Моя прабабушка была рекой

Name: Моя прабабушка была рекой
Rating: 0 (0 reviews)
Author: Арсения Крот
ISBN: 9785006016200

Арсения Крот

Издательство:

Автор

Жанры:

ужасы / мистика,современная русская литература,мистика

Аннотация

Читать онлайн

Cкачать на Литрес

-
100%
+

Авторы: Еремина Мария, Шукарнова Александра, Разваляева Анастасия, Шпортько Ольга, Касьянова Анастасия, Горислав Алиса, Калужская Валерия, Ковалёва Виктория, Серебрянная Анна, Ижицкая Анна, Яцюк Вероника, Кардовская Агния, Серебрянская Элен, Тушинская Анна, Добросердова Полина, Лунегова Ксения, Корх Елена, Метлицкая Анна, Озёрная Женя, Рушева Ирина, Седунова Алевтина, Матвеева Светлана, Климова Маня, Крот Арсения

ISBN 978-5-0060-1620-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моя прабабушка была рекой

Народное творчество часто безжалостно урезают, чтобы вывести желанную формулу о покорной девушке в сарафане, которая скромно дожидается спасения, а потом так же скромно растворяется в тени своего спасителя, а любые яркие героини в опирающихся на фольклор произведениях тут же получают клеймо осовремененных и неправдоподобных.

Вот только правда выглядит не так. Правда в том, что народное творчество навеки сохранило множество интереснейших женских образов: сильных и хитрых, великодушных и коварных, мстительных и спасающих, беспомощных и всемогущих – самых разных женщин.

Этот сборник посвящён историям, так или иначе связанным с героинями локального фольклора. Сюда вошли три десятка текстов разного авторства: рассказы и стихи, прошедшие отбор в конкурсе ВК-группы «с понедельника по четверг».

Иллюстрацию на обложке предоставила победительница художественного конкурса в этом же сообществе – Алина Потапова. Обложка иллюстрирует симбирскую легенду о Маришкином озере: историю о красавице Марине, которая ждала своего жениха из военного похода, но злые языки заставили её поверить, что тот погиб, – и Марина бросилась в озеро с горя.

Работы внутри сборника принадлежат финалистке худконкурса – Валерии Береговой. Открывающая иллюстрация изображает полудницу, закрывающая – птицу Сирин.

Полудница – опасный для человека женский дух в славянской мифологии, воплощение полудня и солнечного удара. Охраняет поля и посевы, как от солнца, так и от людей.

Любка

Александра Шукарнова

Лешачка влюбилась летом. Ну, или подумала, что влюбилась. Увидела Мишкины карие глазищи, широкую улыбку, услышала голос – глубокий, удивительный, не низкий и не высокий, похожий на ветер в сосновых макушках, на шум полноводного ручья, и пропала.

То, что Мишка – это именно Мишка, Лешачка узнала случайно. Его так называла девушка, маленькая, юркая, беленькая – настоящая мышка. Дёргала его за руку, оббегала кусты, заглядывала под ёлки – грибы искала, а когда находила – радовалась, обзывала маслята нехорошими словами, мудрёными:

– Мишка, это болетация, класс!

Мишка и Мышка. Одно слово – студенты.

Не разобравшись в своих чувствах, лесовка бросила в ребят горсть ягод.

– Ух ты, репис, Миш!

Тьфу.

Ходила к Деду, хлопала зелёными глазищами, плакала. Дед качал головой, скрипел корой-кожей, хмурился мшистыми бровями:

– Влюбилась? В человека?! Да сроду такого не было. Вот если бы наоборот… кхм.

Что понималось под «кхм», Лешачка прекрасно знала. Её собственную бабушку, по слухам, Дед украл. Была у лесной нечисти такая традиция – уводить понравившихся девушек от людей и на них жениться. И люди об этом прекрасно знали, девчонок поодиночке в лес старались не пускать. А чтобы лесовичка позарилась на человеческого мужчину…

***

Мишка и Мышка ходили в лес часто. Лешачка не то чтобы шпионила за ними – скорее, приглядывала. Во всяком случае, сама себе она это объясняла именно так. Ну, чтобы веток не ломали, костров не жгли, не пугали зверей в чаще. В конце концов, это же её работа, да?

