Синхрон

– Значит, где-то ошибка, – не сдавался первый. – В диагнозе. В реестре. В вашей памяти, наконец.

– В мире, – сказал доктор. – Ошибка в мире.

Мартин почувствовал, как на коже мурашки встают не от холода. Его назвали тем, чем он себя уже ощущал: баг в общем коде.

– И вы хотите, чтобы мы… что? – упрямо спросил голос. – Заново его родили? Сдали документы обратно?

– Я хочу, – тихо ответил Малышев, – чтобы мы посмотрели, что с ним сделало время. А уже потом решали, кем его считать – живым, мёртвым или… – он запнулся, – …чем-то третьим.

Мартин тихо отошёл от двери. Этого разговора ему достаточно. Решать, кем его считать, всегда любили без него.

Он нашёл взглядом лестницу, но рядом с ней – лифт. Двери из матового металла, кнопка с чёрной стрелкой. Над дверями – табло с цифрами. Сейчас там горела «4». Он вспомнил, на каком этаже его палата. В другой версии этого же момента он вспомнил, как в таком же лифте ехал вниз – к сердцу машины. Палец сам потянулся к кнопке «1». Кнопка загорелась. Лифт приехал почти сразу, как будто ждал.

Внутри – зеркало на всю заднюю стену. Он вошёл – и вошёл вдвое: сам и тот, кто в отражении. Их было больше: если всмотреться, видно было цепочку фигур, уходящую в глубину. Одни – чуть моложе, другие – со шрамами, которых у него ещё нет. В одной версии у него была повязка на руке. В другой – значок «Хронос» на лацкане. Лифт дёрнулся. Цифра «4» сменилось на «3». На табло мелькнула слева маленькая подпись: «2019». Потом – «2». Сбоку – «2022». «1» сопровождалась «2025». Лифт не только ехал по этажам, но и скользил по годам.

– Не смотри, – сказал он себе. – Просто поезжай.

Отражение в зеркале еле заметно кивнуло. Когда двери открылись, он на секунду увидел не вестибюль, а другой коридор – старый, с облупленными стенами, без логотипов, со знакомой табличкой «Отдел по работе с аномалиями времени». В этом коридоре он проходил сотни раз, ещё до «Синхрона». Этот кадр мигнул и сменился настоящим: просторный холл, стойка охраны, турникеты, стеклянные двери.

Он вышел. Охранник за стойкой поднял голову. Мужчина лет пятидесяти, крупный, с круглым лицом и внимательными глазами. На груди – пластик с его именем. Мартин не всматривался – не хотел забивать голову ещё одной фамилией. Ему хватало своей.

– Пропуск, – автоматически сказал охранник, затем всмотрелся. Глаза чуть расширились. Всё лицо одновременно сделало два движения: привычную служебную улыбку и удивление. – О… – звук застрял. – Лисов?

Мартин остановился перед турникетом. Пропуска у него пока не было; у двери его ждали только он сам и отражение в стекле.

– Говорят, – сказал он. – А вы что слышали?

Охранник моргнул. В его взгляде, как в линзе, отразились сразу две истории: в одной газета с чёрно-белой фотографией «героя инцидента», в другой – тот же снимок с подписью «подозреваемый». В третей – обрывок инструкции: «в случае появления в здании лиц, числящихся погибшими, немедленно…»

– Я… – он кашлянул, приводя голос в порядок. – Я слышал, что вы… – он многозначительно посмотрел в сторону потолка, – …не должны были больше проходить через наши двери.

– Документы, – подсказал Мартин. – Говорят, они уверены.

– Документы много чего говорят, – буркнул охранник. – Вчера у меня в журнале дежурств было написано, что пятница. А камеру посмотрел – там люди в понедельник входят. – Он махнул рукой. – Проходите пока так. – И, наклонившись к терминалу, начал что-то быстро набирать. – Потом вам сделают пропуск. Временный. – Он поднял глаза. – Осторожнее там, ладно?

