Нерв памяти

И он – один из них.

Лея посмотрела на него. И в её взгляде было слишком много для одного мгновения: благодарность. Тревога. Горечь. Надежда.

– Добро пожаловать обратно, – сказала она тихо.

Он хотел возразить. Сказать: «я не возвращался». «Я не согласен». «Я просто сказал правду». Но все эти слова были слишком маленькие для того, что произошло.

Поэтому он только кивнул.

И понял – да.

Город не отпустил.

Но, возможно, впервые – он не просто забирал.

Он – слушал.

Глава 5. Возвращение Марека

Марек возвращался всегда так, будто никогда и не уходил. Без громких заявлений, без эффектных появлений из тени. Просто однажды он снова оказывался рядом – как городская привычка, от которой невозможно избавиться: ты можешь переехать, можешь разорвать прошлые связи, можешь объявить, что «закончил», но однажды заходишь в бар – и видишь его за стойкой, как часть интерьерного ландшафта.

Сегодня он выбрал не бар. И не подпольный склад, и не пустой док. Они встретились в месте, которое удивляло своей нормальностью – в маленькой закусочной на границе старого промышленного района и новой биопластики города. Место, где ещё пахло жареным маслом и кофе, а не стерильной органикой. Где стены были просто стенами, а не частью живой инфраструктуры.

Рэй пришёл раньше. Сел к окну. С улицы тянуло холодным воздухом и запахом влажного асфальта. Он смотрел на редких прохожих, на машины, на медленно мигающие рекламные панели. Сеть сегодня была тихой. Или – он просто не хотел проверять, не прислушивался, притворяясь глухим. Иногда глухота – единственный способ отдышаться.

Когда дверь зазвенела и он увидел знакомую фигуру, это ощущение «всё равно тебя найдут» стало почти смешным.

Марек вошёл так, будто просто зашёл поесть. Та же походка – чуть расслабленная, чуть насмешливая. Та же привычка оглядывать помещение, не поворачивая головы, только взглядом – рваным, быстрым, цепким. Тот же полупрозрачный взгляд человека, который никогда не доверяет пространству полностью.

Он выглядел старше – не физически, по тону присутствия. Как будто мир успел ещё раз пройтись по нему шкуркой, оставив на душе новые царапины. Он был аккуратно одет, без брутальности, без вычурности. Просто функционально. Но что-то в его лице изменилось: меньше беспечной злости, больше внутренней осторожности. Он стал похож на человека, который слишком долго ходил по границам – и теперь уже не верит, что границы бывают стабильными.

– Ну здравствуй, легенда, – сказал он вместо приветствия, как будто продолжая разговор, который они не вели много месяцев.

Рэй едва заметно дернул губами.

– Не начинай, – сразу предупредил он. – Даже не шутя.

Марек рассмеялся тихо.

– Видишь, значит, попал.

Он сел напротив. Не торопясь снял перчатки, положил на стол. Руки – крепкие, чуть в шрамах. Руки человека, который давно работает не с документами. Он кивнул официантке, заказал кофе и что-то вроде еды – скорее для приличия, чем из голода.

Они некоторое время просто сидели. Без слов. Это было странное спокойствие двух людей, которых связывает слишком много, чтобы заполнять паузы пустяками. Паузу не надо заполнять – она и есть содержание.

– Я слышал, – наконец сказал Марек, глядя не на Рэя, а куда-то в сторону окна, – что ты снова «в деле».

– Кто сказал? – спокойно спросил Рэй.

– Город, – усмехнулся Марек. – А он, знаешь ли, всё ещё отличный сплетник. Даже если ему урезали язык – у него тысячи жестов.

Рэй молчал. Сеть. Ния. Карта Леи. Фонарь на площади. Он не собирался всё это выкладывать. И Марек не требовал. Он всегда брал информацию не нажимом – присутствием.

– Я не в деле, – наконец сказал Рэй. – Я… рядом с ним. Этого пока достаточно.

– В этом городе «рядом» и «внутри» – почти синонимы, – фыркнул Марек. – Ну да ладно. Не буду ломать твою внутреннюю легенду.

Официантка принесла кофе. Марек обхватил чашку ладонями, вдохнул запах, как человек, который давно живёт в мире слишком сложных запахов и умеет ценить простые.

– Ты теперь… – Рэй посмотрел на него внимательнее, – официально?