Да.

Тот, кто сказал, что у леших вместо сердца – клубок из веток, был дурак. Лешачка это прекрасно знала. Сердце у неё было наверняка, иначе как объяснить то, что тревожно сжимается что-то в груди при виде Мишки?

Ребята в лесу не шалили. Разве что собирали листья, грибы и ягоды. Лес был смешанным, всего этого добра хватало в избытке. Правда, зачем людям листья, лесовка не очень поняла – ну да им, городским, виднее. Хотя… это ведь можно выяснить.

Со временем Лешачка осмелела и решила появиться перед людьми. Долго готовилась, прихорашивалась, продумывала место и облик, время, слова, которые скажет. В итоге запуталась и просто возникла на тропинке, как есть: в зелёном платье, с зелёными волосами. И спросила:

– А зачем вам листья?

Парочка, которая на этот раз придирчиво разглядывала кленовые кроны, синхронно подпрыгнула.

– Г-гербарий собираем, – ответила Мышка.

– Привет, – отозвался Мишка.

И улыбнулся, как старой знакомой.

С того дня прогулки по лесу совершались втроём. Лешачка и студенты-биологи как-то неожиданно легко и быстро сдружились. Общих тем для разговоров хватало – ребят интересовали растения, Лешачка же знала их все и охотно показывала, что где растёт. Разве что с названиями иногда получалась путаница. То, что Мышка звала каким-нибудь тараксакумом, Лешачка величала пустодуем. Но лесовичка не обижалась: Мышка была доброй и весёлой, знала много умных слов и охотно объясняла всё, о чём Лешачка спрашивала.

Оказалась, понятно, что Мышка совсем не Мышка, а Ксюша. А Мишка… ох, Мишка. Он относился к обеим девушкам одинаково. Вежливо, дружелюбно. Лесовка разглядывала его украдкой, чувств своих не показывала, но ловила каждое слово: про сессию, про новый мотоцикл, который обещали родители, про приятелей, что остались в городе.

Лешачку как-то сразу приняли за местную жительницу и странных вопросов не задавали, благополучно придумав ответы самостоятельно. Девушка и девушка. В деревне её не видели, значит, живёт где-то в другом месте. В посёлке за лесом? Ладно. Выглядит помладше студентов, значит, учится в школе, а что волосы зелёные – так краска везде продаётся, ничего удивительного. Расшалившись, она даже представилась Лешкой, и Мышка, то есть Ксюша, решила, что это производное от Алексии. Лешачка не спорила. Имён лешим не полагалось, а это показалось ей очень красивым.

Спорить пришлось потом, когда Дед прознал про своеволие. Показываться людям на глаза без особой надобности у лесного народа, мягко говоря, было не принято.

– В дубу запру, волков приставлю, ишь, что удумала, окаянная!

– Дедушка, они хорошие…

– У-у-у, я тебе… Чтоб к людям больше – ни ногой!

Характер у Деда был как майский ливень. Старый лешак мог налететь стремительно, устроить взбучку, но ласков был и отходчив. И юная лешачиха это знала.

– Дедушка, я тебе кислицы нарвала.

– Кыш!

– Огуречник бери, твой любимый.

– Векша ты лукавая, лисица плутливая… Ладно уж, давай, что ты там насобирала.

Закусив как следует, Дед смягчился. С городскими общаться разрешил. Мало ли, не придёт Лешачка – пойдут по деревне искать, спрашивать, может, знает её кто. Не нужно это. Но велел быть настороже, глупостей не делать.

И Лешка честно старалась. В гости к ребятам не ходила, хотя те звали, к себе, понятно, не приглашала.

