Тени горят ярче

ПРОЛОГ.

"Пепел и лилии"

Пожар начался не с огня.

Сначала был запах.

Запах, который царапал изнутри. Не гари – нет. Сладкий, как мамины духи, но горький на вдохе. Как если бы цветы решили умереть. Лилия и что-то едкое, металлическое. Алиса не знала слова «порох», но знала: этот запах был опасным. Как будто воздух стал стеклянным и мог порезать изнутри.

Она сидела на мраморной ступеньке у входа в зал, сжав в руках свою куклу. У той было чёрное пятно на коленке, как у неё самой – только у куклы оно было нарисовано, а у неё – настоящее. Платье белое, как у невесты. Или как у покойницы.

Вокруг плыли люди. Они смеялись, шептались, поднимали бокалы. Шампанское в них пузырилось – и вдруг, как будто закипело. Алиса не сразу поняла, что стало жарко.

Кто-то уронил фужер. Хруст. Как будто ледяная змея пролезла по полу. Никто не обернулся. Все продолжали двигаться – будто были тенями, уже мёртвыми.

Она увидела отца. Он разговаривал с женщиной в блестящем платье. Та не моргала. Её губы двигались, но звук выходил чужой – как будто кто-то говорил за неё изнутри.

Мама стояла чуть в стороне. Гладила кольцо на пальце. Знак – так Алиса это называла. Если мама вертит кольцо, значит, тревожно. Плохо. Значит, скоро – шёпот, потом – крик. Потом – тишина.

Кукла выскользнула из её рук. Упала лицом вниз.

Скрип. За спиной. Алиса вздрогнула.

Не дерева – металла. Как будто кто-то открывал дверь в подвал. Или гробницу.

Мальчик стоял у лестницы.

Он был почти как взрослый. В костюме. Слишком большом. Волосы – чёрные, как мокрый уголь. Глаза – как лёд, под которым плещется что-то дикое. Он смотрел не на неё. На тьму наверху лестницы.

– Там кто-то зовёт, – сказал он. – Она сказала твоё имя.

Голос был тихий, но Алиса услышала. Мама? Возможно. Там, вверху, действительно было что-то… знакомое. Как если бы её любимая колыбельная прозвучала, наоборот.

Она встала. Сделала шаг.

Мальчик – Дэмиен, она узнала позже – повернулся и пошёл первым.

Наверх.

Зал наверху был старым. Воздух – тяжёлым. Свечи дрожали. Не от сквозняка. От чего-то другого. Стены будто потели тенями. Пламя отбрасывало силуэты, которые не совпадали с людьми. Они шли вперёд. Или назад. Или раньше времени.

Картина висела в центре. Большая. Чёрная рама. Пыль на стекле. А под ней – женщина.

Она стояла в огне. Но не горела. Или горела – но как будто ей это нравилось.

Её лицо…

Алиса замерла.

Глаза – как у неё. Но зрачки – чужие. Глубокие. Тёмные. Как у мальчика. Как у Дэмиена.

Они стояли рядом. Смотрели. Дэмиен не моргал. Алиса не дышала. Губы женщины шевельнулись. Не как у живых – будто кто-то дёргал за невидимые нитки. Из уголка рта стекала капля краски. Или крови. Алиса вдруг поняла: это не огонь пожирает её. Это она пожирает огонь. Мама вошла в зал. Она шла быстро…

Мама вошла в зал. Она шла быстро. Платье на ней было лёгким, но двигалось, как тяжёлый шёлк. В руках – что-то белое. Бумаги? Или… часть картины?

Отец остановился возле неё.

– Это не она, – голос у мамы был тихим, но Алиса услышала. – Это не оригинал. Слой не тот. Цвет пепла другой.

Пепел? Откуда она знает, какого цвета пепел?

Картина дрогнула. Не тень. Сама ткань – как будто под ней что-то вздохнуло.

