Невольницы ада. Следствие ведёт Рязанцева

Глава первая

Когда что-то не получается, мы расстраиваемся, но иногда неудачи могут быть сигналом «смени маршрут». А если это разочарование, которое воспринимается, как полное крушение твоей жизни? Можно так же попробовать сменить маршрут. На другой. Ведь логично же прилагать усилия ни к тому, что не получается, а к тому, что может получиться. Это всего касается. И отношений тоже.

Время, конечно, лучший лекарь, но когда рушится твой мир – спасает движение. И ты в этом движении жук Скарабей, который катит свой шарик, повторяя путь солнца от рассвета до заката, то появляясь из песка, то снова исчезая в нём. В том самом, из песочных часов отмеряющих жизнь.

Лена уткнулась носом в подушку и дала волю слезам. Она долго крепилась, не позволяя разрывающим сердце чувствам взять над собой верх. Это несложно, когда душа окаменела. На принятие решения много времени не потребовалось. Не раздумывая, написала рапорт на увольнение и, стараясь не смотреть на Махоркина, положила листок перед ним на стол.

– Лена!

– Не надо! Не надо ничего говорить. Подпиши, и я уйду.

– Я не подпишу это.

– Пожалуйста, не мучь меня. Подпиши. Я тебя очень прошу.

– Не могу.

– А я не могу видеть тебя. И работать с тобой больше не смогу.

– Ты ненавидишь меня.

– Наоборот. Люблю. Ты знаешь. Но это уже не важно. Ты не оставишь своего ребёнка. Ему нужны оба родителя. И я не хочу ставить тебя перед выбором.

– Я её не люблю.

– Я знаю. Но это теперь не имеет никакого значения.

Лицо Махоркина выглядело уставшим и постаревшим. Глубокие морщины прорезали лоб, а всегда уверенный взгляд стал измученным, потухшим и растерянным.

– Я не знаю, что мне делать. Что? Скажи.

Ей так остро захотелось обнять его, прижать к себе, пожалеть, но, собрав силы, она холодно произнесла:

– Подпиши.

Уже в такси, измаявшаяся болью, просила водителя: «Быстрее, быстрее». Как будто убегала, как будто боялась, что догонят, попытаются вернуть. А больше всего боялась себя: что не выдержит, что сдастся, что уступит. В какой-то момент поймала себя на мысли, что было бы неплохо, если бы, разогнавшись, машина въехала в бетонное заграждение. Мгновенно промелькнувшая мысль испугала. И отрезвила. Но горькие, болезненные думы не сдавались, продолжали мучить, мешали отвлечься на что-нибудь другое.

Подушка уже промокла от слёз, а она всё никак не могла остановиться. Дверь слегка скрипнула, и в слабом луче света появилась фигура матери.

– Доченька, попей валерьянки, – Евгения Анатольевна присела на краешек кровати и погладила дочь по голове. Лена замерла и притихла. – Хотя какая тут к чёрту валерьянка! – Мать вздохнула. – А знаешь, что я тебе посоветую? Наешься хреновины.

Лена развернулась и уставилась на мать заплаканными глазами.

– Какой хреновины?

– А такой. Берёшь хрен и через мясорубку перекручиваешь, добавляешь томатный сок по вкусу, можно ещё чего-нибудь. И как жахнуть! Так, чтоб глаза из орбит, чтоб мозги перемешались, а потом на место встали.

– И что, это поможет? – удивлённо спросила Лена, вытирая слёзы.

– Обязательно! Во всяком случае, пока эту хреновину будешь готовить, уже успокоишься.

– Нет. – Лена приподнялась и села, подтянув к подбородку колени. – Хреновиной тут не поможешь. Сиюминутный эффект может отвлечь, но не решить проблему. Мама, я не знаю, как мне дальше жить. Чем заниматься? Я ведь только и умею, что преступников ловить.

– Ну и лови себе на здоровье. Что в Москве других отделений нет? Работа тебя отвлечёт, а время сделает своё дело. На Махоркине твоём свет клином не сошёлся.

