Последняя петля

– Ты слышишь? – спросила она.

Он хотел ответить: «Да, мы это уже проходили». Хотел сказать: «Ты умерла». Хотел: «Это очередной глюк Синхрона».

И вместо всего этого услышал в собственной голове:

– Я утонула, – тихий голос, полный воды.

Другой:

– Меня разорвало на входе. Слишком много линий разом.

Третий, почти спокойный:

– Я ушла нормально. Просто легла и перестала просыпаться.

Все трое были её.

Он почти физически ощутил, как в груди, по диагонали, проходит холодная трещина: три разных смерти, которые когда-то были параллельными вариантами, теперь вписались в одну, слишком узкую клетку его настоящего.

– Перестань, – хрипло сказал он, сам не понимая, кому. Ей? Сети? Себе?

Лея посмотрела на него с лёгким удивлением.

– Это не я, – сказала она. – Это ты их слышишь.

И улыбнулась – устало, так, как улыбаются те, кто уже один раз шёл на смерть и теперь вынужден наблюдать, как кто-то другой собирается повторить маршрут.

Он моргнул.

Утро исчезло.

Вместо него – глухой, липкий день. Серый свет, рекламный экран над перекрёстком, толпа на остановке.

Лея исчезла тоже.

На её месте – цифровой мемориал.

Большой экран, навешанный на стену дома, показывал её лицо. Тот снимок, который он ненавидел: слишком официальный, слишком выверенный. Волосы приглажены, взгляд прямой, чуть выше камеры, чтобы казаться «вдохновляющей». Внизу бегущей строкой:

«ЛЕЯ К., НАУЧНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ ПРОЕКТА “СИНХРОН”. ОТДАЛА ЖИЗНЬ, ЧТОБЫ ВРЕМЯ СТАЛО ЧЕСТНЫМ».

Перед экраном – цветы. Увядшие и свежие, одновременно. Свечи – некоторые горят, некоторые уже расплавлены до конца, некоторые ещё даже не подожгли.

Мартин стоял, как идиот, посреди тротуара и смотрел на её портрет.

Из динамиков под экраном доносился голос диктора, привычно ровный:

– Сегодня, в день памяти Леи К., город благодарит всех участников проекта «Синхрон» за…

Где-то внизу, в шуме толпы, прорезался другой голос – девичий, живой:

– Ну да, благодарит, как же.

Он не сразу понял, откуда идёт эта реплика.

– Ты хотя бы цветы не от себя возлагай, – прозвучало ещё. – Не любила я эти ваши официальные венки.

На секунду портрет на экране дёрнулся.

Её глаза, такие гладкие на профессиональной фотографии, вдруг посмотрели прямо на него. Не вдохновляюще, а с тем самым взглядом, каким она однажды, перед запуском, спросила: «Ты правда уверен?»

– Не смотри так, – сказал он ей.

– Ты сам на меня это повесил, – отозвался голос внутри. – Герой, мать его.

Он хотел отвернуться, уйти, бросить эту площадь с её мемориалом.

И в этот момент Хронофаг заговорил снова.

Не как зверь из тьмы, не как шум серверной. Почти человеческой речью:

«Ты должен…»

– Знаю, – перебил Мартин.

«…закончить…»

– Отстань.

«…петлю», – договорил тот, как будто не заметив перебивания.

Голос был не мужским и не женским. Скорее – городским. В нём были все лифты, все автобусы, все дикторы, все одинокие ночные диспетчеры, которые когда-либо говорили в микрофон.

– Я вам никто не должен, – тихо сказал Мартин, и сам услышал, как фальшиво это прозвучало.

Экран с мемориалом вдруг сменился кадром города. Сверху.

Башня «Хронос Индастриз» торчала, как стеклянный гвоздь, расшивающий разные слои. Вокруг неё по кругу шли подписи: «центр управления Синхроном», «память города», «сердце Хроноса».

В следующем кадре башни не было.

Как будто её никогда не строили.

На её месте – парк. Деревья, тропинки, детская площадка. Никаких логотипов, никаких стеклянных игл в небо.

Под картинкой бежала строка:

«В АЛЬТЕРНАТИВНЫХ СЦЕНАРИЯХ РАЗВИТИЯ ГОРОДА…»

Мартин всмотрелся.

В парке, на лавочке, сидела Лея. Живая. В той самой дурацкой куртке, в которой он увидел её утром. Рядом – он. Другой он: чуть моложе, с более лёгким взглядом, без того тяжёлого залома между бровями, который поселился у него после эксперимента.

