Отражения: Последний осколок

Глава 1

Часы показывали 02:47, когда Елена поняла, что этой ночью сна не будет. Квартира утонула в полумраке – жалюзи закрыты, свет не включён, только монитор на столе время от времени оживал холодным прямоугольником, будто кто-то на том конце экрана пытался моргнуть. Ветер гнал по окну редкие капли, и они звучали, как отмеряющий что-то метроном.

Елена сидела на полу, скрестив ноги, спиной к стене. Перед ней – ноутбук, десятки снимков, открытые папки, распечатанные протоколы, и между ними – четыре прозрачных пакета с осколками зеркал. Каждый с белой этикеткой, подписанной аккуратным почерком: I, III, V, VII. Остальные три она так и не нашла. Возможно, их не существует. А может, они просто ждут, когда кто-то откроет нужную дверь.

Свет экрана отражался в стекле, делая каждый пакет похожим на глаз – неподвижный, но наблюдающий. В этом взгляде было что-то живое, как будто осколки помнили, к кому они принадлежали. Она провела пальцем по одному – прохлада, почти боль. От прикосновения на коже осталась тонкая вибрация, словно стекло дышало.

На мониторе – фотографии. Марина, Ирина, Кудрин, Соколов. Четыре тела. Четыре зеркала. И один повторяющийся след – римские цифры, выгравированные на рамах, как будто кто-то вел счёт, приближаясь к финалу.

"Осталось двое." Эти слова теперь горели внутри неё, не давая покоя.

Елена щёлкнула мышью, увеличивая снимок стены из дома Кравченко. Там, где рядом с окровавленной ладонью проступала надпись. Буквы были написаны дрожащей рукой, будто автор боролся с собственным телом, но всё равно закончил фразу. «Осталось трое». Тогда они ещё не знали, что одно из «трёх» – она.

Она открыла следующую папку. Архивные документы санатория «Сосновый мыс». Сотни листов, сканы пожелтевших журналов. Психотерапевтическая программа «Рефлексия». Автор – А.С. Соколов. Семь зеркал. Семь пациентов. Семь грехов, которые можно излечить, если «встретить взгляд своего отражения». В теории всё выглядело как эксперимент в области когнитивной терапии. На деле – что-то иное. Что-то, что вышло за рамки эксперимента.

Она прокручивала страницы, останавливаясь на протоколах, где почерк Соколова постепенно становился всё более неровным, отчаянным.

"Они видят не то, что есть. Они видят то, что должны были скрыть."

"Отражения начинают отвечать."

"Я должен остановить их до того, как они станут множеством."

Строки дрожали на экране, будто написаны рукой, уже не принадлежащей живому человеку.

Елена поднялась. В комнате пахло пылью и кофе. На подоконнике стояла чашка, давно остывшая. Она подошла к окну, отодвинула штору. Снаружи – пустая улица. Свет фонарей тонул в тумане, и ветер шевелил провода, будто кто-то невидимый играется с невидимой струной.

На стекле – отражение комнаты. В нём всё то же: стол, бумаги, стул. Но когда она наклонилась ближе, в глубине, за её плечом, мелькнула тень. Очень быстрая, но отчётливая – как человек, проходящий мимо. Она обернулась. Пусто. Только стол, и тихое гудение монитора.

Она вернулась к столу, включила лампу. Свет оказался слишком жёстким – цвета поблекли, тени стали густыми. На стене, прямо перед ней, висела старая фотография, пожелтевшая от времени. Она сама – двадцатилетняя, короткие волосы, в белом халате. Газетная статья: «Молодой психиатр о новой методике терапии памяти».

Кто-то приколол фотографию кнопкой поверх другой – обрывка, где виднелся заголовок: «Трагедия в “Сосновом мысе”». Она не помнила, чтобы делала это сама.

Пальцы сжались. Она села, снова уставившись в стол. В ноутбуке на панели мигнуло уведомление – новое письмо. Адресат – неизвестен. Тема отсутствует.

Открыла.

В письме – всего одна строка:

«Ты слишком близко. Не отражай его.»

Подписи не было.

Елена откинулась на спинку кресла. Пульс бился в висках, но мысли оставались ясными. Она знала – её наблюдают. Не первый день. Камера, найденная под плинтусом, была лишь одной из.