– Смешно, – усмехнулся Марек. – Слово какое… «официально». Нет. И да. Я теперь… – он сделал жест рукой, словно пытаясь поймать ускользающее определение, – мост. Между теми, кто играет в государство, и теми, кто играет в подполье. Им нужен кто-то, кто понимает язык улиц. А улицам иногда нужен кто-то, кто знает, как говорят кабинеты. Я продаю непонимание. Дорого.

– И кто тебя нанял? – спросил Рэй.

– Многие, – без хвастовства ответил Марек. – Никто до конца не доверяет, но все нуждаются. Идеальная позиция, если ты не боишься ходить по острию. А я, – он усмехнулся, – кажется, родился на этом острие.

Он отхлебнул кофе и посерьёзнел.

– Я не просто так тебя позвал, – сказал он. – У меня есть кое-что, что ты должен знать. Не как бывший полицейский. Не как этот… – он махнул рукой в неопределённость, – гибрид твоей судьбы. Как человек, который имеет право знать, кого город теперь считает «особенными».

Рэй слегка напрягся. Внутри всё сразу собралось в ту осторожную форму, которая была у него в годы расследований.

– Говори.

Марек на секунду отвёл взгляд – будто собирался.

– Там, внизу, – сказал он тихо, – появляется новая порода людей. Нет, не носители, которых вы возите по центрам, не бедные сломанные головы с чужими воспоминаниями. Я о тех, кто делает это добровольно.

– Добровольно? – нахмурился Рэй.

– Да, – кивнул Марек. – Добровольно. Они называют себя «узлами». Некоторые – с иронией. Некоторые – с гордостью. Некоторые – с религиозной интонацией. Они не ждут, пока сеть выберет их. Они идут к ней сами.

Он говорил очень спокойно, без сенсационного пафоса. От этого слова звучали только тяжелее.

– Подпольные лаборатории, – продолжал Марек. – Нелегальные хирурги. Старые инженеры Биосети, которые когда-то клялись, что больше никогда. Молодые фанатики, которые выросли уже в этом новом мире и не понимают, почему надо «оставаться просто человеком». Они берут людей – добровольцев, ещё раз повторяю – и…

Он помолчал, словно подбирая слово, которое не будет звучать как обвинение и в то же время не смягчит реальность.

– Перепрокладывают их, – сказал он.

– В каком смысле? – голос Рэя стал глуже.

– В самом прямом, – кивнул Марек. – Нервы. Волокна. Микрооперации. Биоткани. Где-то – вставки. Где-то – стимулирование роста собственных прозрачных волокон. Где-то – имплантация тончайших органических линий, которые могут резонировать с сетью. Они делают из нервной системы… интерфейс. Не как несчастные носители, которые вдруг просыпаются с чужими жизнями в голове. Эти – сами идут туда.

Рэй молчал. Слова обжигали.

– Зачем? – наконец спросил он.

Марек усмехнулся, но без насмешки – с усталостью.

– А ты зачем когда-то полез туда? – спросил он в ответ. – Только не врать. Не только из-за долга. Не только из-за «надо остановить». Потому что… – он чуть наклонился вперёд, – тебя тянуло. Тебя интересовало. Ты хотел знать. Ты хотел быть там, где решается что-то большее, чем обычная жизнь.

Рэй не ответил. Потому что Марек был прав. Он ненавидел эту правоту – и признавал её.

– Они говорят, – продолжал Марек, – что чувствуют мир не как мы. Что для них он – не набор объектов, а поток. Непрерывное движение сигналов. Тепло, вибрации, изменения давления воздуха, микроколебания инфраструктуры. Они чувствуют город как тело. И себя – как его часть. Не все. Некоторые просто сходят с ума. Некоторые ломаются. Некоторые – сгорают. Но есть такие… – он на секунду замолчал, – которые действительно словно настраиваются. И тогда они становятся опасно интересными.

– Для кого? – спросил Рэй.

– Для всех, – коротко ответил Марек. – Для подполья – как доказательство, что эволюция может быть добровольной. Для корпораций – как прототип. Для власти – как угроза и инструмент одновременно. И для сети… – он пожал плечами, – как для чего-то, что живёт, возможно, – как часть её нового «я».

Он сделал ещё глоток кофе.

– Я много их видел, – сказал он. – Разных. Были пафосные идиоты, считающие себя «первой волной новой человечности». Были тихие, напуганные, которые просто не выдержали одиночества внутри своей головы и решили размазать границы. Были те, кто искренне верил: если город стал мозгом, кто-то должен стать его нервами. И были… – он посмотрел прямо на Рэя, – такие, которые видели в этом единственный шанс на смысл.