Внизу снова что-то разбилось. Потом – крик. Затем звук, будто стекло режет по коже. Протяжный. Хриплый. Как смерть, которая потеряла голос.

Пламя вспыхнуло с правой стороны картины. С рамки. Как по шву. Как по венам.

Алиса шагнула назад. Ударилась спиной о колонну. Хотела закричать, но во рту – пусто. Как будто язык исчез.

Мальчик стоял рядом. Он не двигался.

– Это она, – сказал он. – Женщина в пламени.

Алиса посмотрела на него. Его рука тянулась к ней. Он схватил её запястье. Сильно.

В этот момент боль пронзила её руку. Как иголки. Как раскалённая проволока. Она открыла рот – и одновременно с ней закричал он.

Не от боли. От узнавания.

Боль ударила в запястье – и вдруг Алиса узнала этот узор. Она рисовала его вчера на песке. А Дэмиен – сегодня на оконном стекле. Как будто кто-то водил их руками годами.

На полу – пепел. Он летел в воздухе, как снег. На нём – отпечатки. Маленькие. Голые ступни. Кто-то танцевал. Или звал.

– Беги, – прошептал он.

Но его пальцы не отпускали. Они вжимались в её кожу, оставляя следы – круги, линии. Тот же узор, что был на раме картины.

Алиса не могла оторваться. Как будто запястье стало дверью – и он держал её с другой стороны.

Пламя двигалось не спеша.

Не как в кино. Не как на костре. Оно расползалось по раме, по стеклу, по воздуху – как будто вспоминало, что делать. Как будто само выбирало, кого сжечь.

Снизу раздался ещё один взрыв – не громкий, но резкий. Как трещина в чашке. Крики усилились. Мужские. Женские. Детские. Но наверху, в этом зале, стояла тишина. Зал словно оторвался от мира. Или был похоронен заживо вместе с ним.

Мама остановилась прямо перед картиной. Бумаги в её руках заплясали от жара. Лицо у неё было очень бледным – таким бледным, что Алиса на секунду подумала: мама уже мертва, просто ещё не поняла.

– Оригинал был написан в 1867-м, – сказала мама. Её голос был глухим, будто из другой комнаты. – На холсте из костяной пыли. На пепле.

Отец потянул её за руку.

– Пора уходить, – резко.

– Если она проснулась, мы не успеем, – ответила она и посмотрела прямо в лицо женщины на картине.

Воздух перед картиной дрогнул – будто пространство сжалось в точку. А потом разорвалось. И в этот момент – женщина моргнула.

Картина не дрогнула. Стекло не лопнуло. Но в огне, на холсте, ресницы опустились и поднялись. Алиса видела это. Дэмиен тоже.

Мама отступила. Бумаги из её рук вспыхнули. Она не закричала. Только прикрыла лицо ладонью – и её кожа сразу покрылась волдырями.

Папа схватил её. Оттолкнул от картины. Она упала. Горящее платье задело пепел у стены – и вдруг весь пол заледенел огнём.

Алиса рванулась вперёд. Дэмиен удержал её.

– Ты не поможешь, – сказал он. – Она уже выбрала.

– Кто?

Он не ответил. Глаза его были широко раскрыты. Лоб в испарине. Но голос – спокойный. Почти сонный. Будто он давно знал, что всё закончится именно так.

Мама лежала на полу. Шевелилась. Рот двигался, но звука не было. Папа пытался затушить пламя пиджаком. Оно не гасло. Наоборот – охватывало его руки, ползло по горлу, как змея.

Они горели молча. Пламя лизало их кожу, но не пожирало – лепило. Как художник, который переделывает набросок. Красиво. Так красиво, что Алису стошнило.

Пепел танцевал вокруг них, кружился. И вдруг Алиса поняла – это не просто пыль. Это кто-то. Кто-то невидимый. Множество "кто-то". Они шептали, но слов не было.

