Синхрон

– Три года, – сказал он. – В документах.

Малышев кивнул.

– Три года с момента инцидента, – подтвердил он. – С момента… – Он хотел сказать «сердца машины» или «Хронофага», но выбрал нейтральное: – Синхрона.

У Мартина в голове слово отозвалось гулом. Сделало круг, как поезд по кольцу метрополитена, и вернулось на ту же станцию.

– И вы всё это время считали меня… мёртвым? – спросил он.

– Не мы, – поправил доктор. – Система. Реестр. Город. – Он развёл руками. – Для них вы – уже история. Закрытое дело.

Слово «история» прозвучало как приговор. В комнате было достаточно поверхностей, чтобы это слово отразилось: в стекле монитора, в металлическом корпусе системного блока, в блестящей кнопке на шкафчике. «История. История. История». В одной из отражённых версий оно было произнесено с оттенком восхищения: герой, спасший город. В другой – с презрением: террорист, всё сломавший. Он сидел между этими оценками, как между двумя зеркалами, в которых бесконечно множится одно и то же лицо.

– А вы, – спросил он ещё раз, – для себя… куда меня поставите?

Доктор не сразу ответил. Он посмотрел на диаграмму сети на стене, на центральный узел с десятком стрелок. На мгновение его взгляд скользнул так, будто он примерял эту схему к живому человеку.

– Пока что… – сказал он, – в наблюдение. – И, кивнув, добавил почти шёпотом, не для протокола: – Узлы мы не выбрасываем. Даже сломанные.

Эти слова прозвучали странно утешающе и одновременно угрожающе. Быть узлом – значит быть частью сети. Значит, если сеть болеет, боль проходит через тебя. Если её перепрошивают, перепрошивают и тебя. Если решат оборвать кабель – оборвут через твоё горло. Он уже видел это. Но не так.

Тишина в кабинете была не настоящей. Она жужжала тонкой электрической нитью между двумя мониторами, между глазами доктора и диаграммой на стене, между его дыханием и дыханием Мартина. Где-то в глубине здания гудели серверы, и этот гул казался ему знакомым, как фоновый шум сна, который снился слишком долго.

– Расскажите, – сказал наконец Малышев. – Что вы помните… до.

Слово «до» обломалось, как палочка мелa о край доски. До чего? До инцидента? До смерти? До того, как он стал узлом?

Мартин попробовал вытянуть из памяти линию, но она распадалась на обрывки, как сеть, в которой кто-то выдрал куски проводов.

– Лифт, – сказал он. – Металл. Запах озона. Стекло. – Он закрыл глаза, не потому что так было легче, а потому что так картинка казалась менее лживой. – Внизу – машина. Они называли её… сердцем. Сердцем времени.

Доктор слегка дёрнулся, как от удара тока. В отражении монитора это движение почти не заметили.

– И… – подтолкнул он.

– Свет, – сказал Мартин. – Очень много света. И… ничего.

Это «ничего» было совсем не пустотой. Там были звуки, глаза чьей-то матери, чьи-то голоса, капли из тысяч трубок, мутные квадраты экранов, календарные числа, сменяющие друг друга быстрее, чем он успевал закладывать их в память. Но всё это не складывалось в то, что можно рассказать. Там было «я», которое продолжало смотреть, когда тело уже не видело. Это «я» сейчас молчало, но присутствовало где-то за левым плечом, как тень, у которой нет источника.

– А потом? – Доктор был терпелив, как человек, привыкший иметь дело с провалами.

– Потом вы, – ответил Мартин. – И карточка «Погиб».

Он открыл глаза. Малышев чуть улыбнулся углом рта.

– Карточка часто честнее нас, – сказал он. – Но не всегда. – Он постучал костяшкой пальца по старому монитору. – Машины помнят не лучше людей. Они просто… иначе. Своей последовательностью.

«Последовательностью», – повторил внутренний голос и тут же поправил: «Которая сломалась». Время, как ему казалось, где-то там, в глубине, всё ещё пыталось течь от «до» к «после», но по пути наткнулось на него, как вода на камень, и рассыпалось на брызги.

За дверью послышались шаги. Двое или трое. Один шаг – быстрый, короткий, на каблуках; второй – тяжёлый, волочащийся; третий – нерешительный, как у того, кто не уверен, что ему сюда вообще можно. Звук замер на пороге и, кажется, повторился с задержкой, как запись, которую включили ещё раз, чтобы убедиться.