– Там? – переспросил Мартин.

Охранник неопределённо мотнул головой в сторону стеклянных дверей, за которыми угадывался двор, улица, город.

– Там… много чего про вас говорят, – сказал он. – Пусть сначала привыкнут. К тому, что вы… – он поискал слово и нашёл честное: – …существуете.

Турникет пискнул, уступая. Мартин шагнул вперёд. Его отражение в полированном металле повторило движение с лёгким опережением. Он оказался между двумя прозрачными створками, перед ещё одними – большими, тяжёлыми, автоматическими дверями на выход. Снаружи уже шумело: глухо, как под водой. Машины, голоса, жизнь. Левое стекло отражало его изнутри, правое – показывало мир снаружи. Между этими двумя картинками оставался тонкий зазор.

Он остановился ровно в этом зазоре. Внизу под ногами – полоска резинового коврика, протёртая до бетонной основы. Вверху – датчик движения, который не мог решить, считать ли его движением из здания или в здание. Двери чуть дрогнули, раскрываясь на ладонь, потом закрылись. В одной версии этого мгновения он уже вышел на улицу, вдохнул холодный воздух, посмотрел на небо. В другой – развернулся, пошёл обратно, пока не поздно. Он видел обе версии, как отражения в двух стёклах.

Он стоял и смотрел вперёд. Город рассеянно мигал огнями, плакатами, окнами. Казалось, он тоже не уверен, кого увидит, когда этот человек, который уже умер, наконец переступит его порог.

Он стоял на полоске коврика, как на границе государств. Позади – здание, где его похоронили по всем правилам учёта. Впереди – город, где ещё предстояло выяснить, кем он был: спасителем, врагом или просто статистической погрешностью. Стеклянные створки слегка дрожали, словно от его дыхания.

Он сделал шаг.

Датчик наверху, словно долго решавший, к какой категории отнести это движение, наконец щёлкнул. Двери послушно разошлись. Холодный воздух ударил в лицо – с примесью бензина, влажного асфальта, дешёвого кофе из автоматов и той особой городской усталости, которая пахнет одинаково в любом году.

На секунду всё застыло. Двор, асфальт, выбоины, лестница, неон «…NOS» над соседним блоком. Машины на улице, чуть дальше, замирают – не на самом деле, а в его восприятии: как будто кто-то нажал паузу, чтобы он успел оглядеться. Потом звук возвращается разом – как будто включили не один мир, а несколько.

Он делает ещё шаг. Под подошвами хрустит песок. На ограждении рядом – табличка «Не парковаться. Штраф». Шрифт на ней в одном глазном движении меняется трижды: сначала строгий, старый, затем новый, гладкий, корпоративный; затем – вообще другой язык, из той части жизни города, где он ещё не был. Он моргает – остаётся только один вариант, самый привычный. Остальные уходят в тень.

Стена корпуса «Хронос», обращённая к улице, облицована стеклом. Он видит в ней себя – маленькую фигуру в тёмном свитере и потерянных джинсах. В другом слое отражения – человек в деловом костюме, с пропуском на груди и уверенной походкой. В третьем – мужчина в той же больничной рубахе, босой, с зажмуренными глазами, стоящий чуть ближе к дверям. Все трое – он. Все трое – в разное время. Стекло честно показывает всё сразу, пока мозг не выберет, чему верить.

«Я уже выходил отсюда», – говорит одна из версий внутри. – «Только тогда шёл не к городу, а вниз».

Вниз – к сердцу.

Сейчас он идёт вперёд. К решётке ворот. Охранник, тот самый, стоит у будки, делает вид, что листает журнал. В реальности – смотрит на него через отражение в стекле своей будки. Увидев, коротко кивает. Кивок дёргается, как кадр, перезаписанный поверх старой плёнки. В одном нём – уважение, в другом – недоверие.

– Удачи, – бросает он, когда Мартин проходит мимо.