Алиса пошатнулась. Дэмиен подхватил её за плечи.

– Не смотри, – сказал он. – Если запомнишь, она останется с тобой навсегда.

Алиса хотела закричать, но во рту пересохло, как будто язык прилип к нёбу. Она посмотрела.

И увидела.

Тени двигались сами. Не как люди. Не как отражения. Они жили своей жизнью. Двое в углу – мать и отец? Нет. Что-то другое. Они стояли в той же позе, что и женщина на картине. Горели – но не исчезали.

Потом одна из теней подняла руку и провела по воздуху – как кистью. Прямо над Алисой. На потолке вспыхнул символ. Круг, в нём – буква. Или шрам. Или имя.

Алиса почувствовала – что-то запеклось у неё на руке. Посмотрела. На коже появилось красное пятно. Форма – знакомая. Она рисовала это раньше. В тетради. На парте. На стекле.

– Она запомнила нас, – сказал Дэмиен.

Огонь добрался до стен. Дерево трещало. Свечи плавились. Воск капал на пол, будто слёзы. Где-то внизу обрушился потолок.

– Нам нужно идти, – сказал он.

Но никто не двигался.

Потому что в центре зала – между ними и дверью – теперь стояла она.

Женщина с картины. В пламени. В том самом платье, которое пело. Волосы – как копоть. Глаза – как у Алисы. Только темнее. Только глубже. Её губы растянулись. Не в улыбку. В ту же гримасу, что была на картине. Алиса поняла: это не конец. Это приглашение.

Алиса не помнила, как они побежали.

Только пепел. Он поднимался с пола, обвивал щиколотки, лез в глаза. Пах как старые книги и чьи-то волосы. За каждым шагом – хруст. Не стекла. Не дерева. Как будто они наступали на кости.

Женщина в пламени стояла у двери. И в то же время – нет. Она двигалась, как дым: казалось, что стоит, но оказывалась ближе. Её взгляд был неподвижен, но Алиса чувствовала, как он скользит по позвоночнику, будто ледяной палец.

– Вон туда, – прошептал Дэмиен.

Он тянул её влево, к узкому коридору за колоннами. Она не сопротивлялась. Только оглядывалась, вцепившись в его руку так, что пальцы побелели. Её кожа на запястье горела, как будто узор, оставшийся там, был выжжен изнутри.

Дым повис под потолком. Красный. Не от жара – от злости. Как если бы сама комната злилась, что их упускают.

Где-то грохнуло. Пол треснул. Пыль хлынула в лицо. Алиса упала. Колено ударилось о пол – боль ударила в виски, но было не до слёз. Пепел под кожей зашипел, как на раскалённой сковороде.

– Поднимайся, – голос Дэмиена – всё тот же: спокоен, неуместно ровен. Глаза его были пусты, будто он читал инструкцию, написанную на стене дымом. – Она рядом.

Алиса поднялась. Пошатнулась. И вдруг увидела: у стены – силуэт. Женский. Чужой. Но… повторяющий её движения. Рука тянется вверх – и в пепле поднимается другая. Пальцы складываются в знак. В тот самый, что горел на потолке.

Они добежали до окна. Рама была обуглена, но стекло – целое. Почти.

– Мы не выберемся, – выдохнула Алиса. Голос сорвался, словно был сделан из золы.

– Выберемся, – Дэмиен отпустил её. Подошёл к раме. – Только не через дверь.

Он достал что-то из внутреннего кармана. Маленький серебряный крестик. Размахнулся и ударил по стеклу. Оно треснуло. Паутина. Потом – глухой звон.

Дым дёрнулся, как живой. Окно взорвалось наружу. Поток воздуха влетел внутрь, сдувая огонь в стороны. На миг стало тихо.

И в этой тишине – голос.

Женский. Но не маминым. Слишком низкий. Слишком медленный.

– Оглянись.

