Иркутск новогодний

© Юлия Караваева, 2018

ISBN 978-5-4493-7701-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Я очень люблю Новый год, это идет от моей мамы, Татьяны Владимировны Сергеевой. До сих пор помню тот вечер, когда мне было лет пять, а она приехала поздно вечером с ворохом серебряной бумаги от чая и елочными флажками. Мы сидели в темноте, и рассматривали это богатство. Флажки были необыкновенные, и почти каждый рисунок я запомнила, и сейчас могу воспроизвести в памяти все цвета, оттенки и сюжеты. До сих пор хранится у нас дедушкина «вертушка» – приспособление для вращения ёлки, которую дед Владимир Кузьмич Переломов, собрал сам. И она до сих пор крутит ёлку, хотя дедушки давно нет, а этому устройству уже, наверное, больше 60 лет. Потому все, что касалось Нового года, всегда вызывало во мне ощущение, что детство где-то тут, сказка никуда не исчезает, даже когда тебе уже далеко не пять лет, а восемь раз по пять.

Сюжеты для книжки были найдены в базе данных периодики «Хроники Приангарья» Иркутской областной государственной универсальной научной библиотеки им. И. И. Молчанова-Сибирского. Иллюстрации – из публичного архива «Хроник» и личного архива Александры Степановны Караваевой. Подборки «новогодних анекдотов» я делала для статей в газету «Восточно-Сибирская правда», которая никогда не отказывалась печатать материалы, имеющие явно локально-краеведческий вкус. За что спасибо главному редактору Александру Владимировичу Гимельштейну.

Частично статьи вошли в книгу неизменными кусками, частично – были дополнены и расширены новыми находками. Это не научная работа, а скорее журналистская попытка восстановить картину празднования Рождества и Нового года в Иркутске и немного – в Иркутской губернии, в 19—20 веках, до 1960-х годов. Естественно, найденные сведения не полны, а опора только на газетные источники делает картинку несколько «невзаправдашной». Но я думаю, вся история Нового года – это история рождения и ухода в небытие самых разных мифов. И пусть здесь будет такой, «газетный» Новый год. С вкраплениями воспоминаний.

Из книжки вы узнаете, кто зажег в Иркутске первый рождественский пудинг… Как тысячи человек штурмовали Общественное собрание на маскарадах, куда летел «Черепахожабль», сколько свежих гиацинтов высаживали в лютый иркутский мороз к Рождеству, как к Новому году во Дворце пионеров днями и ночами вышивали огромный портрет Сталина… Ёлка жила и живет сказками и историями. Их в этой книжке – как игрушек на ёлке.

«Не угодно ли с вертепом?»

На иркутских улицах уже темно, редко-редко покажется прохожий, мороз, снег… Ставни всюду закрыты, и тут с улицы слышится: «Тук-тук!». «Кто там?» «Не угодно ли с вертепом?». И начинались переговоры взрослых через ставни: «А сколько кукол?» – «Кукол пятьдесят, шестьдесят, одних чертей четыре штуки. Да скрипка притом, а после вертепа комедия будет». И голоса ребятишек: «Пустите, пустите, пожалуйста!», и страх – а вдруг маменьке покажется, дорого, и она отправит вертеп восвояси. По воспоминаниям жившей в Иркутске писательницы Екатерины Авдеевой-Полевой, в самом начале 19 века такие сценки на святки были обычным делом для иркутян. В «Записках и замечаниях о Сибири», вышедших в 1837 году, Авдеева-Полевая рассказывала, как чудесные «ящики о двух ярусах» путешествовали из дома в дом. На маленькой игрушечной сцене разыгрывались рождественские представления.

Двухярусные вертепы обычно были украшены разноцветными бумагами, вспоминал иркутянин Иван Калашников (в «Записках иркутского жителя» он описал Иркутск с начала 19 столетия, вплоть до 1823 года, когда сам покинул Сибирь). «Между ярусами находилось пустое пространство настолько, сколько было нужно, чтобы просунуть туда руку для вывода кукол, утвержденных на палочке…», – рассказывал он. В верхнем ярусе обычно представляли поклонение пастырей и волхвов при рождении Христа, бегство в Египет, Крещение.

