- -
- 100%
- +
Глава 1: Рутинный хаос
Анна Петрова не любила слово «рутина». В её профессии его не существовало. Каждый день был непредсказуемым потоком человеческой боли, страха, надежды и отчаяния. Но были процедуры, повторяющиеся с монотонной частотой сердцебиения: обход, замер давления, раздача лекарств, заполнение бесконечных карт. Эта внешняя оболочка порядка была тем, что держало на плаву и пациентов, и персонал городской больницы номер пятнадцать. И именно эту оболочку сейчас разрывало в клочья.
Дежурство с самого утра выдалось тяжелым. Поступили двое с острым пищевым отравлением после шаурмы с вокзала; старик с гипертоническим кризом, устроивший истерику из-за холодной манной каши; и молодая девушка после попытки суицида, с которой Анна говорила тихим, ровным голосом, пока та не перестала дрожать. Говорила так, как когда-то в палатке полевого госпиталя под Кандагаром с перепуганным новобранцем, у которого оторвало ногу.
Анна двигалась по коридору приемного отделения с энергоэффективностью спецназовца, экономя каждое движение. Высокая, поджарая, с прямой спиной, которую не мог сломить даже двенадцатичасовой беглый шаг. Её русые волосы, собранные в тугой, не допускающий возражений пучок, подчеркивали строгие черты лица. Лица, на котором время и пережитое прочертили не морщины, а что-то вроде карты былых сражений – легкая складка у рта, залом между бровей, внимательный, всевидящий взгляд серых глаз. В них была глубокая, бездонная усталость, но не апатия, а скорее концентрация. Как у сапера, разминирующего мину.
Её руки – длинные пальцы, способные на невероятную нежность при перевязке и на стальную хватку, когда нужно было удержать буйного пациента, – сейчас перекладывали папки с анализами. На левом запястье, чуть выше медицинской цифровой помпы для введения лекарств, виднелась татуировка – стилизованная летучая мышь с расправленными крыльями, эмблема её старого подразделения. «Прерыватели» – так они себя называли. Те, кто прерывал вражеские коммуникации, планы, а иногда и жизни. Теперь её главным оружием был шприц, а целью – не уничтожение, а спасение. Иронии в этом она не находила. Это был просто факт.
– Анна Викторовна, в третий просят! – Санитарка, юная пухленькая девчонка по имени Света, выглянула из-за угла, её глаза были круглыми от испуга. – Там новые… из приемного.
– Успокойся, Света. Дыши. Кто? – голос Анны был ровным, как линия на кардиомониторе.
– Какие-то… страшные. С милицией. Один вообще весь в крови. Пулевое, кажется.
В глазах Анны что-то дрогнуло, едва заметная тень скользнула по зрачкам. «Пулевое». Это слово было как ключ, отпирающий дверь в ту часть её памяти, которую она тщательно замуровала. Пахнущий пылью и гарью воздух, треск раций, крики «Санитара!», и тяжелое, липкое дыхание раненого, в чьём теле застрял осколок чужой войны.
– Пошли, – коротко бросила она, и её шаг стал еще более стремительным.
Приемная была адом, заключенным в стерильные белые стены. Яркий свет люминесцентных ламп выхватывал из полумрака сцену, достойную полотна какого-нибудь мистического реалиста. Двое мужчин в штатском, но с позой и взглядом копов, переговаривались с дежурным врачом. Еще трое, в кожаных куртках и спортивных костюмах, стояли поодаль, их лица были искажены смесью ярости и тревоги. Они излучали такую волну агрессии, что воздух вокруг них казался гуще.
И на каталке, посреди этого хаоса, лежал Он.
Мужчина лет пятидесяти, мощного телосложения, с лицом, которое даже в бессознательном состоянии сохраняло отпечаток привычной власти. Темные, проседью волосы, тяжелая челюсть, густые брови. Он был бледен как полотно, на его темной куртке, расстегнутой на груди, расплывалось багровое, почти черное пятно. Один из «кожаных курток» сжимал его руку, что-то беззвучно шепча.
– Анна Викторовна, вот, – дежурный врач, Артем, кивнул в её сторону. – Пациент Иванов. Огнестрельное ранение в живот. Давление падает, пульс нитевидный. Срочно в операционную. Милиция сопровождает.