Она встала, прошла по комнате. В углу, между шкафом и стеной, стоял старый штатив. Она осмотрела его внимательнее. На металле – отпечатки пальцев, свежие, будто кто-то недавно брал его в руки. Оттуда вёл тонкий кабель, спрятанный под ковролином, в розетку. В сети он не отображался. Незарегистрированное устройство.

Елена села рядом, вытащила кабель, держа его кончиками пальцев.

– Значит, ты всё-таки решил, что я должна видеть, – сказала она тихо. – Посмотрим, кто кого.

Она вернулась к столу. Четыре пакета с осколками лежали в ряд, как нумерованные улики. Но теперь она смотрела на них не как следователь, а как человек, в чьей жизни эти вещи начали менять воздух. Каждый из них будто притягивал к себе память.

Первый – найден в санатории, под сценой.

Третий – на месте гибели Кудрина.

Пятый – у Лаврова.

Седьмой – на берегу, после шторма.

Они составляли узор. Цифры складывались в что-то большее, чем просто счёт.

Она подняла один пакет, поднесла к свету. Внутри – прозрачный треугольный кусок. На грани – маленькая отметина, почти незаметная, будто выжженная изнутри. Если смотреть под углом, в отражении проступала линия, похожая на отпечаток ладони.

Внезапно за окном снова мелькнул свет. Не автомобиль, не фонарь. Узкий луч, как от лазера, скользнул по её шторе и исчез. Она подошла к окну. Внизу – улица пуста. Только дождь, только ветер.

Вернувшись, она заметила, что на экране ноутбука открыто новое окно. Координаты. Побережье. Маленький участок земли у скал. Дом. Под ним – короткая фраза:

«Где всё началось, там и закончится. – А.С.»

Она не дышала.

Соколов. Его подпись. Его инициалы.

Елена долго смотрела на экран, потом взяла ручку и медленно обвела координаты на листе бумаги. Чёрные цифры легли ровно, будто она подписывала приговор.

Затем выключила свет, оставив гореть только монитор. В отражении стекла её лицо выглядело чужим – усталым, но спокойным. В глубине, за её спиной, на миг снова мелькнуло движение.

Она не обернулась. Просто сказала тихо:

– Я знаю, что ты там. Но если ты смотришь – смотри до конца.

И снова за окном ударил гром, и свет монитора дрогнул, словно кто-то на другом конце провода сделал вдох.

Елена не зажигала свет до самого утра. Ночь словно не хотела кончаться, и даже серый предрассветный свет не приносил облегчения – он только делал комнату ещё холоднее, а тени в углах – плотнее. На стенах блестели участки краски, где недавно скользнул её взгляд, будто сами стены пытались запомнить, куда она смотрит. Воздух был густым, насыщенным кофеином и пылью старых бумаг.

Она сидела за столом, подбородком опершись на руки, и снова пересматривала фотографии. Каждый снимок казался ей дверью. В каждом отражалась не просто улика – дыхание человека, который сделал этот кадр. Свет фонаря, тень, пойманная на стене, отпечаток пальца на объективе. Мелочи, но теперь они звучали громче слов.

На одной из фотографий – санаторий «Сосновый мыс» двадцать лет назад. Елена помнила это место иначе – детальнее, живее. Ей было тогда двадцать, и она верила в науку, в то, что разум можно исцелить, если дать человеку увидеть самого себя. Соколов говорил: «Каждый должен смотреть в зеркало, пока не узнает, кого на самом деле видит. Мы лечим не тело, а отражение». Тогда это звучало красиво. Почти гениально.

Она выключила экран, прикрыла глаза, но из памяти всё равно всплыло: зал санатория, белые халаты, семь зеркал в ряд. Семь детей, которым велели смотреть. Она не участвовала напрямую, только наблюдала, но эти взгляды – пустые, стеклянные – с тех пор не отпускали. С тех пор она не любила зеркала.

На столе лежала старая газета. Та самая, где было опубликовано интервью двадцатилетней Елены – «молодого психиатра». Она провела пальцем по фото. Наивная улыбка, уверенность во взгляде. Рядом заголовок: «Взгляд внутрь: новый метод терапии памяти». Под текстом – подпись редактора: А.С. Тогда она не придала значения.

Теперь всё складывалось. Соколов был рядом с ней ещё тогда. Он знал, что она будет читать это интервью через двадцать лет. Он всё спланировал заранее – как будто эксперимент никогда не заканчивался, просто перешёл в другую фазу.