Звезда из вызолоченной бумаги предшествовала выходу волхвов, сцены сопровождались пением хора. В нижнем ярусе разыгрывались сцены, связанные с историей Ирода. Включая похищение его души злым духом и отправку ее в ад в виде змеиной головы. «Когда приближалась смерть к Ироду, придворный докладывал ему: «Ваше Величество, скоро смерть будет!». Ирод бесился, вскакивал с трона…», – вспоминал Калашников. Конец Ирода сопровождался даже взрывом ракеты – она была привязана к животу куклы, чертенок поджигал ее и она с треском лопалась. Обязательной была пляска Иродианы, дочери Ирода. Исполняла она только почему-то русские плясовые под русскую же песню.

«Куклы одеты бывали царями, барынями, и вертепы важивали и нашивали семинаристы и приказные по улицам в святочные вечера…», – писал брат Екатерины Авдеевой-Полевой, журналист, драматург Николай Алексеевич Полевой, родившийся в Иркутске, и живший в нашем городе до 1811 года. Для иркутян, не имевших театра, не заведших еще «благородных домашних спектаклей», вертеп и был тем самым театром, рассказывал Николай Полевой. «Боже мой! С каким, бывало, нетерпением ждем мы святок и вертепа! С наступлением вечера, когда решено «пустить вертеп», мы, бывало, сидим у окошка и кричим от восторга, чуть только в ставень застучат…», – писал он в 1840 году в статье «Мои воспоминания о русском театре и русской драматургии. Письма к Ф.В.Булгарину». Его сестра Екатерина Авдеева-Полевая рассказывала, что обычно с вертепом бродили мальчики, иногда к ним присоединялся и скрипач, что было предметом особой гордости. «В Иркутске были двое слепых, которые играли на скрипке, и утешали не одно поколение», – вспоминала писательница. Иван Калашников помнил, что иногда вертеп сопровождали гарнизонные или казацкие певчие. «Замечательно, что все напевы были польские: одни на манер мазурок, другие – польских. Из этого можно заключить, что вертепы завезены из Польши, или еще вернее, из Киева», – писал старожил Иркутска. Польский, или малороссийский след был виден и в водевилях, что иногда давали после вертепа: часто разыгрывали сценку, когда слуга издевался над глупым и тщеславным шляхтой.

Воспоминания брата и сестры Полевых, Ивана Калашникова – крошечное окошко, открывающее нам рождественский, святочный быт иркутян первой половины 19 века. Конечно, праздник в это время был далек от светских развлечений. Иркутяне чинно постились в Рождество «до первой звезды». В Рождество обязательны были заутреня и обедня, потом семьи шли с поздравлениями к родителям, на второй день – к старшим родственникам. В первые три дня дети ходили «славить Христа», выучивали «рацейки» (колядки). «Еще было обыкновение печь из ржаной муки ягнят и овечек, иногда и пастуха. Все это давали в гостинцы детям», – вспоминала Авдеева-Полевая. В святочные дни девочкам не давали играть кукол, говорили, что «шиликун» их утащит (шиликун или шуликун – разновидность «святочной нечисти»).

Девушки запасали лучинки для гаданий. «В Сибири большие охотницы ворожить, и много рассказывают чудес, кому что виделось», – писала Авдеева-Полевая. Она упоминала святочные игры, в которые играли в Иркутске, и которые были принесены в Сибирь русскими: и подблюдные песни, и игра «хоронить золото», и курилку, и имальцы (жмурки). Гадания на святки могли окончиться и нервными болезнями, поскольку девушки свято верили в совершавшееся. Со святками были связаны и бесконечные истории о том, как на святках было предсказано девицам их будущее, которое в точности сбылось. Эти обычаи, принесенные из России, в Сибири еще долго сохранялись в «самобытной простоте», когда уже в других местах страны их встретить было трудно, вспоминала Авдеева-Полевая.

Всеволод Вагин в записках «Сороковые года в Иркутске» подтверждает: в первой половине 19 века в Иркутске еще сильны были народные, святочные обычаи. Он вспоминал, как это было в его времена: «Группы замаскированных ездили из дома в дом и придавали святочным вечерам еще более оживления». Однако к концу сороковых годов святочные игры практически повсеместно заменила французская кадриль. «И прежняя оригинальность святочных вечеров исчезла. Ёлки, впрочем, еще не были в обычае», – замечает Вагин.