Мишка и Ксюша не были парой. Скорее, друзьями детства. Вместе росли, вместе учились. Лучшими подругами были их матери. Они и арендовали на лето большой пустующий дом в деревне.

Узнав об этом, Лешка возликовала. Получается, Мышка ей не соперница, делить им нечего, и…

Глупость лесовка сделала лишь однажды. Зато какую глупость! Огромную, несусветную.

Лешка повела ребят смотреть любку, лесную царицу. Не было в чаще цветка прекраснее. Знающие люди рассказывали, что любка открывает тайны и приносит счастье. Что аромат одного крохотного цветка удивительным образом разносится на много метров вокруг. Что отыскать любку просто так человеку не под силу – разве что леший покажет. Всё было правдой.

У Ксюши при виде цветка загорелись глаза.

– Лесная орхидея! Настоящая!

Девушка принялась разглядывать редкий цветок. Лицо её выражало полный восторг. А Миша пожал плечами и сказал своим волшебным голосом, что ожидал большего.

Как Серый ступил на поляну, никто не заметил, даже Лешка. Слишком уж она оторопела от Мишиных слов. Разве можно так – про главное лесное чудо? Но когда дряхлый волк вежливо рыкнул, здороваясь с лесовкой, внимание на него обратили все. Мышка испуганно замерла, Мишка отступил ей за спину, а Лешка всерьёз рассердилась:

– Совсем из ума выжил, Серый? Зачем людей пугаешь? Вот тебе Дед задаст! А ну-ка, кыш домой!

Волк скорчил виноватую морду, припал к земле и отполз за куст. Но ребята ещё долго были в ступоре. Лешка прикусила язык в ожидании вопросов, но их не последовало. Расходились почти молча, толком не прощаясь.

Лешачка носилась по чаще, будто сама не своя. Оборачивалась сорокой, бестолково летала, ругалась по-птичьи от избытка чувств. Вилась лисой по знакомым тропкам. Ползала змеёй между стволов. Но привычные развлечения не приносили покоя.

Боялась Лешка не столько Дедова гнева, сколько того, что ребята больше в лес не придут. Ксюша испугалась, а Мишка… с Мишкой, если честно, видеться даже не хотелось. Во-первых, не понятно, как объясняться. Во-вторых, лесовке с каждым днём казалось, что в чём-то она ошиблась. Не ручей Мишка, а так… Лужа.

Через три дня в лес пришла Ксюша. Одна.

Лешка заметила её сразу, сама ведь незримо караулила на той поляне, где они обычно встречались – «мне через лес отсюда домой совсем не далеко, и вам тоже».

Ксюша ступила на прогалину, боязливо осмотрелась и закричала:

– Лешка!

Лешачка вжалась в древесный ствол – будто забыла, что и так невидима.

– Леш-ка! Алексия!

Разговаривать с Ксюшей не хотелось. Нет, можно, наверное, сочинить что-нибудь, а хоть бы и рассказать не то правду, не то сказку: верят у нас, дескать, в деревне, в некоего Деда, которого все звери слушаются. Но почему-то не хотелось.

А Ксюша не унималась. Ещё пару раз крикнув «Лешка!», она нахмурилась, что-то обдумывая, вышла на середину поляны, уселась на старый осиновый пень и вдруг крикнула:

– Лешка-Лешачка, зверям хозяйка, явись сюда! Навроде человека явись!

Оторопевшая лесовка отклеилась от сосны и вдруг поняла, что испытывает облегчение. Будь что будет, дров она уже наломала, зато и врать больше не надо.

– Я здесь, – ответила она.

И стала видимой.

На лице Ксюши смешались и испуг, и радость. И Лешка почувствовала, что улыбается в ответ.

Конечно, Мышка-Ксюша обо всём догадалась. Не сразу, понятно. Но как-то так одно к одному складывалось: не было в лесу ни одной травы, что Лешка не могла назвать, ходила-водила она вовсе без троп, и ни разу не заблудилась, посёлка за лесом нет никакого, ближайший – в сотне километров, и платье это зелёное, и волосы ещё… Догадывалась, да. Но поверила не сразу. Дурной Серый окончательно убедил.

