Тихий страж школы 17

Глава 1: Обычный день, необычный человек

Рассвет над Москвой был скорее обещанием света, чем его исполнением. Серый, промозглый, он цеплялся за крыши домов и черные скелеты деревьев в сквере напротив, словно нехотя уступая место утру. В таком свете здание школы №17 выглядело особенно монументальным и немного угрюмым – бетонный исполин советской эпохи, с высокими окнами, широкими лестницами и неизменным запахом чистящих средств, старой древесины и детства, смешанного с потом.

У главного входа, в своей будке размером чуть больше телефонной, уже сидел Федор Михайлович Белов. Ровно в 6:45, как и каждый будний день вот уже пять лет. Ровность его прибытия была почти механической, лишенной суеты. Он снял темно-синюю куртку, аккуратно повесил ее на крючок за дверью, поверх нее – шапку-ушанку, чуть потрепанную по краям, но чистую. Под курткой оказалась такая же темно-синяя рубашка с нашивкой «Охрана», идеально отглаженная, пуговицы застегнуты до самого верха, подпирая крепкую, чуть смуглую шею. Он был высок, под метр девяносто, но сутулился едва заметно, словно стараясь стать чуть ниже, менее заметным. Широкие плечи, мощная грудь, выдававшие былую силу, сейчас были скрыты под свободной формой. Лицо – изрезанное морщинами, как старая карта трудных дорог. Глубокие борозды у рта, лучики у глаз, засевшие в уголках, но сами глаза… Глаза были особенными. Темно-серые, почти стальные, они смотрели из-под густых, нависших бровей с невероятной, спокойной сосредоточенностью. В них не было ни скуки, ни раздражения, только всепоглощающее, тихое внимание. Он осматривал пустой пока двор, подъездную дорожку, сквер напротив. Каждый кирпич, каждую ветку, каждый силуэт вдалеке. Медленно, методично. Как сканер.

На столе перед ним – журнал посетителей, ручка с привязанной к столу веревочкой, рация в зарядной базе, кружка с чаем, еще горячим. Он достал из кармана брюк затертый портсигар, вынул самокрутку – тонкую, аккуратную. Закурил, не торопясь, втягивая дым глубоко в легкие и выпуская его медленной струйкой в приоткрытое окошко будки. Движения его были экономичными, лишенными лишнего размаха. Каждое – точно рассчитано, доведено до автоматизма. Даже курение было не привычкой, а ритуалом, частью утренней подготовки к дню.

Первыми в школу начали приходить учителя. Мария Петровна, историчка, вечно спешащая, с охапкой тетрадей и сумкой на колесиках. Белов кивнул ей, не улыбаясь, но в его кивке была вежливость. Она ответила коротким «Доброе утро, Федор Михайлович!» и скрылась за тяжелой дверью. Потом – молодой физрук, Игорь Сергеевич, в спортивном костюме, весело поздоровался: «Федор Михалыч, здравия желаю!» Белов снова кивнул, чуть заметнее, чем Марии Петровне. Молодость и энергия физрука, кажется, не раздражали его, но и не вызывали отклика. Он просто фиксировал факт прибытия.

Затем двор начал наполняться детьми. Сначала старшеклассники – группами и поодиночке, с наушниками в ушах, погруженные в свои телефоны, громко смеющиеся или угрюмо бредущие к порогу. Потом среднее звено – более шумное, стайное. Наконец, младшие – их привозили родители, они выскакивали из машин, кричали «Пока!» и бежали к школе, яркие куртки мелькали, как попугаи.

Белов наблюдал. Всегда наблюдал. Его глаза, казалось, видели не просто детей, а траектории их движения, потенциальные точки столкновения, слишком громкие голоса, которые могли перерасти в ссору. Он редко вмешивался голосом. Чаще – присутствием. Достаточно было ему сделать шаг из будки, и громкий спор двух восьмиклассников утихал сам собой. Достаточно было его стального взгляда, направленного на мальчишку, пытавшегося прокатиться на перилах лестницы в вестибюле, как тот немедленно сползал вниз. Дети его уважали. И побаивались. Не потому что он кричал или угрожал. Нет. Просто от него веяло чем-то… нерушимым. Как скала. И его молчание было красноречивее любых окриков. Они звали его «дядя Федя» или «Федор Михалыч», но всегда с оттенком почтительности.

– Доброе утро, Федор Михалыч! – звонко крикнула девочка лет десяти с двумя торчащими косичками.

