Синхрон

Он добавил: «Город помнит меня по-разному». И сразу услышал внутри: «Город помнит себя по-разному. Ты тут просто удобная рамка».

Рука сама дописала: «Я – узел. Не больше».

На этом его версия выдохлась. Он захлопнул блокнот, положил обратно. Свет в комнате был неприятно ровным. Он выключил верхний, оставив свет в санузле – щель под дверью, как линия на горизонте.

Лёжа в темноте, он слышал, как где-то далеко, в городе, продолжают говорить его имя. В новостях. В кухонных разговорах. В студенческих работах. В базах данных. В мемориале. В метро. В чьей-нибудь голове, где ночь снова и снова возвращается к одному и тому же моменту.

Иногда голос, произносящий «Лисов», был тёплым, благодарным. Иногда – полным ненависти. Иногда – сухим, чиновничьим. Иногда – его собственным.

– Это уже было, – прошептал он в подушку.

В темноте, в отражении оконного стекла, что-то шевельнулось. Как будто город ответил: «Да. И будет. Не так».

Глава 3. Досье на мертвеца

О том, что на него завели дело, он узнаёт по мелочи. Не по официальному уведомлению – на такие формальности времени уже давно не хватает, – а по тому, как меняется воздух вокруг.

Утро в «Хронос» начинается так же, как и все последние дни: серый свет в окне палаты, однообразный завтрак, короткая проверка параметров, пара дежурных вопросов от медсестры, не ожидающей честных ответов. Мартин уже научился не спорить с этим распорядком – он как наручные часы, сбившиеся, но всё равно показывающие что-то.

Только сегодня кто-то добавил в распорядок новый пункт.

– Лисов, – говорит медсестра, заглянув в палату чуть раньше обычного. – Вас просят подняться.

– Куда ещё выше? – машинально отвечает он. – Тут и так небо близко.

Она не улыбается.

– Отдел по временным аномалиям, – произносит она так, будто это диагноз. – Сказали, вы знаете дорогу.

Он знает. И одновременно – нет. Дорога, которую он помнит, проходила по другим коридорам, под другими лампами. Но схема здания осталась примерно прежней: лифт, четвёртый этаж, длинный коридор с матовыми дверями. Таблички на дверях поменяли названия, кое-где поверх старых наклеили новые, но одна осталась почти такой же: «Отдел по работе с временными отклонениями». Слово «отклонения» когда-то звучало для него как рабочий термин. Сейчас – как личное оскорбление.

Его проводят – не конвоируют, нет, просто сопровождают – молодой сотрудник в жилетке с логотипом «Хронос» и пластиковым бейджиком. Он чуть нервничает, пытаясь скрыть это профессиональной вежливостью.

– Тут немного… – заминается он, подбирая слово, – …сложно, – в итоге сдаётся. – Но вы не волнуйтесь. Они сказали, это формальность.

«Они» – всегда говорят «формальность» перед тем, как подшить тебя в вечный архив.

В приёмной отдела, где раньше сидела вечная Инна Сергеевна с её чаем и железной памятью, теперь – другая женщина. Моложе, с чёрным экраном монитора, отражающим её лицо, и наушником в ухе. На столе перед ней – два телефона: один обычный, второй с пометкой «временная линия». Мартин успевает увидеть на дисплее второго: «Входящий: Офис синхронизации (вчера)». Она сбрасывает вызов, даже не глядя.

– Лисов, – говорит она, словно проверяя фамилию на вкус. – Да. Вас ждут. – И, не вставая, нажимает кнопку на панели связи: – Семён Викторович, ваш… – пауза, – …субъект прибыл.

Слово «субъект» прокатывается по комнате, как холодный шарик. В его прошлой жизни так говорили о «объектах наблюдения». В этой – о нём.

Дверь кабинета приоткрывается сама – электронный замок щёлкает с привычным запозданием.

Малышев сидит за столом. Тот же – или почти тот же. Лицо чуть более ввалившееся, глаза краснее, чем положено человеку, который показывает другим дорогу. На столе перед ним – не монитор, не планшет, а привычная картонная папка цвета старого асфальта. Толстая. Перетянутая резинкой. На её корешке – крупно: «СУБЪЕКТ А-01. ЛИСОВ М.В.». Ниже – красный штамп «АНОМАЛИЯ». Другой штамп, поверх: «ПЕРЕСМОТР». Третий, едва читаемый, из старой жизни: «ЗАКРЫТО».