Интересный рассказ о том, как праздновался Новый год в сибирских городах в конце 1840- начале 1850 годов оставила англичанка Люси Аткинсон, супруга британского путешественника Томаса Аткинсона. Томас Аткинсон в 1840—1850 годах совершил опаснейшее путешествие по Сибири, Монголии и Центральной Азии. Две зимы семья путешественников вместе с маленьким сыном жила в Иркутске. Вернувшись на родину, Люси Аткинсон написала книгу «Воспоминания о Татарских степях и их жителях: Письма из Барнаула 1848—1853 гг.». В мае 1851 года в письме она упомянула, что встречала Рождество в Иркутске, жаль, что рассказ был очень скуп. Люси сообщала другу, что писать в общем не о чем, разве что попытаться увидеть какой-то контраст между «правильным английским Рождеством», и тем, что происходит в Иркутске. Путешественница выучила в Иркутске много русских танцев, которые, вероятно, и стали ее развлечением в рождественские дни. Люси до отъезда в Сибирь была гувернанткой в доме М.Н Муравьева в Санкт-Петербурге, брата декабриста А. Н. Муравьева, и конечно, в Иркутске тесно общалась с местной элитой и декабристами.

В письме из Барнаула в январе 1853 года англичанка дала довольно интересное описание типичного сибирского новогоднего бала, который в те годы устраивал «начальник», губернатор во дворянском собрании. «Это действительно красивое и радостное зрелище, блестящее собрание, полное радости, люди поздравляют друг друга, когда колокола звонят о приходе Нового года, – писала она. – В минуту, когда наступает Новый год, в бокалы разливается шампанское, и все целуются. Новый год – это грандиозное событие в России, в эти дни идет не прекращающийся обмен визитами». Люси сумела блеснуть на рождественских вечерах нарядами, которые заказывала из Санкт-Петербурга. Англичанка изумляла сибирячек тем, что неизменно выходила на рождественские балы с украшением из живых цветов. В одном из писем из Барнаула она жаловалась, что в городе на очередной бал нельзя было достать цветов… И со вздохом вспоминала Иркутск, где «мисс Баснин», супруга купца Василия Баснина, державшего большую оранжерею, всегда присылала ей свежие цветы всякий раз, когда Аткинсон желала выйти в общество.

Мы не знаем, ставила ли Люси Аткинсон для своего сына в Иркутске ёлку, но одна любопытная деталь известна точно: в 1851 году в Иркутске был зажжен первый рождественский пудинг по английскому обычаю.

Рождественский пудинг в Иркутске впервые зажгла путешественница Люси Аткинсон.

Случилось это, правда, не совсем в Рождество, а на балу в честь дня рождения сына путешественников, трехлетнего Алатау. Он родился 4 ноября 1848 года, однако когда точно было празднование, Люси в письме не указывает. Дети танцевали и веселились под музыкальную шкатулку. На ужин был настоящий сюрприз, стемнело, зажгли свечи, и зал внесли настоящий рождественский пудинг.«Вы можете представить, как расширились глаза малышей, когда они увидели, как пудинг вспыхнул в комнате! – писала Люси. – Это произвело грандиозный эффект, но вкус пудинга скорее оценили взрослые, чем малыши. Это был первый сливовый пудинг, изготовленный в Иркутске». На следующий день у Люси Аткинсон были взрослые визитеры, которые пришли отведать рождественский пудинг, и они очень сожалели, что не видели великолепного зрелища – как он был зажжен.

Откуда в Иркутске впервые узнали об обычае обмениваться на Рождество и Новый год подарками и ставить рождественскую ёлку? Рассказы привозили гости, путешественники… Но главное – книги и газеты. Купец Василий Николаевич Баснин, к примеру, имел большое собрание газет и журналов, которое до наших дней не дожило. Анна Григорьевна Боннер в книге «Бесценные сокровища» (1979 г.), упоминает о том, что в библиотеке Баснина были комплекты журналов и газет за разные годы, но впоследствии их след затерялся. В письме 1869 года Василий Баснин сетовал, что его книги, прибывшие из Иркутска, были завернуты в три номера газеты «Северная пчела» за 1844 год. Значит, подшивками «Северной пчелы» он дорожил. А ведь именно через эту газету с начала 1830-х годов начала формироваться европейская мода на новогоднюю атрибутику и обмен подарками. В конце 1833 года газета писала о том, что в книжном магазине Смирдина на Невском появилась детская книжка «Городок в табакерке, сказка дедушки Иринея». И ее газета предлагала в качестве подарка детям к Рождеству. В качестве «приятнейшего подарка детям на Новый год» в 1834 году газета объявила «Детскую книжку на 1835 год» В. Бурнашева. Обзор детских книжек к Рождеству был на передовице «Северной пчелы» вплоть до 1840 годов. А в самом конце 1839 года на первой странице появилась заметка «Праздничные подарки», где впервые были упомянуты рождественские ёлки. Не может быть, чтобы в Иркутске, в семьях, читавших «Северную пчелу», пропустили такую новинку, и ничего не знали о ёлках. Праздничное дерево пришло в Россию именно через кондитерские. Поначалу кондитеры просто торговали милыми сюрпризами к празднику, вводя французскую моду на обмен новогодними безделушками. Известные санкт-петербургские кондитеры Беранже и Вольф в 1839 году в изобилии выкладывали затейливые праздничные сюрпризы, однако такую новинку, как рождественские ёлки можно было увидеть только в двух петербургских кондитерских: заведении господина Доминика на Невском проспекте в доме Петровской церкви и кафе Пфейфера на том же Невском. «Ёлки прелестно убраны и изукрашены фонариками, гирляндами, венками, барельефными изображениями», – писала «Северная пчела».

