Последняя петля

Голоса других его жизней затихли до фонового шороха. Вперед выступил один – ровный, без возраста.

Его собственный. Нынешний.

– Я не обещаю ничего, – сказал он в пустую комнату. – Но я не буду делать вид, что меня это не касается.

Слова прозвучали удивительно спокойно. Не как героическое заявление, не как приговор – как протокол: зафиксировали факт.

«Этого достаточно», – сказал Хронофаг.

– Для чего?

«Для начала», – ответил тот.

За окном город опять сменил картинку.

На секунду там проявился тот самый парк вместо башни – дети на качелях, лавочка, на которой двое спорят о чём-то очень человеческом, никак не связанном с архитектурой времени.

Потом – перечёркнутая линия, мемориальная площадь с портретом Леи.

Потом – стеклянный куб «Хронос Индастриз», сияющий, как никогда прежде.

Все три изображения мигнули, наложились.

И на этом мельтешащем фоне одна фраза, выжатая из всех голосов сразу, прозвучала особенно отчётливо:

– Это всё тянется к тебе.

Он лег, не раздеваясь.

В мире, где детство и старость живут рядом, где другие его смерти шепчут из глубины, а Хронофаг говорит почти человеческим голосом, сон стал роскошью.

Но в ту ночь – то есть в тот день, который всё ещё притворялся ночью, – он позволил себе закрыть глаза.

Не потому, что рассчитывал отдохнуть.

А потому, что знал: чем бы ни оказался его последний выбор, к нему уже идут со всех сторон – из всех миров, где он когда-то жил, умирал, отказывался и соглашался. И от того, как он встретит эти голоса, будет зависеть не только то, останется ли он собой, но и то, получит ли время наконец право на свою собственную смерть.

Глава 4. Город без стрелок

Проснулся он не от голоса и не от чужой смерти. На этот раз его разбудило тиканье.

Ровное, уверенное, как в старых фильмах. Теоретически, тиканья в его квартире быть не должно: он давно избавился от всех механических часов, которые ещё пытались делать вид, что знают, куда им крутиться.

Тиканье шло со стены.

Мартин какое-то время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь. Раз-два-три-четыре… Чёткий ритм, без сбоев. Сердце под него даже подстроилось.

Он открыл глаза.

На стене напротив кровати висели часы. Обычные, круглые, с белым циферблатом и чёрными стрелками. Таких никогда здесь не было.

Он сел, глядя на них, как на взрывчатку.

Часы показывали 00:41.

Стрелки – обе – были на одном делении. Минуточная и часовая, сомкнувшиеся, как игла и тень.

Тиканье продолжалось.

Стрелки не двигались.

– Очень смешно, – сказал он вслух, не слишком уверенный, кому именно адресует реплику: себе, сети, городу, тому безымянному отделу, который вечно занимается оформлением аномалий.

Тиканье не отреагировало.

Он встал, подошёл к стене. Часы казались вполне материальными: рамка из дешёвого пластика, стекло, под ним – знакомое деление на двенадцать с цифрами, от которых мир так старательно отучал людей, заменяя их полосками прогресса и мягкими индикаторами «ложитесь спать».

00:41.

В первой книге его жизни – тогда ещё казалось, что она одна – он впервые увидел эту цифру на табло в квартире жертвы. Когда время вокруг уже начинало сбоить, но ещё делало вид, что просто устало. 00:41. Ночь, в которую что-то пошло не так.

Тогда стрелки тоже стояли.

Часы на стене чуть дрогнули.

На секунду ему показалось, что минутная стрелка дернулась вперёд. Но нет: звук тикания шёл, а изображение оставалось замороженным, как плохая заставка.

Он протянул руку и снял часы со стены.

На обратной стороне не было ни крепления, ни батарейки. Вообще ничего – гладкий пластик, как у дешёвой игрушки.

Тиканье при этом продолжало идти – теперь уже ниоткуда.

– Ладно, – сказал он, вздохнув. – Вариант: галлюцинации. Вариант: шутка Синхрона. Вариант: плохое утро.

«Вариант: петля решила напомнить о себе эстетически», – подсказал внутренний голос, похожий на Хроноса, но чуть ехиднее.

Он положил часы на стол.

00:41.

Телефон в кармане ожил – с опозданием, как всегда.

На экране время тоже было 00:41. В статусной строке мелькнуло: «Синхронизация временных меток приостановлена. Попробуйте позже».