– Проходите, Мартин, – говорит доктор, и в голосе его нет ни удивления, ни радости. Только усталое принятие очередного непонятного феномена. – Садитесь.

Он садится. Стул под ним скрипит. Этот звук он помнит. Он уже сидел здесь, когда обсуждали чужие дела. Сейчас – своё.

Папка лежит между ними, как нейтральная территория.

– Я думал, на меня уже завели дело, – спокойно говорит Мартин. – Судя по тому, что в городе обо мне говорят.

– В городе на вас завели легенду, – поправляет Малышев. – Мы заведём документ. – Он кладёт ладони на папку. – Внутренний учёт. Ничего личного.

«Ничего личного» – говорит человек, у которого на столе лежит вся твоя жизнь, собранная по кускам.

– Формально, – продолжает он, – вы не сотрудник. Не пациент. Не гражданин. – Он поднимает глаза. – Вы… официально мертвы. Но фактически присутствуете. Это вызывает… вопросы.

– У кого? – спрашивает Мартин. – У системы?

– У всех, – вздыхает доктор. – У городских служб. У архивов. У страховщиков. У нас. – Он кивает на папку. – Они попросили нас… – губы вяло дёргаются, – …описать вас.

– Досье на мертвеца, – произносит Мартин. Слова сами складываются в заголовок. – Звучит неплохо.

Доктор не улыбается.

– Название папки, кстати, предложил не я, – сухо замечает он. – Но да, примерно так.

Он отцепляет резинку. Она с тихим щелчком соскальзывает, как ремень с грудной клетки. Папка немного распухает, листы внутри словно выдыхают.

На первой странице – обложка. «ДЕЛО № А-01». Ниже: «Категория: субъект с нестабильным временным статусом». Фамилия. Имя. Отчество. Фото – то самое, которое он уже видел на мемориале: полупрофиль, свет сбоку, взгляд в никуда. Но здесь оно размножено: чуть ниже – то же фото, с другим номером личного дела. Ещё ниже – снова он, но моложе, с другой стрижкой, другое освещение. Под каждым – разные наборы цифр и букв.

– Мы начали с того, что попытались просто… – доктор делает неопределённый жест в воздухе, – …свести воедино всё, что о вас известно. Обычная процедура. Биография, служба, участие в проекте. – Он перелистывает пару листов. – Потом стало… не очень обычной.

Он разворачивает папку к нему. Мартин видит первые строки.

«Лисов Мартин Викторович. Дата рождения: 14.09.1983». Чуть ниже – «Лисов Мартин Викторович. Дата рождения: 19.09.1985». Ещё ниже – «Лисов Мартин В. Дата рождения: 09.09.1983?» – вопросительный знак напечатан, не дописан.

– Поздравляю, – сухо говорит доктор. – У вас, по крайней мере на бумаге, как минимум три дня рождения.

Мартин всматривается. Самое страшное в этом не то, что даты разные, а то, как естественно они стоят друг под другом, как варианты размера обуви.

– Это ошибки, – говорит он чужим, слишком ровным голосом. – Опечатки.

– Я тоже так решил, – кивает Малышев. – Но вот… – он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака тонкий прозрачный файл. Внутри – несколько копий его старого паспорта. – Это ваша анкета при приёме на работу. Это – данные из страховой. Это – копия старого водительского. Везде – разные даты. А подпись – ваша. Или… очень похожая.

Он выкладывает копии рядом, как карты. На каждой – его лицо в разном возрасте и разной степени усталости. И разные числа под графой «дата рождения».

Он вспоминает, как заполнял анкеты. Когда это было? В какой жизни? В одной – точно: сидя на табуретке в душном коридоре, переписывая данные из старого паспорта. В другой – он просто подписывал уже напечатанное, не разглядывая. В третьей… возможно, вообще никто не спрашивал.

– Вы хотите сказать, – медленно произносит он, – что я… путал собственную дату рождения?

– Я хочу сказать, – поправляет Малышев, – что система нигде не удержала одну единственную версию. Где-то сработала коррекция, где-то – сдвиг. В городе, где три года играли с временем, это… – он подбирает слово, – …не уникально. – Пауза. – Уникально другое: вы – тот, на ком эти версии не схлопываются.

Он переворачивает страницу. Далее – служба. В одном документе: «Принят в отдел по работе с временными аномалиями в 2014 году». В другом – «в 2016». В третьем – вообще нет этой записи, зато есть другая: «В 2017 году завербован корпорацией “Хронос Индастриз” для работы в закрытом проекте “Синхрон”». Бумага из третьего выглядит более новой, с другим гербом, другой печатью.

