Инкассатор с обнулением

Глава 1. Сталь и Прах

Последний удар молотка по наковальне – вот чем был для Константина Белова звук захлопывающейся бронированной двери «Газели». Глухой, финальный, отсекающий внешний мир и оставляющий внутри лишь три вещи: запах машинного масла, пота и напряженную тишину, густую, как кисель. Снаружи оставался шумный, суетливый город, плескавшийся против тонированных стекол, как навязчивый прилив. Внутри – кокон из стали и кевлара, мчавшийся по заданному маршруту, и три человека, каждый в своем замкнутом пространстве.

Константин сидел на жестком сиденье справа от двери, спиной к кабине водителя. Его поза – спина прямая, руки на коленях, взгляд, блуждающий по сварным швам на стене, – выдавала в нем военного, даже здесь, в этой тесной металлической коробке. Ему было под сорок, но годы, проведенные в пекле военных кампаний, наложили на его лицо отпечаток преждевременной стариковской усталости, прорезав глубокие морщины у глаз и рта. Глаза, серые и спокойные, как вода в лесном омуте, видели не внутренности броневика, а далекие пыльные дороги, растянутые колонны и вездесущий запах гари.

Напротив него, ёрзая и постукивая каблуком об металлический пол, сидел молодой парень, Артем. Ему было лет двадцать пять, не больше. Его лицо, еще не утратившее юношеской округлости, то и дело озарялось какой-то внутренней улыбкой. Он был новичком, на маршруте всего третий месяц, и эта работа для него все еще была приключением, игрой в солдатиков с настоящим оружием. Его «Сайга» с примкнутым магазином лежала на коленях, и пальцы то и дело перебирали ребра цевья, будто играя на невидимой гитаре.

Третий, Сергей Петрович, водитель, был им противоположностью. Человек-селедка, сухой, жилистый, с вечно насупленными бровями и сизым носом. Он молчал почти всегда, если не считать редких ворчливых замечаний по рации или ругательств в адрес лихачей на дороге. Его мир ограничивался дорогой, зеркалами заднего вида и вечным желанием поскорее закончить смену.

«Тише едешь – дальше будешь», – мысленно процитировал Константин старую поговорку, глядя на Артема. Парень был хороший, старательный, но его энергия, его желание куда-то бежать, выдавали в нем необстрелянного юнца. Белов же знал цену терпению. На войне спешка убивала быстрее пули. Здесь, в городе, правила были иными, но суть оставалась прежней: выживает тот, кто умеет ждать и наблюдать.

Броневик резко затормозил, и Артем чуть не грохнулся с сиденья.

– Сергей, осторожнее! – буркнул он, хватаясь за поручень.

– Светофор, детка, – прорычал из кабины Сергей. – Или ты хочешь, чтобы нас еще и за нарушение оштрафовали?

Константин молча ухмыльнулся. Его собственный автомат, АКС-74У, укороченный вариант, к которому он привык еще со времен службы, стоял между колен, дулом в пол. Он провел ладонью по прохладному металлу приклада. Старый товарищ. Надежный.

Они уже сделали три выгрузки. Сейчас везли последнюю партию – заработную плату для работников машиностроительного завода «Восход», что на самой окраине города. Сумма была немалая, но для Константина это были просто цифры на накладной. Цифры, ради которых он рисковал жизнью. Ради которых когда-то рисковали и другие, под пулями в горах, ради звездочек на погонах и призрачной идеи долга. Теперь долг был проще, почти примитивен: довезти, сдать, получить зарплату. И жить дальше. Если повезет.

«Везение» – это было то, во что Константин не верил. Он верил в расчет, в подготовку, в отработанные до автоматизма действия. Вера в удачу была для ленивых и глупых.

Броневик свернул с центральной магистрали и понесся по постепенно пустеющим улицам промышленной зоны. Высокие кирпичные здания цехов с закопченными окнами, заброшенные склады, ржавые эстакады. Здесь город выдыхался, переходя в унылый, пропитанный мазутом и одиночеством ландшафт. Движения почти не было. Изредка проносился грузовик или одинокая легковушка.

Константин почувствовал легкое напряжение в затылке. Тот самый пресловутый «офицерский зуд», как он это называл. Чувство, что что-то не так. Он бросил взгляд на монитор системы навигации, установленный в углу. Они ехали по маршруту. Все было нормально. Но чувство не уходило.