– Доброе, Катя, – ответил он тихо, но так, что она услышала. Его голос был низким, немного хрипловатым, как скрип несмазанных петель, но абсолютно спокойным.

В 8:15 прозвенел первый звонок. Белов вышел из будки, запер дверь на ключ. Начался его первый обход. Он не просто шел по коридорам. Он проверял. Его маршрут был отработан до мелочей. Сначала – цокольный этаж: котельная (дверь на замке, пломба цела), подвал с хозяйственными запасами (замок, отсутствие следов в пыли на полу), запасной выход (заблокирован изнутри, как положено). Каждый шаг его тяжелых, но удивительно бесшумных ботинок отдавался гулким эхом в пустых коридорах. Он не смотрел по сторонам рассеянно. Его взгляд выхватывал все: приоткрытое окно в кабинете химии (закрыл), мокрый след на полу у раздевалки спортзала (проверил источник – протекающая труба, отметил в блокноте), оторванную табличку с кабинетом музыки (тоже отметил). Его блокнот был маленьким, кожаным, истрепанным. Он делал записи аккуратным, убористым почерком. Только факты. Никаких эмоций.

На втором этаже, возле кабинета физики, он встретил Артема, ученика 10-го класса. Парень стоял у окна, смотрел во двор, лицо было бледным, под глазами – синяки недосыпа.

– Опоздал, Артем? – спросил Белов, останавливаясь. Не упрек, просто констатация.

Парень вздрогнул, обернулся.

– Да… Федор Михалыч. Не услышал будильник.

Белов посмотрел на него внимательно. Не только на лицо. На осанку. На дрожащие руки, засунутые в карманы худи.

– Проблемы? – спросил он прямо. Коротко.

Артем отвел взгляд.

– Да нет… Просто… Физика, контрольная… – он сглотнул.

Белов молчал несколько секунд. Его взгляд был тяжелым, проницающим.

– Если что – знаешь где найти, – сказал он наконец. Не «обратись к психологу» или «поговори с классным». Просто: «знаешь где найти». И Артем кивнул. Неуверенно, но кивнул. В этом кивке было больше доверия, чем в десятке формальных фраз. Белов продолжил обход.

В учительской он налил себе чаю из большого электрочайника. Учителя копошились вокруг, обсуждали планы уроков, вчерашний скандал в 7 «Б», предстоящее родительское собрание. Белов стоял в сторонке, у окна, пил чай маленькими глотками. Его присутствие было незаметным, но ощутимым. Разговоры около него как-то стихали, становились тише. Они привыкли к его молчанию. Некоторые считали его чудаком, тихим и немного не от мира сего. «Хороший мужик, но странный», – говорил про него Игорь Сергеевич. «Надежный, как швейцарские часы», – парировала Мария Петровна. Никто не знал, что он был способен слышать не только громкие разговоры, но и шепот из другого конца комнаты, что он инстинктивно анализировал позы, микровыражения лиц, отмечал, кто нервничает, кто врет, кто просто устал. Информация складывалась в общую картину, как пазл. Безоценочно. Просто факты.

Во время большой перемены он дежурил в столовой. Не стоял у стены, а медленно прохаживался между столами. Его появление действовало магически: самые отчаянные драчуны и крикуны мгновенно успокаивались. Однажды, когда два девятиклассника все же полезли в драку из-за места в очереди, Белов оказался между ними раньше, чем кто-то успел понять, что происходит. Он не схватил их, не оттащил. Он просто встал. Его широкая спина перегородила им обзор друг друга. Он не сказал ни слова. Просто посмотрел поочередно на каждого своим стальным, не мигающим взглядом. Драка закончилась, не начавшись. Парни разошлись, бормоча что-то под нос, но без претензий. Сила его была не в мышцах (хотя их было предостаточно), а в абсолютной, незыблемой уверенности и этой пугающей, гипнотической тишине, что его окружала.

После перемены – второй обход. Теперь с фокусом на окна, пожарные краны, огнетушители. Он поднялся на третий этаж, в самый дальний угол – к чердачному люку. Он всегда проверял его. Люк был заперт на тяжелый амбарный замок. Белов потянул за него, проверяя надежность крепления. Замок не поддался. В этот момент из класса рядом громко хлопнула дверь. Резкий, гулкий звук. Белов замер. Не вздрогнул, не отпрянул. Он просто замер. Каждое сухожилие, каждый мускул на его спине и руках напряглись в долю секунды, превратив его в статую готовности. Его рука непроизвольно скользнула к бедру, где под рубашкой, у пояса брюк, в самодельной кобуре из плотной кожи лежал не нож, а… тяжелая стальная заточка, отполированная до зеркального блеска. Простой кухонный инструмент, превращенный в идеально сбалансированное оружие. Это движение было мгновенным, рефлекторным, как удар коленной чашечки. Через секунду напряжение спало. Он медленно выдохнул, отпустил невидимую рукоять заточки, продолжил проверять замок. Но в глазах на мгновение мелькнуло что-то… чуждое этой спокойной школьной обстановке. Холодное. Опасно-острое. Как лезвие. Никто этого не видел. Только пыль в луче света из окна.