Это слово звучит сразу в двух временных наклонениях: как пожелание и как воспоминание. Как будто он уже говорил ему «удачи» – тогда, три года назад, когда тот ехал на нижний уровень. И как будто говорит снова.

Улицу он узнаёт и не узнаёт одновременно. Прямо напротив – остановка. На прозрачной стенке – рекламный плакат: улыбающаяся женщина в форме, логотип какой-то страховой компании и слоган: «Мы страхуем ваше время». Мелкими буквами внизу: «Программа “Секунда плюс”, партнёр – “Хронос Индастриз”». Дата запуска программы в тексте рекламы прыгает между «2021» и «2024», как неисправная цифра на старых весах. В углу плаката оставлен небольшой уголок старой наклейки: «Спасибо героям “Хронос”, вернувшим наш город к нормальному времени». Слово «героям» кто-то обвёл маркером, а кто-то другой – сверху перечеркнул.

Под остановкой, на лавке, сидят двое – парень в худи и женщина постарше, с пакетом. Он слышит обрывки.

– …я тебе говорю, это всё тогда началось, в двадцать третьем, – уверяет женщина. – Я помню, часы везде встали.

– В двадцать втором, – лениво возражает парень. – У меня день рождения был, я как раз…

– Да какая разница, – отмахивается она. – С тех пор всё и поплыло.

«С тех пор». «Двадцать второй». «Двадцать третий». В их разговорах годы спорят друг с другом, как соседи на лестничной клетке. Для них это просто бытовой спор. Для него – симптом.

Он идёт по тротуару. Витрины магазинов, кофейня на углу, ларёк с прессой. В одном из зеркальных стекол он видит заголовки: «ТРИ ГОДА ПОСЛЕ “СИНХРОНА”: ГОРОД ВСЁ ЕЩЁ СЧИТАЕТ ПОТЕРИ». Он приближает взгляд – буквы расплываются, дата выпуска газеты в левом верхнем углу дрожит, превращаясь из сегодняшнего числа в прошлогоднее и обратно. На маленькой фотографии под заголовком – группа людей в халатах на фоне логотипа «Хронос». В последнем ряду кто-то очень похож на него. Только в этой версии статьи лицо залито тенью.

Он замечает своё отражение в дверце кофейни. Там, внутри, болтают две девушки, бариста что-то наливает, кто-то смотрит в телефон. Он почти готов повернуть ручку и зайти – просто чтобы вдохнуть аромат кофе, услышать обыденные вопросы вроде «вам с собой или здесь?» – но отражение предостерегающе задерживает его. В стекле он уже сидит за столиком, а бариста смотрит на него с тем самым выражением, где узнавание смешивается с тревогой: «Разве вас…?» Он отводит взгляд. Решает оставить этот момент на потом. Пусть сначала город отвыкнет.

Мимо проходит мужчина с портфелем, в пальто, не по сезону тёплом. В руке – телефон, чёрное стекло, намертво прилипшее к ладони. В отражении этого стекла на миг вспыхивает экран блокировки: на уведомлениях мелькает его фамилия. «Новый взгляд на дело Лисова». «Эксперты спорят: трагедия или диверсия?». Мужчина листает, не читая, пальцем смахивает новости в сторону. Как смахивают навязчивый сон. Стекло на секунду ловит Мартина. И тут же возвращается к своему владельцу.

Кто-то из проходящих останавливается. Молодой парень, тот самый в худи, с остановки. Он смотрит на него дольше, чем допустимо для случайного взгляда. Лоб нахмурен.

– Слушайте, – говорит он, не особо стесняясь, – вы… вы не тот чувак… – он щёлкает пальцами, пытаясь поймать имя. – Как его… который там, в «Хронос» тогда…

В голосе нет ни обвинения, ни восхищения. Просто любопытство. Простая городская лотерея: «Где я видел это лицо? В новостях или в очереди в поликлинику?»