– Сергей, как обстановка? – спросил он, поднося к губам микрофон рации, закрепленной на бронежилете.

– Пусто, как в танке после выстрела, – ответил водитель. – Ни души. Скучно.

– Скучно – это хорошо, – тихо сказал Константин, больше для себя.

Артем услышал.

– Чего напрягся, командир? – ухмыльнулся он. – До завода рукой подать. Еще пятнадцать минут, и мы свободны. Я сегодня на свидание иду, представляешь? Девчонка – огонь.

Константин не ответил. Его взгляд уперся в боковое окно, в грязное стекло, за которым проплывал длинный забор из профнастила, окружавший какую-то заброшенную территорию. Что-то мелькнуло в щели между листами. Мелькнуло и исчезло. Может, птица. Может, ветка. А может, и нет.

Он встряхнул головой. Слишком долго на войне. Призраки прошлого преследуют даже здесь, среди асфальта и ржавых труб. Паранойя – профессиональная болезнь старого солдата.

Броневик замедлил ход, готовясь повернуть на последний прямой участок дороги, ведущий к проходной завода. Дорога здесь шла через узкую улицу, зажатую между двумя длинными, как коробки, складами. С одной стороны – действующий складской комплекс, с другой – тот самый заброшенный, с дырявой крышей и выбитыми стеклами.

И вот тут чувство опасности накрыло его с такой силой, что перехватило дыхание. Все было слишком тихо. Слишком пусто. Слишком… идеально для засады.

– Сергей, стоп! – резко скомандовал Константин.

– Какой стоп? Мы опаздываем! – возразил водитель.

– Стоять! Немедленно!

Но было уже поздно.

С грохотом, от которого заложило уши, с крыши заброшенного склада на дорогу перед ними рухнула огромная металлическая ферма, перекрыв проезд в сплошной завал из ржавого железа и бетона. Сергей ударил по тормозам, броневик занесло, шины взвыли, и его с силой тряхнуло, отбрасывая Артема на стену.

– Что за хрень?! – закричал парень, в панике хватая свою «Сайгу».

– Засада! – коротко бросил Константин, уже срывая с предохранителя свой автомат. – Сергей, задний ход! Давай!

Но сзади, как из-под земли, вырос грузовик-бетономешалка, полностью заблокировав узкую улицу с другой стороны. Они оказались в ловушке. Мышеловка захлопнулась.

– Центр, центр, «Заря-три»! Попали в засаду! Координаты… – начал было Константин в микрофон, но в тот же миг в броневике что-то щелкнуло, и в наушниках раздался оглушительный треск, а потом – мертвая тишина. Глушилка. Профессионалы.

Артем что-то кричал, но Константин уже не слышал слов. Его мир сузился до размеров стальной коробки и тактической задачи. Выжить. Прорваться.

– Артем! К бою! Окна, сектора! Сергей, газуй вперед, попробуй снести этот хлам!

– Не проехать! – заорал Сергей, но все же включил первую передачу.

Броневик рванулся к завалу, но в этот момент раздалась первая очередь. Не по стеклам, не по шинам. Сразу по двигателю. Тяжелые, глухие удары, будто гигантский кузнец бил молотом по капоту. Бронебойные. Капот вздыбился, из-под него повалил густой черный дым. Мотор захлебнулся и умер.

Они сидели в неподвижной, бронированной мишени.

– По машине! Готовимся к штурму! – крикнул Константин, припадая к амбразуре. – Артем, правая сторона! Я – левая! Не палить зря, береги патроны! Ждем!

Он видел, как из-за углов складов, из-за грузовика, появились фигуры в черных балаклавах и камуфляже. Шестеро. Движения быстрые, четкие, слаженные. Не бандиты-оборванцы. Боевики. Хорошо обученные. Вооружены автоматами, один тащил какую-то тяжелую коробку – термический резак или взрывчатку.

Первая атака была отбита. Пули со звоном отскакивали от брони стекол, оставляя паутинку трещин, но не пробивая их. Артем, дрожащими руками, дал несколько очередей из своего дробовика, больше для устрашения. Константин работал короткими, контрольными очередями. Один из нападавших вскрикнул и упал, схватившись за ногу. Остальные отступили за укрытие.

Наступила короткая пауза. В воздухе пахло горелой резиной, порохом и страхом.

– Молодца, Артем, – сказал Константин, перезаряжая автомат. – Держись.

– Они… они нас убьют? – голос парня срывался на фальцет.