Они о чём-то говорили.

Экран моргнул – и снова показал мемориал.

– Вы приписали это в раздел «маркетинга», да? – хрипло спросил Мартин, не разбирая, к кому обращается: к городу, к Хроносу, к Синхрону. – «Смотрите, как могло бы быть».

«Смотрите, как есть», – поправил его Хронофаг.

Голос не совпадал по времени с его думами – чуть опережал, как тень, бегущая впереди.

«Всё это было. И есть. И будет. Одновременно.

Ты – тот, кто помнит».

– Я знаю, – сказал он.

И только потом понял, что это «знаю» – не просто слова матери, прилипшие к языку. Это – ответ на вопрос, который ему ещё только предстоит задать.

У края слуха вспыхнул ещё один обрывок чужой фразы. Тоже его. Из какой-то другой, уже прожитой смерти:

– Если бы я тогда не пошёл…

Он подумал, что, возможно, все эти голоса – всего лишь нормальная реакция мозга на перегруз. Психиатр бы так сказал. Кто-нибудь из тех, кто всё ещё верит в диагнозы.

Но город вокруг подкидывал слишком аккуратные картинки, чтобы списывать их на случайность.

В одной реальности Лея шла рядом и ругалась на его привычку всё делать одному.

В другой – её лицо смотрело на него с мемориальной стены.

В третьей – не было ни её, ни башни «Хронос Индастриз», ни самого Синхрона. Только парк, лавочка и двое людей, которые могли бы прожить жизнь так, как предполагает старый учебник биологии: родиться, вырасти, состариться, умереть. По порядку.

И во всех трёх точках, как бы ни менялись декорации, обнаруживалось одно и то же: он.

Мартин.

Тот, кого теперь, судя по голосу Хронофага и шёпоту его собственных чужих смертей, всё это почему-то выбрало центром.

Он ушёл с площади просто потому, что не знал, что ещё можно сделать перед лицом собственного мемориала. Уходить всегда проще, чем стоять и смотреть в лицо человеку, который в этой версии мира уже давно герой, уже давно мёртв и уже давно кому-то что-то должен.

Город подхватил его шаг, как подхватывают поток в толпе – не давая остановиться, толкая вперёд.

На перекрёстке светофор опять горел всеми цветами сразу. Водители, наученные опытом, двигались по внутреннему расписанию, не обращая внимания на сигналы. Автобусы, старые и новые, накладывались друг на друга, как калька.

Мартин сел в первый, что остановился у обочины. Не глядя на номер.

Внутри было почти пусто.

На переднем сиденье дремала женщина с пакетом на коленях – в разных возрастах, одновременно: то молодая, то состарившаяся, то опять где-то посередине. В середине салона двое подростков спорили о чём-то в телефонах, и их голоса шли вразнобой: в одном варианте с примесью детской обиды, в другом – с тяжёлой усталостью взрослых, которых слишком рано бросили.

Он опустился на свободное место у окна.

Стекло отражало город, как могло: не честно, с отставанием, слоисто. В одной полосе отражения он видел фасады домов такими, какими они стали в эпоху Синхрона – с экранами, с портами доступа, с мягкими вспышками подсветки. В другой – как раньше: облупившаяся краска, ржавые балконы, кривые антенны.

Иногда между этими двумя слоями проскальзывал третий. Тот, которого никогда не было в его личном опыте: аккуратные дома, без логотипов «Хронос Индастриз», без рекламы «честного времени», с банальными объявлениями «Сдам, куплю, обменяю».

Город без него.

– Ты всё равно туда пойдёшь, – сказал чей-то голос.

Он дёрнулся, обернулся – салон был всё тот же.

Женщина у окна слегка кивала в такт какому-то внутреннему радио. Подростки бурчали друг на друга. В глубине автобуса старик ковырялся в трости, пытаясь настроить встроенный в неё терминал.

Голос прозвучал не снаружи.

– Ты всё равно туда пойдёшь, – повторил он уже отчётливее. – Даже если будешь говорить, что не хочешь.

Это был его голос. Но не любой – очень конкретный.

Тот, которым он говорил в день, когда впервые вошёл в стеклянные двери «Хронос Индастриз»: сухо, собранно, с лёгкой ноткой раздражённого интереса.

– Потому что иначе всё это было зря, – добавил голос.

