Арт-директор

Глава 4

Недавно мой младший брат сказал мне, что он был в кино (смотрел с сыном мультик) и вдруг понял, что мучает его пару последних лет: мы после 30—35 лет думаем о комфорте и как бы заставляем себя отдыхать, а проблема в том, что отдыхать нам не надо. Это и мучает нас. Играя в рок-группе, ты не можешь отдыхать в привычном смысле, надо репетировать и выступать. Если долго не репетируешь, например, больше месяца, – начинаешь забывать некоторые детали, например, гитарных соло, текстов песен и других «примочек», если долго не выступаешь – теряешь навык общения с залом, не получаешь адреналина, своей дозы эндорфинов. Получается, что, если ты в команде и постоянно выступаешь с сольными концертами, а в них-то и раскрывается группа по-настоящему, ты в форме, и депрессия, описанная братом, отмирает. Она всегда рядом и хочет наброситься на тебя, как на ростбиф, но ты своим гитарным грифом сносишь ей голову каждый раз.

Брат ушел из команды много лет назад: может, она его подкараулила и набросилась на него? Первые пару лет он ей не сдавался, но его меч остался у меня, мы его до сих пор точим несколько раз в месяц на репах. Депрессия имеет обыкновение подкрадываться тихо и ненавязчиво – так действует хороший гашиш, как рассказывают страстные растаманы.

Но иногда случается непоправимое: музыкант уходит из группы. Просто уходит. Как правило, из-за жены/любимой девушки, которой невыносима мысль о том, что он там веселится где-то на концерте, и не один, а с бабами-поклонницами, а она его дожидается дома. Одна. Наблюдения за теми, кто вышел из рок-музыки в буржуазное семейное плавание, наводят меня на мысль, что у этого человека просто намечается новая жизнь. Несомненно, интересная и важная, но совсем иная. Почему так бывает? Чтобы быть в музыкальном строю, в этой армии, нужно быть дисциплинированным, в хорошей форме (ведь никто не простит, если ты не придешь на концерт, пропуск репетиции – куда ни шло, но тоже форс-мажор) и в физической в том числе. Культовый шеф-повар Сергей Бродарь сказал: «У каждого человека есть свой срок годности, вот почему люди так часто портятся». А Бродарь – это голова.

Дела в нашей музыкальной группе шли не совсем понятно куда. Лидер хотел, чтобы мы играли свою музыку, но его сочинения меня не вштыривали. Битлов мы играть просто не могли. Дилемма. И еще мне никак не удавалось с ним подружиться. Без этого сложно быть вместе. Это как выпивать водку с человеком, который пропускает каждую вторую рюмку: ты уже пьян и поймал кураж, а он еще в пути. Внутренний облом. Как снежный ком. Чем больше его собираешь, тем сложнее его катать. Встреча с Гитом и мой рассказ ему о первом концерте не произвели на него сильного впечатления. Но обретенный мной Учитель заинтересовал его.

Мы спустя 9 лет стали общаться, но как гитаристы. Гит был внимателен, быстро все сек и щедро давал советы, как лучше играть. Уже тогда мы начали с ним расходиться в деталях, например, он играл медиатором, который иногда терялся, а я почему-то пальцами. Просто я любил депрессивные баллады, где нужно играть перебором, а он прифанкованные мажорные песни, где, наоборот, нужно играть пожестче и почетче. Он таскал в чехле разные гитарные детали (ключи, медиаторы, тюнеры), а я не любил зависимости ни от чего, может, оттого, что часто все терял. Я был влюблен и мрачен из-за безответности своих чувств, Гита скорее интересовала эротическая часть подобных отношений; я придавал значение глубине текстов, немецкоязычный Гит тянулся к ярким соло и сложным аранжировкам; я нравился интеллектуалам и людям с тяжелой депрессией, он нравился почти всем; я выигрывал при дальнейшем знакомстве, он при ближайшем. В общем, я – Леннон, он – Маккартни. Ведь до 1961 года Пол Маккартни играл в The Beatles на гитаре и лишь потом по необходимости перешел на бас-гитару. При этом мы с Гитом соревновались в умении нравиться людям, что часто вызывало конфликты, так как я был склонен к мизантропии, а он был гуманистом. Я больше тянулся к тяжелой музыке, он восхищался джазом, который меня слегка бесил. Смешно сказать, но кроме безумия по отношению к гитаре нас мало что связывало. А разве этого мало?