– Уже пробую, – буркнул Мартин.

Календарь показывал три разных даты одновременно, календарь вообще уже давно жил собственным жизненным циклом. Но раньше хоть цифры часов менялись.

Сейчас нет.

Он сходил на кухню, включил воду, бросил растворимый кофе в кружку. Тиканье следовало за ним, как звук, который уже не привязан к источнику.

На кухне тоже были часы – встроенные в плиту, в микроволновку, на маленьком дисплее холодильника.

Все они показывали одно и то же.

00:41.

На микроволновке цифры чуть мигали, как при сбое питания. Плита выдавала поверх времени честное: «ERR».

– Опять авария в узле? – спросил он у пустого воздуха.

«Это не авария», – отозвался Хронофаг. – «Это симптом».

– Чего?

«Отсутствия направления».

– У нас его давно нет.

«Раньше его называли иначе и хотя бы делали вид», – напомнил тот.

Он допил кофе. Горячий, горький – благодарно реальный, без метафизики.

В ванной зеркальный шкафчик отразил его лицо в трёх вариантах – чуть моложе, нынешнем и на пару десятилетий старше. У каждого на запотевшем стекле тонкой полоской проступало одно и то же время.

00:41, словно кто-то писал цифры пальцем изнутри.

– Если это новая маркетинговая кампания, – сказал он в никуда, вытирая зеркало, – то у вас очень странное чувство юмора.

Надписей не стало, но ощущение того, что цифра висит в воздухе, не исчезло.

Он оделся и вышел.

На площадке, прямо напротив лифта, некогда висели большие, квадратные часы – жильцы сбрасывались на них, когда дом был новым. Сейчас циферблат был утыкан трещинами, стрелки давно сломаны.

Сегодня они стояли идеально ровно.

00:41.

Только вместо привычного тикания слышалось тонкое, нервное дребезжание – как если бы механизм пытался сдвинуть стрелки, но что-то держало их, не давая сделать ни шага.

Соседка с пятого – низенькая, в халате и с вечным платком на голове – стояла, задрав голову, и смотрела на этот немой спектакль.

– Опять сломались, – констатировала она, заметив Мартина. – Я уже два дня под них не встаю.

– А раньше вставали? – уточнил он.

– Конечно, – обиделась она. – Они всегда правильно показывали, даже когда всё остальное скакало. А теперь…

Она пожала плечами.

– Пошли, что ли, вместе с вашим этим… – она поискала слово, – Синхроном.

Слово «Синхрон» она произнесла так, будто говорила о разводе какой-то дальней родственницы: в тоне – усталое «ну да, оно есть».

– Сейчас они хоть одинаково сломаны, – заметил Мартин.

– Да толку, – буркнула она. – Везде одно и то же.

Она показала на свою дверь.

На ней, рядом с глазком, кто-то когда-то приклеил маленький электронный модуль – «бытовой помощник», который должен был напоминать о лекарствах и мусоре.

Модуль теперь светился тускло-зелёным и показывал, угадайте, что.

00:41.

«Системная шутка, – сказал внутри голос Хроноса. – Общее время города застряло в одной минуте, только никто об этом не договорился».

– Хватит комментировать, – попросил Мартин.

«Это не я», – отозвался Хронофаг.

И действительно, фон, к которому он привык, сегодня был другим. Не интенсивнее – качественно иным. Как будто сеть тоже перестала верить своим часам и теперь слушала, как тикают чужие.

На улице было «днём».

Он уже перестал ориентироваться в привычных категориях, но свет был дневной – в смысле привычки к нему. Люди выглядели «днём» занятыми: кто-то куда-то шёл, кто-то нёс пакеты, кто-то спорил по телефону о чём-то срочном.

Только срочность теперь была без опоры.

Напротив подъезда стоял мужчина в форме курьера, с коробкой в руках. Он раз двадцать посмотрел на наручные часы, вздыхал и всё равно не мог решиться зайти.

Мартин инстинктивно отметил: хорошие ботинки, дешёвая куртка, уставшее лицо.

На запястье курьера было два устройства.

Механические часы – круглые, со стрелками.

И электронный браслет, выданный корпорацией когда-то всем, кто участвовал в распределении времени: он показывал остаток лет, месяцев, часов, был привязан к сети Синхрона и служил пропуском во все места, где решалось, кому чего добавить или отнять.