Лешачка виновато пожала плечами. И увидела, что Ксюша разглядывает её как-то по-новому, с восторгом. Как редкий цветок, чудо лесное. Хотя Лешка – оно и есть.

Ксюша опять заговорила. О том, чтобы Лешка не переживала – она никому не расскажет. И о том, как она рада, что лесовики не выдумка. Что Мишка испугался, высказал всё, что думает про деревню, лес и прочее, собрался и уехал в город в тот же день. И ей, Ксюше, тоже скоро уезжать, но она хотела увидеться. А ещё – попрощаться.

– И… Лешка, можно, я ещё приду? У меня столько вопросов!

– Цыц!

На поляне вдруг потемнело, в глубине леса охнуло, и на поляне появился Дед. Лешка зажмурилась, но прежде взглянула на Ксюшу: та впала в какое-то оцепенение, смотрела вперёд невидящим взглядом и покачивалась.

– Доигралась? – громовым голосом спросил старый леший.

– Дед…

– Что – дед? Предупреждал я тебя, что худо будет?

Лешка кивнула.

– И что мне с вами делать теперь, с неслухами?

– Дед, Ксюша никому не скажет, точно не скажет, я…

– Ага, не скажет она. Как она тебя кликала? «Зверей лесных хозяйка!» Ушлая девка какая, заговор где-то нашла. Того и гляди, толпу сюда приведёт, чудо-чудное показывать, нас, то бишь. А то и книжку какую напишет. Тьфу!

Дед топнул ногой, земля вздрогнула, с ближайшей сосны с визгом взвились клёсты. Под ноги ему упала шишка. Леший покачал косматой головой.

– Ладно уж. Подруженьку твою надо заморочить, как следует. Как вернётся она домой, помнить всё будет, но смутно, будто приснилось ей. А с тобой разговор особый…

Через неделю вернувшийся в город Миша радостно обкатывал новенький мотоцикл. А Мышка-Ксюша получила странную посылку, на которой не был указан отправитель. В коробке нашёлся бережно укутанный в толстый слой мха цветочный горшок с ростком лесной орхидеи.

И Ксюшиному счастью не было предела:

– Любка! Лесное чудо! Совсем как во сне.

В то же самое время под сенью старого леса прогуливались двое. Огромный старик, лохматый, скрюченный, похожий на древнее дерево, и тоненькая девушка с зелёными волосами. Шли неспешно, совсем как люди.

Старик сокрушался, что молодёжь пошла непуганая, любопытная, да ещё и найти теперь, что хочешь, может мгновенно. Через этот, как его… интернет! Раньше вон, кто чего слышал, другому рассказал, обоих заморочил, да и дело с концом. А теперь все всё про всех знают. Тьфу!

– Дед, а я вот слышала, что лешие могут жить среди людей, – тихонько говорила девушка.

И старик грозил ей скрюченным пальцем:

– Ой, лиса ты хитромудрая! Да зачем оно тебе надо? Что ты там не видела? Ну… могут, да.

– Дед… а в университет лешие поступали? Ну… так, чисто теоретически?

ИСТОЧНИК

Лешачка, лешачиха, лешая – лесной дух женского пола. Также как леший, лешачка имеет множество образов, один из них: девушка в белом или красном сарафане, с распущенными волосами со вплетёнными в них зелёными веточками.

В белорусской мифологии как отдельные героини присутствую внучки Гаюна или лешего – гаёвки, молодые, проказливые девушки, которые любят всё живое. На зиму гаёвки покрываются шерстью, а весной и летом выглядят как обычные девушки. Это позволяет им сбегать из-под присмотра деда и веселиться вместе с деревенской молодёжью. В минуты опасности гаёвки умеют становиться невидимыми.