– Зависит от того, что вы смотрели, – отвечает Мартин.

Парень хмыкает, немного отступая, как будто фраза ударила его не туда.

– Ну, ничего, – говорит он наконец, – если что, спасибо вам. Или нет. – Улыбается неловко. – Если вы это вы.

И идёт дальше.

«Спасибо. Или нет», – повторяет внутренний голос. – «Весь город так и не решил».

Он идёт медленнее. Каждый шаг от здания – как отматывание плёнки, которую кто-то когда-то резко остановил. На перекрёстке висит светофор. Красный, жёлтый, зелёный. Они мигают не в том порядке: зелёный дважды, потом жёлтый, потом красный и снова зелёный. Люди переходят на тот цвет, который «кажется правильным». Машины тормозят с задержкой, иногда переезжая на полкорпуса за стоп-линию. Никто не удивляется. Так «всегда» было – уже три года как.

Над улицей – проводка, сгустки кабелей, чёрные линии против мутного неба. Он смотрит на них снизу вверх и ясно видит сеть. Каждый дом – узел. Каждый фонарь – узел. Каждая камера под козырьком – узел. Каждый человек – маленький, движущийся. В центре этой какофонии – место, откуда он только что вышел. Старый, переработанный сердечник, в котором когда-то пытались заставить время слушаться команд. Получился поток, который теперь отражается везде.

Он тоже узел. С этим спорить бессмысленно.

На углу – киоск с газетами и журналами. Старик внутри, с шапкой, сдвинутой на затылок, листает что-то, не глядя. На витрине – выцветший выпуск трёхлетней давности в отдельной рамке: «Трагедия в центре “Хронос”: десятки пострадавших, один герой». На фото – пожарные, врачи, носилки. Где-то на заднем плане силуэт, по походке подозрительно напоминающий его. Рядом – свежий номер. Заголовок: «Неурегулированное прошлое: кто виноват в сбоях времени?» Подзаголовок: «Эксперты снова вспомнили имя Лисова».

Две газеты, две истории. Слева – герой. Справа – виноватый. Между ними на стекле – его собственное отражение, искажённое ломаной линией скотча, которым приклеили рамку.

Он смотрит на своё лицо между ними и думает, что, возможно, город не врёт. Просто у него нет ресурса выбрать одну версию. Мир больше не болен течением времени. Он болен памятью о нём. Болен отражениями.

Дальше по улице висит большой экран – уличная реклама, новости, прогноз погоды. Сейчас там – синяя заставка с логотипом городского канала. Внизу бегущая строка: «…служба по контролю временных аномалий просит сохранять спокойствие…» Вместо даты в углу экрана иногда возникает слово «Повтор», потом исчезает. В какой-то момент картинка щёлкает – и на секунду вместо заставки появляется старый репортаж: журналистка на фоне того же здания «Хронос», дым, мигалки, подпись: «Прямое включение. 12.04.20—». Последние цифры снова отказываются договариваться. Репортаж обрывается. Снова заставка. Снова бегущая строка.

– Прямое, – бормочет он себе под нос. – Прямым оно было тогда. Сейчас – просто ещё одно отражение.

Люди вокруг живут. Кто-то смеётся в телефон. Кто-то ругается на погоду. Кто-то тащит ребёнка за руку. Для них сбой – фон, к которому привыкли, как к шуму трассы. Для него – зеркало, в котором вновь и вновь рассматривают его смерть и то, что было после.

Он останавливается у витрины магазина бытовой техники. Ряд телевизоров, включённых на один канал. На всех – одинаковый кадр: ведущий говорит о «ситуации с перераспределением времени в бытовом секторе», слова звучат штампами. Но в отражении экранов он видит себя – не рядом с витриной, а где-то между ними, как дополнительный слой реальности. В одном телевизоре он стоит ближе, в другом – дальше, в третьем – вообще отсутствует. Как если бы даже техника не до конца уверена, есть ли он в кадре.