Он спустился вниз. У раздевалки спортзала стояла группа пятиклашек, что-то оживленно обсуждая. Один из них, коренастый мальчишка с ершистой стрижкой, размахивал руками, изображая, наверное, какого-то супергероя. Неловко замахнувшись, он задел Белова, который как раз проходил мимо. Мальчишка отпрянул, испуганно глядя на громадного охранника.

– Извините, Федор Михалыч! Я нечаянно!

Белов остановился. Посмотрел на него. Не сердито. Скорее, оценивающе.

– Ничего, – сказал он тихо. Потом его взгляд скользнул по фигуре мальчишки. – Удар слабый. Локоть держи ниже. Центр тяжести переноси на переднюю ногу.

Он не стал показывать. Просто сказал. Сухо, по-деловому. Мальчишка уставился на него, раскрыв рот. Остальные затихли. Белов кивнул и пошел дальше, оставив за собой группу ошарашенных детей, перешептывающихся: «Ты слышал? Федор Михалыч знает карате?» Это был редкий случай, когда он что-то посоветовал.

Перед концом уроков он сделал последний, беглый обход периметра изнутри. Заглянул в актовый зал – пусто. В библиотеку – тишина, только библиотекарь раскладывала новые книги. В кабинет информатики – гул компьютеров и сосредоточенные лица старшеклассников. Все как всегда. Спокойно. Обыденно.

Он вернулся в свою будку как раз перед последним звонком. Сел, вздохнул почти неслышно. День подходил к концу. Он достал портсигар, снова скрутил тонкую самокрутку. Закурил, глядя на пустынный пока двор. В голове прокручивал день: отметки в блокноте, состояние дверей и окон, поведение детей (Артем… надо будет глянуть завтра), реакция на хлопок двери… Эта реакция. Она его раздражала. Слабость. Прошлое, как старый шрам, давало о себе знать в самые неожиданные моменты. Он мысленно потрогал рукой бок, под ребрами, где под рубашкой и термобельем тянулся длинный, неровный шрам – память о далекой операции где-то в горах, где сталь вражеского ножа все же нашла его, несмотря на бронежилет. Тогда он выжил. Вытащил нож сам и прошел еще три километра до точки эвакуации. Теперь этот шрам ныл перед дождем и напоминал о том, что абсолютной неуязвимости не бывает.

Последний звонок прозвенел весело и оглушительно. Через минуту школа взорвалась гомоном, топотом, смехом. Дети высыпали наружу, как горох из треснувшего стручка. Белов вышел из будки, встал у двери. Его присутствие было маяком порядка в этом море детской энергии. Он следил, чтобы никто не упал на лестнице, чтобы толпа у ворот не стала слишком плотной, чтобы младших не сбили с ног старшие.

Родители забирали детей, машины подъезжали, отъезжали. Шум начал стихать. Оставались только те, кто ходил на продленку или кружки. Белов уже собирался вернуться в будку, чтобы записать время окончания уроков и количество оставшихся детей в секции, когда к нему подбежала маленькая девочка из второго класса, Аня. Она была бледной, ее большие глаза полны страха.

– Дядя Федя! – прошептала она, хватая его за огромную руку своими крошечными пальчиками. – Там… там у забора… дядя страшный… Он на меня смотрел… Такой взгляд… – она сглотнула, едва не плача.

Белов не наклонился к ней. Он выпрямился еще больше. Его стальные глаза резко сфокусировались на точке, которую показала девочка – дальний угол школьного забора, заросший кустами сирени, уже оголенными к ноябрю.

– Какой дядя, Аня? Опиши.

– Высокий… в черной куртке… с капюшоном… и лицо… как у злого волка… – она всхлипнула.

– Пойди к Ольге Викторовне, – тихо, но твердо сказал Белов, имея в виду воспитательницу продленки. – Скажи, что я велел. Быстро.