– Да как же я расследовать буду, если кроме мыслей о нём мне ничего в голову не лезет? Он мне мерещится в каждом встречном. Я постоянно думаю: как он, где он, с кем он. Я не знала, что это так больно будет. Лучше бы он мне изменил.

– Что ты такое говоришь, дочка? Чем это лучше-то?

– Тем, что я бы тогда могла его во всём винить, я могла бы ругать его, обзывать предателем, подлецом, ненавидеть, презирать. Стукнула бы, в конце концов. И мне было бы легче. Легче разлюбить и отпустить из сердца. Но как отпустить, если он не виноват в том, что так получилось… нет, виноват, конечно… и не виноват. Если я сама за него решила. Сама себе в сердце выстрелила. Как это пережить? Как, если мне сейчас даже одним с ним воздухом дышать больно?

– Понимаю. Но всё проходит, и это пройдёт. Может и звучит банально, но потому и банально, что верно. А если дышать трудно одним воздухом, то поезжай куда-нибудь.

– Куда?

– А к Светке в Новгород. Она тебя быстро в чувство приведёт. Развеешься, подышишь другим воздухом, отдохнёшь. Глядишь, и душевное состояние в норму придёт. Вот тогда и вернёшься.

***

Тёплые пухлые Светкины руки обнимали участливо и надёжно. Хорошо, когда у тебя есть старшая сестра. Она всё поймёт, поддержит, подскажет. И можно быть уверенной, что всё это искренне, всё от души. И никаких подруг не надо.

– Как будто и не расставались. – Светка подхватила чемодан, взвесила в руке. – Чего такой лёгкий?

– Ну извини, варенья не взяла, – Лена впервые за последнее время улыбнулась. Робко, неуверенно, словно пробуя – может ли улыбаться, будто забыла, как это делается.

– Я не о варенье, а о нарядах.

– Каких ещё нарядах?

– Разных, в которых будешь дефилировать по городку нашему. У нас тут офицеров холостых знаешь сколько…

– Света, о чём ты, какие офицеры? Я вот сейчас в купе с влюблённой парочкой ехала, они жеманятся, кокетничают и называют друг друга дурацкими уменьшительно-ласкательными именами. Знаешь, что я чувствовала? – Лена сделала паузу, подбирая подходящее слово. – Раздражение. У меня сейчас всё, что связанно с любовью или то, что про любовь: фильмы, песни, стихи, просто мысли – вызывают неприятие, самую настоящую аллергическую реакцию.

– Да. Не разлюбившие жестоки. Любовь – довольно эгоистичное чувство. Когда мы любим душой, всем сердцем, то обязательно хотим обладать объектом нашей любви. Это уже потом, когда подключаем разум, то осознаём, что не всегда наши желания следует реализовывать, что есть ещё и обстоятельства.

– Вот именно – обстоятельства.

– Ну всё, хватит об этом. Ты зачем приехала? Чтобы обо всём забыть. Вот и слушай меня. Будем вышибать клин клином.

– Ладно. Делай что хочешь. Моё душевное состояние в полном твоём распоряжении.

– Вот и чудненько. И расправь плечи, чего это ты вдруг горбиться начала?

– Да? Я и не заметила. – Лена выпрямила спину. – Надо же, прямо по теме моей диссертации.

– Какой ещё диссертации? Ты что, диссертацию написала?

– Пока нет. Пока только думаю, материал собираю, но тема как раз про невербальное поведение и жесты. Ты про спину сказала, а я вспомнила, что согнутая спина свидетельство того, что человек переживает мощный стресс. Тяжесть проблем не даёт ему расправить плечи. Когда человек не может справиться с ситуацией, он закрывается. И я тому наглядный пример.

– Слушай, так вот и пиши свою диссертацию, сейчас как раз самое подходящее для этого время. Компьютер в полном твоём распоряжении, я весь день в школе, Женька на службе, малый в садике. Работа отвлечёт от горестных мыслей, а вечером я тебя развлекать буду.

– Вот иногда и тебе хороши идеи в голову приходят, – Лена улыбнулась на этот раз широко и уверенно.

– Молодец, что приехала.

***

К военному городку ехать долго, через весь город.