Он смотрит на этого человека в стёклах, на этого героя/подозреваемого/ошибку, и у него впервые за всё время возникает чёткая мысль, сформулированная не голосами других, а его собственной усталостью: чтобы понять, что с ним сделали эти три года, придётся пройти по тем местам, где его уже давно похоронили. Сначала – по дому. По отделу. По городу. Потом – дальше.

Пока что достаточно того, что он сделал первый шаг. Вышел за стекло. Встал там, где линия между «до» и «после» оказалась такой тонкой, что её видно только в отражении.

Он уже видел этот город. Но не так.

Глава 2. Город, который помнит иначе

Город начинался не с улицы. С отражения. С того, как он увидел его в стекле автоматических дверей – как чужую фотографию, которую слишком часто переснимали.

Снаружи мир был шумным, но этот шум сперва доходил глухо, как через воду. Машины ползли по проспекту, автобусы рычали у остановки, люди шли по тротуару, уткнувшись в телефоны или друг в друга. Всё это уже было. Но не так.

Мартин постоял на пороге ещё секунду – между «внутри» и «снаружи». На внутренней стороне стекла отражалась его недавняя жизнь: коридоры, палаты, лифт, цифра «4» над дверью. На внешней – город, который успел привыкнуть к тому, что его нет. В какой-то момент две картинки нахлестнулись: он на больничной койке и он, выходящий через те же двери. Стекло вздрогнуло, выбирая одну версию. Выбрало ту, где он шагает вперёд.

Выход. Щелчок. Воздух.

Холод сразу оказался реальнее, чем слова докторов. Он шёл по асфальту, чувствуя под подошвами знакомую, грубую, шершавую текстуру – как будто этим тротуаром он когда-то стер до дыр не одну пару обуви. В некотором смысле так и было. Только из тех шагов память сохранила отдельные кадры: сигарету на углу, разговор с оперативником под моросящим дождём, лай дворняги у мусорки. Сейчас никакой собаки не было, дождя тоже. Но запах сырости и мусора вылез из прошлого сам собой, догнав настоящий момент, как отставшее эхо.

Он решил не брать сразу транспорт, не спускаться в метро. Слишком глубоко. Слишком быстро. Пускай пока только этот квартал, несколько перекрёстков, один-два поворота. Ноги сами выбирали направление – как если бы город когда-то давно обучил его маршрутам и теперь просто включил автопилот.

У первой же витрины он поймал себя в стекле: высокий, чуть сутулый, в чужом свитере, с тем лицом, которое скорее «сливается», чем запоминается. За стеклом – выставленные в ряд телефоны, все как один чёрные, выключенные, с глянцевыми экранами. В каждом – крошечное, уплощённое отражение его головы. В каких-то – одно и то же, в каких-то – задержка: он уже прошёл, а изображение ещё догоняет. В одном – почему-то другой ракурс, будто кто-то снимал его сверху.

Выключенные экраны иногда слышат больше, чем включённые. Он поймал себя на том, что почти ждёт: сейчас один из них вспыхнет, покажет его имя, новостной заголовок, дату, которая опять полезет в стороны. Но телефоны молчали. Только вывеска над магазином мигнула, перескочив с «Техника сегодня» на «Техника – всегда», а потом обратно.

На остановке трамвая под навесом толпились люди. Кто-то жался ближе к рекламе, кто-то, наоборот, к краю. На стекле остановки было наклеено сразу несколько слоёв объявлений: частные объявления, курсы, кредит под залог чего угодно, поверх – плакаты городских служб. Один из них он заметил сразу. В верхней части напечатано: «ТРИ ГОДА ПОСЛЕ “СИНХРОНА”». Крупнее, жирным: «ГОРОД ПОМНИТ». Снизу – ряд портретов, в стиле «герои дня»: пожарные, медики, какое-то начальство. Почти в центре – лицо, которое ему пришлось узнавать по частям: линия носа, уголок губ, взгляд, направленный куда-то сквозь камеру. Он.