«Дай вам бог каждому… увидеть хоть раз в жизни, как расцветает в безмолвном и неподвижном лунном свете ночная фиалка, ночная красавица, ночница, любка, люби меня, не покинь, а по-научному любка двулистная»

Владимир Солоухин

Река Сурена

Анастасия Разваляева

ИСТОЧНИК

Русалка – в восточно-славянской мифологии нечисть женского пола, длинноволосая девушка, появляющаяся около воды. В ряде поверий русалками становились утопленницы и девушки, погибшие до свадьбы. Если верить сказкам, также особо часто речными духами становились девушки, самостоятельно прыгнувшие в воду, чтобы свести счёты с жизнью.

Мавка – в южно-славянских мифах вредоносная и опасная нечисть, близкая к русалкам. Согласно преданиям русалками становились погибшие некрещённые дети, либо все, кто погибли на Русальей неделе. Также мавками становились дети, проклятые родителями, и девушки-колдуньи.

По одной из версий происхождения топонимы Сурена, Сурень восходят к иранскому языку и в переводе означают – «Радостная (река)».

Здесь ширь лесовИ медь полей:Гречиха, рожь, овёс, пшеница.И шепчут ветры песни дней,Взлетая ввысь, свободным птицам.Широки реки, и однаТак полноводна и быстра.Покрыта изумрудной ряской,Но ил и глина тянут вязкоНемудрых путников ко дну.Известно, что хитра река —Решивших приручить волну,Заплывших за черту буйкаОна уносит в глубину.Здесь, говорят, река – хозяйка.Огонь – отец, а мать – земля.И буйный ветер – милый братец,И птица вольная – сестра.Товарищ мой – тамбовский волк,Я выросла в его краю.Плела на Солнцекрест венок,Смотря на полную Луну.И вдруг. Рассвет? Иль это пламя?Но нет, огнём горит цветок.Но не сошла ль это с ума я?Не путает ли хитрый чёрт?И разве может папоротник цвестиВ полночной тьме, сияя солнцем,Пуская яркие лучи?И слышу вдруг, как лес смеётся.Душа тотчас сбежала в пятки.Я здесь одна, здесь нет людей.Но кто со мной играет в прятки?Быть может, леший? Страшный зверь?Сомнений нет и быть не может,От злобных духов бы спастись.Я рву цветок, но, словно ножик,Мне ранит руку острый лист.Роняя тапки, капли крови,Бегу, прижав трофей к груди.Шумит листва, вздыхают совы.И нет обратного пути.⁂Известно с детства, в ночь КупалаВсе ищут огненный цветок.Но из нашедших, знаю, малоКто избежать несчастья смог.Как говорили старцы, нечистьХранит у папоротника цвет,Ведь он таит большую ценность.И был с рожденья дан завет:«Дарует мудрость он и силу,Поможет приручить стихию,Вскрывать замки и видеть кладыСквозь землю без любой преграды.Научит языку зверей,И слышать голос трав, камней.И власть над духами дарует —Нашедший цвет их околдует.Но то для нечисти досадно,И, чтобы было неповадно,Они охотятся за смертным.Пугают бедолагу смехом,Окликнут голосом знакомым,Пока он не дойдёт до дома.Но обернувшийся назадС чертями попадает в ад».В полночной чаще леса тьмеНе видно ни тропы, ни зги.И лишь цветок в моей рукеВзметает искры-светлячки.Как бьётся птичкой быстро сердце!Но неустойчивы шагиИ бам! Лечу уже с обрываКрутого берега реки.И, как Офелия в веночке,С цветком в руке в реке тону.Я стану мавкой иль русалкой,Как говорили в старину?Хрипящий вздох. Последний выдох.Глухая боль в моей груди.Досадно умирать в обидахИ жизнь не видевшей почти.⁂В последний вечер шли гулянья,Друзья-подружки жгли костры.И мой пригожий руку занялВ прыжках сквозь огнь, моей сестры.Кольнула острая обида.Меж ними вспыхнула искра.Я на неё была сердита,Ну правда, как она могла?