Город, как книга. Книгу можно читать. А город? Как читать город? Очень просто: глазами, ушами, носом, всеми органами чувств. Смотришь сквозь стекло, ловишь лица людей, у кого-то улыбки, бывает, что и слёзы. Люди что-то говорят, тебе не слышно, но по губам пытаешь прочесть. По эмоциям, жестам понять.

Вот двое мужчин – один протягивает другому руку для пожатия. Тот улыбается, крепко жмёт. Вот дети. Ссорятся. Тот, что помладше размахнулся и стукнул того, который выше ростом. Братья, наверное. Это всё Новгород новый. С серыми многоэтажками, узкими тротуарами и уже почти голыми деревьями. Обычный.

Старый Новгород другой. Величественный, гордый, с белокаменными церквушками и главной достопримечательностью – Кремлём, сердцем города.

На конечную к военному городку автобус прибыл почти пустой. Пока ехали – совсем стемнело.

– А в Кремль когда сходим?

– В субботу. Днём погуляем по городу, а вечером зайдём в ресторанчик «Детинец». Он находится прямо в стенах Кремля. Там можно даже отдельную келью снять. Ну, это для тех, кому экзотики хочется. Или уединения. А нам сейчас уединения искать незачем. Я закажу столик в центральном зале. Отметим твой приезд.

Низкое новгородское небо нависало, давило чернотой вихрастых облаков, больше похожих на тучи. Где-то в расщелине волокнистых сгустков можно было разглядеть полоску лунного рожка. Молодой месяц подглядывал за идущими по аллее сёстрами.

У дома в слабом мутноватом свете фонаря стояла женщина. Тень от козырька падала на лицо, но по каким-то еле уловимым признакам в ней угадывалась тревога и озабоченность. Женщина нервно теребила пуговицу на растянутой до формы пончо старой вязаной кофте.

– Здравствуйте, Анна Николаевна! – поприветствовала соседку Светлана и весело прибавила. – А ко мне сестра приехала!

– Здравствуйте! – Лена внимательно всмотрелась в лицо женщины.

– Здравствуй, Светочка! Здравствуйте! – женщина печально посмотрела на Лену. – С приездом.

– Пошли, – Света взяла сестру за руку и сделала шаг в сторону подъезда.

– У вас что-то случилось? – Лена отдёрнула руку и подошла к женщине поближе.

– Сама не знаю. Что-то переживаю я… за внучку. Они с Андреем в поход ушли и до сих пор не вернулись. Говорила, дней на пять, а уже неделя прошла.

– Да что вы переживаете, Анна Николаевна? Вернётся ваша Наташка. Она же не одна, с парнем. Подумаешь, задержалась, понятное дело, любовь —морковь.

– Это да… – быстро заморгала соседка. – Только вот телефон у неё не отвечает.

– Всё будет хорошо, – Светка вновь потянула сестру за рукав. – Вернутся. А телефон, понятное дело, не отвечает. В лесу связи нет.

– Подожди, Свет. – Лена выразительно посмотрела на торопыгу. – А вы в милицию обращались?

Женщина скрестила на груди руки и слегка наклонилась к Лене.

– Ходила я. Только мне там сказали то же самое, что никуда не денутся – вернутся. «Зря ты, бабуля, тревогу бьёшь. Они небось и рады, что из-под опеки вырвались», – так мне сказал молодой парнишка, что там сидел.

– Вот видите, – вставила Светка, но тянуть за рукав сестру перестала.

– А куда они отправились? – Лена взяла женщину за руку, и та неожиданно всхлипнула.

– На Ильмень.