В школе у нас учился парень, которого любила девушка, которую любил я. Она проводила с ним много времени. Я же был ее другом. Многие часы я проводил в тупом ожидании, когда они расстанутся, но, не дождавшись, уходил домой. Упрямство не самая лучшая сторона моего характера, но тогда я не мог жить, не увидев ее. Поводы видеться иссякали на глазах, и я решился на сложную человеческую операцию. И в этом мне помогла моя группа. Ее любимый хотел играть в группе, но он был почти бард: играл песни на гитаре и пел что-то, ну, типа «Гражданской обороны», «Воскресенья» и т. д. – в общем, все это мы, истые западные рок-н-рольщики, тогда презирали. Я убедил астральным способом лидера взять этого парня в группу в качестве (!) третьего гитариста. Мы ходили вместе на репетиции. Я провожал его к ней, стал вхож в ее дом, как уже его друг. Пытаясь сыграть на его интеллектуальном несовершенстве, впадал в занудство, красовался перед ней, дарил подарки, но она любила его все больше, теперь уже у меня на глазах. Я и пил с ним, бродил с ним, оказывал разные услуги, выдвигал его в группе на передний план, пытаясь выведать его секрет. Что в нем есть такого? Но секрета не оказалось. Он был примитивен и румян. Херувим. Не более того. Он был ее любимым мальчиком. Через год он будет отставлен. Она уедет в Москву. Развязка была близко. Лидеру надоело, что мы медленно двигаемся вперед, он начал повышать свой голос и даже кричал на меня. И, как Телец, потерпев его на 20% дольше, чем нужно, я устал от него очень сильно и сразу с ним расстался. Два майских жука в одной коробке не уживаются. Мой протеже не расстроился совсем. Он так и не узнает, почему он оказался в команде почти на полгода. Ну а лидеру я только усладил – теперь некому стало с ним спорить. Его эго вырвалось наружу и породило неплохую группу. Я благодарен ему за наше своевременное расставание.

Погрузившись в маниакальную печаль от того, что девушка покидает уездный город, я как-то сошелся с одним приличным флейтистом, и мы стали играть в дуэте милые моему сердцу душевные баллады в стиле группы Scorpions «I’m still loving you». Выступать нам приходилось в разных местах: улица, дни рождения странных людей, подвалы, дворцы культуры и пионеров. Грусть росла, флейтист тоже был несчастен, мы нравились людям. Петь мы не пели, мрачнели по полной, и наш дуэт становился культовым. На школьном выпускном вечере все стало окончательно ясно. Личная жизнь треснула. Группы не было.

В Универ я поступил с лучшими баллами на потоке. Репетиторы сделали свое дело. Меня ждала студенческая жизнь на юридическом факультете. Быть прокурором меня призывали с детства армянские родственники и могущественные друзья отца. Дядя подарил мне проигрыватель для пластинок «Вега». Отец был горд, мне дарили деньги в конвертах на праздновании моего поступления. Мама была очень довольна. Я был гордостью армянской диаспоры. Друг и Гит поступили в другой вуз. И уехали. Все уехали. Она не звонила. Бессмысленное лето лишь усиливало тоску. Сны о чем-то большем. Порнофильмы становились моими кратковременными спутниками. Занавес.

Стоял дурной августовский денек, школьный друг по телефону восторженно сообщил, что у него фирменная кассета с новым альбомом группы Metallica. Он давно меня сбивал на металл. Я неплохо уже в нем разбирался, например, мог отличить группу Manowar от King Daimond, знал, что Accept – это нормально, а Скорпы – попса, был в курсе, что наша Ария – подделка под Iron Maiden. Но зарубало меня в то время от рок-оперы «Jesus Christ Superstar». С горя я ее всю выучил наизусть и пел часами напролет. Один. Друг, вставив кассету и забрызгав меня радостными слюнями, с упоением рассказывал о группе, текстах (ударение на второй слог) и смысле альбома. Черный альбом. В том году он определил мое будущее. Вокал Джеймса Хетфилда, тяжелые рифы команды, яростные и сложные тексты погрузили меня в новые мысли. Прекрасные и легкие Битлы уступали в соревновании за мою деструктивную душу мастерам истинной мрачной музыки. Чем тяжелее играла группа, тем спокойнее становилось мне. Но как сыграть такую музыку? На акустической гитаре, полуакустической даже – не вариант. Гитарные соло пронизывали меня от макушки до пяток, пальцы судорожно бегали по несуществующему грифу. Эта привычка играть соло без гитары останется со мной навсегда и сослужит мне странную службу: когда танцую с девушкой медляк, во время соло я левой рукой автоматически играю соло на ее спине, бедрах или талии, и некоторые особо чувствительные и образованные девушки смотрели на меня как на правильного эротомана. Я не отрицал. Через две недели я выучил наизусть тексты с этого альбома, и вдруг мы с другом одновременно узнали, что в Москве, на аэродроме «Тушино», выступят в большом концерте группы Metallica и легендарные Эй-Си-Ди-Си. Невероятно!!!