Сейчас оба циферблата были синхронны.

00:41.

Только на механике стрелки стояли, а на браслете числа бешено мигали, пытаясь перескочить дальше – 00:42, 00:43 – но каждый раз отскакивали обратно, как от стенки.

– Проблемы с доставкой? – спросил Мартин, проходя мимо.

– С дедлайном, – ответил тот мрачно. – Он не наступает.

Он поднял руку, показывая браслет.

– Я должен был сдать этот заказ «до сорока одной», – объяснил. – И вот…

Он махнул коробкой в сторону, где в старом мире располагался бы офис или магазин, принимающий посылки. Сейчас там был стеклянный фасад с переливающимся логотипом «Центр распределения».

– …я всё никак не дойду, – закончил курьер.

– В смысле? – не понял Мартин.

– В прямом, – тот пожал плечами. – Иду, иду – и всё время оказываюсь или здесь, или вон там.

Он показал на противоположную сторону улицы, где совершенно спокойным видом размещался киоск с шаурмой.

– А между… – курьер развёл руками. – Между нету.

Мартин проследил его маршрут взглядом.

Слева – ступеньки, ведущие к павильону центра. Справа – киоск, лавочка, урна. Пространство между ними не исчезало, дома на заднем плане стояли, тротуар не рвался. Но было в этой полосе что-то скользкое: когда смотришь – есть, когда делаешь шаг – как будто уменьшается.

«Фокус с монтажом», – сухо прокомментировал внутренний следователь в нём.

– Попробуйте пойти задом наперёд, – зачем-то сказал он вслух.

Курьер посмотрел на него с выражением «ещё один умник», но всё же повернулся и сделал пару шагов спиной.

Получилось.

Он прошёл, не замедлившись, достиг ступенек, обернулся и посмотрел на браслет.

Тот по-прежнему показывал 00:41.

Курьер выругался и, не дожидаясь, пока мир передумает, рванул внутрь.

Мартин продолжил путь.

Чем дальше он шёл, тем чаще заметил: часы в городе не просто ломались – они собирались в хоровод.

На витрине аптечного пункта электронный табло «Мы открыты до…» показывал 00:41 и «ежедневно».

В окне соседнего дома ребёнок водил пальцем по деревянному циферблату – то ли игрушка, то ли учебное пособие – и, как ни крутил стрелку, та всё равно возвращалась к верхнему делению.

На остановке старая, ещё советская, железная конструкция с круглым циферблатом замерла на той же минуте.

00:41.

Только на башне бывшей ратуши, где раньше были старые городские часы, стрелки крутились наоборот: безостановочно, бешеным кругом, не задерживаясь ни на каком делении.

– Город выбрал себе любимую секунду, – промурлыкал Хронофаг.

– Или ту, на которой умер, – ответил Мартин.

«Ему дали слишком много "сейчас", – заметил тот. – Теперь он не знает, какое из них сделать "потом"».

Он вышел на площадь почти автоматически.

Эта площадь всегда была центральной – не потому, что так было в туристических книжках, просто здесь предварительно сходились траектории. До Синхрона – маршруты автобусов и метро. После – линии сервера, точки доступа, маршруты эвакуаций.

Сейчас она была чем-то вроде нервного узла города.

И здесь время совсем перестало притворяться.

Сначала он заметил мелочь.

На рекламном экране, который висел над старым универмагом, крутился ролик об очередном «естественном процессе адаптации после внедрения Синхрона» – улыбающиеся лица, мягкие слова, знакомая инфографика.

И вдруг картинка распалась на квадраты.

Не как при обычном сбое сигнала – не «пикселями», а будто кто-то нарезал время ножом на куски.

В одном квадратике девушка уже улыбается; в соседнем ещё только поднимает глаза; в третьем – вообще отсутствует, пустой фон.

Эти фрагменты жили каждый своим микросекундным циклом, не совпадая с соседями.

Он отвёл взгляд от экрана – и понял, что это не только в нём.

Площадь распадалась на те же квадраты.

Как если бы на мир наложили прозрачную сетку.

В одном квадрате человек уже переходил улицу. В соседнем – ещё стоял на тротуаре. В третьем – его не было вовсе.

Дерево на краю площади одновременно было с листьями, без листьев и в цвету – просто каждая версия оказалась в своём прямоугольнике.