– Вот это, – доктор косится на лист с логотипом корпорации, – мы получили по закрытому каналу. В этой версии вы никогда не работали как государственный следователь. Сразу – как корпоративный. – Он смотрит на него поверх бумаги. – Помните такую жизнь?

Мартин закрывает глаза на секунду. Внутри всплывает: кабинет с видом на город, другой этаж, другой бейджик на груди. Карта доступа с логотипом «ХИ». Коллеги, которые называют его не «товарищ следователь», а «мистер Лисов». В этой жизни он много молчит и мало записывает. Не потому что не хочет, а потому что так подписал.

– Не знаю, – честно отвечает он. – Мне… – он подбирает, – …кажется, что я мог бы там работать. – Открывает глаза. – Но если вы спросите, в каком году я туда вошёл – я не отвечу.

– В этом вы похожи на наш архив, – устало говорит доктор. – Он тоже не отвечает. Он предлагает варианты.

Он переворачивает ещё страницу. Там – уже знакомые формулировки: «Участие в инциденте», «нарушение протокола», «героическое вмешательство», «частичная ответственность». Всё это он читал на мемориале, слышал в новостях. Но здесь – другое. Здесь к этим формулировкам прилагаются разветвляющиеся стрелочки: «в одной версии событий…», «в альтернативной реконструкции…», «по данным независимого расследования…».

Это похоже не на досье, а на научную статью, где исследуют объект, который никак не укладывается в одну модель.

– Случай уникальный, – говорит Малышев, и в его усталости проступает что-то вроде профессионального интереса. – Обычно при пересчёте Москвы… – он сам поправляет себя, – …города, – поправляется, – система выбирает какую-то одну доминирующую версию биографии. Остальные уходят в статистический шум. У вас… – он стучит костяшкой пальца по папке, – …всё осталось.

– И вы решили всё это аккуратно подшить, – кивает Мартин. – Чтобы удобнее было смотреть на раскладку.

– Мы решили, – спокойно отвечает доктор, – что раз уж вы всё равно есть, лучше знать, в скольких вариантах. – Он откидывается на спинку кресла. – Понимаете, Мартин, раньше вы были тем, кто читал такие папки про других. Теперь… ситуация зеркальная.

Зеркальная.

Он смотрит на свою фотографию на обложке. В какой-то момент вместо одной головы видит две. Три. Одну – в профиль, другую – в анфас, третью – чуть повернутую. Они накладываются, как слои в дешёвом фоторедакторе. Где-то там, за бумажными страницами, в сети серверов, в архивах, лежат другие версии этих же листов, чуть отличающиеся шрифтами, печатями, формулировками.

– И что вы от меня хотите? – спрашивает он. – Чтобы я выбрал, в какой из этих биографий жил?

– В идеале – да, – честно отвечает Малышев. – В отчёте красивее смотрится одна линия. – Он машет рукой, отбрасывая собственную честность. – Но я, как человек, не рассчитываю на идеал.

Он наклоняется вперёд, чуть смягчая голос:

– Сейчас официально мы должны признать вас «аномальным субъектом». Это не тюрьма, не приговор. Это – попытка описания. – Он выдерживает паузу. – Но вы должны понимать: с этой минуты вы для системы – не «Лисов, человек». Вы – «Лисов, узел». Точка, где расходятся версии.

Слова ложатся на стол, как ещё один лист дела.

«Я стал множественным», – формулирует кто-то внутри. Не он – другой, более честный.

Он смотрит на папку. На корешок с номером. На штампы «АНОМАЛИЯ», «ПЕРЕСМОТР», «ЗАКРЫТО». В каждой печати – отдельная жизнь. Герой. Виновник. Инструмент. Интерфейс.

Папка – как зеркало. Только вместо отражения – бумага. И каждый лист в ней – другой человек с его лицом.

Он тянет к себе папку, как тянули к себе когда-то чужие дела. Пальцы помнят движение: подцепить край страницы, перевернуть, не порвать. Мышечная память сильнее временных сбоев. Это почти успокаивает. Почти.

На внутренней стороне обложки – лист с сеткой: таблица, где каждая строка начинается словами «ВЕРСИЯ 1», «ВЕРСИЯ 2», «ВЕРСИЯ 3». Справа – столбцы: «рождение», «служба», «Хронос», «инцидент», «статус». В клетках – не цифры, а маленькие, нетерпеливые несоответствия.