Спустя год, в декабре 1840 года в «Северной пчеле» появилась еще одна замечательная заметка о ёлках: «Кондитерские подарки празднику». Здесь уже обычай заявлен как устоявшийся: «Мы переняли у добрых немцев детский праздник, в канун празднования Рождества Христова: Weihnachtsbaum. Деревцо, освященное фонариками, или свечками, увешанное конфектами, плодами, игрушками, книгами, составляет отраду детей, которым прежде уже говорено было, что за хорошее поведение и прилежание в праздник появится внезапное награждение». У Доминика, Палера и Пфейфера можно было уже купить елочку ценой от 20 до 200 рублей ассигнациями. У Пфейфера добрым маменькам, которые шли покупать детские игрушки, сласти, ёлки предлагались с транспарантами и китайскими фонарями, на грунте, усеянном цветами. А господин Вольф, своих елок не имея, торговал механическими куклами, много было в кондитерских картонажных сюрпризов, продавалась и книжка «Райская птичка» с прелестными политипажными картинками. «Книжечка не более конфекта, превосходно напечатана, премило переплетена, а продается по полтине серебром». Газеты называли ее «первым опытом так называемых «конфектных изданий». В 1841 году газета вновь напомнила читателям о ёлке, подробно разъясняя, как и благодаря какому народу появился обычай ставить ель. «Какая радость, когда двери в комнате, после долгого ожидания, растворяются, и детки вбегают, с трепетным сердцем, в это заповедно жилище! Все взоры устремлены на светлую ёлку…», – это уже 1842 год. «Без ёлки нет в семействе праздника», – констатировал газета в 1843 году и… отправляла в кондитерские. В этом же году вышла «премилая детская книжечка «Ёлка». В конце 1846 года «Северная пчела» звала в кондитерскую Иллера на Невском, где можно было заказать «какую угодно ёлку, и даже такую богатую, какой никогда не видывали в бережливой Германии, где ёлки выдуманы».

Первое обнаруженное в иркутских газетах упоминание елок относится к 1861 году, однако ёлки в иркутских домах появились, очевидно, много раньше. У иркутян был обычай бывать другу у друга в гостях, «устрояя там святочные вечера, святочные игры, ёлки и проч», сообщали «Иркутские губернские ведомости» в 1861 году. Значит, установка рождественских деревьев в домах иркутян в 1861 году была уже не редкостью. И обычай появился ранее. Но когда? Это достоверно не известно.