Глава вторая

Серая лента дороги от нудного дождя, да и не дождя вовсе, а так, моросящей влаги, стала графитовой. Белый свет фар вырывает из темноты лишь одуревшую мошкару, которая ставит точки своего существования на лобовом стекле старенького «КАМАЗа». Анатолий Кувыркин стирает их «дворниками», поругивается себе под нос, не со зла, нет, так, чтоб не уснуть. Хоть бы заяц пробежал. Зайцы смешные. Умишко у зайца никакое, так и скачет впереди машины в свете фар, пока в канаву не скатится кубарем. С зайцем весело, с зайцем не уснёшь. Кувыркин покрутил ручку магнитолы, но кроме шипения ничего уловить не удалось. Выключил. Эх, не уснуть бы…

Дождь начал усиливаться, и «дворники» замелькали быстрей. Впереди что-то… Свет вырвал какое-то движение. Короткое. Показалось? Нет. Заяц? Не похоже. Кувыркин притормозил и дал задний ход. Так и есть, в канаве что-то шевелится. Человек? Точно, человек. Машет окровавленной рукой. Страшно стало Кувыркину. Сколько историй слышал про то, как на дорогах машины останавливают, а потом водитель пропадает навсегда. Поговаривали, целая дорожная мафия орудует.

Выходить из машины Анатолию жутковато: кругом темно и тихо, как на кладбище. Так-то вроде никого, только из канавы слабые стоны. Но всё же. Вот так ситуёвина!

Кувыркин полез под пассажирское кресло, где на всякий случай хранил монтировку (мало ли что, дорога длинная). Холод железа в руке придал уверенности. Передвинувшись к правой двери, Анатолий нажал на ручку, осторожно просунул голову в щель и присмотрелся. Никого. Только стоны. Слабые звуки неуверенно складываются в «помогите». Чёрт! Что же делать? Может, ну его? От греха подальше.

Кувыркин застыл в раздумьях: «Вот везёт же мне. Не зря маманя „бедовым“ называла. Вечно я во что-нибудь да влипну. В прошлом году лося сбил. В машину загрузил, чуть пупок не надорвал, привёз к ветеринару, так меня же ещё и наказали. Заставили штраф выплатить. Эх!». Анатолий толкнул дверцу и спрыгнул. света фар слегка освещал обочину, в темноте канавы почти ничего не видно. Что-то дёрнулось, взвыло от боли и поползло.

Прямой поток света фар слегка освещал обочину, в темноте канавы почти ничего не видно. Что-то дёрнулось, взвыло от боли и поползло.

– Кто там? – Горло перехватило, и вместо крика получилось чуть слышно, как будто не сказал, а прокукарекал. Кашлянул, попробовал снова: – Ты кто?

– Я… я… – снова стон и тишина.

Направляемый ветром мелкий колючий дождь противно хлестал Кувыркина по лицу. Край обочины скользкий, ещё немного, и придорожная канава превратится в болото. Надо вытаскивать человека, пока совсем не развезло. Анатолий осторожно двинулся вниз, но не удержался и соскользнул в канаву, плюхнувшись на пятую точку. Рядом снова застонали.

– Спасите, я идти не могу.

– Да откуда ты взялся? – Глаза, привыкая к темноте, стали различать вымазанное грязью лицо молодого человека.

– Я с Ильмени. Мы отдыхали… на озере.

– С Ильмени? – переспросил Кувыркин, внимательнее присматриваясь к парню. Теперь под грязью он отчётливо видел раны и кровоподтёки. – До Ильмени отсюда 10 километров. А что случилось с тобой?

– Ногу я сломал, но это неважно. Пропала моя девушка, она за подмогой отправилась и не вернулась.

Анатолий засунул монтировку под ремень, схватил парня за мокрую ветровку и попробовал подтянуть вверх.

– А-а-а… – закричал израненный парень.

Кувыркин оставил неудачную попытку и стал кумекать. Снизу не вытолкать, парень хоть и щуплый, да склон уже успело развести. Надо с дороги тянуть. Анатолий полез наверх.

– Не бросайте. Мне самому не выбраться.

– Как же ты досюдова добрался?

– Я из палки костыль соорудил, а потом он сломался, пришлось ползти.

– И сколько ты так полз?

– Точно не знаю, часов шесть, наверное. Я до обеда ещё ждал, что она вернётся, а потом понял… Больше суток прошло, видимо, случилось что-то.