Алиса не хотела. Но шея сама повернулась. Как будто кто-то тянул за волосы изнутри.

В коридоре, где они только что были, стояла она. Женщина в пламени. На губах – пепельная улыбка. В руке – кукла.

Та самая. С чёрным пятном на коленке.

– Пора прощаться, – прошептала Дэмиен. И вытолкнул Алису в окно.

Они падали сквозь пепел и крики. Ветер выл, вырывая из рук последнее – её имя, её страх. И вдруг – хруст. Как будто кто-то сломал кукле шею прямо у неё за спиной. Её память. Алиса поняла: та ночь не закончится. Она будет падать всегда.

Они упали в сад за особняком. В цветы, что когда-то были пионами.

Теперь – чёрные, как сгоревшие письма. Их лепестки хрустели под телами, будто бумага, пропитанная солью. Воздух пахнул дымом и чем-то сладким – будто пионы сгнили за одну ночь.

Алиса ударилась о землю, и гравий впился в щёку, как сотня иголок. В ушах звенело – не от падения, а от того шёпота, что преследовал их в горящем доме. Она попыталась вдохнуть – в горле стоял дым, словно кто-то вдавил ладонь в её рот изнутри. Дэмиен пахнул не дымом, а камфорой и старыми страницами. Как будто он годами сидел в запертой комнате, где воздух пропитан чернилами и пылью.

Сердце колотилось так, что больно было дышать. В висках – молотки. А в груди – ком. Не страха. Ярости. Почему я?

Она приподнялась – и увидела Дэмиена. Его рука была протянута к ней, но пальцы дёргались, будто он хотел и помочь, и оттолкнуть. Глаза его были пусты, но пальцы сжались в кулаки – будто он боролся с чем-то, чего Алиса не видела. Только угол его рта дрогнул, как у человека, пытающегося вспомнить, как это – быть живым.

Дом горел. Огонь пожирал окна, как леденцы. Стёкла лопались, будто кожа. Пламя выползало по фасаду, как змея, возвращающаяся в гнездо. Над крышей клубился дым, внутри которого угадывалась… фигура. Женская. Стоящая. Наблюдающая.

Алиса заморгала. Нет. Показалось. Или не показалось.

Она схватилась за руку Дэмиена, и тут же отдёрнула. Его кожа обожгла. Не жаром – током. Как будто под кожей что-то шевельнулось в ответ.

Они посмотрели друг на друга. Первый раз – по-настоящему. И в этом взгляде что-то треснуло.

Их запястья были одинаковыми. Синие отметины. Узоры, будто вытравленные иглой. Один в один. Как зеркала, рисовавшие один и тот же шрам.

– Что это значит? – прошептала Алиса.

Он не ответил. Только медленно разжал ладонь. Внутри – осколок стекла. Сквозь него пламя казалось живым существом. А на его фоне – дым, складывающийся в силуэт. Тот самый.

– Она не отпустит, – сказал он. – Мы теперь часть её картины.

Сирены выли, как ребёнок, которого забыли в горящем доме. Голоса. Кто-то кричал: «Дети! Живы?!»

Алиса попыталась встать. Ноги дрожали. Мир накренился. Будто кто-то бил молотком по картине, висящей у неё в голове. В волосах – что-то холодное. Она провела пальцами и увидела на ладони чёрный пепел.

Он прилип к коже, будто знал, кому принадлежать. Как в сказке няни: «Пепел мёртвых всегда ищет того, кто их предал».

Пепел на ладони складывался в букву. «М».

Буква «М» не просто лежала на ладони. Она пульсировала, будто под ней билось крошечное сердце. Алиса вдруг вспомнила: так же пульсировала рама картины, когда мама кричала что-то про «пепел».

Алиса вскрикнула. И тут же зажала рот.

Дэмиен смотрел на неё. Лицо было неподвижным, но глаза… в них что-то стучало. Не страх. Не сожаление. Предчувствие. Как будто он знал, что всё только начинается.