– Я их позвал, – спокойно сказал Малышев, заметив, как он повернул голову. – Формально, вы числитесь у нас в отделе. Кто-то должен подписать бумаги. – Он усмехнулся безрадостно. – Возможно, даже аннулировать свидетельство о смерти. Хотя… – Он посмотрел на мониторы. – Может, придётся составить другое.

Дверь открылась. В кабинет вошла сначала тень – длинная, ломкая, затем женщина лет сорока пяти, в строгом тёмно-синем. Волосы стянуты в тугой пучок, взгляд острый, как скрепка.

– Инна Сергеевна, – представил её доктор. – Наш… кадровик. И по совместительству хранитель реестра жизни и смерти.

– Очень смешно, Семён Викторович, – отрезала она. Голос у неё был тот самый – канцелярский, но при этом человеческий, которым сообщают неприятные вещи вежливо. – Мне сказали… – Она на секунду остановилась, уколов взглядом Мартина. – Мне сказали, что у вас тут… ошибка.

Она увидела его, как видят фамилию в списке, не веря глазам. Без лишних эмоций, но с тем напряжением, которое возникает в комнате, когда в неё входит неправильно заполненный документ. В зрачках отразился он, кабинет, диаграмма, второй монитор. Она моргнула. В её голове, он это почувствовал, две строки: «Лисов – погиб» и «Лисов – жив» пытались занять одно и то же место.

– Здравствуйте, – сказал он. – Мы… знакомы?

Она всмотрелась внимательнее. На лице заиграли сразу два воспоминания: в одном он в пиджаке, с усталым, но живым взглядом приносит ей отчёты по аномалиям; в другом – его фотография с чёрной рамкой на стенде в коридоре. Оба кадра наложились, как плохо совмещённые слои в графическом редакторе.

– Формально – да, – повторила она фразу доктора, но с другим акцентом. – Неофициально… мы уже провожали вас. – Она отвела взгляд. – С похорон вас не было.

Он почти сказал: «Я занят был», но удержался. Шутка застряла где-то в горле.

Вслед за ней в кабинет просунулся ещё один человек – мужчина в светлой рубашке, немного полноватый, с внимательными глазами, которыми смотрят на сервер и на пациента одинаково: активный процесс или уже завис. На бейджике было написано: «Кравчук. ИТ-служба».

– Я за логами, – сказал он, как будто оправдывая своё присутствие. – Семён Викторович, вы просили посмотреть… – Взгляд уткнулся в Мартина. И завис.

Мартин увидел, как его лицо бледнеет, как быстро пересчитываются в голове числа – даты, версии софта, журналы сбоев. Кравчук вытаращил глаза, потом рефлекторно оглянулся на коридор, будто искал скрытую камеру.

– Это розыгрыш? – спросил он вслух, но не у кого-то конкретно, а у воздуха. – У нас же… – Он ткнул пальцем куда-то в сторону сервера, будто там был ответ. – У нас же его профиль в архиве. С трекингом всех операций до…

– До момента смерти, – подсказал Малышев.

– До критического сбоя, – машинально поправил ИТ-шник. У тех, кто имеет дело с системами, смерть и сбой – разные вещи. – В логах чётко: остановка сигнала. Три года назад. – Он посмотрел на часы на своей руке. На циферблате блеснуло «2025». Он моргнул, и на миг стрелки скакнули, показывая «2023», потом вернулись. На стене за его плечом висели другие часы – круглые, старые, со слегка пожелтевшим циферблатом. Там была «2022». – У нас… – Кравчук сглотнул. – У нас с датами сейчас вообще беда.

– Вот, кстати, – сказала Инна Сергеевна, словно поймав повод отвлечься от того, что Мартин дышит, – насчёт дат. По документам инцидент с «Синхроном» у нас… – Она открыла папку, достала лист, на котором чернели аккуратные колонки. – Произошёл двадцать… – взгляд её на мгновение затуманился, цифры слиплись, – …двадцать второго года. Потом была корректировка – двадцать третьего. Потом… – Она нахмурилась. – А сейчас… – Палец провёл по строке. – Сейчас в базе стоит «двадцать два-двадцать пять». Через дефис. Как будто инцидент длится.

– Длится, – сказал тихо Мартин.

Они не услышали или сделали вид, что не услышали.

– И везде… – продолжила она, – фигурирует фамилия Лисов. В некоторых отчётах – как погибший сотрудник. В некоторых – как ответственный за эвакуацию персонала. В двух… – Она помедлила. – В двух внутренних записках он проходит как возможный инициатор. То есть… – Она наконец подняла глаза. – У нас в системе вы одновременно герой, жертва и… подозреваемый.