– Эх, парень… – мысль свою Анатолий продолжать не стал. И так человеку плохо. Чего расстраивать. А что баб касаемо… Так он-то, Анатолий, учёный уже. Верить бабам нельзя. Кинула небось парня, умотала в город, на фига ей калека. – Не боись, я тебя не брошу, – сердито буркнул, как будто желая доказать себе и случайно подвернувшемуся на пути парню, что мужики – это не бабы, мужики своих не бросают, и только мужикам можно доверять по-настоящему.

Снизу тянуть было удобнее, правда, пришлось лечь на мокрый асфальт, потому что, сидя на корточках, он, яки тот заяц, чуть не кувыркнулся снова в канаву.

С горем пополам искалеченного удалось вытащить, а вот поднять в кабину «КАМАЗа» оказалось куда трудней. Ступенька в машине для калек не предусмотрена, но юноша оказался упорным и помогал Кувыркину, как мог. На это ушли последние силы, и измученный парень, плюхнувшись на дерматиновое сиденье, потерял сознание.

Затем они два часа тряслись до города. Ветер яростно трепал струи дождя, расплёскивая наземь накопившуюся за день грусть последнего дня бабьего лета. Потом Кувыркин минут десять стучал в дверь приёмного отделения местной больницы, где долго не открывали, как будто беда с людьми приключается только днём, а ночью вместе со всеми отдыхает.

Открывший на стук дежурный врач долго, по мнению Анатолия, протирал очки и слушал рассказ о найденном в канаве раненом человеке. Казалось, заспанный доктор будет целую вечность отсутствующим взглядом всматриваться в раскрытую дверь «КАМАЗа», а окончательного решения так и не примет. Кувыркин хотел было уже рубануть матерщиной по вялому сознанию очкастого лекаря, но тот опередил:

– Несите в отделение.

– Кто? Я? – оторопел Кувыркин.

– Ну не я же. Вы привезли, вы и несите. Где я вам среди ночи санитаров возьму?

Спустить раненого из кабины оказалось проще, чем поднять. Анатолий взгромоздил парня на плечо и понёс в отделение, по пути ругая местный медицинский персонал последними словами.

Глава третья

Ветер жёстко терзает остатки листвы на деревьях, прогоняет промозглостью с улиц припозднившихся прохожих, проникая в оставшиеся неприкрытыми части тела. В такую пору сидеть в тихом ресторанчике, потягивая медовуху, невообразимо приятно. Впрочем, тихим «Детинец» бывает редко. Возможно, когда-то, в веке этак 15—16, а то и ранее, здесь и бывало покойно, хотя разве может быть покой на территории защитного укрепления, пусть даже и служащего резиденцией детям монаршей особы.

Возможно, тишина бывала в период владения Детинцем архиепископом Василием. Возможно, но тоже сомнительно. Впрочем, даже если так, то с тех пор минуло много веков, и теперь все эти подземелья, темницы, кельи, погреба, кладовки и трапезные не более, чем музейная достопримечательность Господина Великого Новгорода.

– Хорошо здесь. – Пары глотков медовухи хватило, чтобы расслабиться и отбросить надоевшие терзания. Впервые за последнее время захотелось есть. Изящная мельхиоровая вилочка вонзилась в торчащий горкой салат. Ненадолго увязнув в паштетной внутренности, подцепила нарезанные соломкой овощи. – Такой салат даже есть жалко.

– Ешь, ешь, это их фирменный, так и называется «Детинец». Рецепт повара держат в строжайшей тайне, но я секрет знаю, потом тебе напишу. – Светка, постукивая вилкой о деревянную салатницу, с удовольствием уминала фирменное блюдо ресторана.

– Не надо. Пусть это остаётся их тайной. Если все начнут готовить этот салат дома, то исчезнет и его загадочная прелесть. – Лена не торопилась пережёвывать лакомое яство, наслаждаясь маленькими порциями ни на что не похожей снеди.

– Скоро уже не попробуешь. Неделю назад в Кремле с визитом побывал патриарх Кирилл и, как пишут в интернете, пожурил местных чиновников, типа «негоже в святом месте пить, плясать и закусывать». А зная наших ретивых прислужников народа, можно быть уверенным, что ресторан здесь прикроют. Во всяком случае, разговоры такие уже идут.