Под фото аккуратной типографской строкой: «Следователь Лисов М. В., участвовал в эвакуации персонала, предотвратил массовые жертвы». В скобках – «по данным внутреннего расследования». Чуть ниже, от руки, кто-то приписал шариковой ручкой: «Да он всё и устроил, урод».

Чернила подписи поплыли, как будто кто-то пытался стереть эту фразу мокрым пальцем, но только размазал. Он стоял и смотрел, не приближаясь и не отводя взгляд. В стекле поверх плаката отражались лица ожидающих. Какая-то женщина лет пятидесяти взглянула на постер, потом на отражение, где его лицо и текст соседствовали с её собственным профилем. Её брови чуть дрогнули.

– Слушай, это же тот… – сказала она соседке, не особо понижая голос.

– Который из новостей? – уточнила та. – Который герой?

– Какой герой, – фыркнула первая. – Вон, внизу пишут. Читай мелкое. Они все там одинаковые.

Соседка лениво наклонилась, прищурилась.

– Да ладно тебе, – сказал третий голос, мужской, откуда-то слева. – Если бы не они, так всё бы там грохнуло. Мой племянник как раз в тот день… – он запнулся, спутался в датах, – …ну, короче, ему потом компенсацию платили. Значит, кто-то что-то сделал правильно.

– Компенсацию, – передразнила женщина. – Компенсацией время не вернёшь.

Слово «время» прозвенело в воздухе, зацепившись за верхний край плаката, за буквы «СИНХРОН», за трёхзначное число в заголовке. Трамвай подъехал, звеня, двери распахнулись. Люди потекли внутрь. Несколько человек при этом невольно оглянулись на него. Не на плакат – на него. В их взглядах не было уверенности. Скорее – проба: «это он? не он?» Кто-то встретился глазами и поспешно отвёл, как если бы посмотрел в окно квартиры, где давно погас свет, а внутри вдруг заметил движение.

Он развернулся и пошёл дальше, не дожидаясь, пока разговоры дозреют до вслух произнесённого имени.

На перекрёстке, над пешеходным переходом, стоял электронный щит. Днём там крутили рекламу, вечером – новости, ночью – что-то вроде повторов. Сейчас как раз сменялся контент: мигнул синий фон, надпись «Городской канал», потом – заставка: «ИТОГИ ДНЯ». Мартин почти машинально поднял голову, хотя последние новости, которые он помнил, были трёхлетней давности и приходили с запахом горелого пластика.

Звучал голос ведущей – гладкий, учтивый, легко перекидывающийся с темы на тему. За её спиной на экране студии – стилизованный силуэт города, вышитый светящимися линиями, как нервная система. Бегущая строка снизу скользила привычным потоком: «…благодарность участникам ликвидации последствий… инструкции по поведению при локальных временных смещениях… новая программа “Безопасная секунда” для населения…»

Потом картинка в углу щита сменилось. Появился архивный кадр: здание «Хронос» в ночи, жёлтые стены под синими прожекторами, скорые, машины, суетящиеся люди. Подпись: «Файл от 12.04.20…» – и последние две цифры свалились в кашу. Ведущая, как ни в чём не бывало, продолжала говорить: «Напомним, именно тогда произошёл крупнейший сбой времени в истории города. Ответственность за него, по версии следствия, частично лежит на сотруднике отдела временных аномалий Мартине Лисове, который, по словам ряда экспертов, превысил…»

Слово «частично» повисло, как недосказанность. Картинка снова мигнула. Вместо ночного участка с мигалками – уже знакомый кадр, где он сам, но из другого ракурса, помогает кому-то подняться с носилок. Подпись изменилась: «…однако значительная часть населения всё ещё считает его героем, спасшим тысячи жизней». Ведущая даже интонацию сменила – чуть теплее: «Вклад следователя Лисова в стабилизацию ситуации до сих пор вызывает дискуссии среди специалистов».