– И? – тихо спросил Рэй.

– И среди них ходит легенда, – сказал Марек. – Сначала я думал, очередная городская мифология. Но чем больше я слушал, тем чаще она повторялась – разными словами, в разных местах, у людей, которые друг друга не знают. Они говорят о «Первом Носителе».

Рэй не двинулся. Даже дыхание стало осторожным.

– О том, – продолжал Марек, – что есть человек. Один. Тот, кто первый смог… не просто услышать сеть. Не просто сгореть в ней. А поговорить. Не как инструмент. Не как жертва. Как субъект. Что он – не полностью в сети, но и не вне. Что он – мост. Что если он захочет – он может заставить город говорить. Или – молчать.

Рэй закрыл глаза на секунду.

«Первый Носитель». Смешно. Страшно. Логично. Невыносимо.

– И? – спросил он ровно. – И зачем ты мне это рассказываешь?

Марек наклонился ближе. Его голос стал ниже.

– Потому что они думают – это ты.

Слова легли на стол, как оружие, которое положили между ними, не зная, кто первый его схватит.

Рэй тихо выдохнул. Без смеха. Без удивления. Скорее – как человек, которому подтвердили диагноз, о котором он давно подозревал.

– Они ошибаются, – сказал он.

– Возможно, – спокойно согласился Марек. – Я бы очень хотел, чтобы они ошибались. Правда. Но дело не в том, правда ли это. Дело в том, что они в это верят. А вера – иногда опаснее фактов.

Он откинулся на спинку кресла.

– Ты знаешь, что значит для подполья легенда? – спросил он. – Это направление. Это оправдание. Это топливо. Если они поверят, что есть кто-то, кто может говорить с городом… они начнут искать. Или – ждать. Или – строить стратегии вокруг того, чего не существует. И если вдруг окажется, что ты действительно можешь хоть немного… – он замолчал, – тогда ставки становятся другими.

Рэй смотрел в окно. Город жил. Люди переходили дорогу. Машины тормозили. Где-то мигал светофор. Мир был обычным. И абсолютно другим.

– Ты хочешь сказать, что мне надо… – он поморщился, – официально заявить, что я не бог?

Марек рассмеялся. Коротко.

– Худшая идея в истории, – сказал он. – Так только укрепишь миф. «Он отрицает – значит, правда». Нет. Я не за это. Я за то, чтобы ты… знал. И был готов. Потому что если они будут верить – они придут. Не обязательно с угрозой. Иногда с надеждой. А надежда – тяжелее пистолета.

Он на секунду замолчал, потом добавил тихо, почти как между прочим:

– И ещё. Есть слух, что некоторые из «узлов» уже ищут тебя не как символ. Как… адрес. Будто кто-то им шепнул, где стучаться.

Рэй почувствовал, как внутри всё слегка холодеет. Сеть. Ния. Слово «Понято». И теперь – это.

Город медленно собирался в единую фигуру, и эта фигура смотрела на него.

Марек смотрел молча. Без обвинения. Без давления. С той редкой честностью, на которую он был способен, когда понимал: игры закончились, осталась только правда.

– Я не пришёл тебе угрожать, – сказал он. – И не пришёл просить, чтобы ты стал чьей-то надеждой. Я пришёл, потому что ты один из немногих, кому я всё ещё верю. И если мир снова собирается сойти с ума – лучше, чтобы ты знал о том заранее.

Он допил кофе. Поставил чашку.

– Ну и… – он наконец улыбнулся своей старой марековской улыбкой, чуть наглой, чуть извиняющейся, – я соскучился, чёрт возьми. Даже если ты теперь полугород, полусвидетель, полупридуманный миф – ты всё равно тот же упрямый тип, с которым я хочу пить кофе, пока мир рушится.

Рэй усмехнулся. Ненадолго. Но искренне.

– Спасибо, – сказал он тихо.

За кофе.

За правду.

За то, что кто-то ещё умеет смотреть на него без священного трепета и без скрытой выгоды.

Марек кивнул.

– Это только начало, – добавил он уже деловым тоном. – У меня ещё много для тебя. Но не сегодня. Пережуй это. Потом продолжим.

Он встал. Надел перчатки. Бросил деньги на стол.

– Береги себя, легенда, – сказал он мягко.

И ушёл.

Рэй остался сидеть у окна. Город медленно двигался за стеклом. И он понял: да. Началось.

