- -
- 100%
- +
Несмотря на сомнительность комплимента, ей нестерпимо захотелось улыбнуться в ответ, но тут грохнул школьный звонок, прямо под которым они стояли, и Маша с досадой отвернулась. На чем она остановилась? Было ведь что-то важное… Ах, да, волосы. Она усмехнулась собственным мыслям: волосы – это, конечно, очень важно, что может быть важнее волос? Но, тем не менее, принялась вынимать шпильки и невидимки, роняя на плечи черные волнистые пряди.
Поглощенная этим занятием, она не заметила, что уже несколько секунд совершенно бесцеремонно рассматривает в зеркале "красавчика". Слишком светлые, почти белые, волосы не делали его лицо невыразительным и бесцветным, как это часто бывает с блондинами. Наоборот, эта буйная и непокорная шевелюра (чуть длиннее, чем требовалось приличным мальчикам) притягивала к себе взгляд, заставляя более пристально всматриваться в черты лица. Глаза удивительно ровного серого цвета, без всяких желтых ободков вокруг зрачка. Тонкая складка между бровями, которую так и хочется разгладить. Губы – резко очерченные, яркие и очень красивой формы. И что-то знакомое в их изгибах. На вид они казались необычно упругими, и ей вдруг захотелось до них дотронуться и проверить это ощущение.
Парень немного повернул голову, прощаясь с девчонками, и Маша даже задохнулась от восхищения: да за такой овал лица любой отдаст полжизни! За эту нежную линию от подбородка к серебряному колечку в ухе передрались бы все существовавшие когда-либо портретисты! Она мысленно взяла карандаш и провела линию от середины верхней губы к уголку. Задумалась, какой должна быть следующая линия. Как будто услышав ее мысли, губы вдруг дрогнули и чуть изогнулись в улыбке. Морщинка между бровями исчезла, а насмешливые серые глаза, как оказалось, рассматривали ее не менее бесцеремонно. Маша очнулась и покраснела. Она быстро спрятала в сумку расческу и собиралась сделать вид, что ее тут не было, как вдруг раздался строгий окрик:
– Вербицкая! – По лестнице спускалась завуч Татьяна Яковлевна, для лицейского братства просто Яшка. – Это что за вольный стиль?
Яшка кивнула на недочесанную россыпь роскошных длинных волос, которые, несобранные в прическу, всегда выглядели довольно вызывающе.
– Это для роли. Я сейчас иду на репетицию, – пояснила Маша.
– И что за роль? Рапунцель проснись, спусти свои косоньки вниз?
– Нет, – улыбнулась Маша. – Джульетта.
– О, решили в этом году замахнуться на Уильяма нашего Шекспира? В таком случае, повезло тебе, что не Дездемона.
– Почему?
– Она плохо кончила.
– Так ведь Джульетта тоже как-то… не очень…
– Э-э-э… Да, куда ни кинь, всюду клин, – согласилась завуч. – А ты что тут стоишь, звонок-то уже был?
– Ухожу. – Маша кинула быстрый взгляд на парня в зеркале (он по-прежнему с интересом разглядывал ее) и поспешила уйти, чувствуя почему-то облегчение от того, что не пришлось оставаться с ним один на один.
***Максим ждал мать и внутренне готовился к обороне. Учиться предстояло ему, а не ей, и он считал себя вправе участвовать в принятии решения. Загружать себя по уши уроками и не иметь никакой личной жизни – увольте, какая разница, где торчать еще два года, захочет – вообще в училище уйдет. Интересно, в училища принимают в начале сентября?
Так текли его мысли до того, как он увидел в зеркале девушку. Он не заметил, как она там появилась, и был склонен приписать это событие действию каких-то высших сил, он вообще любил немного подправлять реальность. Что интересного в том, что его отвлекли глупыми вопросами две девчонки, и он просто пропустил момент, когда девушка спустилась по лестнице и встала перед зеркалом? Гораздо приятнее было думать, что она возникла там из ниоткуда, а смотрела через зеркало, чтобы не испепелить его сразу взглядом. Старый прием, известный еще со времен древних греков: Персей, убивая Медузу, смотрел на ее отражение в щите. Максим улыбнулся неожиданной метафоре и, кажется, напугал девушку. Она бы убежала, если бы ее не остановила спустившаяся по лестнице грозная тетка. Максим хотел дождаться, когда тетка уйдет и оставит их вдвоем, но, к несчастью, первой ушла девушка. Тетка, кстати, оказалась не такой уж грозной, вполне добродушно расспросила Максима, кто он такой и что здесь делает, пожелала удачи и оставила его дожидаться мать.