– Нет. Сейчас вызовут подмогу, – пробурчал Сергей из кабины, беспомощно дергая руль. – Нас найдут.

Константин молчал. Он знал, что подмога не приедет. Глушилка работала. Они были отрезаны. У нападавших был план, и они его выполняли. Деньги. Их интересовали только деньги.

И этот план вступил в следующую фазу. Один из боевиков, тот, что с коробкой, под прикрытием огня своих товарищей подбежал к левому борту броневика, туда, где была дверь. Он что-то установил на стыке между дверью и корпусом.

– Отходи от двери! – закричал Константин, отталкивая Артема вглубь салона.

Раздался оглушительный, сконцентрированный взрыв. Не такой, чтобы разорвать броню, но достаточно мощный, чтобы деформировать раму и сорвать замки. Дверь с скрежетом отъехала на несколько сантиметров, образовав щель. В щель тут же полетела граната.

Константин увидел маленький, темный предмет, катящийся по полу. Его мир в тот миг замедлился до предела. Он видел каждую деталь: испуганное, побелевшее лицо Артема, капли пота на висках Сергея, отсветы света на гильзах, валяющихся на полу. Он действовал на инстинктах, выработанных годами.

– Граната! – ревел он, вскакивая и делая шаг вперед, чтобы ногой отшвырнуть смерть обратно.

Но он не успел.

Ослепительная вспышка, оглушительный хлопок, и его отбросило назад, как тряпичную куклу. Удар пришелся в грудь, чуть выше бронежилета. Он почувствовал, как что-то горячее и острое вошло в него, а потом – всепоглощающая боль. Он ударился головой о стену, и мир поплыл, наполнившись гулом, искрами и тенями.

Он не потерял сознание полностью. Оно плыло, как в густом тумане. Он видел расплывчатые фигуры, врывающиеся в салон. Слышал два сухих, безэмоциональных хлопка. Выстрелы в упор. Крик Артема, обрывающийся на полуслове. Еще один хлопок из кабины. И тишину. Гробовую тишину, нарушаемую лишь потрескиванием горящей проводки и тяжелым дыханием одного из боевиков.

Его глаза были полуоткрыты. Он лежал в неестественной позе, заваленный телами. Теплая, липкая жидкость – его собственная кровь и кровь его напарников – заливала ему лицо, шею. Он не мог пошевелиться. Дышал с трудом, каждый вдох отдавался огненной болью в груди.

Боевики работали быстро. Один прикрывал, двое других вскрыли стальные сейфы с деньгами и стали перебрасывать плотные пачки в большие спортивные сумки. Они не разговаривали. Только короткие, отрывистые команды: «Быстрее!», «Все?», «Газуем!».

Один из них, высокий, с вороной на рукоятке пистолета, подошел к груде тел. Он наклонился, проверил пульс у Артема, потом у Сергея. Его балаклава была так близко, что Константин мог разглядеть ткань. Потом бандит дотронулся до его шеи. Пальцы были холодными. Константин замер, не дыша, притворившись мертвым. Его сердце колотилось где-то в горле, угрожая выдать его. Боль была невыносимой, но он сжал зубы, впиваясь взглядом в одну точку на полу, вдавливая свое сознание в глубь, в темноту, где нет ни боли, ни страха.

– Все готово. Этот тоже холодок, – сказал голос над ним. Голос был спокойным, без единой нотки волнения. Голос профессионала, выполняющего работу.

Высокий боевик кивнул, в последний раз окинул взглядом салон броневика, залитый кровью, и спрыгнул на асфальт. Через секунду раздался рев двигателей. Грузовик и две легковые машины, ждавшие в стороне, рванули с места и исчезли так же быстро, как и появились.

Тишина. Настоящая, глубокая тишина. Ее нарушал только треск огня под капотом и редкий, прерывистый стон, который Константин с ужасом осознал, что издает он сам.

Он лежал в луже крови, придавленный мертвыми телами своих товарищей. Боль была всепоглощающей, огненным вихрем, затягивающим его в небытие. Но что-то цеплялось. Какая-то стальная пружина внутри, та самая, что не дала ему сломаться в самом страшном бою под Грозным, когда его взвод попал в окружение. Инстинкт выживания. Чистый, животный, лишенный всякой логики.

«Двигайся, – приказал он себе мысленно. – Двигайся, или умрешь здесь, как крыса в железной коробке».