Он ещё некоторое время сидел в закусочной, как будто что-то ждал. Не Марека – он ушёл так, как всегда уходит Марек: оставляя после себя ощущение незавершённого разговора и мира, который внезапно стал чуть более опасным. Не откровения – они уже произошли. Скорее – реакции. Как будто он надеялся, что тело подаст сигнал, что разум скажет: «это бред», сердце откажется верить, кожа останется инертной.

Но ничего из этого не произошло.

Он просто сидел, смотрел на людей, которые заходили, ели, говорили про свои мелкие жизни, и чувствовал, как внутри его мира стал на один уровень глубже. Как шахта, в которой нашли ещё одну, более древнюю галерею.

Слухи. Легенды. «Первый Носитель». Человек, который говорит с сетью. Человек, через которого она отвечает.

Если бы он услышал это год назад – он бы смеялся. Или взорвался. Или ушёл. Сейчас – ни одно из этих действий не казалось правильным.

Потому что слишком много совпадений. Слишком много намёков. Слишком много точек, которые начали складываться в узор.

Он вышел из закусочной неспешно. Небо потяжелело. Свет стал холоднее. Улицы наполнились тем типом движения, когда город как будто готовится к чему-то – не обязательно плохому, но неизбежному. Он шёл без цели, позволяя себе роскошь не решать немедленно.

Рэй всегда принимал решения не быстро. Даже когда внешне действовал резко – внутри это всегда была длинная подготовка, где каждая краска тщательно взвешивалась. Сейчас краски были слишком густыми.

Он остановился у перекрёстка. Светофор мигает зелёным. Люди переходят. И вдруг он понимает, что ловит себя на старой профессиональной привычке: отслеживать лица. Искать «инаковых». Не по внешности – по присутствию. Тех, кто несёт в себе лишний слой смысла.

– Они выглядят как обычные, – вдруг подумал он. – Эти добровольные «узлы». Они, наверное, тоже ходят по улицам. Покупают кофе. Смеются. Целуются. А под кожей – свет. И внутри – город.

Эта мысль не пугала. Она делала мир сложнее.

Телефон вибрировал в кармане. Он посмотрел. Сообщение от Леи.

«Мы должны поговорить. Сегодня. Если можешь.»

Он не удивился. Конечно – Лея знала. Может, не про Марека, не про легенды. Но про то, что город начал новый разговор – знала наверняка. Они слишком тесно сейчас шли рядом по этой невидимой дороге.

Он ответил: «Еду.»

Центр встретил его атмосферой напряжённой собранности. Не паники. Нет. Паника шумная. Здесь – было тихо. Тишина людей, которые понимают: мир снова сместился, но их задача – удержать его внутри человеческого языка.

Лея ждала его в своём кабинете. Не сидела – ходила. Это был плохой знак. Когда она ходила – значит, мысли не помещались в кресле.

– Ты уже знаешь, да? – сказала она вместо приветствия.

– Знаю, что ты сейчас скажешь: «мы должны поговорить», – сухо ответил он. – Всё остальное – в твоей части.

Она остановилась. Посмотрела на него.

– Марек? – спросила.

Он кивнул.

– Марек.

– Тогда нам будет проще, – сказала она и вздохнула. – У нас совпадение. Очень чёткое.

Она подошла к столу, включила экран. Не карту – другую визуализацию. Граф связей. Люди – точки. Линии – контакты. Некоторые – ярче. Некоторые – почти исчезающие. И несколько – слишком толстых, словно перегруженных.

– Это что? – спросил он.

– Информационные кластеры, – сказала Лея. – Неофициальные, полулегальные, полностью нелегальные. Форумы. Закрытые сети. Очные группы. Всё, где люди обсуждают сеть, носителей, «новую человеческость». Мы давно мониторим это поле – не для слежки, для понимания. И вот…

Она увеличила один из сегментов.

– Тут – то, о чём ты, наверное, уже слышал, – сказала она. – «Узлы». Самоназвание. Самооправдание. Самоидентификация. Удивительно цельный дискурс. Они действительно воспринимают себя как новую социальную группу. Не маргиналы. Не жертвы. Не пациенты. Осознанный выбор.

Он молчал. Смотрел на линии. На точки.

– И среди всего этого, – продолжала Лея, – есть повторяющийся мотив. Легенда. Или… программа надежды. Они называют это по-разному. «Тот, кто говорил». «Зеркало города». «Первый». – Она посмотрела на него. – Ты уже знаешь, как это называется в их среде?