Он сидел и слушал о самом себе, как слушают новости о далёком от себя человеке: интересно, тревожно, но чуть стороной. В одной версии мира он действительно выводил людей из подземного яруса, помнил крики, чьи-то руки, треск бетона. В другой – махнул рукой и пошёл вперёд, к сердцу машины, оставив остальных кричать. В третьей – стоял перед терминалом и нажимал ту самую кнопку, после которой свет стал таким, каким он был в его последних воспоминаниях «до». Он не знал, какая из версий истинная. И, возможно, времени было всё равно: сеть любила все свои ветви одинаково, пока они приносили ей события.

– Видите, – вздохнул Малышев. – Это не только ваша беда, Мартин. Вы —… – Он почти сказал «узел», но сдержался, взглянув на Инну Сергеевну. – Вы – точка пересечения.

– Но как он здесь оказался? – не выдержал Кравчук. – Если сигнал остановился, если все датчики… – Он всплеснул руками. – Смотрите. – Он уже достал из внутреннего кармана смартфон, воткнул кабель в разъём компьютера, быстро перебирал пальцами по экрану. Чёрное стекло телефона отражало кабинет – но с каким-то смещением: Мартин увидел там себя не на стуле, а стоящим у двери, Инну – не у стола, а у диаграммы. Лишь через секунду картинка догнала реальность. – Вот, – сказал ИТ-шник. На экране высветился график: линия сердечного ритма, под ней – уровни активности мозга, метки времени. – Смотрите: двадцать второго… третьего… чёрт. – Цифры в шапке графика подрагивали, не желая фиксироваться. – Вот. – Он ткнул пальцем в точку, где линии резко обрывались. – Всё. Тишина. После этого – ничего. А теперь… – Он повернулся к Мартину. – А теперь вы сидите.

– Вы уверены, что «после этого – ничего»? – тихо спросил Мартин.

Кравчук прикусил язык.

– В логах, – сказал он. – В логах – ничего.

– Логи – не весь мир, – заметил доктор.

«Как и свидетельство о смерти», – мысленно добавил Мартин. Внутренний голос другой версии хмыкнул: «А иногда это как раз и есть весь мир – в той его части, которая имеет власть».

Инна Сергеевна шумно выдохнула, словно всё это происходило не с человеком, а с отчётом, который нужно срочно согласовать.

– Нам нужно что-то делать, – сказала она. – Статус. Решение. Комиссию. – Она снова взглянула на него, как на пункт в анкете. – Вы… помните своё положение до… участка?

– Следователь, – ответил он. – Отдел учёта временных аномалий.

– Формально – да, – подтвердила она, сверяясь с папкой. – Неофициально вы… – Она осеклась. – Выполняли задания «Хронос» по спецконтракту. По крайней мере, так написано в одном из приложений. В другом – что вы отказались. В третьем – что вас к ним перевели. – Она раздражённо щёлкнула петлями папки. – У нас три разных версии вашей карьерной лестницы. И все – зарегистрированы.

Мартин почувствовал, как у него внутри что-то слегка проваливается, как ступенька, на которую наступил и не нашёл опоры.

– Получается, – сказал он, – я здесь… всё это время был кем угодно, кроме живого?

– Примерно так, – сухо сказала она. – В юридическом смысле.

В коридоре за стеной кто-то засмеялся. Смех прозвучал резко, почти истерически, и в нём было сразу две интонации: «Ты слышал, Лисов вернулся?» и «Слышал, этот урод всё нам сломал?» Слова не дошли до кабинета, только интонация. В дверной проём на секунду заглянул силуэт – худой, в белом халате, с знакомой сутулостью. Они встретились глазами. В этих глазах отразилось лицо человека, которого уже оплакивали, и на секунду поверх этой картинки наложилась другая: газетная фотография с подписью «Подозреваемый Л., причастный к катастрофе в центре «Хронос».» Силуэт исчез, дверь чуть качнулась, как если бы её уже успели потрогать из нескольких линий сразу.

– Коллеги, – спокойно прокомментировал доктор. – Реагируют.

– Как на призрак, – уточнил Мартин.

Ему даже не было обидно. Справедливо: когда кто-то, кто должен лежать в земле, сидит на стуле в кабинете, нормальная реакция – дрожь в голосе и желание обойти стороной.

– Некоторым проще думать, что вы – глюк системы, – сказала Инна. – Или сбой в наблюдении. Тогда не надо пересматривать документы, отчёты и… – Она сжала пальцы на папке. – Ответственность.