С нечеловеческим усилием он уперся локтем в пол и попытался сбросить с себя тяжелое тело Артема. Парень был бездыханен, его глаза, еще недавно полные жизни, смотрели в потолок стеклянным, невидящим взглядом. Константин отвернулся, чувствуя приступ тошноты. Еще один рывок. Боль в груди закричала, заставив его взвыть сквозь стиснутые зубы. Но он высвободился.

Он отполз в угол, прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Голова кружилась, в глазах стоял кровавый туман. Он осмотрел себя. Пуля вошла высоко в грудь, чуть ниже ключицы. Кровотечение было сильным, но, похоже, не задело артерию. Он был жив. Чудом.

Его взгляд упал на рацию. Мертвая. Глушилка, должно быть, уже не работала, но рация была разбита осколками или пулями. Ничего. Никакой связи с внешним миром.

Он должен был выбраться. Должен был добраться до дороги, может, остановить машину. Но сил не было. Каждый вздох давался с трудом. Темнота накатывала волнами, зовущими, обещающими покой.

И тут он услышал ее. Слабую, прерывистую сирену. Сначала далекую, потом все ближе и ближе. Полиция? Скорая? Кто-то все же поднял тревогу.

Надежда, острая и болезненная, вонзилась в него, как шприц с адреналином. Он пополз к распахнутой двери. Казалось, прошла вечность, пока он преодолел эти два метра. Он свесил ноги с порога, ощутив под ботинками прохладный асфальт, и свалился на землю. Удар отозвался новой вспышкой боли.

Он лежал на спине, глядя в серое, низкое небо. Сирены уже выли совсем рядом. Он услышал визг тормозов, хлопанье дверей, крики.

– Здесь! Живой! Один живой! – закричал чей-то молодой голос.

Над ним склонились лица в форме. Кто-то пытался что-то сказать ему, кто-то накладывал жгут, кто-то звал врача. Но их голоса доносились как сквозь толстое стекло. Его сознание уплывало.

Последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться в темноту, было лицо Артема, мелькнувшее в проеме двери броневика. Молодое, испуганное, мертвое. И в его затуманивающемся мозгу, как осколок, застряла одна-единственная мысль, холодная и отчетливая, как лезвие ножа: «Они думают, что я мертв. Пусть так и думают».

Он пришел в себя через двое суток. Сначала был только белый потолок, мерцающий свет ламп и стойкий запах антисептика. Потом к сознанию вернулась боль – тупая, ноющая, разлитая по всему телу, но сконцентрированная в горящей точке на груди. Потом пришли голоса.

– …пуля прошла навылет, чудом не задев подключичную артерию. Ребра, ушиб легкого, серьезная кровопотеря, сотрясение мозга… Он выжил только благодаря феноменальной физической форме…

– …все остальные мертвы. Сергей Петрович Иванов, выстрел в голову. Артем Валерьевич Семенов, два выстрела в грудь в упор… Нападение спланировано идеально…

Константин не открывал глаз. Он слушал. Двое мужчин разговаривали возле его койки. Один – врач, судя по терминологии. Второй – следователь, голос был жестким, официальным.

– Когда он придет в себя, нужно будет дать показания. Единственный свидетель…

Константин медленно открыл глаза. Яркий свет заставил его зажмуриться. Он лежал в отдельной палате. На груди – толстая повязка, к руке были подключены капельницы, на пальце – датчик пульса.

– О, вы с нами! – обрадовался врач, молодой парень в белом халате. – Как себя чувствуете?

– Отвратительно, – хрипло выдавил Константин. Горло пересохло.

Ему дали попить через трубочку. Вода была прохладной и невероятно вкусной.

Следователь, мужчина лет пятидесяти с усталым, умным лицом и пронзительным взглядом, представился: «Майор юстиции Соколов, Следственный комитет».

– Константин Викторович, вы можете говорить? Нам очень важна ваша информация. Что вы помните?

Константин помнил все. Каждую секунду. Каждый звук. Каждый запах. Он рассказал. Спокойно, методично, без эмоций, как докладывал когда-то на разборе боевой операции. Завал, глушилка, штурм, граната, выстрелы. Боевики – шестеро, возможно, семеро. Профессионалы. Маскировка, слаженность. Голос того, кто проверял пульс. Голос, который он запомнил навсегда.

– Они думали, что я мертв, – закончил он, глядя в потолок.