– Жаль, хорошее место. Особый здесь дух чувствуется. Старины. Такую атмосферу специально не создашь. Каким бы ты ни был гениальным дизайнером, какие бы технологии не использовал, всё будет лишь имитацией, подделкой, а по сути – обманом.

– Вот и я об этом.

– А с другой стороны, может и правильно, что закроют. Всё-таки место историческое, находится под охраной ЮНЕСКО, а мы тут пьянствуем.

– Не пьянствуем, а культурно отдыхаем.

– Мы с тобой, может, и культурно, а кто-то не очень, – Лена кивнула на соседний ряд столов, за которым весёлая и изрядно разогретая алкоголем компания отмечала какое-то событие.

– Так и они культурно, это наш местный художник Рябинин отмечает открытие вернисажа.

– Всё равно, это несколько смахивает на «танцы на костях».

– Ой, я тебя умоляю, у России такая древняя история, и столько наша родина войн перенесла, что куда ни ступи, наверняка по чьим-то костям пройдёшься. А художник, между прочим, смотри, на тебя поглядывает. – Светка без стеснения развернулась в сторону веселящейся компании и лучезарно улыбнулась виновнику торжества.

– Надеюсь, ты не собираешься меня тут сватать? – Лена гневно сверкнула очами в сторону сестры.

– А почему бы и нет? – Светка ещё шире расплылась в улыбке, обращённой кому-то за соседним столом.

– Я тебя убью. Перестань сейчас же.

– Ой, он, кажется, сюда направляется.

– Этого ещё не хватало. Получишь у меня…

– Извините, – высокий импозантный мужчина остановился рядом с их столиком, изящно склонил голову, искоса поглядывая на Лену. – Разрешите представиться – Рябинин Владимир Степанович. У меня тут небольшое мероприятие по поводу открытия моей персональной выставки. Гости немного подпили и расшумелись, вероятно, вам мешают. Я хотел бы сгладить вину, и в качестве компенсации предложить вам присоединиться к нашему столу.

– Ну что вы, – Лена свирепо глянула на сестру, тут же подняла невинные глазки на мужчину и мило улыбнулась, – вы совершенно нам не мешаете. Не будь рядом столь весёлой компании, мы бы совсем заскучали.

Все художники представлялись Лене людьми самовлюблёнными, и она намеренно придала сказанной фразе саркастическую двусмысленность, надеясь мягко отшить непрошеного визитёра, но мужчина казался неуязвимым.

– Я не могу позволить столь очаровательным особам скучать в одиночестве и потому настоятельно приглашаю вас за мой стол.

Лена набрала в лёгкие побольше воздуха. «Может, послать его?» – вопрос, мысленно адресованный сестре, повис, видимо, так и не долетев до её замутнённого медовухой сознания, потому что Светка радостно приподнялась, намереваясь пойти на поводу у художника.

– Разрешите пригласить вас на танец, – услышала Лена за своей спиной и обернулась. Высокий молодой человек в джинсах, белой футболке и пиджаке рядом с импозантным, одетым с иголочки художником выглядел «парнем с нашего двора». Лена вскочила с места и, хватаясь за удачно подвернувшуюся «соломинку», протянула парню руку.

Заунывно пел саксофон. В такт музыке двигались ноги, плечи, бёдра. Рука Лены замерла в чужой мужской руке вместе с сердцем. Есть такое выражение – сердце замерло. У каждого такое случается иногда, замирает сердце на что-то внешнее в противоположном поле. На цвет волос, глаз, завиток на затылке, родинку на щеке. Её сердце замирало от мужских рук. Не от всех, конечно, и не всегда, но сегодня, сейчас руки этого молодого человека были тёплыми и мягкими. Она подумала, что эти руки, с тонкими, как у пианиста пальцами, совсем непохожи на руки Махоркина с широкими ладонями, в которых её ладошки полностью утопали. Но и в тех, и в этих руках чувствовалась надёжность и спокойствие. Уверенность, что всё будет хорошо.

– Если что, меня Сергей зовут, – склонившись к её уху, чуть слышно сказал молодой человек. – А вас?

– Меня Лена.