Анна уже не слушала. Её взгляд был прикован к ране. Опытным глазом, наметанным не в учебных аудиториях, а в пылающих пустынях, она оценила входное отверстие, угол, возможные повреждения. Селезенка, печень, аорта… Счет шел на минуты.
– Готовим третью операционную, – её голос прозвучал металлически, разрезая гул голосов. – Быстро! Группу крови, кросс-матч, плазму и эритроцитарную массу наготове. Катетер, инфузия.
Она шагнула к каталке, но путь ей преградил тот самый мужчина в кожаной куртке. От него пахло дорогим парфюмом, перегаром и потом.
– Ты куда, сестра? – его голос был хриплым, низким. – С ним всё будет хорошо?
Анна посмотрела на него так, как смотрела когда-то на не в меру ретивых сержантов, мешавших работать.
– Отойдите. Вы мешаете.
– Ты слушай, кого… – он начал, но встретился с её взглядом и замолчал. В её глазах не было ни страха, ни подобострастия. Был только лед и концентрация. Взгляд хищника, оценивающего добычу, или хирурга, видящего насквозь.
Она обошла его и, схватившись за поручни каталки, вместе с санитарами и сопровождающими милиционерами ринулась по коридору к лифтам. Её мозг уже работал в режиме триажирования, отсекая все лишнее. Пациент. Ранение. Шок. Действие.
Операционная встретила их ярким светом и тихим гудением аппаратуры. Хирург, Виктор Сергеевич, человек с руками боксера и душой виртуоза, уже ждал, натягивая перчатки.
– Что у нас, Анна Викторовна? – его голос был спокоен.
– Иванов. Огнестрельное, живот. Возможно, повреждение паренхиматозных органов, есть риск массивного внутреннего кровотечения. Давление девяносто на шестьдесят, пульс сто сорок.
– Понял. Начинаем.
Анна стала правой рукой Виктора Сергеевича. Её движения были выверены до миллиметра. Подать скальпель, зажим, электрокоагулятор. Отсос. Её взгляд был прикован к ране, которую вскрыл хирург. Внутри был хаос. Пуля, пройдя навылет, оставила за собой дорожку разрушений.
– Печень задела, – пробормотал Виктор Сергеевич. – И селезенка, кажется… Черт. Кровит сильно. Анна, гемостатическую губку, быстро.
Она работала на автомате, но этот автомат был отточен годами в куда более жестких условиях. Она помнила, как приходилось оперировать при свете фонариков, когда над госпиталем пролетали снаряды, и земля содрогалась от взрывов. Здесь было тихо. Слышалось только шипение аппарата ИВЛ, ритмичный писк кардиомонитора и сдержанные команды хирурга.
Операция длилась почти три часа. Они боролись за каждую каплю крови, за каждый удар сердца. В конце концов, Виктор Сергеевич выпрямился, его спина была мокрой от напряжения.
– Ну, вроде… живого вытащили. Теперь как пойдет. Слава Богу, что пуля прошла навылет, искалечила, но не оставила внутри сюрпризов.
Анна кивнула, снимая окровавленные перчатки. Адреналин начал отступать, и на его место приходила знакомая, костная усталость.
– Отправим в реанимацию, – сказала она. – Я сама установлю наблюдение.
Когда каталку с бесчувственным телом Иванова выкатили из операционной, в коридоре снова возникли его «друзья». Тот самый, в кожаной куртке, подошел ближе.
– Ну что? – спросил он, и в его голосе прозвучала не просьба, а требование.
– Операция прошла успешно, – ответил Виктор Сергеевич, устало проводя рукой по лицу. – Но пациент в крайне тяжелом состоянии. Кома. Прогнозы делать рано.
Мужик кивнул, его глаза сузились. Он посмотрел на Анну, изучающе, долго.
– Ты, я смотрю, стреляная птица. Спасибо.
Она ничего не ответила, просто развернулась и пошла за каталкой. Эта благодарность прозвучала как угроза.
Иванова разместили в палате реанимации, за стеклянной стеной, где за ним могло вестись круглосуточное наблюдение. Анна подключила его к мониторам, выставила капельницы с обезболивающим и антибиотиками, проверила дренажи. Цифры на экранах были плохими, но стабильными. Он был жив. Пока.
Оставшись одна в полумраке поста медсестры, она позволила себе на минуту закрыть глаза. Перед ними всплыли образы. Не Иванов, а другой мужчина, молодой солдат с ясными глазами, умирающий у неё на руках где-то под Пальмирой. Она тогда не смогла его спасти. Пуля прошла совсем рядом с аортой. Так же, как сегодня.