Девочка кивнула и побежала обратно в школу, обернувшись разок с испуганным взглядом.

Белов не двинулся с места сразу. Он стоял, как скала, у входа. Его взгляд, острый как бритва, сканировал указанный угол. Кусты сирени. Пусто. Ни души. Ни движения. Но он не сомневался в словах ребенка. Дети редко выдумывают такой страх. Его глаза, привыкшие замечать то, что не видят другие, выхватили детали: примятая трава за забором, как будто кто-то долго стоял; окурок незнакомой марки, брошенный у тротуара (он не курил сам, но знал запахи всех, кто курил рядом со школой); и едва заметный, быстро исчезающий вдалеке, за поворотом улицы, силуэт. Высокий. В темной куртке с капюшоном. Шаг быстрый, целенаправленный, не прогулочный.

Он медленно повернул голову, осматривая весь периметр. Ничего. Тишина. Сумерки сгущались быстро, зажигая первые фонари на улице. И тут его внимание привлекло другое. Напротив школы, вдалеке, там, где улица расширялась в небольшой карман для разворота, стоял фургон. Небольшой, белый, без опознавательных знаков. Словно «Газель», но чуть длиннее. Окна затемнены. Двигатель работал на холостых, из выхлопной трубы валил едва заметный в темноте дымок. Он стоял там не первый день? Белов напряг память. Вчера? Позавчера? Да, мельком он его видел. Тогда подумал – может, ремонтники у соседнего дома. Но сегодня… Сегодня он стоял под другим углом. Так, чтобы видеть главный вход школы. И стоял уже, судя по всему, долго.

Белов не шелохнулся. Только его глаза сузились, превратившись в узкие стальные щелки. Все его существо, только что расслабленное после долгого дня, мгновенно переключилось. Как выточенный механизм. Каждая клетка насторожилась. Тихое урчание двигателя фургона, сливавшееся с общим городским гулом, теперь четко выделялось в его восприятии. Он видел не просто машину. Он видел угрозу. Потенциальную? Реальную? Слишком много совпадений за один вечер: «страшный дядя» у забора, наблюдавший за ребенком, и этот фургон, как будто ведущий наблюдение за школой. Его прошлое, похороненное под годами тихой службы, вдруг зашевелилось, посылая тревожные импульсы. В его мозгу автоматически включился режим оценки: углы обзора с позиции фургона, возможные пути подхода к нему, уязвимые точки школы, количество детей и персонала, еще оставшихся внутри.

Он медленно, не привлекая внимания, шагнул назад, в тень колонны у входа. Достал из кармана не телефон (у него был только простой кнопочный «звонилка»), а свой маленький кожаный блокнот. На чистой странице он быстро, аккуратным почерком вывел: «17:05. Белый фургон (тип ГАЗель удв.), без опозн. знаков, ст. напр. школы, двиг. раб. Темные стекла. Набл. со вчера? Координаты: ул. Гагарина, напр. сквера, 50 м до угла.» Он дописал номерной знак, который успел разглядеть и запомнить с первого взгляда. Потом аккуратно вырвал листок, сложил его вчетверо и сунул во внутренний карман рубашки, под термобелье, рядом с холодным металлом заточки.

Он остался стоять в тени, слившись с бетоном колонны. Его массивная фигура казалась частью здания. Глаза, не мигая, были прикованы к белому фургону. Вся его обыденность, весь образ тихого, немного странного охранника Федора Михайловича как будто стерся. На его месте стоял кто-то другой. Кто-то древний и опасный. Кто-то, кого давно похоронили в секретных архивах под грифом «Совершенно Секретно». Стальные глаза отслеживали каждое движение в поле зрения, уши фильтровали городской шум, вычленяя важное. Дыхание было ровным, глубоким, насыщающим мышцы кислородом. Сердце билось спокойно, но мощно, как мотор танка на холостом ходу. Готовое в любую секунду взреветь.

Белый фургон простоял еще минут десять. Потом фары мигнули, двигатель взревел чуть громче, и он плавно тронулся с места, скрывшись за поворотом. Исчез. Как призрак.

Белов не двинулся с места еще долго после того, как звук мотора растворился в вечернем воздухе. Он стоял в наступающих сумерках, огромный и неподвижный, как каменный идол. Во дворе было тихо. Только ветер шелестел последними листьями в сквере напротив. Обычный день подходил к концу. Но что-то в воздухе изменилось. Что-то невидимое, но тяжелое, как предгрозовое электричество. Обычный человек ничего бы не почувствовал. Но Федор Белов был необычным человеком. Его тишина теперь была не просто отсутствием звука. Она была звенящей. Натянутой, как тетива лука. Он знал. Знаки были слишком явными для его наметанного глаза. Школа №17, его тихая гавань последних пяти лет, его последний рубеж, перестала быть безопасным местом.