На щите одновременно мелькали две его биографии. В одной строке – «ответственность», в другой – «вклад». Между ними – изображение города, прорезанного мерцающими линиями. В какой-то момент звук чуть отстал от картинки, и его фамилия прозвучала не под тем кадром. «…Лисов-террорист…» – сказала бегущая строка, когда на экране как раз показывали «героев “Хронос”». Затем всё сровнялось, исправилось, как будто кто-то поправил ошибку руками.

Он почувствовал странное спокойствие. Как если бы долгие годы ожидал удара, а его наконец нанесли – сразу двумя противоположными направлениями. Быть героем и террористом в одном и том же теле – почти привычно. Бумаги в отделе всегда умели жить в парадоксах.

На том же перекрёстке, чуть в стороне, стоял киоск с прессой. Мартин подошёл ближе, с любопытством, которое будто не к нему относилось. Газеты и журналы были разложены по рядам, как плитка из разных историй. В верхнем ряду – толстый журнал с чёрной обложкой: «ВРЕМЯ / спецвыпуск: три года после “Синхрона”». На обложке – большой белый вопросительный знак, наклонённый, как стрелка, потерявшая направление. Ниже – две фамилии: «Саймон» и «Лисов». Фотографии к ним были подпихнуты так, что их лица почти соприкасались.

– Читали? – спросил хриплый голос внутри киоска.

Мартин поднял глаза. Продавец смотрел на него исподлобья, сквозь узкую щель между журналами. Взгляд был из тех, что ничего не забыли, но не спешат признавать это вслух.

– Нет, – ответил он. – Я… отстал от прессы.

– Так наверстаете, – фыркнул старик. – Сейчас опять подняли. Про того, кто всё сломал. И про того, кто всё спас. – Он мотнул подбородком на обложку. – Одним пальцем показывают, другим – крестятся.

– И что решили? – спросил Мартин, сам не понимая, зачем задаёт этот вопрос.

– Кто? – прищурился продавец. – Они? – Он пожал плечами. – Они всегда решают, как выгоднее. В этом номере вы у них – страшилка. В прошлом – пример. Через неделю ещё как-нибудь назовут. Время сейчас такое: память не держится, зато ярлыки липнут.

Он кивнул, едва заметно. На секунду захотелось сказать: «Это всё про меня, знаете?» Но старик уже отвернулся, перелистывая какой-то журнал, и разговор растворился.

Дальше по улице, возле перехода, стояла женщина с ребёнком. Ребёнок размахивал игрушечной машинкой, изображая сирену.

– Н-нно-но, – гудел он, – время кончилось, все остановились!

Мать дёрнула его за рукав.

– Не говори так, – тихо сказала она. – Плохие слова.

– А как было? – упрямо спросил ребёнок. – Ты же рассказывала: время украли, потом вернули. Дядя… – он опять щёлкнул по невидимому выключателю, – дядя нажал кнопку.

Мартин замедлил шаг, не демонстративно, а с лёгким смещением, позволяя звуку догнать себя.

– Дядя сделал, как мог, – сказала женщина. – Не лезь туда. Это всё было давно.

«Давно», – отметила какая-то часть его сознания. Для ребёнка, который родился, возможно, уже после «Синхрона», это действительно давно. Для него – одно непрерывное «сейчас», рваное, как плёнка, которую дернули и не перемотали назад.

Ребёнок посмотрел вверх, на экран с новостями, потом на стены, потом – прямо на него. Глаза у него были ясные, внимательные. Взгляд задержался на секунда две дольше, чем у случайного прохожего. В этих двух секундах было странное выражение – как будто он пытался сопоставить увиденное лицо с чем-то уже услышанным. Потом мальчик улыбнулся. Настоящей, детской улыбкой. Без обвинения. Без благодарности. Просто признал факт: «Ты есть».