– Вам невероятно повезло, – покачал головой Соколов. – Вы упали, вас завалило телами, вы потеряли много крови… Они, видимо, приняли вас за убитого. Мы пока не давали в СМИ информацию о выжившем. Для вашей же безопасности.

Константин кивнул. Он смотрел на майора, но видел другое. Глаза Артема. Доверчивые, испуганные, мертвые.

– Нашли кого-то? – спросил он.

– Нет. Ничего. Машины угнаны, номера поддельные. Глушилка самодельная, но очень качественная. Ни отпечатков, ни свидетелей. Как призраки. Деньги – сорок семь миллионов – испарились.

«Сорок семь миллионов», – мысленно повторил Константин. Цена трех жизней. Цена его прежней жизни.

В палату вошли еще двое. Начальник службы безопасности инкассаторской компании, суровый отставной полковник, и психолог. Они говорили ему что-то о поддержке, о реабилитации, о том, что компания сделает все возможное. Он кивал, глядя в окно, где за стеклом шел мелкий, противный дождь.

Его навестила жена, Ольга. Она была бледная, с заплаканными глазами, но держалась стойко. Она всегда была стойкой. Она плакала, обнимая его здоровую руку, говорила, как благодарна Богу, что он жив. Он гладил ее волосы, утешал, говорил, что все будет хорошо. Но внутри у него была пустота. Ледяная, бездонная пустота.

Через неделю его выписали. Рана заживала, но тело еще не слушалось. Дом, который раньше был крепостью, местом покоя, теперь казался клеткой. Он сидел у окна в гостиной, глядя на мокрые крыши и играющих во дворе детей, и не видел ничего. Только лица. Артем. Сергей. Искаженные маски боевиков.

К нему приходил Соколов. Дело не двигалось. Ни одной зацепки. Преступники были чисты, как слеза. Майор был расстроен, зол на свою беспомощность.

– Они где-то здесь, Константин Викторович, – сказал он как-то вечером, куря на балконе. – Они не инопланетяне. Они живут в этом городе, тратят эти деньги, пьют пиво в соседнем баре. Но они призраки.

«Призраки», – подумал Константин. Слово застряло в мозгу.

В одну из бессонных ночей он встал с кровати, стараясь не будить Ольгу, и прошел в кабинет. Он достал с верхней полки шкафа старую, пыльную коробку. В ней лежали его армейские фотографии, несколько медалей в потускневших коробочках и толстая тетрадь в кожаном переплете. Его дневник. Точнее, тактический блокнот, который он вел все годы службы. Там были зарисовки местности, схемы, наблюдения. Привычка аналитика.

Он сел за стол, включил настольную лампу, и открыл блокнот на чистой странице. Он взял ручку и вывел одно слово: «ЗАСАДА».

И он начал писать. Все, что помнил. Каждую мелочь. Время, место, погоду. Количество боевиков. Их вооружение – не просто «автоматы», а вероятные модели по звуку выстрелов, по манере стрельбы. Короткие, приглушенные очереди – возможно, автоматы с глушителями. Тяжелые удары по двигателю – крупнокалиберные винтовки или бронебойные патроны калибра 7.62.

Он нарисовал схему места нападения. Расположение складов, завала, грузовика. Он записал обрывки фраз, которые услышал. «Быстрее». «Все?» «Газуем». И тот голос. «Этот тоже холодок». Голос без эмоций, с легкой хрипотцой. Голос человека, который не привык испытывать чувства к своей работе.

Он писал всю ночь. Рука дрожала от слабости, рана ныла, но он не останавливался. Это был его способ не сойти с ума. Превратить хаос и ужас в структурированную информацию. В задачу.

К утру перед ним лежало несколько исписанных страниц. Это было все, что у него было. Никаких имен, никаких лиц. Только детали. Но для человека, обученного читать следы, детали – это все.

Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза. И в тот миг его осенило. То, что он упустил. То, что его мозг, затуманенный болью и шоком, отбросил как незначительное.

Воронка. На рукоятке пистолета у того, кто проверял пульс. Не татуировка, а именно воронка. Выжженная или вырезанная. Отличительный знак. Метка.

И еще кое-что. Когда боевик наклонялся над ним, из-под его балаклавы, у самого ворота куртки, на секунду мелькнул край чего-то темного. Не ткань. Что-то другое. Что-то жесткое. Как будто… шрам. Старый, грубый шрам, идущий по шее.

Это было что-то. Мало, ничтожно мало. Но это было начало.