Мальчик, который запускал мяч, попадал им в разные моменты: на одной клетке мяч только отрывался от рук, в следующей – уже врезался в асфальт, в третьей – завис в воздухе.

Звук…

Звук тоже ломался.

Реплика продавца мороженого «подходи, свежее» растянулась на десяток маленьких отрывков, перемешавшись с кусками чей-то ругани и чьего-то смеха.

– Чёрт, – тихо сказал Мартин.

Это было уже не просто «время не знает, куда ему идти». Это было как если бы весь день засунули в плохой видеоплеер, который одновременно показывает разные кадры и циклы.

Он медленно прошёл вперёд, стараясь не смотреть в землю – казалось, там тоже начнут появляться квадраты с разными версиями шагов.

Люди вокруг вели себя по-разному.

Кто-то – такие же, как он, – застыли, пытаясь осмыслить происходящее.

Кто-то продолжал идти, будто ничего не видел – возможно, их клетки пока ещё совпадали, и мир для них был цельным.

Одна женщина у фонтана стояла, закрыв уши руками, – будто разбивающийся звук был для неё намного хуже разбитой картинки.

– Это локальный сбой? – спросил он вслух.

«Это не сбой», – ответил Хронофаг. – «Это реальность в высоком разрешении».

– Ты называешь вот ЭТО реальностью?

«Вчера – то есть завтра – ты сам просил "показать честно"», – напомнил тот.

Внутри у Мартина неприятно ёкнуло: да, было такое. В каком-то разговоре – с сетью, с собой, с Леей – он устало сказал: «Мне уже всё равно, только не врите».

Теперь ему не врали.

Площадь вокруг него была городом без стрелок, которому больше некуда было прятать свои разрывы.

Каждый квадрат жил своим маленьким «сейчас».

И только там, где он стоял, клетки пока ещё держались вместе – как плёнка, натянутая на каркас.

Он сделал шаг вперёд.

И увидел, как одна из клеток, прямо у его ноги, на долю секунды оказывается пустой: ни плитки, ни тени, ни его самого. Только серый, плоский фон.

Затем картинка вернулась – но уже другой.

– Ага, – хрипло сказал он. – Значит, и меня можно вырезать отдельно, да?

«Любой фрагмент можно вырезать», – бесстрастно подтвердил Хронофаг. – «Вопрос в том, останется ли что-нибудь вместо».

С краю поля зрения что-то вспыхнуло.

На стене дома, который раньше был офисом какого-то банка, теперь пустовал, выделяясь грязной штукатуркой среди стекла, на мгновение проступил знакомый знак.

Спираль.

Симпатичная такая, современная, изначально придуманная дизайнерским отделом, чтобы символизировать «честный ход времени».

Под ней – полустёртая надпись:

ХРОНОС.

Он моргнул – знак исчез.

На его месте – облезлые буквы «АРЕНДА».

В другом квадратике, чуть правее, логотип успел задержаться на секунду дольше, словно там его ещё не стерли. В третьем – спираль была нарисована рукой, криво, маркером.

«Корпорация "Хронос" не существует», – вспомнил Мартин официальный формулировки, которые несут теперь все справочники. – «Была ликвидирована, материалы переданы…»

Только спираль упрямо всплывала – на старых квитанциях, в снах, на стенах, где её никто не рисовал.

И здесь, на площади, среди квадратов сломанного дня, она тоже нашла себе место.

Он стоял в самом центре, глядя, как город без стрелок пытается жить, не имея ни одного честного «потом».

И знал: это только начало.

Он стоял в центре квадратно рассыпающейся площади и вдруг очень отчётливо понял: здесь всё действительно крутится вокруг него. Не в метафорическом смысле – в прямом.

Там, где он был, сетка держалась плотнее.

По краям поля зрения клетки ещё как-то пытались слепаться в привычную картинку: люди шли почти целиком, деревья почти совпадали сами с собой, витрины не слишком рябили. Но чем ближе к нему, тем мельче становились квадраты, тем сильнее заметна была рваная монтажная линия.

В двух метрах слева мужчина тянулся за упавшей перчаткой – и его движение распалось на десяток маленьких окон: в одном он ещё только сгибает колено, в другом уже выпрямляется, в третьем рука пустая, в четвёртом перчатка всё ещё лежит.

– Дядя, вы картинку ломаете, – сказал детский голос.

Мартин обернулся.