Мать вернулась злая. Она опустилась на диван и потерла висок – первый признак начинающейся головной боли.
– Что она о себе возомнила, эта местная знаменитость? Мой сын, видите ли, недостаточно хорош для ее паршивой академии! Можно подумать, здесь наследные принцы обучаются! Ни за что не поверю, чтобы отличник не самой последней московской школы настолько не справился с тестом!
Сбитый с толку, Максим некоторое время вслушивался в поток язвительных эпитетов, которыми мать награждала школу, директора, город и все, что попадалось под руку. Наконец до него дошло, что мать не подозревает о степени его участия в решении этого вопроса. Умница директриса "прикрыла" его отказ якобы плохим результатом тестирования. Кстати, был ли он действительно плохим? Максим даже не поинтересовался. Что-то похожее на благодарность шевельнулось у него внутри, а память услужливо подсунула улыбчивое и умное лицо этой женщины. "Пусть не красна девица, но все же довольно симпатичная", – мелькнула в голове мысль. Однако привычная недоверчивость к людям тут же снова взяла верх, он вспомнил слова сожаления, которыми она прокомментировала его отказ учиться в лицее. Интересно, с кем она была неискренна – с ним или с матерью? И почему?
– Подожди меня здесь, – бросил он и, прыгая через ступеньку, помчался на второй этаж.
***Марина почти не удивилась, когда после короткого стука в дверь, даже не дождавшись ответа, в кабинет влетел этот "юный Скайуокер" и с порога объявил:
– Марина Игоревна, я передумал!
Да еще таким безапелляционным тоном, как будто передумывать туда-сюда было нормальным среднестатистическим поведением подростков при приеме в школу. "Опять столичные замашки, – раздраженно подумала она, – работы непочатый край". Но на самом деле она была довольна. Мальчик ей почему-то нравился, а его отец, чего уж там скрывать, работал в очень "правильном" месте большим начальником, у лицея были вечные проблемы с транспортом, которые Марина надеялась кардинально разрешить с его помощью. Он звонил накануне и показался ей вполне вменяемым человеком. Поэтому они были нужны ей оба – отец и сын. Ради них можно и потерпеть мамашу, даст бог, не часто с ней придется видеться. Она все равно нашла бы способ его вернуть. Конечно, она не стала все это излагать мальчишке, правила игры требовали немного помучить его неопределенностью и заодно показать, кто здесь главный.
– Что вдруг? – скучным тоном спросила она, скрывая внутреннее ликование.
– Обстоятельства изменились, – лаконично пояснил этот наглец.
– Неужели? Какие они у тебя непостоянные, – усмехнулась Марина, снова пытаясь достать из панциря того, другого, которого она уже заочно приняла в свой класс. – И каково же имя твоих новых обстоятельств?
– Я не знаю.
Она сделала напряженную мхатовскую паузу, во время которой пристально разглядывала своего будущего ученика. Сейчас нужно озадачить неожиданным вопросом, как бы не имеющим отношения к теме разговора.
– Ты вообще часто врешь?
– Я? – растерянно переспросил мальчик, явно сбитый с выбранной линии поведения.
– Ну да. Дети почему-то часто врут по всяким пустякам. Иногда стараются таким образом показаться взрослее. Иногда – чтобы избежать ответственности за что-то плохое. Иногда – просто по привычке. Вот последний пункт меня совсем не устраивает. У меня есть несколько таких учеников, которые постоянно пытаются меня обмануть. Причем иногда – в самых безобидных для них ситуациях. Беда в том, что ложь в большинстве случаев очень легко увидеть. И вот он врет мне в глаза, я это прекрасно вижу, а сказать об этом считаю невежливым, если нет улик. Ты не представляешь, как с ними сложно, – пожаловалась она.