Он на секунду отводит взгляд. На стене за плечом Малышева – старые часы, те самые, которые он когда-то уже видел. Они, конечно, не идут. Стрелки остановлены на 12:04. Как дата. 12.04.**. В какой-то момент кто-то пытался завести их – минутная стрелка дрогнула, убежала вперёд, теперь стоит между рисками. Ни там, ни тут.

– Это… – он кивает на таблицу, – вы составляли?

– Не я, – говорит доктор. – Это работа группы. Архивисты, аналитики, пара людей сверху. – Он чуть кривит рот. – К нам спустили в уже… обобщённом виде.

«Обобщённый» вид похож на вскрытый мозг.

Он читает первую строку.

«Версия 1. Рождение: 14.09.1983. Служба: гос. отдел по временным аномалиям (2014–2020). Вербовка “Хронос”: нет. Участие в проекте “Синхрон”: консультант, внешний эксперт».

Под этим – маленькая приписка: «Преобладает в реестрах до 2022 г.».

Он листает дальше. Там – выдержки из внутренних приказов, сканы старых удостоверений. На одном – он сам: бледный, с фотографией пятилетней давности. Печать отдела, подпись начальника. Всё привычно. В этой биографии он жил как человек из бумажного мира: принял присягу, получал оклад, писал отчёты, делал вид, что не завидует тем, кто уходит в частный сектор. «Хронос» был там – где-то наверху, как туча.

– Такую жизнь я помню, – тихо говорит он.

– Я знаю, – кивает Малышев. – Эта версия самая… – он ищет слово, – …устойчивая.

– До какого момента?

Доктор смотрит в сторону окошка в двери, потом снова на него.

– До «Синхрона», – говорит он. – Потом… – он делает жест, как будто рвёт лист пополам, – …ветки размножились.

Он переворачивает страницу. «Версия 2».

«Рождение: 19.09.1985. Служба: отсутствует. Гражданский консультант. Вербовка “Хронос”: 2016 год, по закрытому контракту. Участие в проекте “Синхрон”: ключевой сотрудник, начальник аналитического сектора».

Дальше – копия договора. Мелкий текст, много юридических слов. Где-то посередине – его имя, подпись. Эта подпись тоже похожа на его. Слишком похожа.

В приложении – фотография пропуска. На ламинированном пластике – его лицо, чуть моложе, чуть瘦ее. В углу – логотип «Хронос Индастриз». Под фото – надпись: «Senior Data Interface Analyst». Ни слова про государственную службу. Ни одного знакомого штампа.

– Я… – он на секунду теряет голос. – В этой… – кивает на лист, – …никогда не был следователем.

– В этой вы сразу стали интерфейсом, – спокойно подтверждает доктор. – Чужие дела, «объекты», «субъекты» – всё через вас проходило в систему “Синхрон”. – Он говорит это так, будто занимается лекцией для студентов. – Удобная биография. Корпорации не приходится делить вас ни с кем, никакого конфликта юрисдикций.

– Вы верите в неё? – спрашивает Мартин.

Вопрос адресован не только доктору – всему этому зданию, этим коридорам, этим старым часам на стене.

– Я верю, – осторожно произносит Малышев, – что она была… возможна. – Он постукивает по столу пальцами, словно проверяя ритм. – Мы нашли несколько человек, которые помнят вас именно так. Как корпоративного. Они уверены, что вы никогда не были «нашей» системой. Для них вы – «их».

Где-то внутри у него отзывается чужое: бесконечные совещания в стеклянных переговорках, презентации с графиками, английские термины в протоколах, визитки. В этой жизни он смотрел на город с высоты офисного этажа, а не через запотевшие окна отделения. И один-единственный раз спустился вниз – в сердце «Хронос» – уже не как следователь, а как сотрудник. И подписал там не протокол, а согласие стать интерфейсом.

Он моргает – картинка исчезает.

– Мне кажется, – тихо говорит он, – что где-то… там… я это сделал. – Он поднимает глаза. – Это нормально – чувствовать чужую жизнь своей?

– Для вас? – доктор усмехается безрадостно. – Это уже норма.

Он переворачивает дальше. «Версия 3».

«Рождение: 09.09.1983? Служба: не подтверждена. Вербовка “Хронос”: неоднократные попытки, отклонены. Участие в проекте “Синхрон”: противодействие. Статус: внутренний критик, возможный информатор регуляторов».

Под этим – фразы, которые он никогда о себе не слышал.