Он подошёл ближе, коснулся её запястья, где узор пульсировал с каждой каплей крови.

– Это не конец, – прошептал он. – Она только начала собирать нас… – его голос дрогнул. – А я не хочу быть её кистью.

И в этот момент Алиса почувствовала: она больше не одна. И в этом взгляде – её собственное лицо, но с губами, обожжёнными в улыбке.

Кто-то смотрит изнутри. Через её глаза.

Сквозь неё. И ждёт, чтобы войти, когда она моргнёт.

ГЛАВА 1. ТЕНИ ПРОШЛОГО

Кисть скользила по холсту с точностью хирурга. Мазок – вдох. Линия – выдох. Всё, чтобы удержать внутри то, что рвалось наружу. Мышцы запястья сводило. Кончик кисти дрожал едва заметно, но для Алисы – как землетрясение. Воздух в комнате был плотным. В нём чувствовалось: здесь недавно происходило что-то неправильное. Не от пыли – от памяти. Льняное масло, старая древесина и… запах, как после выстрела. Сера. Расплавленный свинец. Он пробивался сквозь ладан, оставшийся от вчерашнего вечера. Ладан не для молитвы. Для защиты. От запаха, что возвращался, стоило только моргнуть. На мольберте – мадонна. Потускневшая, с выцветшим ореолом и глазами, в которых больше не было света. Левый угол холста обуглен. Алиса скребла его с осторожностью, как будто картина могла взорваться от лишнего прикосновения. Тампоном она сняла верхний слой лака. Под ним – налёт. Пепел с вкраплениями костяной пыли. Она сразу узнала материал: алхимический приём XIX века. Часть проклятой техники memento mori. Она судорожно выдохнула. Сердце застучало быстрее. Что эта картина делает здесь? Рама была неровной, будто дерево вспоминало огонь. Алиса провела по ней пальцем – занозы, как следы когтей. Прядь волос прилипла к виску. Она резко откинула её, потом прижала руку к запястью. Узор под свитером пульсировал – будто тень под кожей заметила то же, что и она. Знак будто оживал, как только в мастерской появлялся пепел. На столе лежал конверт. Тёмная бумага, печать – трезубец, обвитый змеёй. Она не придала значения. Пока. Пока не увидела такой же знак на двери галереи Дэмиена Рейнольдса. В мастерской было тихо. Старые каменные стены глушили звуки города. Место, где она работала, раньше было часовней. Теперь – как саркофаг для искусства. Свет просачивался сквозь узкие окна, освещая пыль в воздухе. Иногда казалось – это не пыль, а чьи-то взгляды. Книги стояли рядами, как свидетели. История живописи, пигментология, судебные дела о фальсификациях. Одна – открыта на главе об Эдгаре Вальтере. Её предке. Она не помнила, чтобы её открывала. Пигменты на столе были разложены в ряд. Алиса взяла баночку с серым порошком, понюхала. Защипало в носу. Привкус на языке – как от пепла. Или крови. Она вздрогнула.

– Сегодня ты просто реставратор, – шепнула она. – Не свидетель. Не сосуд.

Стук кисти по холсту вернул её в рутину. Раствор. Лупа. Мазок. Ещё один. Только не думать. Не видеть. Мадонна на холсте внезапно моргнула. Не глазами – всем лицом. Будто краска на секунду стала кожей. Алиса отпрянула. Посмотрела снова. Всё было на месте. Но в ореоле – крошечная трещина. В форме буквы "М". Та самая, что пульсировала у неё на запястье.

Она сглотнула. Снова наклонилась. Лупа увеличивала микротрещины, как шрамы. Она знала эти трещины. По памяти. По запаху. И вдруг – удар. Дверь архива взорвалась внутрь, как будто невидимый кулак ударил по ней из темноты. Полки с книгами ахнули в ответ. Кисть выскользнула из её руки, и капля краски брызнула на запястье.