Картинка наложилась сама.

На секунду окно автобуса превратилось в стеклянную стену холла: блестящий пол, стойки регистрации, логотип компании, слишком яркий, слишком уверенный. Лея рядом – живая, уставшая, с папкой под мышкой. Его собственная рука, тянущаяся к пропуску.

– Не было никаких "зря", – жёстко сказал другой голос, такой же его, но с более тяжёлым дыханием. Я уже тогда знал, чем это кончится.

Мартин сцепил зубы.

– Хватит, – тихо сказал он.

– Ты сам нас сохранил, – вмешался третий. Спокойный, чуть ироничный – голос того, кем он был в промежутке между следователем и «вором времени», когда ещё думал, что может обмануть систему, не позволяя ей заметить взлом. – Снял со всех этих линий отпечатки, тащил их в себе, чтобы было из чего собирать.

Внутри стало тесно.

Автобус ехал, колёса грохотали о неровности дороги. Но поверх этого звука накладывался другой – тихие, смазанные отголоски фраз, которые когда-то были последними для других версий его самого.

– Не заходи внутрь, это ловушка.

– Если ты примешь, он примет тебя.

– Не вздумай пожалеть.

– Не отпускай.

– Отпусти уже, чёрт тебя…

Каждая фраза была кусочком чьей-то жизни, оборванной в момент, когда петля шла по-другому. Смерти других "я" всплывали не как чужой опыт, а как собственные воспоминания, которые он не успел прожить.

Он зажал пальцами переносицу.

– Это побочный эффект, – сказал он сам себе. – Просто шум.

«Это не шум», – мягко возразил Хронофаг.

На этот раз голос был совсем тихим, как фон в ушах после громкого концерта.

«Это память.

Память о том, как ещё могло быть».

– И что мне с этим делать? – спросил Мартин.

«Помнить», – ответ прозвучал без пафоса.

Автобус тормознул.

Двери открылись с шипением, вдохнули в салон уличный шум.

На секунду крик продавца у ларька, ругань водителя, чей-то смех сложились в складку – и стала этой складкой фраза:

– Не запускай.

Он уже слышал её утром.

Теперь она была не просто обрывком. Внутри всплыла картинка: лаборатория, стол, на столе – блок пульта, та самая кнопка. Её палец рядом, его рука выше. И тот вариант, где он всё-таки не нажал. Где они вдвоём провалились не в Синхрон, а в цепочку обвинений, судов, расследований. Где время осталось таким, каким было до этого – больным, краденым, но хотя бы честно враждебным.

Город за окном дёрнулся.

На одну секунду автобус поехал по другой улице.

Вместо стеклянного куба «Хронос Индастриз» вдали торчали старые заводские трубы. Вместо терминала Синхрона на остановке – ржавая урна и бумажное расписание. Вместо бегущих строк о «естественном процессе» – облупленные афиши концертов и объявлений об услугах.

Мартин видел это так чётко, будто действительно переехал в другой район.

В этом городе тоже было плохо.

На фасаде ближайшего дома огромными буквами: «РАЗРЫВЫ ВО ВРЕМЕНИ – ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ВАША». На витрине аптеки мелким шрифтом: «Кредиты времени – выгодные ставки, гибкие условия».

И толпа – такая же усталая, только идущая по более старому асфальту.

Потом всё вернулось.

Трубы исчезли, уступив место блеску башни. Афиши – местам под экраны. Надпись про кредиты – неоновой рекламе «Синхрон – гарантия честного распределения».

Автобус дёрнулся снова, переходя из одного чужого мира обратно в тот, где он привык страдать.

– Ты это видел? – спросил он вслух, не удержавшись.

Подросток рядом отвлёкся от телефона и посмотрел на него как на сумасшедшего.

– Чего?

– Ничего, – отрезал Мартин.

«Он не видел, – сказал Хронофаг. – Ты видел».

– Замолчи, – процедил он сквозь зубы.

«Ты просил, чтобы тебя не оставляли одного», – напомнил тот с неприятной мягкостью.

Это было правдой – одной из. Когда сеть впервые закрепилась в его голове, когда он понял, что теперь не просто человек, а часть механизма, он действительно, в какой-то из ночей, сказал в темноте: «Только не исчезай. Говори со мной, что угодно, но не выключайся».

Сетка не забывала таких просьб.