На краю одного из относительно цельных участков стоял мальчишка лет восьми с телефоном. На экране – площадь, но ещё более дробная, чем в реальности: алгоритм съёмки пытался «выравнивать» происходящее, и от этого всё становилось хуже.

– Это не я, – автоматически сказал Мартин.

– А кто? – искренне удивился ребёнок.

Он ткнул пальцем в экран.

– Вот, смотрите: там всё нормально, – он провёл пальцем по дальним домам, где клетки были крупнее. – А как вы заходите, – палец сместился в центр, – оно начинает резаться.

Телефон показывал, как вокруг чёрной фигурки в пальто – его – плотность сетки действительно возрастает. Кусочки времени мельчали, как пиксели на старом экране, который решили растянуть до невозможности.

– У тебя просто фильтр глючит, – пробормотал Мартин, хотя прекрасно понимал, что дело не в фильтре.

– У всех нормально, – уверенно возразил мальчик. – Только вы так делаете.

Слово «делаете» прозвучало как обвинение, хотя в нём было больше любопытства.

Где-то на краю площади завизжали тормоза – то ли машины, то ли трамвая. В одном квадрате звук пришёл раньше, чем движение; в другом – наоборот, металл ещё не заскрипел, а лица уже сморщились от ожидаемой боли.

Над площадью мигнул большой экран.

Ролик «о естественном процессе адаптации» оборвался. Появился строгий текст, голос за кадром постарался звучать уверенно:

– Городская служба синхронизации сообщает: фиксируются временные нарушения визуализации. Отображение времени на часах и носимых устройствах может временно демонстрировать единое контрольное значение.

00:41 вспыхнуло на весь экран, ровно, красиво, как логотип бренда.

– Это не влияет на фактическую протяжённость вашей жизни, – успокоительно продолжил голос. – Просим сохранять спокойствие и следовать текущему распорядку дня.

– Какому ещё распорядку? – фыркнула женщина у фонтана, не снимая рук с ушей. – У нас утро, обед и ночь одновременно.

Кто-то рядом нервно хихикнул.

Экран снова мигнул.

На долю секунды между двумя строками текста прорезалась знакомая спираль.

Небольшой логотип, когда-то отточенный дизайнерским отделом до идеальной симметрии.

ХРОНОС, – проступило под ним, очевидно, из какого-то старого слоя.

А потом – практически сразу – поверх легла аккуратная надпись:

ДЕПАРТАМЕНТ ГОРОДСКОЙ ИНФРАСТРУКТУРЫ.

Спираль втянуло внутрь, как будто её засосало под плёнку официального брендинга.

«Корпорация "Хронос" не существует», – напомнил внутренний голос, цитируя новую реальность.

– Конечно, – сказал Мартин сквозь зубы. – Её логотип просто забыл об этом.

«Логотипы вообще плохо умеют забывать», – заметил Хронофаг.

Он почувствовал, что ещё немного этого квадратно-потокового ада – и его желудок решит выселиться.

– Мне нужно уйти отсюда, – коротко сказал он.

«От себя уйти сложнее», – сообщил кто-то внутри.

Но ноги уже сами повели его к трамвайной остановке – тому редкому виду транспорта, где до сих пор сохранялась иллюзия линейного движения: рельсы, вперёд-назад, всё честно.

Трамвай подкатил старый, красно-белый, с ободранной краской. На бегущей строке вместо номера маршрута мигало то «90», то «09», то всё те же знакомые цифры.

00:41.

Двери открылись с запозданием, как будто тоже распались на квадраты и собирались обратно.

Внутри было почти спокойно. Старая женщина дремала, вцепившись в сетку, подросток в капюшоне листал ленту – экран у него в руках тоже пытался обновлять время, но каждый раз возвращался к единственной минуте.

У окна сидел мужчина в плаще и рассматривал карманные часы. Настоящие, тяжёлые, с крышкой, украшенной стёртым узором. Такие обычно передают в семьях как реликвию, пережившую три войны и смену нескольких режимов.

– Хоть ты держись, – шептал он им.

Мартин сел напротив, машинально.

Часы тикали, как и те, утренние, у него в квартире.

– Извините, – не удержался Мартин, – показывают?

Мужчина поднял глаза, недоверчивые, но живые.

– В отличие от этих ваших… – он кивнул куда-то в сторону электронного табло над дверью, – да.

Он щёлкнул крышкой и развернул циферблат к Мартину.