Ах, с глаз долой! Испорчен вечер.Рыдая, скрылась в тёмный лес.В плакун-траве трещит кузнечик,И звёзды падают с небес.⁂Теперь тону под ор лягушек.– Кукушка, сколько жить? Дитя. —Живи так долго, сколько нужно, —Смеётся кто-то, шелестя.И тут река, словно живая,Меня волнами обнимая,Вдруг потащила снизу вверхНа сушу. Вновь я слышу смех.– Ну что ж ты так, моя подруга?Ты знаешь, надо осторожнейВ ночном лесу. Ты с перепугаРугалась, как старик-сапожник.– Ты кто? – вдруг обрела я смелость,Спасителю отдав поклон.– Народ твой кличет меня «нечисть»,Но много у меня имён.Меня зовут русалкой, мавкой,И кровожадной девой манкой,И даже говорят, я – демон.Но ты зови меня Суреной.Давно я не вела беседыС живым народом. Вот тоска!Не знают духов языка,А знают – так с рассудком беды.Смотрю, бредёшь в лесу уныло,Венок плетёшь, в глазах слеза.Подумала я, славно б былоС тобой дружить, моя краса.Ты знаешь, я была девицейКак будто сотни лет назад.Я так любила веселиться,Шутить, разыгрывать ребят.«Сурена» имя значит – «радость»,Я хохотушка и наглец.И не желала эту странностьВ себе прикончить под конец.⁂Жила с бабулей старой ведьмой, —Сушила травы и цветы,Ловила звёзды тонкой сетью,Хранила ящериц хвосты.Была я хитрой и строптивой,И не боялась передряг.Но слух дошёл, что я красива,До деревенских бедолаг.Ты знаешь, бабушку любила,Но ты пойми, была юна.И я мечтала, как все люди,Сидеть у общего костра!И вот пришли Купальной ночьюКо мне, в мой лес, весёлый люд.И я решила, с ними точноПойду я, коли позовут.И я ушла. И было счастье!Плясала я, венки плела.Кружилась я, а моё платьеПылало алым в цвет огня.Ужель останусь я с народом?Ужель появятся друзья?Но не хотела я с уходомЗабыть, как воля дорога.Дивились люди моим нравомИ сделали поспешный вывод:«Согласна будет жить, как надо, —Умна, смешлива, терпелива».Не разрешили мне сначалаВ ночи гадать по ярким звёздам.Глупа была, не отказала.Но вскоре стало всё серьёзней.Мне запретили петь частушки,Ходить с распущенной косой,В болоте плавать, как лягушка.Хотели, чтоб была другой.Мой вольный дух! Бегу обратноВ объятия леса. Не судьба.Я счастлива, как чародейка:Заклятья, духи, ворожба.Мой милый дом! Моё болото!Мой милый старый чёрный кот!Ах, не отнять моей свободы,Никто её не заберёт.⁂Я сплю. В ночи вдруг запах гари.И крик бабули у двери.Из окон голос: «Здесь зажарим!Не хочешь? Быстро выходи!»Прыжок к бабуле. «Побежали!»,Но на рубашке лужа крови.В груди стрела. В неё попали.Пылает пламенем мой домик.В двери стрелок, а я в окноИ в леса глубь знакомой тропкой.Но там засада ждёт давно.Я им нужна живой иль мёртвой?Бегу к реке. Не буду с ними.Живой не сдамся, страха нет.Но и они неутомимы.Погоня движется мне вслед.Прыжок с обрыва. Я в воде.На каждом берегу враги.Спасенья нет теперь нигде.Слова в отчаянье мои:«От вас я птицей улетаю,От вас я обращаюсь в воду.Лежать на дне, я точно знаюПриятней, чем терять свободу».Я обратилась вольной птицей,Взлетела ветром, стала ивойВ реке смогла я раствориться,Ну а потом всем отомстила.Она закончила рассказ.Вздохнула: «Уходи из леса.Живым в полночный этот часЗдесь без причины быть нет места».⁂Рассвет, вдали кричит петух.Я в мокром, грязном сарафане.Со мной общался древний духИль потеряла я сознанье?Я дома покажу всем цвет,Который так в ночи светил.Ищу в кармане. Его нет.А может, никогда не был?Летают птицы, лес, дубрава,И буйный ветер в волосах.В лесной глуши Река Сурена.В честь той, что умерла в слезах.