Он повернулся и медленно пошел обратно в свою будку. Его шаги были такими же бесшумными, как всегда. Но теперь в них чувствовалась не просто привычная экономия движений, а хищная, сдержанная мощь. Как у тигра, крадущегося в джунглях. Он прикрыл за собой дверь будки. Включил настольную лампу. Достал блокнот. На чистой странице он написал сегодняшнее число. А ниже, подчеркнув дважды, вывел всего одно слово:

Затем он отложил ручку. Достал портсигар. Руки его не дрожали. Они были тверды, как скала. Он скрутил новую самокрутку, чуть толще обычной. Закурил. Дым заклубился в маленькой будке. Внешне он снова был Федором Михайловичем Беловым, пожилым школьным охранником. Но внутри уже проснулся кто-то другой. Тот, кого боялись даже в кошмарах. Тихо. Неотвратимо. Готовый.

Обычный день закончился. Необычному человеку предстояла необычная ночь. И, возможно, куда более страшный завтрашний день.

Глава 2: Стальные ворота террора

Следующие дни были пропитаны свинцовой тяжестью ожидания. Белов жил в состоянии постоянной, сдержанной готовности. Его обычные маршруты патрулирования стали шире, глаза – зорче, а молчание – еще глубже. Он проверял не только замки и окна, но и вентиляционные шахты, чердачные перекрытия, редко используемые кладовки. Его маленький кожаный блокнот пополнился новыми записями: номера и описания подозрительных автомобилей (белый фургон больше не появлялся, но его сменила серая «Лада» без задних стекол, а потом – черный внедорожник с тонировкой), время появления незнакомцев возле забора, даже смена режима работы уличных фонарей напротив школы. Все это складывалось в тревожную мозаику. Угроза была абстрактной, но ощутимой, как запах озона перед грозой.

Он не делился своими подозрениями. Не с директором, не с учителями. Что он мог сказать? «У меня плохое предчувствие»? Его бы не поняли. Или поняли бы слишком буквально, вызвав панику. Его сила всегда была в действии, а не в словах. И он действовал. По-своему. Укрепил внутренний замок на чердачном люке дополнительным штырем. Проверил и смазал засовы на всех запасных выходах. В подсобке, за ящиками со старыми учебниками, он оборудовал крошечный тайник: бутылка воды, аптечка (не стандартная, а его собственная, с кровоостанавливающими жгутами, турникетом, ампулами морфия и набором для трахеостомии – наследие прошлого), фонарик с запасными батарейками, моток крепкого паракорда. И его верная заточка, лезвие которой он затачивал каждую ночь до бритвенной остроты. Надежда была слабым утешением. Он готовился к худшему.

Утро началось как обычно. Холодное, промозглое, с мелким колючим дождем, превращавшим двор в грязное месиво. Белов в своей будке. Первые учителя. Поток детей – сегодня особенно шумный и непослушный, будто чувствуя нависшее напряжение. Белов пропускал их, его стальные глаза неотрывно сканировали толпу, двор, улицу. Ничего подозрительного. Только серая «Лада» припарковалась вдалеке, водитель остался внутри. Белов запомнил номер, отметил в блокноте. 8:15. Звонок. Он запер будку, начал утренний обход.

Цокольный этаж. Котельная – замок цел, пломба на месте. Подвал – тишина и пыль. Запасной выход №1 (со стороны спортзала) – заблокирован изнутри на мощный засов. Он потянул за него, проверяя. Прочно. Первый этаж. Столовая – запах каши и компота. Вестибюль – гул голосов из-за дверей классов. Он поднялся на второй этаж. Двинулся по длинному коридору к кабинетам физики и химии. Здесь было тише. Уроки уже шли.

Именно в этот момент, когда он проходил мимо большого окна в конце коридора, выходящего на задний двор и запасной выход №2, его настороженность взметнулась до предела. Со стороны парковки учителей, скрытой от основного входа, донесся звук. Не громкий, но отчетливый в утренней тишине. Короткий, приглушенный хлопок. Не хлопок двери. Не лопнувший шарик. Звук был знаком. Слишком знаком. Звук выстрела с глушителем.