Он кивнул.

– Первый Носитель.

– Да, – тихо сказала Лея. – Они верят, что был человек, который не просто выдержал контакт. Который заставил сеть признать его субъектность. Который, цитирую, «не растворился и не стал богом». И… – она опустила глаза, – который, возможно, всё ещё жив.

Тишина уплотнилась.

– И? – спросил он.

– И самые умные из них уже делают предположения, – сказала она. – Я видела имена. Я видела списки. Я видела попытки сопоставить события первой катастрофы, документы, слухи. Они не знают точно. Но они идут по следам. И слишком много этих следов сходятся… – она не договорила.

Можно было не договаривать.

Рэй сел.

Он устал стоять.

– Это всё неправда, – сказал он спокойно. – Я был там. Да. Я выжил. Да. Я разговариваю. Но это не «сила». Это… дефект. Это рана, которая не зажила. Это не дар. Это шрам.

– Я знаю, – мягко сказала Лея. – Но легенды не питаются фактами. Они питаются потребностью. А сейчас – слишком многим нужно верить, что этот город не просто хаос. Что в нём есть… центр. Голос. Смысл. И если в эту роль идеально ложится человек, который уже однажды стоял между городом и людьми…

– Я не хочу быть смыслом, – резко сказал он. – Пусть кто-то другой играет в мессию. Я – нет.

– Я не прошу, – ответила она так же резко. – Я вообще ничего от тебя не прошу прямо сейчас. Я хочу, чтобы ты понял: тебя начали писать в чужих историях. А это опаснее, чем любая сеть.

Он улыбнулся уголком губ.

– Ты сейчас говоришь как психолог, а не как учёный.

– Я и есть психолог, – напомнила она. – В первую очередь.

Она подошла ближе. Села напротив.

– Рэй, – сказала она тихо, очень честно, без защиты профессионального тона, – я боюсь не того, что они сделают с тобой. Я боюсь того, что они сделают через тебя. Если «узлы» поверят, что у них есть «голос сети», они начнут требовать. Давить. Манипулировать. Или наоборот – возносить. А это одинаково нехорошо. Потому что любой культ – это всегда отказ от личной ответственности.

Он закрыл глаза.

Ему стало холодно. Не физически. Внутри.

– И чего ты хочешь? – спросил он.

– Чтобы ты был, – просто сказала она. – Не бежал. Не прятался. Не играл роль. А просто был рядом. Как точка реальности. Пока мир снова переписывает себя.

Он усмехнулся.

– Великая миссия, – сказал он сухо. – Быть реальностью.

– Иногда это единственная возможная, – ответила Лея.

Некоторое время они молчали. Город шумел за окнами. В центре кто-то смеялся. Где-то плакали. Где-то кто-то впервые видел под своей кожей свет. Где-то кто-то в подполье превращал своё тело в нервную магистраль. Что-то рождалось. Что-то ломалось.

– Марек ещё что-то сказал? – спросила Лея, нарушая молчание.

– Сказал, что некоторые из них могут искать меня как адрес, – ответил Рэй. – Как точку входа.

Она кивнула.

– Мы к этому готовы, – сказала она. – Насколько вообще можно быть готовыми к людям, которые считают себя частями мозга города.

Он посмотрел на неё.

– Ты не считаешь их… монстрами? – спросил он.

– Нет, – ответила она сразу. – Они – следствие. Они – реакция. Они – попытка мира найти новый способ быть собой. Иногда – страшная. Иногда – глупая. Иногда – опасная. Но не монстры. Монстры – те, кто будет пытаться воспользоваться ими.

Он кивнул.

И неожиданно почувствовал благодарность. За то, что в этом городе ещё есть люди, которые смотрят не только на угрозы – но и на смысл.

– Тогда слушай ещё, – сказал он. – Они не просто модифицируют тела. Некоторые действительно… чувствуют. Не только сеть. Мир. Как поток. Как музыку. Как непрерывный разговор.

Лея медленно кивала, впитывая.

– Это совпадает с тем, что мы уже видим, – сказала она. – Их мозги начинают работать иначе. Не как “повреждённые”. Как… перенастроенные. Это не добавление функции. Это смена логики переживания реальности. И я не уверена, что у нас есть язык, чтобы это описать без обесценивания.

– И среди них, – добавил он, – легенда о том, кто говорил с сетью… уже почти религия.