Она взяла первый пакет с осколками – тот, где была римская единица. Поднесла к лампе, и на стекле проступил её собственный глаз. Он казался живым, как будто наблюдал за ней. В отражении мелькнула комната, угол окна, полоска света на стене – и тень. Быстрая, тонкая, как вспышка. Она обернулась.

На подоконнике, среди бумаг, стояла маленькая чёрная точка. Едва заметная. Она подошла ближе – камера. Крохотная, спрятанная в корпусе розетки. Елена вытащила вилку, поддела пластик ногтем. Внутри – объектив, микроскопическая линза, направленная прямо на стол.

– Вот ты где, – сказала она почти спокойно.

Пальцы дрожали, но голос звучал ровно. Она достала из ящика отвёртку, выкрутила корпус. Камера упала на ладонь. Лёгкая, теплая. Значит, недавно работала.

Она положила её рядом с осколками. И теперь они лежали как набор глаз: стеклянные, наблюдающие.

Ветер усилился. Сквозняк качнул занавеску, и в окне снова что-то мелькнуло. На мгновение показалось, что на улице стоит человек. Силуэт – высокий, неподвижный. Но когда она подбежала – никого. Только фонарь и дождь.

Елена опустилась обратно в кресло, сжимая камеру в ладони. Она понимала: кто-то следит за ней. Возможно, с самого начала. И теперь этот кто-то хочет, чтобы она знала. В этом была логика – изощрённая, но логика. Когда жертва знает, что за ней наблюдают, она начинает вести себя по-другому. Больше не человек, а часть эксперимента.

Она открыла ноутбук снова, вернулась к письму с координатами. Цифры вбиты не случайно: северное побережье, недалеко от старого пирса. Там, где, по словам местных, давно стоит полуразрушенный дом – бывшая дача директора санатория. Никто туда не ходит. Даже подростки обходят стороной.

Она набрала координаты в поисковике. На экране всплыла карта, мутная, сероватая. Точка на краю скалы. Короткая дорога через лес. Внизу – море. Елена приблизила изображение. Дом действительно существовал: серый, с покосившейся крышей, одиноко стоящий у обрыва.

"Где всё началось, там и закончится."

Слова вспыхнули перед глазами. Она закрыла ноутбук. Тишина снова захлопнулась, как крышка.

На столе остались лежать четыре пакета. И камера. Елена посмотрела на них, потом на окно. Тень снова мелькнула – или это уже отражение самой себя.

Она подошла к зеркалу в прихожей. На секунду замерла – будто впервые увидела собственное лицо. Усталое, измождённое, но всё ещё живое. Она провела пальцами по стеклу, и на нём остался след.

В отражении за её плечом снова что-то шевельнулось. Только теперь она не повернулась. Просто смотрела, сколько могла. Смотрела, пока глаза не начали слезиться, пока свет фонаря за окном не растянулся в длинные полосы.

– Если ты ждёшь, – тихо произнесла она, – я тоже жду.

Экран ноутбука мигнул. Почтовая программа обновилась автоматически. Новое письмо. Отправитель: неизвестен. Тема: «Дом у скал».

Внутри – одна фотография. Дом. Тот самый, с карты. Только теперь – ночью. В окнах горит свет. И на пороге стоит человек.

Она увеличила снимок. Качество было плохим, но в размытом пятне света можно было различить контуры. Высокий силуэт. Пальто. И – очки. Те самые круглые, в металлической оправе, какие носил Соколов.

Внизу под фото – короткая надпись: «Я жду. – А.С.»

Елена долго сидела, не двигаясь.

В голове медленно складывался пазл: зеркала, осколки, письма, координаты, наблюдение. Всё вело в одно место – туда, где двадцать лет назад началась история, которую все считали закрытой.

Она выключила свет и вышла на кухню. Открыла окно. Морской воздух влетел внутрь, холодный, резкий. Слышался шум прибоя – глухой, но отчётливый. До скал отсюда было километров двадцать, но ветер приносил этот звук так, будто волны били прямо под окном.

На стекле, запотевшем от перепада температур, проступила надпись. Сначала – смутный контур, потом всё яснее. Слова, написанные изнутри, будто паром дыхания:

«Не приходи одна.»

Елена сделала шаг назад. Сердце сжалось.

Потом, медленно, словно проверяя, что мир ещё подчиняется законам логики, она провела рукой по стеклу. Надпись исчезла.

Но в глубине, за её отражением, всё ещё стояла тень. Неясная, без лица. И чем дольше она смотрела, тем отчётливее понимала: тень движется не вместе с ней.