Белов замер. Весь его организм, каждое нервное окончание, сжалось в пружину. Он не думал. Он знал. Время замедлилось до капель. Его рука уже лежала на рукояти заточки под рубашкой. Глаза метнулись к окну.

На парковке, возле своего старенького «Москвича», лежал Игорь Сергеевич, физрук. Неловко, лицом в асфальт. Над ним стояли двое. В черных балаклавах, комбинезонах, с автоматами в руках. Один из них быстро обыскивал карманы учителя, вытаскивая ключи. Второй прикрывал его, ствол автомата сканировал двор. Они двигались быстро, профессионально, без лишних движений.

Захват.

Слово пронзило сознание Белова ледяным острием. Не раздумывая, он рванулся не к окну, не к главному входу, а вглубь коридора, к пожарному щиту. Его движения были взрывными, но абсолютно бесшумными. За три шага он преодолел расстояние. Не разбивая стекло (шум!), он упер пальцы в щель между рамой и стеной, напряг запястье – и с едва слышным скрежетом вырвал всю рамку с креплениями. Схватил огнетушитель ОУ-5 – тяжелый, стальной цилиндр. Не оружие в привычном смысле, но в его руках – смертоносный снаряд.

В этот момент с улицы донесся сдавленный крик женщины, тут же оборвавшийся. Потом – еще один приглушенный хлопок. И еще один. Потом – резкий, оглушительный треск разбиваемого стекла. Из вестибюля первого этажа донесся первый слившийся вопль ужаса. Потом еще. И еще. Крики детей. Визг. Гул нарастающей паники. Зазвенела пожарная сигнализация – кто-то в отчаянии дернул ручку.

Школа проснулась в аду.

Белов прижался спиной к стене у поворота коридора, ведущего к главной лестнице. Огнетушитель – в левой руке, как щит. Правая – на рукояти заточки. Его дыхание было ровным, глубоким. Сердце билось мощно, ритмично, качая адреналин, но не сбиваясь. Весь внешний мир – крики, треск, вой сирены – сузился до тоннеля восприятия. Он видел только сектор перед собой. Слышал только то, что важно.

Снизу, по лестнице, поднимались шаги. Тяжелые, быстрые. Не детские. Не учительские. Двое. В черных балаклавах, с автоматами Калашникова наперевес. Они выскочили на площадку второго этажа, сканируя коридоры. Их движения были резкими, агрессивными. Один махнул стволом влево, другой – вправо, по коридору, где стоял Белов.

– Движь! Движь! – рявкнул один хриплым голосом. – Классы сгонять! Кто сопротивляется – мочить!

Они разделились. Один пошел направо, к кабинетам младших классов. Второй – налево, прямо на Белова.

Охранник не шелохнулся. Он был невидимкой в полумраке коридора, слившись с тенью у поворота. Его массивная фигура казалась частью стены. Террорист бежал, не глядя по сторонам, уверенный в своей силе и внезапности. Его внимание было приковано к дверям классов, откуда уже доносились испуганные голоса.

Он пробежал мимо Белова в полуметре. Даже не повернул головы.

Время для раздумий кончилось. Инстинкт и тридцать лет выживания в самых страшных точках планеты взяли верх. Белов двинулся вслед за террористом. Не бегом. Плавным, скользящим шагом охотника. Бесшумно. Он сократил дистанцию за два шага. Террорист услышал что-то, начал оборачиваться – слишком поздно.

Левой рукой Белов с чудовищной силой вогнал тяжелый баллон огнетушителя в основание черепа террориста, чуть ниже каски. Удар был сокрушающим, рассчитанным на мгновенное выключение. Раздался глухой, костный хруст. Тело террориста обмякло, не успев издать звука. Автомат заскользил по полу. Белов поймал падающее тело, не дав ему грохнуться. Одним движением он стащил его в темный уголок у пожарного шкафа, где минуту назад сам стоял. Менее чем за три секунды. Тихий, смертоносный танец.

Он не стал проверять пульс. Удар был смертельным. Быстро обыскал труп. Автомат Калашникова (АКС-74У, укороченный), три рожка с патронами, рация на груди, пистолет Стечкина в кобуре на бедре, нож. Белов снял с террориста разгрузочный жилет с подсумками, накинул поверх своей формы. Автомат повесил на шею. Пистолет сунул за пояс. Нож – в ножны на бедре. Рацию оставил – пока не время. Его лицо оставалось каменным. Ни тени сомнения, сожаления. Это был враг. Угроза детям. Ликвидирован.