– Представляю, – виновато буркнул Максим.
– Да… – Марина вздохнула. – Дурацкая ситуация получается.
Максиму ли было не знать эту дурацкую ситуацию! Мать была большим мастером по их созданию. Неужели он сейчас выглядит так же?
– Ее зовут Маша, – сказал он.
– Кого? – переспросила сбитая с толку Марина.
– Ну… эти… "обстоятельства". Вы же спрашивали имя. Маша Вербицкая.
– Ты с ней знаком?
– Еще нет, – вдруг улыбнулся Максим, и его лицо совершенно преобразилось. Он был из тех, кого улыбка меняет очень сильно.
– Так… Спаси остатки моего бедного разума. Объясни, что за обстоятельства? При чем тут Маша?
Уже в который раз этот странный мальчишка ее сегодня удивил. Задавая вопрос, она рассчитывала получить прямое или косвенное указание на мамочку и таким образом перейти к обсуждению его семьи. Услышать имя первой школьной красавицы она никак не ожидала.
– Я влюбился, – объяснил Максим серьезно, но глаза его смеялись.
Марина начала понимать.
– Влюбился только что? И это повлияло на твое решение?
– Да.
– Я не думала, что ты настолько легкомысленный. Ты считаешь разумным принять серьезное решение за пять минут под влиянием таких "обстоятельств"?
– А если бы я еще до этого у вас в кабинете без всяких обстоятельств и даже без пяти минут принял это серьезное решение, вы бы посчитали это разумным?
"Ого, – подумала Марина. – Палец в рот не клади".
– Я бы понадеялась, что ты обдумал все еще дома, – пошутила она. – А ты не считаешь, что личную жизнь и учебу нужно разделять?
– Я уже начал учиться совмещать вещи, которые можно совместить, – дерзко заверил он в ответ.
"И с чувством юмора все в порядке", – с удовольствием отметила Марина.
– Значит так. Если твое решение обусловлено чувством, которое возникло пятнадцать минут назад, то лучше сразу забудь. Влюбленность, как и любое сильное переживание, – не лучший советчик. Возможно, она пройдет через месяц, а расплачиваться ты будешь два года. Это не должно быть основанием для принятия серьезного решения.
– Я готов рискнуть.
– Ладно… Но это еще не все. У Маши уже есть парень. Они давно вместе, собственно, они вместе выросли, и, насколько я знаю, в их планы не входило твое появление. Она любит Андрея, (кстати, он учится в этом же классе), об этом знает вся школа, и ты этого не изменишь.
– Я готов рискнуть, – решительно повторил Максим.
***Максим открыл ноутбук, даже не зайдя на кухню, хотя желудок настойчиво намекал. Покопавшись полчаса в Интернете, он вошел в комнату родителей.
– Пап, в чьем переводе нужно читать "Ромео и Джульетту"? Тут есть Григорьев, Щепкина-Куперник и…
– Вы вроде уже проходили Шекспира в прошлом году? У них это позже? – удивилась мать.
– Нет… То есть, я не знаю, я же еще не учусь. Мне для другого.
– Ты бы лучше занялся делом, завтра еще какие-то экзамены, а он сказочки читает.
– Это не экзамены, просто тестирование у психолога, оно ни на что не влияет.
– Знаю я ее тестирования, которые "ни на что не влияют". Ты бы видел, как она со мной разговаривала, этот пупок местного клочка земли, – обратилась она к отцу. – Такое ощущение, что это она мне деньги платит, а не я ей.
Отец, не любивший вести взрослые разговоры при детях, быстро взглянул на Максима.
– Иди уже. Читай. В переводе Пастернака.
Максим сверился с бумажкой.
– Откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил он.
– Живу давно, – усмехнулся отец.