Утро пришло не как начало, а как продолжение той же ночи. Небо было цвета несвежего свинца, воздух – густой, почти неподвижный. Казалось, даже время застыло, дожидаясь, что Елена решит сделать дальше. Она не спала вовсе. Только сидела у окна, наблюдая, как свет медленно расползается по комнате, превращая знакомые вещи в нечто чужое. На подоконнике стояла чашка, остывшая до металлического вкуса. Рядом – диктофон с последней записью, камера, выкрученная из стены, и четыре пакета с осколками. Всё это напоминало ей алтарь, собранный из улик и памяти.

Она встала и прошла к столу. Пальцы нащупали жетон с выцветшей буквой «V». Холодный металл казался тяжелее, чем раньше. В нём будто пульсировало что-то живое, как слабое сердцебиение. Елена вспомнила Соколова – его голос, его фразы, ту бесстрастную манеру говорить, словно он разговаривал не с людьми, а с записями. «Зеркало не лжёт, если смотреть дольше трёх минут». Эти слова она слышала теперь повсюду – в шуме вентиляции, в тиканье часов, в гудении проводов.

Но сегодня фраза звучала иначе. Не как предупреждение, а как приглашение.

Она включила ноутбук и открыла фото, присланное ночью. Дом на скале. Серый, облупившийся, будто вытесанный из камня. Окна пустые, но на одном – отражение света, как если бы кто-то стоял внутри с фонарём. Елена увеличила изображение, пока экран не зашумел пикселями. Там, в размытом пятне света, проступил силуэт – плечи, голова, что-то в руках. И вновь эти очки, круглые, старомодные.

«Если это ловушка, – подумала она, – она идеальна. Если приглашение – слишком личное, чтобы отказаться».

Она прошла к шкафу, достала плащ. В карман – жетон, в другой – диктофон, на пояс – кобура. Движения были механическими, но внутри – гул. Не страх и не решимость, а нечто среднее, то, что возникает перед входом в неизвестность.

На выходе она остановилась, выключила свет и на мгновение задержала взгляд на зеркале в коридоре. Там, где ещё вчера мелькала тень, теперь было только её лицо. Но отражение всё равно казалось чуть чужим – словно за стеклом осталась та, кто не выйдет за порог.

Снаружи город был неподвижен. Улицы мокрые после ночного дождя, воздух пах солью и ржавчиной. Она шла к машине, стараясь не смотреть по сторонам. Каждый звук – шаг, вздох, порыв ветра – казался слишком громким. На парковке никого. Только старый голубой «Рено» соседа и её собственная чёрная «Октавия».

Села за руль, включила зажигание. Радио ожило фоном помех и глухих голосов. Елена не слушала. В зеркале заднего вида отразилась улица – пуста. Она смотрела дольше, чем нужно, пока в глубине зеркала не показалось движение. Мелькнул человек или просто игра света – она не стала проверять.

Дорога к побережью шла через сосновый бор. Узкая, извилистая, как след от шрама. Колёса ловили гравий, и каждая мелкая кочка отзывалась в позвоночнике. За окном мелькали деревья, похожие на мачты затонувших кораблей. Чем дальше от города, тем гуще становился туман, и казалось, будто машина плывёт по воде.

Она ловила себя на мысли, что не чувствует времени. То ли ехала десять минут, то ли час. Мотор гудел ровно, как нарочно, чтобы не дать сознанию провалиться в воспоминания.

Когда показалось море, сердце сжалось. Не от страха – от узнавания. Всё это уже было: те же скалы, та же дорога, тот же воздух, густой, как йод. Здесь, в этих местах, двадцать лет назад стоял «Сосновый мыс». Здесь впервые прозвучала фраза о семи зеркалах. Здесь Соколов улыбался своим ученикам, а дети смотрели в стекло и плакали.

Теперь всё снова начиналось.

Она остановила машину на обочине. Внизу, за полосой тумана, угадывался силуэт дома. С моря дул сильный ветер, гоняющий солёную пыль по камням. Дом действительно стоял на краю скалы, будто нарочно поставлен там, где земля вот-вот оборвётся. Крыша провалилась, окна зияли. Но одно из них светилось.

Елена выдохнула.

– Значит, ты и правда там, – сказала она вслух, и голос прозвучал чужим.

Она взяла фонарь, достала жетон. На обратной стороне, где раньше не было ничего, проступила еле заметная надпись: «Входи. Не стучи.» Металл был тёплым, как будто кто-то только что держал его в руке.