– А вы? – спросил он. – Вам… как проще?

Она замолчала. В её взгляде коротко мелькнула усталость.

– Мне проще иметь правильные цифры, – сказала она честно. – Но здесь… – Она вздохнула. – Здесь придётся подождать.

«Подождать». Слово, к которому он привык за свою прежнюю жизнь. Ожидание заключения экспертизы, результатов анализов, решения начальства. Время всегда было чем-то таким: отрезком между «пока» и «потом». Теперь же оно выглядело как спутанный клубок проводов, который кто-то сунул ему в руки и исчез. Распутывать предстояло ему.

На стене, над диаграммой, висели электронные часы. Простая зелёная цифра: 10:41. Под ней – дата: 14.04.20—. Последние две цифры, как в старом телевизоре, слегка дергались, перепрыгивая между «22», «23» и «25». В один момент, очень короткий, там мелькнуло «19». Мартин смотрел на это, словно на сердцебиение. 10:41. Та самая минута, на которой когда-то треснули чужие часы на теле очередного трупа. Та, с которой начались первые аномалии. Та, на которой застрял кусок его собственной жизни. Минута, которая всё никак не могла решиться, в каком году ей быть.

– У вас часы… – начал он.

– Мы знаем, – устало сказал Кравчук, проследив его взгляд. – Мы меняли их три раза. Они всё равно… – Он пожал плечами. – Они всё равно подстраиваются под данные из ядра. А там… – Он не договорил.

Ядро. Сердце. Машина. Там, где он уже умирал.

В комнате стало душно. Воздух наполнился невидимой паутиной значений, и каждая ниточка тянулась к нему. Мартин вдруг очень отчётливо почувствовал, что если сейчас встанет и уйдёт, не дожидаясь «комиссий» и «правильных цифр», сеть дёрнется. Как электрическая. Где-то мигнут лампы, у кого-то на минуту поменяется дата рождения, в чьей-то памяти исчезнет или, наоборот, появится лишний день.

Он был узлом. Не метафорически. Физически. Через него проходили эти невидимые провода – данные, истории, чужие секунды. И система не знала, считать ли этот узел сожжённым или всё ещё рабочим.

– Что вы хотите от меня? – спросил он, обращаясь сразу ко всем троим и к тем, кого не было в комнате: к реестрам, серверам, городу.

– Наблюдать, – ответил доктор. – Понимать, что с вами происходит. – Он выдержал паузу. – И, возможно, попросить вас помочь нам понять, что произошло тогда.

– И кто вы, – добавил вполголоса ИТ-шник. – В смысле… какая версия.

Инна промолчала. Её молчание значило: «И решить, какой строкой вас писать».

Мартин наклонился вперёд, посмотрел на свои руки, на синеватые жилки, на рубец у основания большого пальца – тот, который он получил много лет назад, когда разбил детское зеркало. Рубец был на месте. Это было и странно, и утешающе: некоторые травмы переживают любую перезапись.

– Я… – начал он и сам услышал, как голос чуть сместился, словно говорил другой он, тот, что помнил больше или меньше. – Я был тем, кто считал чужие секунды, – сказал он. – Кто крал их у мёртвых и отдавал живым. – Он поднял голову. – Теперь, похоже, кто-то посчитал мои. И промахнулся.

В кабинете на секунду стало тихо-тихо. Даже часы на стене будто перестали колебаться между годами. Это была тишина, в которой рождаются решения. Или приговоры. В которой время смотрит в зеркало и не узнаёт себя.

Первым рассмеялся не он. Коротко, выдохом, без звука, как будто кто-то внутри доктора дёрнул за ниточку. Уголок губ Малышева дёрнулся, потом вернулся на место.

– Видите, – сказал он, – чувство юмора у вас сохранилось. Это неплохо. Значит, когнитивные функции… – Он запнулся, поймав на себе взгляд Инны Сергеевны. – Ладно. – Он отложил ручку, которой до этого незаметно вертел. – Сделаем так. На бумаге вы временно… – он поискал слово и нашёл привычное, успокаивающее: – …на наблюдении.

– А в системе? – сухо уточнила Инна.

– В системе… – он посмотрел на старый монитор, затем на новый. – В системе пусть повисит вопрос. Она любит вопросы. Иначе бы не забрала его тогда. – Последние слова он произнёс почти себе под нос, но отражение на глянцевом корпусе системного блока успело их поймать и повторить.