Она встряхнула головой, отгоняя призраков. Здесь и сейчас. Это был её принцип. Единственный способ выжить.
Дежурство подходило к концу, когда в отделение влетел один из милиционеров, тот, что был в приемной. Его лицо было бледным.
– Сестра, – обратился он к Анне. – У нас проблема.
– Какая? – она отложила карту.
– Это Иванов. Аркадий Иванов. Его… ребята не уйдут. Они здесь, в больнице. И, похоже, они не собираются просто ждать.
– Что это значит? – голос Анны оставался спокойным, но внутри всё насторожилось.
– Это значит, что они могут попытаться его вывезти. Или убрать, если решат, что он слишком слаб и может заговорить. У нас с напарником смена заканчивается, придут другие. Но их люди никуда не денутся. Они уже обнесли больницу, как свой участок. Будьте осторожны.
Он посмотрел на неё с странной смесью сочувствия и беспокойства и вышел.
Анна осталась одна. Тишина в отделении была звенящей. Только монотонный писк аппаратов нарушал её. Она подошла к окну. На парковке, вдалеке, она разглядела несколько темных внедорожников с тонированными стеклами. Возле одного из них стояли те самые фигуры в кожаных куртках, курили, о чем-то переговаривались.
Ощущение было знакомым, как ноющая старая рана. Ощущение приближающейся бури. Ощущение осады.
Она повернулась и медленным, целенаправленным шагом направилась в подсобку. Открыла шкаф с медицинским инструментом. Её взгляд скользнул по блестящим хромированным предметам: зажимы, скальпели, ножницы, пилы для гипса, толстые иглы для пункций…
Она взяла в руки тяжелый хирургический зажим. Он был длиной с её предплечье, с массивными, рифлеными браншами, способными перекусить проволоку или… кость. Он лежал в её ладони холодный, твердый, почти живой. Идеальное оружие в умелых руках. Оружие прерывателя.
Потом её взгляд упал на шприц с длинной иглой и флакон с мидазоламом – мощным седативным средством. Одна доза – и взрослый мужчина отключается за секунды. Другая – и его сердце может остановиться навсегда.
Она положила зажим обратно, но флакон с мидазоламом аккуратно переложила в карман своего халата. Просто на всякий случай.
Вернувшись к своему посту, она села перед мониторами. На экране билось сердце Аркадия Иванова. Ритм был неровным, слабым. Он боролся за жизнь. А она… она готовилась к бою. К бою за эту жизнь и за жизни всех, кто был в этой больнице.
Она посмотрела на спящие палаты, на фигуру другой медсестры, мирно заполняющей бумаги, на санитарку Свету, разносившую чай. Они были здесь, в своем мирном, рутинном хаосе, даже не подозревая, что стены их больницы превращаются в передовую.
Анна Петрова выпрямила спину. Усталость как рукой сняло. Её лицо стало каменным. В глазах зажегся тот самый огонь, который она давно думала потушила. Огонь прерывателя.
«Хорошо, – подумала она, глядя на темные окна, за которыми таилась угроза. – Игра началась».
Она была готова. Готова снова стать тем, кем была. Медсестрой с прерывателем. И пусть они попробуют прийти.
Глава 2: Тишина перед бурей
Смена закончилась, но Анна не ушла. Формально она сослалась на тяжелое состояние пациента Иванова и необходимость личного контроля. Реально же она ощущала это нутром – тем самым шестым чувством, что не раз спасало ей жизнь в засадах на горных тропах Гиндукуша. Чувством, которое беззвучно кричало: Зашевелишься – умрешь.
Больница погружалась в ночной режим. Шум дня – гул голосов, скрип каталок, звонки телефонов – сменился иным, более глубинным звучанием. Тихое постанывание за стеной, мерный шаг санитара в коридоре, перешептывание медсестер на посту. Воздух, пропитанный запахом антисептика, лекарств и стерильной чистоты, казался гуще, тяжелее. Он был как буфер, поглощающий любые резкие звуки, и одновременно – как усилитель для тех, кто умел слушать.
Анна стояла у панорамного окна на втором этаже, выходившего на главный вход и парковку. Ночные фонари отбрасывали желтоватые, расплывчатые круги света, в которых кружилась мелкая мошкара. Темные внедорожники, «Кадиллак» и два «Тойота Ленд Крузера», все еще стояли там, где она их видела днем. Они расположились полукругом, как повозки в старинном обозе, готовясь к обороне. Иногда в одной из машин зажигался свет от зажигалки или экрана телефона, выхватывая из мрака кусок лица, жест руки.