00:41.

Стрелки дрожали.

Минуточная пыталась пройти дальше, но что-то, как и в подъезде, держало её на месте. Тиканье было, как удар о пружину, которой не дают распрямиться.

– Всю жизнь шли как надо, – сказал мужчина. – Деду служили, отцу… А вчера ночью – раз, и встали.

– Встали у всех, – отозвалась женщина через проход, не открывая глаз.

– У ваших железок – пусть встают, – упрямо сказал он. – А это…

Он замолчал.

Стрелка вдруг дёрнулась и пошла.

Не вперёд.

По кругу.

Сначала медленно, словно проверяя, можно ли вообще двигаться. Потом быстрее, быстрее – и через пару секунд уже закрутилась так, что циферблат превратился в молочную кашу.

Тиканье превратилось в непрерывный, тонкий писк.

– Что вы сделали? – выдохнул мужчина, уставившись на Мартина.

– Ничего, – честно ответил тот.

«Ты просто сел напротив», – сказал внутри кто-то.

Мужчина поспешно захлопнул крышку, прижал часы к груди, как ребёнка.

– От вас всё ломается, – тихо сказал он.

Слова прозвучали не со злобой – с растерянностью. Как будто он констатировал диагноз, а не обвинял.

Мартин отвёл взгляд.

В самом деле: чем ближе он подбирался к любому механизму измерения, тем быстрее тот сходил с ума.

Когда он выходил на следующей остановке, трамвай вздрогнул – и на мгновение весь салон тоже рассыпался на квадраты. Люди обернулись, кто-то ругнулся, кто-то схватился за поручень.

«Локализованный сбой», – без интонации заметил Хронофаг.

Он спрыгнул на тротуар и, сам не зная зачем, свернул в переулок, где когда-то находилась мастерская, в которую его отец носил чинить свои первые часы.

Мастерская была на месте.

Вывеска «РЕМОНТ ЧАСОВ» выгорела, буквы «Р» и «Ч» почти отвалились, оставив честное «ЕМОНТ АСОВ». В витрине – десятки стрелок, циферблатов, браслетов, механических монстров, лежащих кучами.

Он толкнул дверь.

Звонок над головой дернулся, издал жалобное «дз…» и замер.

Внутри пахло металлом, маслом и пылью – запахи, которые не подчинялись никакому Синхрону.

За стойкой сидел мастер.

Его возраст менялся ступенчато – как ступени поколений: то ему за шестьдесят, с седой щетиной и густыми бровями, то под сорок, с тёмными волосами и ясными глазами, то вообще – едва за двадцать, с тонкими пальцами, чуть дрожащими не от старости, а от усердия.

Все трое стирались друг с другом, как плохо переложенные кадры.

– Закрыто, – не поднимая головы, сказал он.

– Табличка говорит «открыто», – заметил Мартин.

– Табличка живёт в прошлом, – устало ответил мастер.

Он поднял голову – в ту версию возраста, где морщин уже много, но взгляд ещё не выгорел окончательно.

– Что у вас?

Мартин на секунду подумал: «С собой – город». Но вместо этого сказал:

– Скажем так… диагностический интерес. Часы, которые ломаются, – это нормально?

Мастер хмыкнул.

– В городе, где время крошат как хлеб, – он кивнул куда-то в сторону улицы, – всё, что считает, ломается. Особенно если это редкое животное «стрелка».

Он постучал ногтем по стеклу ближайшего будильника.

Тот показал 00:41 и обиженно дрогнул.

– Последние недели носят пачками, – продолжил мастер. – Говорят: «Сделайте, чтобы опять шло вперёд».

– А вы?

– А я что? – он пожал плечами. – Механизм живой. Пружины целы, шестерёнки ворчат, как должны. Только стрелка…

Он взял одни наручные часы со стола, снял стекло, ткнул пинцетом в тонкую железную полоску.

– …стрелка не держит направление, – сказал он. – Как будто память у неё теперь на одну минуту.

00:41 стояло на циферблате, даже без стекла.

– Я их перевожу – они возвращаются, – продолжал мастер. – Я им пружину меняю – им всё равно.

– Болезнь? – спросил Мартин.

– Привычка, – вздохнул тот. – Город привык к одной секунде.

Он говорил странно: не как инженер, не как философ; как человек, которого попросили объяснить простыми словами то, что не объясняется.