– С этим так просто не получится, – возразила она. – Есть протокол. Свидетельство. Акт. Комиссия. Уведомления родным. – При слове «родным» что-то хрустнуло у него в груди. – Если мы сейчас скажем: «Ой, извините, он всё это время…» – она развела руками, – вы понимаете, какой это будет цирк?

«Меньше, чем похороны без тела», – подумал он, но не сказал. Где-то за пределами этой комнаты действительно были «родные». Мать. Возможно, ещё кто-то, кого он сейчас не мог вспомнить. В одной версии жизни их было больше, в другой – меньше. В какой-то он возвращался домой поздно и слушал, как кто-то ворчит на него из кухни. В какой-то – сидел один в пустой квартире, где каждый предмет был поставлен именно туда, куда он сам его поставил, – и всё равно иногда казалось, что в комнате кто-то был до него.

– Мы пока никому ничего не скажем, – решил Малышев. – Официально. – Он посмотрел на Мартина. – Вы… готовы пожить немного в статусе «никто»?

«Я уже три года в нём, если верить вашим бумажкам», – хотел ответить он. Вместо этого кивнул. Статус «никто» был ему знаком. Следователь в теневом отделе, работающий с делами, которые нигде не числятся, – почти то же самое, только тогда он сам выбирал эту невидимость.

– Куда его? – тихо спросила Инна, словно речь шла о коробке с архивом. – В какой сегмент? В медико-кадровый? В временной?

– В наш, – сказал доктор. – Здесь и началось. Здесь пусть… – он замялся, – …обживётся.

Слово «обживётся» прозвучало почти ласково. Как будто речь шла о кошке, принесённой из подвала. Мартин ощутил к этому слову странную благодарность.

– Это значит… – осторожно начал он, – я останусь в здании?

– На первое время – да, – кивнул Малышев. – У нас есть… – он снова посмотрел на Инну, – …помещения для наблюдаемого персонала.

– Для объектов, – машинально уточнил Кравчук.

Доктор бросил на него предупреждающий взгляд.

– Для людей, – поправился ИТ-шник. – Извините.

Слово «объект» отозвалось эхом, вытянулось за пределы кабинета, как тень. В другом коридоре, другой Мартин слышал его в свой адрес и не возражал. Тогда это казалось частью договора: ты – узел, ты – интерфейс, ты – не совсем человек, но за это тебе дают возможность смотреть на время с другой стороны. Тогда он ещё верил, что можно совместить одно с другим. Сейчас это казалось шуткой, над которой кто-то смеялся слишком долго.

– Хорошо, – сказал он. – Я… не возражаю.

Инна приложила ладонь к папке так, словно подписывала что-то невидимое.

– Пока что, – подчеркнула она. – Временно. – Слово «временно» в её устах было почти ругательством: всё, что не помещалось в аккуратные графы, автоматически относилось туда.

– А дальше? – спросил он.

– Дальше… – Малышев пожал плечами. – Будет видно. – И добавил уже тише, почти по-дружески: – Сначала надо понять, чей вы.

Этот вопрос был точнее, чем ему хотелось. Чей. Системы? Града? Машины? Хроноса? Времени? Хронофага? Самого себя?

Он поднялся со стула. На этот раз движение отдалось менее чужим. Тело словно вспомнило, что умеет переносить вес, держать равновесие, опираться на ноги. В отражении тонкого монитора он увидел, как одновременно с ним поднимаются ещё два мужчины: один – точно такой же, другой – чуть моложе, с более прямой спиной. Один оказался в этой комнате, двое других – нет.

Инна первой вышла в коридор, прижимая папку к груди, как что-то ценное, но неприятное на ощупь. За ней – Кравчук, всё ещё держа телефон в руке; экран мигал остатками графиков, поверх которых всплывали окна с ошибками синхронизации. Мартин пошёл следом, чуть отставая. Доктор замыкал процесссию, как священник, выводящий из храма тех, кого нельзя показать прихожанам.

Коридор встретил их шорохом. Шаги. Приглушённые голоса. Зашуршали бумаги, кто-то опустил трубку телефона на рычаг. Чужая беседа обрезалась на полуслове, как лента. В глазных щелях дверей, в приоткрытых проёмах, в отражениях стеклянных планшетов начали вспыхивать взгляды. Он чувствовал их – как если бы по нему провели сканером: линии визуального контакта пересекались на его лице, груди, на браслете, который он так и не надел обратно.