Она вышла из машины. Воздух пах солью, водорослями и ржавчиной старых конструкций. Под ногами хрустели камешки. С каждым шагом ветер усиливался, гудел в ушах, как море под сводами пещеры.

Дорога к дому шла вдоль обрыва. Местами её размывало дождями, и приходилось идти боком, держась за ветви сосен. Она видела, как под ногами внизу пенится море. Несколько раз казалось, что из тумана на неё кто-то смотрит – не человек, скорее сама тьма. Но всякий раз, когда она поворачивала голову, там не было ничего.

Перед домом она остановилась. Краска облупилась, дверь перекошена. Но над ней висела свежая табличка: «Директор Соколов А.» Буквы – выжженные, как новые.

Она подняла руку, собираясь постучать, но вспомнила надпись на жетоне. Не стучи.

Повернула ручку. Дверь открылась без звука.

Внутри пахло сыростью, книгами, плесенью и морем. На полу – следы. Не старые, не запылённые. Мужские ботинки. Размер сорок третий. Вели вглубь, туда, где на стене дрожал тусклый свет лампы.

Она шагнула внутрь.

В гостиной – стол, на нём стопка папок, старый проектор, на стене – выцветшая карта санатория. Она подошла ближе. В углу карты – семь точек, соединённых линиями. Схема зеркал. Каждая точка подписана именем. Пять зачёркнуты. Две остались.

Под самой нижней строчкой – её имя.

На столе – конверт. Белый, плотный, без адреса. Только короткая надпись: «Елена. Смотреть одному.»

Она раскрыла. Внутри – фотография. Чёрно-белая, старая. Семь подростков у зеркал. И доктор Соколов за ними. Все стоят, держась за руки. В центре – девочка лет десяти. Смотрит прямо в объектив.

Елена почувствовала, как холод обхватывает горло. Она знала это лицо. Слишком хорошо.

На обороте снимка аккуратным почерком было написано:

«Ты была восьмой.»

Ветер за дверью усилился. Где-то хлопнула ставня. Свет лампы дрогнул.

Елена стояла неподвижно, сжимая фотографию. Мысли путались, дыхание стало тяжёлым. Она медленно подняла взгляд на окно.

В отражении стекла, среди бликов света, стоял силуэт. Высокий, тонкий. И когда молния осветила комнату, ей показалось, что на мгновение очки вспыхнули красным.

Глава 2

Дом стоял на краю бухты, как застывшая тень. С высоты он казался обычным – серый, с покосившейся крышей, заросшими ступенями, но стоило подойти ближе, и возникало ощущение, что дом смотрит. Не окна – именно дом. Каждая доска, каждая щель пропитана вниманием. Здесь не просто жили – здесь что-то жило.

Елена остановилась у ворот. Сухая трава, перемешанная с морской солью, шуршала под сапогами. Воздух был густым, пах водорослями и железом. С моря тянуло туманом, он стелился по земле, обвивая кусты, будто небо опустилось на колени. Дом Соколова выглядел так, будто его построили для наблюдения за людьми, а не для жизни. Узкие окна, как глазницы прибора, вытянутый фасад, напоминающий лабораторный корпус, и тишина – мёртвая, но внимательная.

Елена достала ключ, найденный в старом деле, – простой, бронзовый, с выбитым номером «13». Замок поддался сразу, будто только и ждал этого поворота. Скрип двери прозвучал глухо, не как старость, а как вздох. Внутри было холодно. Воздух не стоял, он двигался, будто здание дышало.

Первое, что она увидела, – стол. Длинный, массивный, заваленный бумагами, конвертами, засохшими чернилами. Всё словно жило в режиме ожидания: чернильница наполовину полна, ручка лежит открытая, будто кто-то только что писал и прервался. На стене – старая доска, испещрённая формулами, стрелками, фразами, непонятными сочетаниями слов: «фаза наблюдения», «реакция на собственное отражение», «порог узнавания».

Елена провела пальцем по доске, мел остался на коже. Слово «порог» было подчёркнуто дважды.

Она включила фонарь. Луч скользил по комнате, выхватывая из темноты мебель, лабораторные колбы, приборы, какие-то металлические рамы. В углу стояло зеркало – огромное, в рост человека, покрытое брезентом. Края брезента были подшиты неровно, как будто их торопливо зашивали вручную. На полу рядом с ним – следы. Слишком чёткие, чтобы быть старыми.