Пятно – густое, тёмное. Как ожог. Или клеймо.

Алиса вскочила. Сердце застучало где-то в горле. У двери – никого. Только еле заметное движение тени у самого пола. Сквозняк? Нет. Воздух не шевелился. Она захлопнула дверь. Осталась стоять. Прислушивалась. Тишина. Натянутая, как струна перед ударом смычка. В зеркале на стене – её отражение. Но глаза… не её. Темнее. Старше. В них кто-то был. Свет мигнул. Один раз. Второй. Лампочка качнулась. Алиса щёлкнула выключателем, оставив настольную лампу. Жёлтый круг света обнял её стол. Всё остальное – поглотила темнота. Тень у двери дрогнула. Пульс участился. Воздух сгустился. Узор под свитером зашевелился. Как будто кто-то проводил пальцем по коже изнутри.

И тут – звонок. Один удар. Ровный. Точный. Как выстрел в храме.

Звонок стих. Тишина стала густой, как дым перед вспышкой. Алиса поняла: это не дверь открылась. Это захлопнулась ловушка. Дверная ручка повернулась без стука. Слишком медленно, будто кто-то проверял: не заперто ли? Алиса оторвалась от холста, вскинула взгляд. Вдох – короткий, как перед прыжком в холодную воду. Пальцы замерли над краской. Кончики – ледяные. Дверь распахнулась. Не резко – с холодной уверенностью. Как будто за ней не человек, а приговор. Он вошёл без приглашения. Словно знал: место уже принадлежит ему. Рост выше среднего. Тёмное пальто, строгое, как монашеская ряса. Костюм серого цвета, безукоризненный. И трость – из чёрного дерева, с набалдашником в виде змеиной головы. Её глаза были двумя крошечными рубинами, которые следили за Алисой, куда бы она ни двинулась. На лакированных ботинках не было даже пыли. Почти. Левый ботинок был чуть темнее – как будто он наступил в что-то липкое по дороге. Кровь? Краска? Или чернила, которыми подделывают подписи? Но больше всего – глаза. Серые, как сталь. Холодные, но не мёртвые. В них что-то двигалось. Не страх, не злость. Сила, привыкшая быть запертым зверем.

– Алиса Вальтер? – голос, как стекло, натянутое над пропастью.

Она не ответила сразу. Взгляд – в зеркало на стене. Его отражение не дрожало, не искажалось. И даже свет не смел исказить линии его силуэта.

– Смотря кто спрашивает.

Он шагнул внутрь. Медленно. Уверенно. Как хирург перед разрезом. За ним осталась лёгкая дорожка влаги на каменном полу – с улицы шёл дождь. Он не стряхивал капли. Не замечал. Или не считал нужным.

– Дэмиен Рейнольдс. Антиквар. Исследую наследие, которое предпочло быть забытым. – Он говорил чётко, как будто репетировал. – И, боюсь, у нас с вами пересекаются интересы. Он подошёл к рабочему столу. Осторожно положил на него длинный свёрток. Его пальцы на секунду задержались на ткани – будто проверяли, не обожжёт ли её прикосновение. Ткань – бархат, чёрный, с алой нитью, перевязанной в идеальный узел. Сургучная печать – трезубец, обвитый змеёй.

Её дыхание сбилось. Пальцы невольно сжались. Левое запястье – будто вспыхнуло. Узор под кожей пульсировал, откликаясь. Он не торопился. Как будто знал: она всё равно заглянет внутрь.

– Что это? – её голос прозвучал тише, чем хотелось бы.

– То, за что вас могут посадить. Или – спасти.

Он слегка отступил. Дал ей пространство. Пространство для выбора. И ловушку. Алиса медленно развязала нить. Ткань соскользнула – как саван. Под ней – холст. Старый, покрытый лаком. Изображение – до боли знакомое. Пальцы дёрнулись. Внутри – крик. Но он не вырвался наружу.