Он сидел и смотрел на свои записи. Пустота внутри медленно заполнялась. Не покоем. Не забвением. А чем-то другим. Холодным, тяжелым, неумолимым. Как свинец.

Они убили мальчишку, который верил в приключения. Они убили старого водилу, который мечтал о пенсии. Они пытались убить его. Они думали, что у них получилось. Они думали, что он – ноль. Еще один труп в статистике.

Они ошиблись.

Он был не трупом. Он был тенью. Призраком. И у призраков есть одно преимущество – их не видят, пока не станет слишком поздно.

Он подошел к окну. Рассвет только занимался, окрашивая горизонт в грязно-розовые тона. Город просыпался. Где-то там, в этом спящем гиганте, жили те, кто отнял у него все. Кто думал, что они в безопасности. Что они выиграли.

Константин Белов посмотрел на свое отражение в стекле. Бледное, исхудавшее лицо с темными кругами под глазами. Но в этих глазах, серых и спокойных, снова горел огонь. Не жизнь. Не надежда. Не месть даже. Нечто более простое и страшное.

Обугленная, выжженная решимость.

Он тихо произнес в тишину комнаты, дав себе клятву, от которой уже не могло быть отступления:

– Начинаем обнуление.

Глава 2. Невидимый охотник

Боль отступала, сменяясь другим чувством – всепоглощающей, холодной ясностью. Боль была хаотичной, огненной, она мешала думать. А думать было нужно. Теперь это было его главным оружием. Единственным оружием.

Выписка из госпиталя прошла тихо и буднично. Никаких репортеров, никаких цветов. Начальство прислало машину, водитель – новый, незнакомый парень – молча помог донести сумку с жалкими пожитками до подъезда. Ольга шла рядом, крепко держа его под локоть, будто боялась, что он споткнется о порог собственного дома. Он чувствовал ее напряжение, ее невысказанные вопросы, ее надежду, что теперь, дома, все вернется на круги своя. Он знал, что не вернется. Никогда.

Дом встретил его тишиной и стерильным порядком. Пахло чистотой и чем-то печеным. Ольга старалась. Слишком старалась. Она суетилась, переставляла вазу с цветами на тумбочке, поправляла занавески, говорила о пустяках – о соседке, о скидках в супермаркете, о новом сериале. Ее слова звенели фальшиво, как монета, упавшая на пустой поднос.

Константин молча прошел в гостиную, к своему креслу у окна. Он сел, положив руки на подлокотники, и уставился в окно. Тот же вид: детская площадка, березы, парковка. Но теперь все было иным. Каждый темный угол между гаражами, каждый подъезд, каждое окно в соседних домах – все стало потенциальной угрозой. Его взгляд, отточенный годами, автоматически искал укрытия, пути отхода, точки ведения огня. Город превратился в гигантское, враждебное поле боя.

– Костя, может, чаю? Или поешь чего? Я суп сварила, твой любимый, куриный… – голос Ольги дрогнул.

– Спасибо, не хочется, – ответил он, не отрывая взгляда от окна.

– Тебе нужно есть. Ты исхудал… – она подошла к нему, хотела положить руку на плечо, но он невольно отстранился. Ее рука повисла в воздухе. Он почувствовал, как она замерла. – Костя… поговори со мной. Пожалуйста.

Он медленно повернул голову. Ее лицо было искажено страданием.

– О чем, Оля?

– О том, что случилось! О том, что ты чувствуешь! Ты не говоришь ничего! Ты как… как будто не здесь. Как будто ты все еще там, в той машине.

Он смотрел на нее, и в его глазах не было ничего, кроме ледяной пустоты. Она видела в них отражение своих страхов и не находила в них себя. Ее Кости больше не было. Сидел кто-то другой. Чужой.

– Там я и есть, – тихо сказал он и снова повернулся к окну.

Она разрыдалась. Тихо, безнадежно, прикрыв лицо руками. Потом вышла из комнаты. Он слышал, как хлопнула дверь спальни. Он должен был встать, пойти к ней, обнять, утешить. Но внутри не было ничего, кроме холодного, безжалостного двигателя, который уже начал свою работу. Двигателя мести.

Он просидел так до самого вечера, пока за окном не стемнело и не зажглись фонари. Потом поднялся, прошел в кабинет и запер дверь на ключ. Мир сузился до размеров этой комнаты, до стола, заваленного его заметками, и до экрана старого, ни к чему не подключенного ноутбука.