Я помню этот концерт и в деталях, и полностью. Я был не просто впечатлен – после концерта, как декабрист, я решил посвятить себя рок-музыке по-настоящему, без обид и надежд. Так вышло, что мне по жизни приходится людей успокаивать, настраивать. В те смутные годы «Черный альбом» Metallica был для меня как лекарство, как глоток свежего воздуха, как антидепрессант. 50 минут – и ты в строю. Под эти песни было очень интересно ездить в электричках: меняются люди, входят и выходят, меняются песни, и как будто пассажиры электрички становятся героями этих песен: жертвами, палачами, детьми, животными. А ведь это гротеск – в электричке появляются продавцы, музыканты, цыгане, просители, менты, убегающие от них люди. И в один прекрасный момент действие в электричке на секунды совпадает с мыслями песен, и наступает момент истины. Чудо. Невидимый оператор снимает только для тебя клип. Я много раз переживал эти волшебные откровения. Каждая песня с этого альбома несет в себе свой смысл. В двух словах:

1) Enter Sandman – ужас сна;

2) Sad But True – горечь зависимости;

3) Holier Than Thou – лицо лицемерия;

4) The Unforgiven – сущность разочарования;

5) Wherever I May Roam – сладость дороги;

6) Don’t Tread on Me – ярость сопротивления;

7) Nothing Else Matters – глубина чувства;

8) Through the Never – постижение неизведанного;

9) My Friend of Misery – переживание друга;

10) Of Wolf & Man – острота поединка;

11) The God That Failed – неизбежность поражения;

12) The Struggle Within – неистовство мыслей.

Двенадцать треков, как двенадцать приговоров, как двенадцать надежд, как двенадцать падших ангелов.

Иногда в жизни все так, но есть провалы – это как котел с дырками, как гитара с порванной струной, и ищешь нечто цельное и великое. Таков этот альбом 1991 года. Пробудивший от сна целое поколение. Весь этот год проникнут великими музыкальными событиями: свой лучший альбом выпускают последние герои рока Nirvana – «Nevermind», лучший альбом выходит у преследователей Metallica группы Megadeth – «Rust in peace», король блюза Eric Clapton выпустил свой эпохальный «Unplugged». Великие Dire Straits радуют нас суперальбомом «On every street» с разрывающей сердце вещью «Calling Elvis». Поклон творцам.

Я набрал Гиту и стал задыхаться восторгом по этим поводам, но он как-то холодно отреагировал. Сказал, что все очень непросто. Но я уже решил создать лучшую в мире команду. Карлос Кастанеда писал: если решение принято, это важнее и цели, и результатов. Усилия стоят того, чтобы их совершить, даже если они не принесут ожидаемых побед.

Время ожидания стремительно испарилось.

Глава 5

Если в голове возникла удачная идея, если тебя заводит от мелодии, текста, фразы, которую сочинил, откладывать надолго, даже больше чем на день, этот вопрос никак нельзя. Ну а вдохновение приходит в тот момент, когда ты уже должен уйти куда-то. Или спешишь, или ты с кем-то, или кто-то отвлекает. Друг из Питера называет это армянским счастьем. Это проблема. Я стал опаздывать: стоило мне надеть туфли, я почему-то брал гитару и судорожно записывал на клочке бумаги аккорды и фразы, чтобы вечером вспомнить. Пытался я с этим бороться? Первые пять лет ожесточенно. Хоть пиши картину по аналогии с известной «Опять двойка» – «Опять вдохновение». Мама подозревала меня в паранойе: я постоянно ныл, разыскивая клочки бумажек, свои записки, наброски, странички, которые, как выяснялось несколько позже, выкидывались в процессе уборки мамой. Мои старые тетради с песнями и текстами… Если бы я знал, что с приходом телефона и компа все это незаметно будет исчезать, я бы в банковской ячейке их хранил. Так часто наши родители пытаются избавить нас от старого хлама, который, как выясняется позже, и есть самое дорогое в жизни. Ведь по ним – прочтенным книгам и журналам, записанным песням, написанным и иногда изданным статьям и книгам, выпущенным видео – меряется наша жизнь. И, конечно, по афишам.