Картина была почти её. Почерк – узнаваемый. Пигменты – те, с которыми она работала год назад. Даже микротрещины – идентичные. Но это не была её рука. Кто-то скопировал не только стиль – её страхи, её сны. Это было… интимно.

– Это подделка, – её голос дрогнул, будто по холсту провели ножом.

– Все картины – подделки, мисс Вальтер, – он провёл пальцем по краю холста. – Даже оригинал. Особенно оригинал.

– Я. Этого. Не. Делала.

– Тогда кто? – Его взгляд скользнул вниз – будто знал, где искать. – Ваш отец?

Её сердце оборвалось. Как будто в груди раздался внутренний звон. Старый. Из детства. Из того дня, когда всё сгорело.

– Оставьте отца в покое.

– Я бы с радостью. Но, увы, это он первым украл оригинал. Картина принадлежала дому Вальтеров. А теперь – всплывает в галереях по частям. Вопрос не в морали. В контроле. Он подошёл ближе. Алиса невольно сделала шаг назад. Его тень коснулась её стоп, как ледяная вода. У неё зазвенело в ушах.

– Помогите мне. Найдите оригинал. И уничтожьте остальные. Пока это не сделал кто-то менее… рациональный. Например, Виктория Ланген.

При этом имени воздух в мастерской словно выгорел. Алиса почувствовала вкус пепла на языке – тот самый, что остался после последней встречи с Викторией. Мёртвой Викторией.

– Она… она мертва, – вырвалось у Алисы.

– Её тело – да. Но её коллекция – жива. И скоро выйдет на аукцион. С этой "вашей" работой как центральным лотом.

Тик-так. Часы в углу комнаты тикали громче. Или это пульс. Или они совпали.

– Вы можете молчать. А можете выбрать. Сейчас.

– Почему я?

– Потому что вы помните, как горит ложь.

Он посмотрел на её руку. Чуть прищурился.

– Ваше запястье… интересно. Оно всегда так реагирует на правду?

Он не улыбался. В этом и была угроза. Потому что он верил. В то, что говорит. В то, что всё уже решено.

– Я дам вам время. До полуночи. После – всё становится необратимым.

На пороге он обернулся:

– Кстати. Вы проверили сегодня зеркало? Там кто-то ждёт.

Губы Алисы сами сложились в ответ: – Она всегда ждёт. И только потом она осознала – эти слова сказала не она. Они просто вырвались. И он исчез, оставив после себя лишь каплю дождя на полу. Она была красноватой. Как кровь. Или старая краска. Он вышел без звука. Дверь захлопнулась с грохотом, от которого задрожали кисти в стакане. Последняя упала на пол, оставив кляксу в форме трезубца. Холст остался лежать на столе. Теперь он казался тёплым. Как живой. Тишина вернулась, но теперь в ней звенел невидимый колокол – будто где-то разбили стеклянный купол. Узор на запястье завершил трансформацию: две змеи сцепились в восьмёрку, образуя знак бесконечности. Или петлю. Алиса вдруг поняла: выбор у неё был только на бумаге. В реальности эта игра началась пятнадцать лет назад. И первый ход сделал не он.