«Лисов М. В. неоднократно выражал сомнения в целесообразности проекта “Синхрон”, указывая на возможные риски нестабильности временной сети».

«По данным внутреннего мониторинга, Лисов поддерживал неформальные контакты с представителями надзорных органов».

«Рекомендуется усилить наблюдение, рассмотреть варианты нейтрализации влияния».

Ниже – куски расшифровок. Обрывки диалогов. Фразы, выдернутые из разных дней.

– Это наша любимая часть, – сухо говорит Малышев. – Здесь вы – почти диссидент.

В одном фрагменте он читает:

«…вы понимаете, что если вы запустите систему без ограничителей, она начнёт пересчитывать не только будущее расписание поездов, но и то, что уже было?»

Голос в ответ: «Мы не собираемся менять прошлое, мы всего лишь…» – дальше помехи. – «…создадим более точную модель. Ваша задача – наблюдать, а не мешать».

В другом – более жёстко:

«Я не подпишу этот отчёт. Тут нет ни слова о побочных эффектах».

«Лисов, вы слишком драматизируете. Мы исправим язык. Это вопрос формулировок, а не морали».

Тон его собственного голоса в расшифровке узнаётся. Интонации – тоже. Но он не помнит этих разговоров. Они как будто сняты из другого фильма, где он играл более смелую версию себя.

– Вы… – он смотрит на доктора, – они?

– Корпорация, – кивает тот. – Это из их внутренних журналов. Очень интересное чтение. В этой версии вы несколько месяцев подряд пытались тормозить запуск. – Пауза. – Не слишком успешно.

«В какой-то жизни я был трусом и промолчал. В другой – был послушным и подписал. В третьей – кричал. Результат…» – мысль обрывается, не дойдя до точки.

– Если сложить всё это вместе, – продолжает Малышев, – у нас получается как минимум три разных человека с вашим лицом. – Он откидывается на спинку кресла. – Сотрудник госотдела. Корпоративный аналитик. Внутренний оппозиционер.

– И все они – я, – произносит Мартин. И впервые слышит, как это звучит. Как приговор без суда.

Он листает дальше. В приложениях – отчёты наблюдений. В одном – его описывают как «строгого, но лояльного исполнителя». В другом – как «склонного к сомнениям, потенциально опасного». В третьем – «трудно читаемого». В графе «характер» в разных анкетах стоят противоположности: «замкнутый/общительный», «подозрительный/доверчивый», «рискованный/осторожный».

– Досье на трёх разных людей, – тихо говорит он. – Вы уверены, что не перепутали папки?

– Мы проверяли, – уверенно отвечает доктор. – Раз десять. – Он стучит по обложке. – Везде – одна и та же биометрия. Один и тот же набор базовых параметров. – Он переводит взгляд на часы за его спиной. – Просто у нас… – он делает жест шире, включающий в себя здание, город, всё, – …сломалась привычка к единственному «я».

Мартин сморщивает лоб.

– Раньше, – объясняет Малышев, – биография воспринималась как линия. Да, с поправками, да, с неточностями, но всегда одна. Когда время было стабильным, сеть как-то сама сглаживала чужие версии. Люди спорили, какая интерпретация верна, но объект спора был один и тот же. – Он кивает на папку. – Теперь у нас есть несколько объектов, которые делят одно имя.

– И одно тело, – добавляет Мартин.

– Вот с телом сложнее всего, – признаёт доктор. – По документам вы умерли. Многократно. – Он листает дальше, показывает страницы с штампами «свидетельство о смерти». – 2022. 2023. Даже 2024 – одна совершенно замечательная версия, где вы дожили до пенсии и умерли в санатории.

– Звучит неплохо, – сухо комментирует Мартин. – Жаль, я её пропустил.

– Проблема в том, – продолжает доктор, не поддаваясь на юмор, – что в какой-то момент вас… стало слишком много для одного архива. – Он складывает ладони, как будто держит невидимый шар. – И “Синхрон” занёс вас во внутренний список узлов. Не как человека, а как точку пересечения.

«Список узлов». В глубине сознания что-то отзывается: те диаграммы, на которые он смотрел в первой книге этой жизни; те схемы, где люди отмечались не как личности, а как точки. Условия, параметры, сетевые связи.

– И с этого момента, – подытоживает доктор, – всё, что касается вас, перестало подчиняться обычной логике учёта. Любая попытка «выбрать одну версию» вызывает сбой. Мы пробовали. Архивист, с которым вы сегодня на площади говорили, – не первый.