В 1990-е афиши рисовались от руки на листьях ватмана, потом их стали печатать, потом пришли дизайнеры, и сначала они были культовы. Ночные озарения – и звонишь дизайнеру, думая, что его потрясет твой афишный креатив. А он и ни в каком не в восторге… Афиши лучше всех делают те, кто их обычно не делает. Закон такой. Афиши – твои соратники, доказательства состоятельности, предметы гордости, пыльные и истасканные, смотрят на тебя с квартирных стен с нежностью и шепчут: все еще впереди, не сдавайся, сделай еще шаг, не ленись, бро.

В середине 1990-х мне по основной деятельности (корпоративные финансы) приходилось много учиться, писать, выступать, защищать диссертацию и много всего. И во всем, что бы я ни пытался сделать, чувствовалось сопротивление внешней среды, ничто не доставалось легко. Когда в студенческие годы пришлось поработать пару лет продавцом шаурмы на рынке, мне вдруг стало понятно, что реальным тормозом почти всех наших проектов и стремлений является лень. То бишь мы сами… Если лень приходит в команду, переносятся репетиции, нет охоты записывать альбом в студии – пора распускать парней либо срочно менять на живых и бодрых перцев.

Найти базу для репетиций, с одной стороны, легко, но смысл – найти дом родной. Если аура на базе не та, неправильные люди там бывают, толку от такого места нет. Усталость в группе, пальцы не летают по грифу, в горле першит – этот стон у них репой зовется.

Тонкая грань на репетициях проходит в отношении гостей. Есть свои, и ты для рок-музыкантов становишься истинным другом, а значит, степень доверия и общения исключительно иная. Этот посыл приводит к тому, что в местах сбора музыкантов, в том числе на репетициях, собираются частенько друзья группы, подруги, знакомые, меломаны, сочувствующие тому, что вы играете. На самом деле им просто скучно и в гости не к кому пойти. Первый год это как братская квартира: единомышленники вместе, смех и пиво, объятья и поцелуи. Но когда группа разучивает песню, в самый интимный момент, когда твое творение, утром написанное, предстает перед музыкантами в форме робкого пения и неуверенной игры, некий знакомый, например, приятель сестры барабанщика, начинает ржать над каким-то физиологическим приколом, толерантность стремительно улетучивается. Типа, как будто «рок-н-ролл этой ночью, я думал, будет хорошо, а вышло не очень». У нас на репетициях людей чужих нет. Только ментально близкие. Молчаливые.

Ровесники мои резко тормозили и шутили не смешно, и в качестве добровольного временного проверенного подносчика пива и чипсов из ларьков через одного знакомого студента-медика я в последний год школьной жизни проводил много времени в общежитиях. Нужно было жить правильно. Это было по-мужски, интересно и таинственно. Заплеванные лестницы, похмельные студенты, задымленные и заваленные окурками комнаты манили своей брутальностью и хаосом. Студентки старших курсов, видя мои голодные и грустные глаза, подбадривали и намекали на что-то большее. У каждой женщины должна быть змея. Но узнав, что я школьник, перемигивались и вульгарно смеялись, сотрясая бюсты. Я чувствовал себя в самом центре ада, а значит, и рока. Я всеми правдами пытался казаться циничным и мрачным парнем, равнодушным к слову «любовь». Мои нереализованные романтичные фантазии требовали крушения, да и стать хуже и порочнее было необходимо для меня. Глядя на опустившихся и бухающих студентов общаги, видя их примитивных подруг, я чувствовал себя цветком в пыли, алмазом в грязи. Лавры Дориана Грея не давали мне покоя. Носить разные маски в зависимости от того, кто передо мной, стало моей привычкой. Работая на этой фабрике безнравственности, прогибался и притворялся своим, чем заслужил право бывать на ночных пьянках. Мне нужна была правда жизни. Проблема заключалась в моей природной застенчивости, что, на мой взгляд, в целом отражение воспитания и утонченности натуры. Как я завидовал тем, кто мог запросто подойти к крутобедрой подруге и утащить ее к себе. А следующим днем я выслушивал рассказ, закусив губу, как она трепетала под его медицинским крупом. Оборотной стороной этих переживаний было то, что мои новые приятели поставляли мне множество размышлений и образов. Книга жизни была приоткрыта для меня. Жизни самой вот только не было. Слушая орган Баха, я осознавал, что есть истинное искусство, красота и возвышенность. Но недолог был миг покачивания в мечтах и неге. Общага, как магнит, манила меня, быть на дне казалось мне верным и серьезным поступком.