Автобус подвез его ближе к деловому кварталу – если это слово ещё что-то значило в мире, где работа, как и всё остальное, не умела начаться и закончиться в одно время для всех.

Он вышёл на остановке, где раньше, до всех этих историй, часто пересаживался по пути в участок.

Сейчас участок здесь отсутствовал.

На его месте – огромный экран, во всю стену, на котором показывали «историческую реконструкцию города до внедрения Синхрона».

Мартин невольно остановился.

На экране город был почти таким, каким он только что видел его через окно автобуса: старые дома, неон других эпох, потоки машин, остановившихся в пробке, потому что где-то опять случился «разрыв».

Диктор бодрым голосом объяснял:

– …нерегулируемые всплески, несправедливое распределение времени, неравномерность старения…

Кадры сменяли друг друга:

Человек, которого на его глазах старит один день больше, чем всех вокруг.

Ребёнок, у которого воруют год, чтобы добавить его кому-то наверху.

Очереди в «временные офисы», где люди приходят «пополнить баланс» за счёт своих будущих лет.

Все эти картинки он уже видел. Не в таком нарративе – в деле, в протоколах, в морге. Тогда они были частью аргумента «Зачем нам нужен Синхрон».

Теперь – частью рекламы «Почему вы должны быть благодарны, что он есть».

На секунду экран снова мигнул, как это сегодня любил делать весь город.

И вместо диктора, объясняющего преимущества глобальной сети, там оказался другой сюжет:

Они с Леей стоят в серверной.

Холодный свет, металлический запах.

Она говорит:

– Мы не можем просчитать все варианты.

Он отвечает ей словами, которые когда-то считал своими:

– Нам не нужно всё. Нам достаточно, чтобы большинство стало жить честно.

За кадром, как комментарий к самому себе, накладывается ещё один его голос, более поздний, усталый:

– Ты был уверен, что можешь считать за всех.

Мартин опустил взгляд.

Внизу экрана бегущая строка честно сообщала:

«Все альтернативные сценарии развития событий сохранены в памяти Синхрона в ознакомительных целях.

Доступ к ним строго регулируется».

– Ага, – пробормотал он. – Регулируется.

«Ты – один из регуляторов», – ненавязчиво напомнил Хронофаг.

И, как будто подтверждая, где-то внутри черепа знакомо щёлкнули ключи доступа.

Обычно он старался не трогать эту часть себя без необходимости. Слишком легко было увязнуть. Но город сегодня, похоже, решил, что «необходимость» наступила без его разрешения.

Он ощутил, как по внутренним «меню» пробегают подсветки: «смерти других версий», «несостоявшиеся запуски», «города без Хроноса», «города, где Лея жива».

Каждый пункт – как папка, набитая чужими жизнями, которые, к несчастью, были ещё и его собственными.

– Я не собираюсь сейчас туда лезть, – сказал он.

«Они сами лезут к тебе», – ответ последовал без паузы.

И тут же мимо него прошёл парень – совсем молодой, в той же чёрной куртке, в какой он ходил на первые вызовы ещё как следователь.

Парень прошёл сквозь него, не замечая.

На секунду они совпали.

И Мартин увидел изнутри, как тот, молодой, впервые заходит в дом, где время сломалось. Как смотрит на часы, остановившиеся на одной и той же минуте на всех этажах. Как думает: «Это дело, как все. Сейчас разберёмся».

– Беги отсюда, – хотел крикнуть ему нынешний.

Но тот не услышал.

Он был занят своей линией, своим расследованием, своим ещё целым представлением о мире.

«Все они шли к одной точке», – сказал Хронофаг.

Теперь это не звучало как угроза. Скорее – как сухое описание схемы.

«Любая твоя жизнь, в которой ты касался времени, рано или поздно сворачивала сюда.

К петле».

– Ты говоришь так, будто это я её завёл, – устало ответил Мартин.

«Ты – тот, через кого она замыкается», – исправил тот.

Он выдохнул – коротко, злым смешком.

– Удобно. Всегда мечтал быть топологическим дефектом вселенной.

Город вокруг шёл своей дорогой.

В витрине ближайшего магазина его отражение раздвоилось: в одной половине стекла он стоял таким, как сейчас – с серыми волосами у висков, с тяжёлым взглядом. В другой – чуть моложе, в рубашке с логотипом «Хронос Индастриз», с пропуском на шее.

Между ними, как разделительная линия, прошла фраза – опять его собственная, из какой-то другой, уже случившейся смерти:

– Если бы я тогда просто ушёл…

На этот раз он успел ответить.