Елена медленно подняла брезент.

Зеркало было старое, с потемневшей амальгамой, но гладь – чистая, почти идеальная. Она увидела своё отражение – уставшее, с тенью под глазами, с фонарём в руке. Но в отражении свет дрожал чуть иначе. Как будто задержка – доля секунды, не больше, но ощутимая. Она подняла руку – отражение повторило, но позже. Подумала, что устала, что это нервная дрожь, но что-то в зеркале шевельнулось. Тонко, незаметно, словно между слоями стекла кто-то моргнул.

Елена опустила брезент обратно. Плотная ткань с глухим шорохом закрыла отражение. И сразу стало легче дышать.

В соседней комнате пахло пеплом. На столе – стопки старых бумаг, перемешанных с фотографиями. Она взяла верхнюю – групповое фото: семеро подростков, стоящих перед зеркалом. И мужчина в белом халате рядом. Соколов. Он улыбается, но глаза – как будто сквозь. На обороте – надпись выцветшими чернилами: «Сеанс №3. Контакт достигнут. Отражения реагируют синхронно.»

Она поставила фотографию под свет. На заднем плане, в зеркале, едва различимы другие лица. Не детей. Взрослые, расплывшиеся, будто смотрящие с обратной стороны стекла. Она на мгновение зажмурилась.

Елена достала диктофон, включила. Голос Соколова, старый, шипящий:

– Испытуемый номер четыре. Время – три минуты двадцать. Появилось второе отражение. Не стабильно. Ребёнок видит его, пугается, просит остановить. Я прошу продолжить. Паническая реакция – задержка дыхания.

Пауза. Потом тот же голос, тише:

– Отражение наблюдает нас.

Елена выключила запись.

В углу стояла урна, переполненная смятыми страницами. Она достала одну. Отчёт: «Терапия зеркал. Этап второй. Группа “Семь”. Цель: освобождение от чувства вины через самовосприятие. Результаты: нестабильны. Некоторые испытуемые сообщают о “другом Я” за стеклом. Рекомендуется прекратить эксперимент.”

Подпись – А.С.

Она провела пальцем по инициалам. Холод прошёл по спине. В каждом отчёте эти буквы появлялись снова – будто отпечаток руки, которую нельзя смыть.

Снаружи ударил ветер. Дом застонал, рама дрогнула. Где-то вдалеке, в стороне от моря, вспыхнула молния. На мгновение тень в зеркале снова ожила – будто брезент сдвинулся сам.

Елена подняла голову. Где-то наверху глухо скрипнули доски. Шаг. Второй. Она вслушалась. Нет, не эхо, не ветер. Кто-то есть. Движется медленно, осторожно. Не прячется, но и не идёт навстречу.

Она выключила фонарь, дала глазам привыкнуть. Тьма проявляла очертания – стены, лестницу, контуры мебели. В свете вспышки за окном мелькнул силуэт на втором этаже. Короткое движение – как будто человек остановился у перил и смотрел вниз.

Елена стояла, не дыша. Тишина снова легла на дом, как покрывало.

Она взяла фото, спрятала в карман. Всё происходящее казалось повторением старого сна: знакомые коридоры, запах известки, шаги, которые не принадлежат живым.

Она вошла в кабинет. Вдоль стен – стеллажи. На полках лежали коробки с подписями: «Фазы I–III», «Реакции», «Контрольные наблюдения». Одна коробка стояла отдельно. Без надписи. Она была покрыта пылью, но крышка сдвинута.

Елена сняла её.

Внутри – стопки чёрно-белых плёнок, аккуратно перемотанных. На первой ленте написано: «Группа “Семь”. День 12.” Она вставила катушку в старый проектор, стоящий на подоконнике. Щёлкнула переключателем. Мотор загудел.

На стене ожил дрожащий свет.

Сначала – пустая комната. Потом – дети. Семеро. Стоят у зеркала, по одному подходят ближе. Лица – усталые, напряжённые. За камерой слышен голос Соколова:

– Кто ты видишь?

– Себя.

– Только себя?

– Нет. Там кто-то дышит.

Камера дёргается. Один ребёнок закрывает глаза, другой смеётся. Смех неприятный, сухой, как ржавчина.

И вдруг кадр сдвигается. В зеркале, на мгновение, появляются взрослые – те же лица, только старше. Как будто плёнка показывает два времени сразу.