– Я знаю, – сказала она.

Они снова замолчали.

И в этой тишине было не бессилие.

Была концентрация.

Была готовность.

И было понимание, что отныне всё их движение – по лезвию: где любой неверный шаг может превратить человека в символ, символ – в оружие, город – в бога, а сеть – в диктатора.

Рэй встал.

– Мне нужно время, – сказал он.

– Возьми, – кивнула Лея. – Но не исчезай.

Он кивнул в ответ.

И в этот момент он впервые чётко признал внутри себя: да. Сколько бы он ни отрицал, сколько бы ни бежал, сколько бы ни цеплялся за «просто человека» – город всё равно вписал его в свою историю. И вопрос теперь был не в том, как из неё выпрыгнуть.

Вопрос был в том, как остаться собой – внутри неё.

Он ушёл из центра Леи не сразу. Ему нужно было пройти какое-то расстояние пешком, дать телу отработать то, что не могло отработать сознание. Слова Марека, слова Леи, слова Нии – все они теперь жили внутри него не фразами, а напряжением. Это было ощущение, будто где-то в глубине его психики включили новый, ещё не знакомый орган чувств, и он теперь без остановки пытался понять, что именно воспринимает.

Город оказался густым. Не шумным – тяжёлым. Как густой мёд, через который приходится продираться. Машины ползли медленнее, чем обычно. Люди двигались, как будто каждый шаг был обдуман. Было ощущение, что весь город чем-то занят, о чём люди не знают, но чувствуют кожей.

Он сам теперь был одним из них.

Остановился у уличной кофейни. Взял стакан – не потому что хотел пить, а потому что нужно было за что-то держаться. Тепло в руках создавало иллюзию стабильности. Он стоял у высокого столика, смотрел на дорогу и впервые за долгое время поймал себя на странной мысли: раньше город был декорацией. Даже когда он хотел казаться живым. Даже когда он уже фактически становился организмом. Всё равно в глубине где-то оставалось ощущение: это пространство, инфраструктура, фон. А сейчас… нет. Сейчас город был собеседником. Даже тогда, когда молчал.

И он не знал, готов ли к такому разговору.

То, что произошло дальше, он бы назвал совпадением, если бы ещё верил в совпадения.

Из толпы отделился силуэт. И шёл прямо к нему. Не быстро. Не целеустремлённо. Скорее – как человек, который не сомневается, что идёт правильно.

Молодой парень. На вид лет двадцать пять, может меньше. Худой, но не болезненный. Обычная куртка. Обычные джинсы. Обычные движения. Слишком обычные – так бывает только у тех, кто очень старается быть незаметным. Лицо – спокойное. Глаза – внимательные. Тот тип взгляда, который не скользит, а фиксирует.

Он остановился рядом. Не близко. На расстоянии, где можно говорить и не вторгаться.

– Можно? – спросил он тихо.

Это простое слово прозвучало так корректно, так человечно, что Рэй не стал делать вид, что не понимает, к кому обращаются.

– Можно, – ответил он.

Парень какое-то время просто стоял, как будто давая себе ещё один шанс передумать. Потом выдохнул.

– Я не буду говорить долго, – сказал он. – Я знаю, что вас это раздражает. Нас самих это раздражает. Но иногда… нельзя не сказать.

Рэй чуть повернул голову.

– «Нас» – это кого? – спокойно спросил он.

Парень слегка улыбнулся. Не вызывающе. Устало.

– Таких же, как я, – сказал он. – Таких, кого вы, наверное, уже научились называть «узлами». Хотя мы сами про себя часто говорим проще. Мы – люди, которые перестали терпеть одиночество в собственной голове.

Фраза была сказана без пафоса, без гордости. Как констатация диагноза.

– И что ты хочешь? – спросил Рэй. Спокойно. Без угрозы. Просто – прямой ход.

Парень вздохнул.

– Не того, чего вы боитесь, – сказал он. – Не признания. Не благословения. Не лидерства. Мы… не секта. Хоть иногда это, наверное, так выглядит. Мы не хотим строить храм. Мы просто… живём в мире, где слишком много памяти, и слишком мало способов ею делиться.

Он говорил спокойно и странно чётко, будто много раз уже прокручивал этот разговор в голове.

– Я знал, что рано или поздно кто-то из нас всё-таки к вам подойдёт, – продолжал он. – Хотелось, чтобы это был не фанатик. И не поломанный ребёнок. И не агент. Поэтому… я здесь.