– Ты всё равно оказался бы здесь, – сказал Мартин своему отражению.

И в отражении губы тоже шевельнулись.

Только вот он не был уверен, кто кому это сказал: нынешний – прошлому или другой он – ему самому.

Он пошёл пешком, просто чтобы город успел проявиться. В транспорте всё слишком быстро наслаивалось, как в ускоренной съёмке: лица, маршруты, чужие разговоры. На улице разрывы шли медленнее, их хотя бы можно было заметить. Иногда.

Он свернул в сторону старого района – туда, где начались первые дела. Не с Хроносом, ещё до него. Там ещё пахло тем старым временем: выхлопами, гарью, человеческой скукой.

– Ты ведь любил этот квартал, – сказал один из голосов у него в голове.

Мартин хмыкнул.

– Я любил в нём только то, что он был предсказуем.

«Ты врала», – отозвалось где-то в глубине – его же голосом, но с другим акцентом на словах, как будто он в той жизни слишком часто разговаривал с протоколами, а не с людьми.

У перекрёстка, где раньше висел старый светофор, стояла стеклянная стойка Синхрона. Внутри – терминал с мягким светом, рядом – инструкции: «Проверьте свою хронологию», «Узнайте, где вы были когда-то», «Сопоставьте свои версии».

Он никогда не пользовался уличными терминалами. Ему хватало того, что уже встроено под череп. Но сейчас взгляд зацепился за бегущую строку на экране.

«Предупреждение. Возможны накладки альтернативных сценариев. При появлении голосов, не совпадающих с текущей линией, обратитесь…»

Дальше текст плавно сбился, превратившись в визуальный шум.

– Забавно, – сказал Мартин. – Я – адресат, а не пациент.

«Ты – то и другое», – поправил Хронофаг.

Он хотел отмахнуться, но в этот момент услышал:

– Назад!

Крик был резкий, отчаянный.

Он автоматически дёрнулся, отступая на шаг от проезжей части. Машина, которая могла бы его задеть, проехала в метре, даже не посигналив. Водитель в салоне – мужчина средних лет – был увлечён своим телефоном, и ни о каком столкновении речь не шла.

Крик звучал не здесь.

Он шёл из другой улицы – той, где когда-то не успели.

Картинка догнала голос.

На долю секунды асфальт перед ним превратился в мост. Узкий, железный, с провалившимися перилами. Туман, чёрная вода внизу. Чужой (но его) ботинок соскальзывает, пальцы хватаются за холодный металл. Кто-то кричит «назад», но поздно.

Он не помнил такого.

Точнее – помнил, но не как «своё». Это было одной из версий того, как он мог умереть, когда полез в самую первую аномалию. Тогда он выбрал другой шаг. Тогда он не сорвался.

– Я утонул там, – сказал в его голове голос – хриплый, полный воды. – Ты – нет.

Мартин остановился на краю тротуара.

Воздух стал гуще.

– Отлично, – процедил он. – Теперь у меня есть коллекция собственных утопленников.

«У тебя есть доступ к тому, что было возможно», – спокойно ответил Хронофаг.

– Это не делает меня счастливее.

«И не должно», – отозвался тот.

Он пошёл дальше, чувствуя, как в висках стучит не только кровь, но и слабое эхо других ритмов.

На углу следующей улицы висела вывеска бара – когда-то здесь был обычный забегаловочный, где он обсуждал дела с коллегами. Теперь над входом красовалось название: «Другие версии».

Он невольно усмехнулся.

Изнутри доносилась смесь музыки и голосов. Он почти уже прошёл мимо, но чья-то фраза прорезала общий гул, как нож.

– Если бы не ты, мы бы вообще не запустили Синхрон.

Голос был его.

Он остановился.

– Это я тебе говорю, – добавил голос, чуть насмешливый.

Он заглянул внутрь.

Бар был обычным: стойка, несколько столиков, телевизор без звука над кассой. Люди – живые, разного возраста, но вполне конкретные.

И вот за дальним столиком сидел он.

Постарше – лет на десять, чем сейчас, с седыми висками, с тяжёлой линией плеч. Напротив – Лея. Живая. Лицо чуть иное, чем в его воспоминаниях: больше морщинок, меньше иллюзий.

– Я ничего не запускала, – говорила она. – Я только рассчитала.