Он поймал свой силуэт в широком стекле информационного стенда. Там, за стеклом, висели фотографии сотрудников: аккуратные, официальные. Некоторые были перечёркнуты тонкими красными крестами – умер, ушёл, переведён. Рядом – рамки с небольшими чёрными лентами: «В память о…» Его лицо тоже там было. В первом ряду, чуть левее центра. Под ним – надпись: «Лисов Мартин Викторович. 1983–2022 (?)». Вопросительный знак стоял именно так – в скобках, как признание системы в том, что даже смерть можно записать с оговоркой. На той версии стенда, которая была в стекле, фотография была уже снята; на той, которая отражалась в металлическом торце, – висела по-прежнему. В одном слое реальности он ещё числился мёртвым, в другом – уже нет. В третьем – на том же месте висела другая фотография, где под его фамилией значилось: «Подозревается в причастности к…» и дальше текст, который он не успел прочитать, потому что стекло дрогнуло, и картинка сменилась.

Он остановился, не в силах отвести взгляд. На секунду ему показалось, что лица на фотографиях повернулись к нему, чуть сместившись с фронтального ракурса. Некоторые – утвердительно, некоторые – обвиняюще, некоторые – с завистью, как на того, кто вернулся из того места, откуда обычно не возвращаются.

– Не задерживаемся, – негромко сказала Инна, повернувшись через плечо. – Вы… мешаете проходу.

Проходу чего? Людей? Времени? Данных? В любом случае, он понимал. Любая задержка вокруг него теперь была больше, чем просто пробка в коридоре.

Они прошли мимо стойки регистратуры. За стеклом – другое маленькое государство, где рулит женщина с короткой стрижкой и бирюзовым лаком на ногтях. Она смотрела в монитор, но глаза уже видели его: отражение выдало. На её экране вспыхнуло окно с предупреждением: «Обнаружено несоответствие записей. ID: LISOV.M.V. Статус: DECEASED / ACTIVE. Требуется вмешательство оператора». Она покосилась на всплывашку и машинально нажала «Отложить». Сообщение исчезло – на секунду. Потом всплыло снова. «Отложить». Исчезло. Всплыло. Отражение на чёрной поверхности пластика кассового аппарата повторяло этот танец, только в другом ритме.

– Это про меня? – спросил он, когда они миновали стойку.

– Про нас, – отозвался Кравчук. – Система не любит, когда реальность ведёт себя… – он поискал вежливое слово, – …нестандартно.

«Она ревнует», – подумал Мартин. Внутренний голос, которому нравилось антропоморфизировать механизмы, шепнул: «Время вообще ревниво. Особенно, когда кто-то пытается жить вне его графика».

Они свернули в боковой коридор. Здесь было тише. Меньше людей, больше дверей с нейтральными табличками: «Тех. помещение», «Склад», «Комната отдыха персонала». На одной из дверей висело зеркальце – дешёвое, с пластиковой рамкой, вероятно, чтобы кто-то мог поправить волосы перед сменой. В этом зеркальце он увидел себя ещё раз – но не один. За его плечом стоял другой он, молодой, с чуть другими морщинами у глаз и другим шрамом на подбородке. Молодой Мартин смотрел на него внимательно и молча. Их взгляды встретились. Отражение моргнуло первым. Потом картинка распалась на блики от ламп.

Он не стал спрашивать, видел ли это кто-то ещё. Ответ был очевиден.

– Здесь, – сказал доктор, остановившись у двери с надписью «Палата временного наблюдения № 3». – Не лучший отель, но… – он развёл руками. – У нас всегда были проблемы с условиями для… особых случаев.

Мартин хотел сказать, что его устраивает всё, где есть горизонтальная поверхность и выключатель света. Но тут увидел рядом с табличкой маленький прямоугольник считывателя. Пластик, красный светодиод. Надпись мелкими буквами: «СИНХРОН: локальная точка доступа». Он потянулся к ней пальцами, неосознанно, как тянутся к знакомой кнопке в лифте.

– Не надо, – быстро сказал Кравчук, перехватывая его руку. – Это… – он замялся, – …старое. Отключено. Формально.

– Но всё ещё питается, – добавил доктор, глядя на едва заметное свечение под пластиком. – Здесь когда-то стоял один из модулей интерфейса. – Он посмотрел на Мартина так, словно хотел сказать ещё что-то, но передумал.

Мартин почувствовал под кожей ладони лёгкое покалывание – фантомное или нет. Как будто за считывателем ждало что-то, что давно с ним знакомо. Возможно, там, за стеной, была часть той самой сети, к которой его однажды уже присоединили. В одном из «до».