Они не спали. Они ждали.
– Анна Викторовна, вы всё ещё здесь? – из полумрака коридора возникла фигура ночной медсестры, Галины Петровны, женщины лет пятидесяти с вечно уставшим, но добрым лицом. – Идите отдыхайте, я за ним присмотрю.
– Я посижу ещё немного, Галя, – Анна не отворачивалась от окна. – Беспокойно что-то.
– Да уж, этот ваш Иванов… от него всю больницу колбасит, – Галина Петровна вздохнула, подходя ближе. – Мужики эти по коридорам шляются, как тени. В туалет сходить страшно. Один вчера в процедурную зашел, я так и обмерла. Спросил, где курить можно. Говорю, у нас не положено. Так посмотрел на меня… бррр. Хорошо, милиционеры новые подошли, те его и выпроводили.
– Новые? – Анна насторожилась.
– Да, сменились те двое, что с ним поступили. Эти вроде тоже из милиции. В штатском. Но какие-то… тихие. Сидят у входа в реанимацию, газеты читают.
«Тихие», – мысленно повторила Анна. В её лексиконе это слово было синонимом слова «опасные». Шумные бандиты были угрозой, но предсказуемой. Тихие профессионалы – нет.
– Ладно, Галя, иди, делай свои дела. Я тут.
Медсестра ушла, покачивая головой. Анна ещё минуту смотрела на парковку, затем развернулась и пошла в сторону реанимации. Её шаги были бесшумными, отточенными годами передвижения по земляным полу, где каждый хруст ветки мог стоить жизни.
Пост перед реанимацией. За столом сидели двое. Те самые «тихие». Один, постарше, с лицом битого боксера и короткой стрижкой, листал свежий номер «Комсомольской правды». Второй, помоложе, с хищным, аскетичным лицом, уставился в экран смартфона, но Анна заметила, что его взгляд постоянно скользит по коридору, фиксируя всё: приближающуюся санитарку, открывающуюся дверь лифта, мерцание лампы.
Они подняли на неё глаза. Взгляд был оценивающим, холодным, без тени интереса или приветливости. Взгляд сторожевых псов.
– Можно к пациенту? – спросила Анна, останавливаясь перед ними.
– Вы кто? – спросил старший, откладывая газету.
– Старшая медсестра отделения реанимации. Анна Петрова. Мне нужно проверить дренажи и показатели.
Он кивнул, не утруждая себя улыбкой. – Только быстро.
Анна прошла в палату. Воздух здесь был другим – пахло озоном от аппаратуры, лекарствами и сладковатым, тяжелым запахом крови и человеческого пота. Аркадий Иванов лежал неподвижно. Его мощное тело казалось безжизненным грузом на белой простыне. Лицо под кислородной маской было серым, восковым. Мониторы показывали ту же неустойчивую стабильность: пульс слабый, давление на нижней границе нормы, сатурация держалась.
Она механически провела все необходимые манипуляции: проверила капельницы, дренажные трубки, записала данные с мониторов. Её пальцы, привыкшие к тончайшим манипуляциям, были точны и быстры. Но часть её сознания была здесь, а другая часть – там, за дверью, с двумя «милиционерами». Она чувствовала их спинами. Их безразличие было показным. Они не охраняли пациента. Они охраняли актив. Или, что более вероятно, сторожили добычу.
Вернувшись на пост, она встретилась взглядом со старшим из них.
– Как он? – спросил он. Вопрос прозвучал формально, без участия.
– Стабильно тяжело. Кома. Выход из неё – процесс непредсказуемый.
– То есть очнуться может в любой момент?
– Теоретически – да, – ответила Анна, внимательно изучая его лицо. В его глазах она не увидела надежды. Она увидела лишь расчет. – А могут и не очнуться никогда.
Он ничего не сказал, просто кивнул и снова уткнулся в газету. Молодой даже не поднял головы.
Анна пошла дальше, в ординаторскую. Комната была пуста. На столе стоял остывший чайник, валялись папки с историями болезней. Она присела на стул, закрыла глаза на секунду, давая себе передышку. Но расслабляться было нельзя. Её разум, как высокочувствительный радар, сканировал обстановку.