Йома

Ольга Шпортько

Вдоль по дороге. Не сворачивать.

Стемнело неожиданно рано. Пока Люба прокручивала в голове все события последних дней, по дороге расплескался мягкий сизый туман.

До леса. Потом отворот дороги, за которым невдалеке мост через речку-переплюйку. И всё, в деревне. Или мост до поворота? Маршрут, в городе помнившийся досконально, за рулём превратился в головоломку: собери цепочку и выбрось лишние детали. Лес, поле, лес, два поворота на всю дорогу. Сорок километров от города.

Любе казалось, что она едет правильно. Казалось, или правильно? Навигатор ловил с перебоями, размашисто гоняя стрелочку по карте, в сторону новых координат. Стрелка отлетала на обочину, где крутилась среди зелени.

Лес превратился в непроглядную чёрную стену вдоль дороги. Жутко. Сейчас Люба из машины не вышла бы. Провозилась со сборами – теперь расхлёбывай. Хоть бы бабушка не уснула. А то придётся ночевать в машине. Сон у бабушки сохранился крепкий, а вот слух начал сдавать. Ломиться в дверь можно будет до хрипоты или до озлившихся соседей.

Мост! Мягко поднялись колёса по деревянному хребту. Мост в ответ возмущённо закряхтел. Люба даже не заметила, мысленно она уже была в деревне.

***

Череда деревянных заборов с заплатками сайдинга надёжно спрятала нужные ворота. Люба развернулась, на третью попытку пытаясь опознать в свете фар нужный участок. Телефон отзывался резкими гудками – связь отказала ещё на подъезде к деревне.

Люба совершенно не помнила детские просторы. Дом оказался не с той стороны. Пока она вглядывалась в правый ряд, с левой стороны вынырнула фигура. Сердце испуганно ёкнуло, но фары осветили вполне человеческое лицо.

Недовольно щурясь на гостью из-под вскинутой вверх ладони, старушка задумчиво высматривала водителя. Люба, выйдя из машины, смущённо шагнула вперед, пытаясь опознать скрытое тенью лицо:

– Бабусь, ты?

– Надя? – Лицо озарилось узнаванием. – То есть Аля, тьфу, Люба! – Последнее «Люба» она произнесла громко и раздражённо то ли на память, то ли на внучку, которая могла бы и на первое имя откликнуться.

Вот теперь никаких сомнений: если бабушка, обращаясь к тебе, не перечисляет всех потомков по старшинству, значит, бабушку подменили.

Далее шли объятия, и разговор, из которого Люба поняла, что бабушка её в гости никак не ждала. Она вышла на свет фар проверить, кто носится по улице. Стало неловко обеим. Люба объяснялась, таская сумки из машины, бабушка объяснялась, пытаясь одновременно и гостью устроить, и ужин наколдовать. В результате рваных этих объяснений, когда одна женщина ныряет в багажник, а вторая в буфет, и обе при этом громко выдают экспозицию куда-то в совершенно обратную от собеседницы сторону, выяснилось следующее. Старшая сестра Любы, Аля, клятвенно обязалась предупредить бабушку о гостье, но, видимо, хрупкая память оказалась семейной чертой. Или родня не пробилась сквозь падающую связь. Или бабушка успела забыть о разговоре. Эту мысль Люба старательно отгоняла. Хотелось сохранить надежду, что с возрастом девичья память сменится нормальной.

1234>