Воздух в мастерской стал вязким, будто налитым в сосуд. Алиса стояла перед картиной, не в силах пошевелиться. Ветер за окном замер, часы в углу перестали тикать. Только её сердце продолжало стучать – гулко, с перебоями. Руки – по швам, как у солдата. Только пальцы едва подрагивали, вспоминая тепло его присутствия. Как будто даже в его отсутствии он оставался – в воздухе, в тенях, в самой ткани пространства. Картина лежала на столе, как обнажённый нерв. Цвета на ней пульсировали, будто жили своей жизнью. Там, где должен был быть белый фон, пробивалась странная синева – как след удара. Алый мазок в углу мигнул – не отражением, не игрой света. Движением. Она моргнула. И снова – всё застыло. Окна дрожали от порывов ветра, хотя стекло не треснуло. Тени на стенах тянулись вверх, растягивались, будто пытались сорваться с плоскости. Сквозняк прошёлся по мастерской, хотя окна были закрыты. Одна из кистей, упавших после хлопка двери, медленно покатилась по полу. Звук – глухой, слишком громкий для такой лёгкой вещи. Алиса подошла ближе. Каждый шаг отдавался внутри, как удар молота по кости. Она вдыхала глубоко – запах терпкий, въедливый. Краска, масляная и старая. Под ней – пыль. И ещё что-то. Как после выстрела. Сера и расплавленный свинец. Запах напоминал утро после пожара – обугленные балки, мокрые угли, гари больше, чем воздуха. Холст будто притягивал. Не взгляд – кожу. Узор на запястье заныл, как старая рана перед грозой. Пальцы Алисы скользнули по раме – там, где трещина образовывала букву “М”. Ровно на три секунды (отсылка к правилам мира) кожа прилипла к холсту, будто её втягивали внутрь. Боль ударила, как от ожога, но огня не было – только вспышка, и мир перевернулся. Мир сорвался. Пространство схлопнулось. Комната исчезла. Осталась только тьма и пламя. Три секунды. Или вечность. В центре – женщина. Не картина. Не образ. Настоящая. Или настолько настоящая, что Алиса не могла дышать. Силуэт в огне. Волосы – горящие пряди, тянущиеся в воздух. Как змеи. Её губы раскрылись – не для крика, а для шёпота, который Алиса чувствовала костями: “Ты разожжёшь огонь снова”. Пламя лизало её кожу, но не оставляло следов – будто она была не жертвой, а фитилём, горящим изнутри. Алиса шагнула вперёд. Или ей так показалось. Огонь не обжигал – он был тёплым. Слишком тёплым. Убаюкивающим. Обволакивающим. Тень за женщиной на мгновение приобрела форму зеркала. Изнутри на неё смотрела сама Алиса. Но с глазами чужими. Пустыми. Боль. Внезапная. Острые края холста разрезали кожу, когда она бессознательно сжала край картины. Кровь капнула на холст – и сожглась, оставив чёрный след. Но Алиса знала: это не просто “М”. Это та же метка, что выжгли на её запястье в ночь пожара. Знак, который Дэмиен бессознательно повторял на оконном стекле. Печать их общей тайны. Та самая. Из детства. Из пролога. Из шрама. На запястье – жар. Узор пульсировал, как второе сердце. Или настоящее, если первое больше не принадлежит ей. Звон стекла. Алиса обернулась – зеркало треснуло. Линии расходились от центра, будто его ударили изнутри. В трещинах – тот же силуэт. Та же женщина. Или Алиса. Или обе сразу. Комната дрогнула. Не физически – на уровне восприятия. Как будто стены стали дальше. Тень от люстры на потолке превратилась в паутину. Лампочка мигнула. В углу – раздался еле слышный плач. Или пение. В зеркале – отражение Алисы отставало. На полсекунды. Голова повернулась – а отражение только собиралось это сделать. Тень у её ног – длиннее, чем должна быть. И двоится. Вторая тень тянулась к холсту, словно пыталась вплестись в изображение. Алиса не моргала. Инстинкт шептал: «Если моргнёшь – она подойдёт ближе». Она уже подходила. Женщина в пламени. Из холста. Из зеркала. Из шрама. Картина снова была неподвижна. Всё исчезло. Тень, кровь, пламя. Только мазок крови оставался в центре. И он уже высыхал. Но теперь он выглядел… органично. Как часть композиции. Как будто художник знал, что она оставит этот след. Алиса тяжело опустилась в кресло. Её трясло. Руки – прижаты к груди. Внутри – пусто. Нет мыслей. Только образ. Только жар.