7 января 1852 года в Санкт-Петербурге в здании Екатерингофского вокзала была установлена первая общественная ёлка, и иркутяне наверняка были наслышаны об этом событии. Но если говорить об иркутских ёлках, речь, видимо, шла все же о домах интеллигенции и купечества. В 1858 году в «Иркутских губернских ведомостях» был напечатан список книг, которые продавались в только что открывшейся частной библиотеке для чтения Протопопова (позже перешедшей в руки Михаила Шестунова). Это была вторая частная библиотека в городе. «Библиотека Шестунова явилась вместе с тем и клубом, и центром демократических, оппозиционных элементов в Иркутске», – писал в книге «Сибирские страницы» Марк Азадовский. В библиотеке Протопопова можно было купить и великолепно изданные детские книги. И среди них – «Ёлка», выходных данных по ней нет, но есть указание, что издана она в типографии М. О. Вольфа. Значит, по крайней мере, в 1858 году иркутяне уже были знакомы со знаменитой русской азбукой Анны Михайловны Дараган под названием «Ёлка», впервые увидевшей свет в 1846 году. Эта книга была задумана как подарок детям на Рождество, и по ней, судя по всему, многие маленькие иркутяне из состоятельных семейств впервые узнали о том, что существует на свете рождественская ёлка. «Слушай внимательно, что здесь рассказано про ёлку, – таким текстом завершалась азбука. – Зимою все деревья без листьев. Одна ёлка остается зелена. В праздник Рождества Христова умным, добрым, послушным детям дарят ёлку. На ёлку вешают конфекты, груши, яблоки, золоченые орехи, пряники и дарят это добрым детям. Кругом ёлки будут гореть свечки голубые, красные, зеленые и белые. Под ёлкой, на большом столе, накрытом белой скатертью, будут лежать разные игрушки. Солдаты, барабан, лошадки для мальчиков, а для девочек коробка с кухонной посудой, рабочий ящичек и кукла с настоящими волосами, в белом платье и с соломенной шляпой на голове». Весьма вероятно, что в домах иркутской интеллигенции и купечества эта книга появилась раньше, чем в 1858 году. Трудно представить, что в семье Басниных, к примеру, не знали о такой книге, а их многочисленные столичные знакомые, не рассказывали им о светской новинке – установке ёлки на Рождество.

Чем более светским становился праздник, тем сильнее церковь напоминала горожанам о его духовном смысле, требуя ограничить светские развлечения в Рождество. А трагические обстоятельства, которые сопровождали новогодние праздники в середине века, укрепили веру иркутян в то, что чрезмерное веселье в рождественские, святочные и крещенские дни ведет к несчастьям. Встреча 1861 года для иркутян была невеселой. В семь часов вечера 31 декабря 1960 года Иркутск огласился звоном, звонили в Знаменском девичьем монастыре. Следом зазвучал набатный колокол. «Вечерний мрак и тишина были нарушены страшным шумом бегущих людей и звоном колокольцов пожарной команды», – писали газеты. Оказалось, пожар за Ушаковкой, в училище девиц духовного звания. Сгорели два огромных сеновала с амбарами, погреба, завозни, конюшни со всем экипажами, три коровы, лошадь. Пожар удалось потушить только в 4 часа пополуночи, казалось, около Знаменского собрался весь город. «Да, при таких неожиданных и безотрадных обстоятельствах, иркутяне должны были навсегда проститься с минувшим, во многих отношениях счастливым для сибиряков годом…», – сообщали «Иркутские губернские ведомости».

В 1863 году «Иркутские епархиальные ведомости» не забыли напомнить жителям города о новогоднем пожаре трехлетней давности, назидательно заметив, что вместо бальной музыки жителям города пришлось внимать набату. «Но еще страшнее была встреча нового 1862 года! – писала газета. – За день до его наступления прогневанный грехами нашими Господь поколебал иркутскую землю, а за 10 часов до обычного полунощного торжества, потряс ее снова, и более всего погрозил святым храмам, к которым охладело усердие многих, так как грозил он разрушением Храму Ирусалимскому за нечестие Израиля. Честь и хвала областеначальнику М. С. Карсакову! На этот новый год он отстранил все обычные веселости, и оне по распоряжению Преосвященнейщего Парфения, заменены были 1 января 1862 года крестным покаянным, во круг города ходом. При этом обхождении областеначальник был примером для народа».

1864 год ознаменовался неурожаем хлеба, цена на него достигала 1 рубля за пуд. Рождество омрачило наводнение. Воды в Ангаре было с излишком. Накануне Рождества у Знаменского монастыря река вышла из берегов. Было очень тепло, термометр показывал не ниже 10 градусов. «К вечеру начала становиться вода у собора, а у Чудотворской и Троицкой церкви вода пошла уже на берег…», – писали газеты. В Рождество вода пошла рекой по Мыльниковской улице, и затопила Почтамскую. Люди отправляли лошадей и коров к знакомым, а сами сидели на верхних этажах. «Сколько было сцен трагических, драматических и даже комических, сколько перекупалось в воде…». Иркутянам было впору вообще забыть о светском Новом годе…

Однако, несмотря на несколько несчастливых лет, праздник все равно брал свое. «В Иркутске, как и во всей Руси, существует обычай – встречать новый год в кругу родных и самых близких знакомых. Только бездомные скитальцы, приезжающие сюда искать «почестей или денег», – волей-неволей встречают новый год где-нибудь в маскараде, или просто в своей квартире. Но и эти люди, оторванные от семей и родины, стараются приютиться накануне нового года в каком-нибудь семейном доме…», – рассказывал некто Z в новогодней статье 1863 года.