Они были внутри. Два «тихих» у реанимации. Несколько «кожаных курток» бродили по первому этажу, создавая видимость простых посетителей. И основная группа – снаружи, на парковке. План бандитов угадывался с пугающей простотой. Они ждали одного из двух исходов: либо Иванов умрет, и они уедут, похоронив свои секреты вместе с ним. Либо он начнет приходить в себя. И тогда они попытаются его вывезти. Или ликвидировать прямо здесь.
Второй сценарий означал штурм. И Анна сомневалась, что «тихие» милиционеры будут этому препятствовать. Скорее всего, они были куплены. Их задача – обеспечить бандитам доступ в нужный момент.
Она открыла глаза и потянулась к стопке старых журналов. Под ними лежала больничнааская «тревожная кнопка» – пульт для вызова вневедомственной охраны на случай чрезвычайных происшествий. Она проверила его. Индикатор горел зеленым. Заряд есть. Но вызовет ли он кого-то? Или сигнал упрется в чью-то отключку?
Нужен был запасной план. Всегда нужен был запасной план.
Тихо выйдя из ординаторской, она направилась не в свою сторону, а в противоположный конец коридора, в старое крыло больницы, где располагались архивы и подсобки. Здесь было еще тише, пахло пылью и старыми бумагами. Фонари горели через один, отбрасывая длинные, рваные тени.
Она знала этот лабиринт. Знала его еще со времен своей обычной практики, до всех этих командировок. Знание территории – половина победы.
В конце коридора была дверь с табличкой «Электрощитовая. Вход персоналу». Дверь была заперта, но Анна давно знала, где дежурный сантехник, вечно теряющийся в творческом беспорядке, прячет запасные ключи. Под потрескавшимся от времени плинтусом у стены. Она нащупала холодный металл, вставила ключ в замок. Скрипнув, дверь открылась.
Внутри было тесно, заставлено металлическими шкафами с рубильниками и счетчиками. Воздух пах озоном и металлом. Анна закрыла дверь за собой и, пользуясь светом от своего телефона, подошла к главному щиту. Она нашла то, что искала: ряд автоматических выключателей, отвечающих за освещение в разных крыльях больницы. Она пометила мысленно те, что контролировали коридоры вокруг реанимации и главный вход.
Затем её взгляд упал на небольшой ящик с надписью «Пожарная сигнализация. Ручной пуск». Это была грубая сила, козырь, который можно было разыграть в крайнем случае. Эвакуация больницы создала бы неразбериху, в которой можно было бы либо спрятать Иванова, либо, наоборот, потерять его.
Она вышла из щитовой, заперла дверь и вернула ключ на место. Теперь у неё была карта отступления и пара козырей в рукаве.
Ближе к четырем утра её нашел хирург Виктор Сергеевич. Он выглядел измотанным, его лицо покрывала щетина.
– Анна, ты чего не спишь? Я тебя в графике на ночь не видел.
– Не могла уйти, Виктор Сергеевич. Чую недоброе.
Он тяжело вздохнул, прислонившись к косяку двери ординаторской. – Я тоже. Звонил начальству, говорил про этих… визитеров. Мне сказали не нагнетать. Мол, милиция на месте, всё под контролем.
– А вы верите, что всё под контролем? – спросила Анна, глядя на него прямо.
Он помолчал, потом покачал головой. – Нет. Эти мусора… они не на пациентов смотрят, а на нас. Как будто мы им угрожаем.
– Потому что угрожаем, – тихо сказала Анна. – Мы – свидетели. Мы – те, кто может либо спасти их босса, либо отправить его прямиком на скамью подсудимых, если он заговорит. А если он умрет… мёртвые молчат. Но и свидетели им не нужны.
Виктор Сергеевич побледнел. – Ты что такое говоришь? Это же больница. Цивилизованная страна.
Анна ничего не ответила. Она давно перестала верить в цивилизованность стран. Она верила в закон джунглей, который действовал везде, где сталкивались интересы и власть.
– Ладно, – он потер виски. – Что делать-то?
– Пока – ничего. Работать. Следить за пациентами. И быть наготове.
– Наготове к чему? – в его голосе прозвучала тревога.
– К тому, что тишина скоро закончится, – сказала Анна и снова подошла к окну.