Мартин вздрагивает. Он не удивлён, что Малышев знает и об этой сцене. «Хронос» всегда любил смотреть.

– Вы следили за мной?

– Мы… наблюдали, – поправляет тот. – Вы же сами нас этому учили. – Его губы дергаются. – Ваша сегодняшняя прогулка подтвердила, что город тоже не знает, кем вас считать. Вы герой, вы виновник, вы спектр. – Он щёлкает пальцами, как будто отгоняет назойливую муху. – А теперь представьте, что вместо города – машина. Сервер. “Синхрон”. Он пытается сделать то же самое: свести вас к одному. – Доктор наклоняется вперёд. – И не может.

«Интеллектуальный ужас», – всплывает в голове пафосная формулировка из каких-то старых книг. Не монстр под кроватью. Не тварь в тоннеле. Ужас от того, что даже система, придумавшая понятные ярлыки, сдаётся перед твоим множественным «я».

– И что дальше? – спрашивает он. – Вы повесите на меня ярлык «аномальный субъект» и… что? Будете наблюдать, как я… – он ищет слово, – …расщепляюсь?

– Мы будем фиксировать, – честно отвечает доктор. – Потому что это то, что мы умеем. – Он постукивает по папке. – А вы будете… – он разводит руками, – …жить. Насколько это возможно в вашем положении.

– В каком из положений? – не удерживается Мартин.

Малышев впервые за разговор чуть усмехается по-настоящему.

– Вот это, – говорит он, – вопрос, из-за которого у меня теперь болит голова.

Он разворачивает папку снова к себе, вкладывает в неё ещё какой-то тонкий файл.

– Здесь, – говорит он, – три жизни, которые смогли добраться до бумаги. – Поднимает взгляд. – Остальные… – он чуть стучит пальцем по виску, по воздуху, по стенам, – …гуляют по сети.

Мартин ощущает, как холодок сгущается под кожей. Впервые за всё время его не пугают ни штампы «смерть», ни противоречивые даты. Пугает то, как легко доктор произносит «остальные». Как если бы где-то, рядом, на расстоянии вытянутой руки, ходили другие его, не оформленные, не подшитые. И время, как зеркало, могло в любой момент показать любого из них.

Мысль о «остальных» висела между ними, как ещё одна невидимая папка. Не подшитая. Не пронумерованная. Но очень реальная.

– А в этих… – он коснулся пальцем края бумаги, – …остальных я тоже есть?

– Слишком, – спокойно ответил Малышев. – Иначе вас не было бы здесь.

Он сказал это так, будто комментировал погоду. «Дожди, снег, множественный субъект».

Доктор вытянул из середины папки ещё один блок – потоньше, но плотный. Бумага в нём была другого оттенка, чуть серее. На обложке – сухой заголовок: «Приложение 3. Исчезновения». Под ним – его фамилия. Чуть ниже – пометка: «конфликтующие данные».

– Вы сказали: в одной линии меня завербовали, – напомнил Мартин. – В другой – я пошёл против. А в третьей… просто исчез?

– Ну вот, – кивнул доктор. – Как раз она.

Он раскрывает приложение. Листы там не пронумерованы по порядку. В правом верхнем углу у одних – дата «2022», у других – «2023», у третьих – только «12.04» без года. В некоторых месте года написаны ручкой поверх напечатанного. Разный почерк. Разные чернила.

Первый лист: «Справка о пропаже».

«Лисов М. В., сотрудник отдела по временным аномалиям, не вышел на связь после дежурства 11.04.2022. По данным камер, покинул здание “Хронос” в 23:47 и до настоящего времени не обнаружен. Признаков насильственного исчезновения не выявлено. Предположительно мог покинуть город».

– Это… – он щурится, пытаясь вытащить из памяти тот вечер. – Одиннадцатое? Я помню двенадцатое.

– В этой версии инцидент случился позже, – поясняет доктор. – “Синхрон” запустили не двенадцатого, а тринадцатого. Вы исчезли до.

Следующий лист. Другой шрифт, другая структура.

«Сообщение о несчастном случае. 12.04.2022 в 03:12 зафиксирован кратковременный полный сбой системы видеонаблюдения в периметре здания “Хронос”. После восстановления записи обнаружено: в коридоре B-4 мужчина, идентифицированный как Лисов М. В., входит в зону действия камеры. Следующего кадра с его участием нет. Временной разрыв – 0,7 с. После этого он не был замечен в помещениях, на выходах, в окрестностях».