Сложившаяся уже традиция светских новогодних визитов требовала своей атрибутики, спрос на которую был немал. В середине декабря 1861 года литография Пестерева опубликовала объявление, в котором покорнейше просила желающих иметь визитные карточки к Рождеству, заказать их заранее, поскольку в последние дни перед праздником заказы приниматься не будут. В эти же годы председательствующий в совете главного управления Восточной Сибири ввел традицию отказа от рождественских визитов, и замены их на подписку в пользу бедных. Сбором денег занимался специальный благотворительный комитет. Появилась традиция лотерей-аллегри и благотворительных маскарадов-базаров в Благородном собрании или городском театре в пользу беднейших жителей или отдельных благотворительных заведений, указывает Наталья Гаврилова в книге «Общественный быт горожан…». К примеру, 28 декабря, на четвертый день Рождества, в доме благородного собрания, с 1861 на 1862 год благотворительным комитетом было собрано по лотерее-аллегри вещей на сумму 692,5 рублей. В конце1864 года разыгрывалась лотерея в пользу Александрийского детского приюта. С августа 1861 по 1 января 1862 года бедным жителям Иркутска перед Рождеством было роздано 300 рублей.

И даже мечты иркутян, выражаемые со страниц газет, имели уже не частный, семейный характер. Главное новогоднее желание Иркутска в 1863 году звучало так: «Господа, пожелаем от всего сердца исполнения нашего заветного желания – иметь в Иркутске университет, как колыбель нашей умственной жизни и как прочный залог нашего будущего развития!».

«Я приехала в Казань вечером; был канун Нового года; меня высадили, не знаю почему, в гостинице; дворянское собрание было в том же дворе, залы его были ярко освещены, и я увидела входящие на бал маски. Я говорила себе: «Какая разница! здесь собираются танцевать и веселиться, а я еду в пропасть: для меня все кончено, нет больше ни песен, ни танцев», – Мария Волконская, следуя в 1826 году за мужем в Сибирь, Новый год встретила в кибитке. Маскарады, как видно, были неотъемлемой частью новогодних праздников и за пределами столицы. Традиция проводить маскарады в России давняя – от петровских святочных забав до красочных маскарадов Екатерины II, «вольных маскарадов», куда пускали людей неблагородных сословий.

В Иркутске были очень популярны новогодние костюмированные вечера. Они продолжали традиции «вольных маскарадов середины XIX века в сибирских городах», – отмечает автор книг «Общественный быт горожан Иркутской губернии во второй половине XIX века» Наталья Гаврилова. Если мы откроем декабрьские «Иркутские губернские ведомости» за 1858 год, то увидим такое объявление: «Маскарадные платья. Желающие брать маскарадные разных сортов платья: Домино, Арабские, Турецкие, Греческие, Тирольские и Испанские, мужские и женские костюмы, могут получить их в доме г. Либгарда, по Харлампиевской улице, напротив дома вдовы Кузнецовой».

Первая реклама маскарадных костюмов в иркутской прессе 1858 г.

Настоящая предновогодняя реклама, которой более полутора веков!

Описывая общественную жизнь Иркутска, «Иркутские губернские ведомости» зимой 1859 года отмечали, что иркутское общество любило праздники у генерал-губернатора и музыкальные вечера в собрании. Однако балы в собрании не жаловало, за исключением особых случаев. «Вероятно по этому, а также по дороговизне здесь дамских костюмов, балы бывают очень редко…». Иркутские дамы и девицы любили показаться в заморской диковинке, например, в яркой китайской ткани и горностаевой мантилье. Спектакли в местных театрах были дороги, а потому зимой иркутяне находили себе развлечение на улице. «Все зимние удовольствия наши дополняются редкими концертами заезжих артистов и катаниями по праздникам на Большой и Амурской улицах». Катались на бойких беговых конях, запряженных в необыкновенно малые беговые сани, «доходящими чуть ли не до размеров салазок». «На святках у некоторых коренных жителей разыгрываются святочные игры с песнями и поцелуями… Разъезжают также ряженые из знакомых по домам, иногда со скрыпкою и тогда просят у хозяина станцовать кадриль…».