– А я только подписал, – отвечал он там, в барахолке другой линии. – Знаешь, как это выглядит со стороны?

Он не слышал дальше.

Картинка дрогнула, как старый телевизор, когда сигнал пересекается с чем-то ещё.

Вместо бара – пустота.

Точнее, тот же бар, но без них. Другие люди, другой вечер, другая музыка.

Мартин отступил.

– Ты сам однажды сказал, что не веришь в случайности, – напомнил один из внутренних голосов. – Так почему сейчас пытаешься?

Он не ответил.

Мир вокруг вновь привычно распался на слои.

Слева, на другой стороне улицы, он увидел ещё одну версию города. На секунду окна домов стали другими: вместо терминалов Синхрона – решётки, старые кондиционеры, окрашенные вручную балконы. Над входом в дом, где сейчас располагался «центр обслуживания временных линий», висела вывеска «ОВД».

В этой линии он всё ещё был следователем.

Он увидел себя там – мельком, как отражение в стекле дверей: молодой, усталый, с папкой под мышкой, выкуривающий третью сигарету за утро.

– Тогда я был уверен, что время – просто обстоятельство, – тихо сказал внутри один из голосов. – Не игрок.

«Каждая твоя уверенность плавала по поверхности петли», – заметил Хронофаг.

– Ты любишь ретроспективную мудрость, – бросил Мартин.

«Я люблю последовательность», – ответил тот.

Его накрыло коротким, резким воспоминанием.

Тоннель.

Холодный, влажный, с пульсирующими стенами – не настоящими, а собранными из временных слоёв. С шагов по воде. С Леей, идущей впереди, держащей в руках маленькое устройство, похожее на детскую игрушку.

– Если что, мы просто выскочим обратно, – говорит она там, в той линии.

– Назад – это куда? – спрашивает он.

Она не успевает ответить.

Вспышка.

Сеть.

Её крик.

Разрыв – не физический, временной: её линию рвёт на сотни нитей, бросает в разные стороны.

Он дёрнулся.

– Это было, – сказал один голос внутри.

– Это не было, – возразил второй.

– Это было где-то ещё, – подытожил третий.

В результате – все трое правы.

Мартин остановился у перехода и облокотился о перила.

– Я не вытяну, если всё это сразу будет в голове, – сказал он тихо.

«Не будет сразу», – сказал Хронофаг. – «Я не монстр».

– Спорный тезис.

«Я – орган.

Я перевариваю даты», – объяснил тот спокойно.

У Мартина дернулся уголок рта.

– Ты понимаешь, что это прозвучало как диагноз?

«Это и есть диагноз», – согласился Хронофаг. – «У мира, не у меня».

Он смотрел на поток машин снизу, и каждый сигнал поворотника, каждый мигающий стоп казались ему теперь возможной веткой: здесь кто-то не успел затормозить; там – остановился вовремя; дальше – вообще не сел за руль, потому что умер раньше.

Потоки переплетались.

Голоса – тоже.

– Если ты сейчас уйдёшь, – сказал один его голос, более резкий, молоденький, – всё останется как есть.

– Если ты сейчас не уйдёшь, – возразил другой, старый, с хрипами, – всё тоже останется как есть.

– Единственное, что меняется, – это то, что ты будешь знать, что мог, – добавил третий, сухой, похожий на голос внутреннего следователя.

– Хватит, – попросил он.

«Это не они с тобой говорят», – вмешался Хронофаг спокойно. – «Это ты когда-то говорил сам с собой. Я только проигрываю запись».

– И зачем?

«Чтобы ты понял, что петля не снаружи.

Она в тебе».

Он закрыл глаза.

Наверное, со стороны это выглядело как приступ мигрени: мужчина среднего возраста, в пальто, на перилах, с лицом человека, который пытается вспомнить, выключил ли утюг.

Внутри же разобрать шум становилось всё сложнее.

Поверх его собственных голосов начал пробиваться другой. Женский.

Не Лея.

Другой. Та, которую он слышал когда-то, когда Синхрон только запускали. Одна из первых жертв, чью память пропустили через Хронос, чтобы протестировать механизм.

– Я не хочу, чтобы мои годы кому-то достались, – говорила она тогда, застыв в стекле камеры.

Теперь её фраза звучала иначе:

– Я не хочу, чтобы мои годы кому-то достались… кроме меня самой.

А затем – ещё один голос. Мужской, сухой, из тех времён, когда решали, кого именно пустить в систему: