать в Тбилиси. Мама ответила, что поедет туда, куда направят меня…

В Свердловск мы ехали под охраной. Мне выписали паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори, а на все мои недоумённые вопросы я получил единственный ответ: “Другого у вас не будет…”».

Серго получил в Свердловске работу, квартиру – зато потерял имя. Кроме того, его лишили воинского звания, учёной степени, орденов и медалей, даже боевых. Ему предстояло начинать всё сначала.

В тот день, 26 июня, когда Серго увозили из Кремля, Ванников обнял его и сказал: «Держись! Знай, что у тебя друзей больше, чем ты предполагаешь!» И ведомство Берии не выдало сына своего руководителя.

Когда Серго только арестовали, в той организации, где он был главным конструктором, состоялось партийное собрание, на котором его должны были исключить из партии. Собрание отказалось это сделать, пришлось исключать через ЦК. Затем провели повторные испытания всех систем, которые он конструировал, и все испытания прошли успешно, саботажа пришить не удалось.

Помогали ему и позднее. Серго вспоминает, что в Свердловске его навещали учёные, в том числе и Курчатов. Как он узнал позднее, известные учёные, такие как академик Минц, обратились в ВАК с требованием вернуть ему учёную степень – из этого, правда, ничего не вышло. Но он всё равно пробился, став заместителем директора института, главным конструктором крупного проекта, защитил кандидатскую диссертацию, подготовил докторскую, но тут ему посоветовали: «не надо». Ну, не надо, так не надо…

Серго считает, что в первую очередь в этом проявилось отношение не к нему, а к его отцу, опосредованная реакция на происходящее. Скорее всего, так оно и было. Даже сейчас, когда в беседе с людьми, каким-то образом связанными с атомными делами, упоминаешь фамилию Берия, о нём говорят только хорошее.

…Естественно, в Свердловске скоро узнали, кто такие Нина и Серго Гегечкори.

После десяти лет жизни в Свердловске Нина Теймуразовна заболела. Врачи посоветовали сменить климат. Тогда Серго обратился за помощью к руководству – естественно, к своему, и неожиданно им разрешили переехать куда угодно – хоть в Москву, пожалуйста! Более того, Хрущёв поручил тогдашнему председателю КГБ Семичастному заняться его трудоустройством. Они выбрали Киев. Забегая вперёд, можно сказать, что к 1990 году Серго стал директором и главным конструктором киевского института «Комета». Два раза он «терял» паспорт, пытаясь вернуть себе имя – не получалось. Лишь с началом перестройки он смог это сделать, и в 1994 году, в самый разгар антисталинской истерии, выпустил под собственным именем книгу под названием: «Мой отец – Лаврентий Берия». Да, те, кто выпускал его из тюрьмы в 1955 году, и во сне не сумели бы предвидеть такой поворот событий… То «хорошее», о чём просил следователь Цареградский, Серго Берия сделал. Он первый начал счищать грязь и мусор с могилы своего отца. Ветер истории пришёл позже…

…Хрущёв два раза писал Нине Берия, зачем-то предлагая встретиться, но она никак не отреагировала – да и о чём им было говорить? К Серго приходили из комиссии партийного контроля с предложением восстановиться в партии, но он этого не захотел.

Когда Серго приезжал в Москву, с ним встречались Микоян, маршал Жуков. Виделся он и с членами суда Шверником и Михайловым.

«Я поверил Швернику, который, будучи членом суда, не видел на судебном процессе моего отца. Не было его там! Сидел на скамье подсудимых слегка похожий на отца какой-то человек и за всё время разбирательства не произнёс ни слова.

– Это не был твой отец! – сказал мне Шверник.

Михайлов утверждал то же самое».

Впрочем, и эти встречи, и оправдания, и запоздалое сожаление Хрущёва уже не имели ни малейшего значения.

Вслед за первым убийством Берии последовало второе – уничтожение его как государственного деятеля и просто как человека, невиданный по размаху, беспрецедентный «чёрный пиар», сравнимый разве что с той истерией, которая поднялась вокруг имени Григория Распутина.

В постановлении Президиума ЦК КПСС от 10 декабря 1953 года, на котором утверждалось обвинительное заключение по делу, было записано: «Обвинительное заключение разослать для ознакомления членам и кандидатам в члены ЦК КПСС, а также первым секретарям обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик». Однако, судя по нижеследующим воспоминаниям, сделано было не только это…

Как водится, были и разоблачительные публикации в газетах. Но чтобы понять, почему и Хрущёв, и Жуков, и Микоян искали встречи с родственниками Берии, почему оправдывались перед ними, надо понимать ещё и законы пиара.

Предполагалось, что всё пройдёт не более чем на уровне 30‐х годов – заклеймили, вырезали портреты из учебников и энциклопедий, и всё кануло в Лету. Лет через пятьдесят всех можно будет потихонечку вернуть в учебники, и всё станет на свои места.

А на деле-то вышло совсем не так.

На посмертную судьбу Лаврентия Берии повлияло несчастливое для него стечение нескольких обстоятельств.

Во-первых, состоялся XX съезд, на котором Хрущёв выступил со своим разоблачительным докладом. Метил он в Сталина и попал в Сталина, это так, но рикошетом удар пришёлся и по Берии, и ещё какой удар! После съезда текст доклада был разослан для ознакомления коммунистам, естественно, тут же произошла утечка информации, и по стране разошёлся вал самых невероятных слухов.

Доклад для всех был чудовищным шоком, но реагировали на него по-разному. Очень многие, стремясь обелить Сталина в своём сознании и не понимая, что партия может врать, принялись искать «козла отпущения» – человека, на которого можно взвалить ответственность за репрессии, сняв её с любимого по-прежнему вождя. На кого? Ну конечно же, на наркома внутренних дел! А уж за пытки и избиения отвечает только он… Ягода, Ежов – это всё давно прошедшее, о них уже мало кто помнил, тем более плохо помнили даты. Естественно, всю вину взвалили на того наркома, который только что, совсем недавно, был объявлен преступником, тем более что в материалах процесса что-то такое насчёт репрессий и пыток имелось. Так Берия стал «отцом репрессий».

Во-вторых, «Хрущёвская оттепель» активизировала творческую интеллигенцию. Начали писать книги, статьи. Продолжалось это недолго. Но самой удобной фигурой для «образа злодея» всей этой литературы стал Берия – тиран, садист, да ещё и сексуальный маньяк. Читатель всего мира падок на секс, даже в тех странах, где эта тема давно в зубах навязла, а ведь у нас секса не было! Сталина всё-таки, по старой памяти, по внушённому с детства уважению трогать побаивались, так что Берии и тут досталось за двоих.

Едва ли бывшие товарищи Берии по Политбюро этого хотели – даже Хрущёв. Всё-таки Берия был их товарищем, они много лет работали вместе, вместе прошли через войну и, в общем-то, члены Президиума ЦК не должны были испытывать к нему какую-то особую вражду. Да и товарищ-то был совсем неплохим человеком и хорошим государственным деятелем, они прекрасно это знали.

То, что убили – ну, так это политическая борьба, в ней так положено, его надо было убить и заклеймить, но сюда не входило создание из их давно убитого коллеги монстра, одной из самых чудовищных фигур XX века.

Наконец вся эта информация выплеснулась и за границу, а уж там-то никаких ограничений не знали. Там появлялись самые разные публикации.

Загадка 26 июня по-прежнему не разгадана… Нет и ни одного доказательства того, что после 26 июня Берия был жив. Ни одного! А внезапное, без какого бы то ни было повода убийство одного из первых лиц государства – это, знаете ли, вызывает слишком уж много ненужных вопросов. Первый: за что? Второй: почему? Третий: с какой целью?..

Смерть лидера всегда приводит к схватке не между людьми, а между группировками. Если в стране нет разных партий, значит, есть партии внутри партии. А что мы о них знаем?

Война прошла, а вождь не спешил восстанавливать коллегиальность, оставаясь по-прежнему и фактическим главой партии, и председателем Совнаркома, сложив с себя лишь пост министра обороны. Тогда же – это отмечают многие, хотя упоминают об этом глухо, он начинает постепенно перемещать центр тяжести в управлении страной из ЦК партии в Совнарком. Перемещать потихоньку, по-прежнему не выпуская из рук абсолютную власть. Всё реже собирается Политбюро – это не значит, что к управлению страной пришли другие люди, просто со своими соратниками Сталин теперь встречался на заседаниях Совнаркома. Политбюро теряет своё значение как властная структура, и партийные аппаратчики наблюдают за этим с явной тревогой.

А Сталин давно уже был недоволен партийным аппаратом, новыми барами и господами Страны Советов. Тут надо помнить, когда и как партия получила свою «руководящую и направляющую» роль. Во время Гражданской войны, когда ни в одной из важных областей государственной жизни, будь то госслужба, армия, промышленность и пр., большевики не имели своих кадров, им поневоле приходилось пользоваться услугами царских специалистов. «Спецы» были квалифицированны, но ненадёжны, собственные выдвиженцы работали вообще кто во что горазд. И вот для того, чтобы присматривать за всей этой публикой и как-то организовывать её, и использовалась партия – как этакий глобальный комиссар.

Но время шло, постепенно вырастали кадры народного хозяйства и государства и надобность в партийном пригляде уменьшалась – но партаппарат-то не собирался отдавать свою «руководящую и направляющую» роль. Тем более что к тому времени он успел видоизмениться. И вождь не мог не вступить по этому поводу в конфликт с аппаратом КПСС.

До революции это была радикальная партия, которая совершенно не готовилась к власти. В неё собирались оппозиционеры-экстремалы, борцы с режимом, то есть, по психологическому типу, разрушители, созидателей там было крайне мало. А потом партия большевиков взяла власть, и из этих партийных бойцов с дореволюционным стажем начал формироваться аппарат. За редким исключением, к созидательному труду они были не способны – психологически не способны, а это не лечится.