Иногда в уездном городе я встречаю их, бывших моих героев общаги. Ностальгия проигрывает грусти при таких встречах…

В это время поиска и нравственного опустошения меня подхватили мои новые приятели – евреи. Как рассказать о них? Пожалуй, с анекдота вернее всего.

– Хаим, ты слышал новость?

– Ну?

– В зоопарке родился слонёнок!

– А как это отразится на евреях?

Когда пишешь о друзьях-евреях, хочется улыбаться – не пойму с чего, но как-то веселеет. Хохмы, приколы, розыгрыши – и почти всегда в тему. Мифы о жадности этих парней преувеличены в разы, но что меня всегда поражало – непоказное уважение к родителям и большое трудолюбие. Та самая этика, без которой нет рыночной экономики. Мой брат мне рассказывал (он учился в Германии 7 лет), что если с немцем договориться о любой работе, например, помывке сортира, он сделает ее хорошо. Всегда. Неважно, сколько денег платится. А еврей тоже сделает хорошо, но с улыбкой и шуткой. А вот наш родной человек обязательно будет чем-то недоволен… И часто договор не дороже денег. И в то же время евреи блюдут свой интерес, но как-то ненавязчиво.

– Товарищ Рабинович, Вы любите Родину?

– Конечно, люблю! От всей души.

– А Вы готовы отдать за неё жизнь?

– То есть?

– Ну, умереть за неё Вы готовы?

– Вы меня, конечно, извините, но кто же тогда будет любить Родину?

Недавно ходил на Московский кинофестиваль. Смотрел короткометражные фильмы без звука режиссера Евгения Кондратьева. Просто абсурд, гротеск, быстро пенящиеся рисунки, по экрану ползают линии, нет звука, люди, все падают, умирают, убивают, душат друг друга, животные, дети, убыстренные многократно кадры, все черно-белое, драки, торты, ванны, костюмы. Как будто рассказы Хармса, но неоформленные и очень быстро читаемые – это мне напомнило те дни становления. Хаос, идеи, мечты, разговоры ни о чем, книги обо всем, новые аккорды на гитаре, печальные взгляды, суровые мысли, воображаемые ножи, эротические сплетни, рестораны на халяву, девочки-динамистки, дискотеки с ожиданием чего-то… Все смешалось. Было страшно и весело. Не было денег. И из этого всего стали вырастать песни. Мои песни. Мне нужен был кто-то, с кем бы я это играл и обсуждал.

Некоторые рифы группы Metallica мне очень напоминали скрипки. И я нашел еврейского скрипача. Он тоже жил в хаосе. Тогда я узнал, что есть город Брянск. Он приехал оттуда в наш город стать великим стоматологом. Но его невзлюбил Бельченко – фамилия преподавателя-фашиста. Он преподавал патфизу (патологическую физиологию) и ненавидел евреев. И другу-скрипачу пришлось уехать, но до того были еще три года, и за это время мы с ним много чего успели.

Кстати, очень интересно писать книгу в кинотеатре, когда смотришь кино без звука. Так комфортно давно не было. Экран как куратор, но очень демократичный и немой. Я обожаю кинотеатры. Все свои свободные деньги в школьные годы я тратил на кино. Я там ел и даже спал. В зрелые годы частенько ходил в кино поспать, в Москве днем некуда было приткнуться. Позже стало сложнее – храп пугал зрителей, и я перестал спать в кино, только если в зале никого. Что может сравниться с походом утром в кино? Только бутылка шампанского на голодный желудок в воскресенье в первой половине дня.

Гит как-то непостижимо договорился в своем серьезном медицинском вузе, что мы можем репетировать в подвале, который назвался ФОП – факультет общественных профессий. Там была комната, волшебное место с колонками и барабанами. Дело осталось за малым – найти басиста и барабанщика. Я все больше времени стал проводить со стоматологами: Гит учился на него.

Но пока не было ритм-секции, мы с моим скрипачом придумали дуэт и назвали его «Антропос». Человек. Это он придумал. У нас с ним было одно важное общее место – несчастная любовь. И он неплохо играл на гитаре. Новый дуэт, конечно, стал выступать на еврейских вечеринках.