Рассвет приближался. Черное небо на востоке стало мягче, приобретая оттенки темного индиго. Контуры машин на парковке стали четче. В одной из «Тойот» задвигались тени. Двери открылись, и наружу вышли трое мужчин. Они потянулись, закурили. Один из них что-то сказал, и другие коротко, беззвучно рассмеялись. Их позы были расслабленными, но Анна видела – они смотрят на больницу как на цель. Как на объект.
Один из них, высокий, в темной куртке с поднятым воротником, отделился от группы и медленно пошел к главному входу. Его походка была плавной, кошачьей. Он не спешил. Он шел как хозяин, проверяющий свои владения.
Анна не двигалась, следя за ним взглядом. Он подошел к стеклянным дверям, заглянул внутрь, потом его взгляд поднялся и встретился с её взглядом через два этажа. Он не испугался, не отвел глаз. Он смотрел на нее с холодным, почти академическим интересом. Потом уголок его рта дрогнул в подобии улыбки. Он поднял руку и медленно, очень медленно, провел пальцем по горлу.
Угроза была настолько откровенной, настолько театральной, что от этого стало еще страшнее. Это была не эмоция. Это была демонстрация.
Анна не моргнув, держала его взгляд. Она не отвела глаз. Она просто смотрела, и в её взгляде не было ни страха, ни вызова. Был лишь холодный анализ. Цель. Рост около ста девяносто. Хорошая физическая форма. Лидер или один из старших. Психопат.
Мужчина удержал её взгляд еще несколько секунд, затем развернулся и так же медленно пошел обратно к машинам. Представление было окончено.
Анна отступила от окна. Сердце её билось ровно и спокойно. Адреналин, впрыснутый в кровь этим немым диалогом, не вызвал паники. Он вызвал гиперфокус. Мозг работал с ясностью алмаза.
Она посмотрела на часы. Пять утра. Скоро начнется утренний подъем, придет новая смена, больница начнет просыпаться. Суета будет им на руку.
Она вернулась в ординаторскую, села за компьютер и открыла план эвакуации больницы. Он был стандартным, рассчитанным на пожар или техногенную аварию. Но он давал понимание основных и запасных выходов.
Главный вход. Запасные выходы в торцах коридоров. Через пищеблок. Через морг.
Морг… Идея, отталкивающая и циничная, мелькнула в её голове. Но в войне цинизм был нормой.
Она встала и пошла проверять палаты. Нужно было видеть лица. Понимать, кто из пациентов в состоянии передвигаться, кто нет. Кто из персонала не растеряется.
В палате напротив реанимации лежал молодой парень, Андрей, с аппендицитом. Ходит сам. Рядом – пожилая женщина, Вера Степановна, с переломом шейки бедра. Лежачая. В следующей палате – двое детей с пневмонией, их матери ночевали тут же, на раскладушках.
Обычные люди. Мирные. Они не были готовы к войне. Их мир ограничивался болью, страхом за здоровье, мыслями о доме. Они не знали, что стали заложниками в игре, правила которой им неведомы.
Чувство ответственности сдавило Анну горьким комом. Она была здесь не просто медсестрой. Она была единственным человеком, который понимал истинное положение вещей. Единственным, у кого был боевой опыт. Она стала их невольным командиром, их щитом.
Вернувшись к своему посту, она увидела, что «тихие» милиционеры куда-то исчезли. На их месте сидела Галина Петровна и пила чай.
– Где наши охранники? – спросила Анна.
– А их сменили, – обрадовалась Галя. – Пришли другие. Пошли, наверное, отдыхать.
Анна замерла. – Сменили? Кто пришел?
– Да вроде такие же. Другие. Один вообще в очках, интеллигентный такой.
Холодная струя пробежала по спине. Смена – это нормально. Но нормально ли это сейчас? Или это часть плана? Подмена своих «тихих» на чужих «тихих»? Или просто ротация?
Она подошла к уголку коридора, откуда был виден пост у реанимации. Там действительно сидели двое новых людей. Один в очках, с книгой в руках. Второй – коренастый, с бычьей шеей, играл на телефоне. Они выглядели так же спокойно и отстраненно.
Но что-то было не так. Анна не могла объяснить что. Шестое чувство снова подавало сигнал.
Она отошла назад и набрала номер своего старого друга, Максима, который работал в городском УВД. Они иногда переписывались. Он знал о её прошлом отчасти.
Трубка была занята. Она попробовала еще раз – снова гудки, потом обрыв. «Абонент временно недоступен».
Случайность? Или уже началось глушение связи?