Глава 2. Ящик Пандоры
Максим пришел в свой новый класс уже на следующий день. "Чего тянуть-то? – проворчала Марина. – Документы потом оформим". Будни оказались такими, как и предсказывала директриса, – наполненные смыслом и постоянными заботами. Поначалу было тяжело и непривычно, по большей части, скучно, но временами действительно интересно. Настоящий азарт в изучение предмета внес, как ни странно, историк Игорь Анатольевич, который на первое же дополнительное занятие принес план работы и список литературы и объявил, что их встречи закончатся, как только напротив каждой строчки будет стоять плюсик. По его расчетам, это должно было произойти к февралю. Но Максим увлекся и за пару недель украсил плюсиками почти половину списка, он и раньше любил историю. Потом он попросил и других педагогов составить такие "документы" и с удовольствием заполнял их каждый день по мере изучения тем. Так было наглядно видно работу, которую он ежедневно проделывал, и которую еще только предстояло проделать. Марина смеялась и обещала применять это ноу-хау ко всем новичкам, периодически появляющимся в лицее.
Одним из предметов, с которыми Максим "разделался" быстрее других, была русская литература. Он еще летом со скуки прочитал весь список для десятых и одиннадцатых классов, а с наличием собственного мнения и умением его изложить у него никогда не было проблем.
По другим предметам знаний действительно не хватало. Что касалось новых тем, все шло замечательно, но, когда по каким-то причинам приходилось вспоминать пройденный материал, тут, как правило, Максим переставал понимать, что происходит. Учителя в большинстве случаев это замечали и старались его не спрашивать на уроках, компенсируя отставание на дополнительных занятиях. Особенно тяжело давался французский язык, с которым Максим столкнулся впервые в жизни, а одноклассники изучали уже несколько лет. Тут он даже на уроках мало что понимал. О некоторых предметах он и вовсе раньше не слышал, например, Теория решения изобретательских задач. После первого же урока он полночи проторчал в Интернете, настолько это оказалось интересно.
В театральную студию "Парус" он пришел на следующий же день после своего первого появления в лицее.
***Марина с неудовольствием взглянула на Леночку, более известную как Лена Сергевна, – руководительницу студии, обладавшую несчастливой привычкой приходить со своими долгими разговорами ну совсем не вовремя. Она была так молода, что в толпе ее воспитанников никто не мог отличить руководительницу от старшеклассницы, и это было постоянной причиной разных курьезов и казусов.
– Представляешь, явился и говорит – хочу роль Ромео! – возмущенно пересказывала она Марине.
– А ты возьми и попробуй его, чем черт не шутит, – смеясь, советовала та.
– Знаешь, что самое интересное, он вполне подходит – и по экстерьеру, и по росту, и подготовка даже есть, занимался раньше в одной московской студии, не самой интересной, но все же. Мне кажется, я его даже видела на одном фестивале в Москве, он у них танцевал. Он очень заметный со своей гривой и двигается хорошо, потому и запомнила. Просто каков наглец – дайте, говорит, мне самую главную роль, и все тут.
– Действительно, сразу орден ему подавай, а на медаль не согласен, – веселилась Марина. – Ну а чем мотивировал? Должен же он был как-то объяснить, почему ты должна ему доверить самую главную роль, и все тут.
– Говорит, давно мечтал. С одной стороны, я могу понять, я сама давно мечтала поставить, ты же знаешь, просто ждала, когда достойные актеры подрастут. У меня и сценарий сто лет, как написан. С другой стороны, мне странно такое слышать от мальчика пятнадцати лет. В этом возрасте еще не все читали трагедию, не говоря уже о том, чтобы мечтать сыграть, да еще и давно.
– Ну ты зря. В этом возрасте они действительно много читают, по крайней мере, те, кто этим интересуются. А кто не интересуется, и в сорок лет Шекспира не возьмет. Ты знаешь, я стихи с удовольствием читала только в пятнадцать лет, наверное. Потом в универе по необходимости, а теперь и вовсе только по школьной программе. Для души только Бродский и остался. А им – хорошо, они счастливы тем, что могут впервые читать Мандельштама какого-нибудь или Цветаеву и получать удовольствие. Я даже если и возьмусь за это, будет повторение пройденного, как ни крути. И вообще, ему шестнадцать, – неожиданно закончила она, возвращая к личности Стрельцова свернувший не в ту сторону разговор.
– Это, конечно, сильно меняет дело, – ворчливо, но уже с улыбкой заметила Лена. – Да нет, я, может, даже и не против. Но тут вопрос этики. Есть люди, которые уже давно занимаются в коллективе, и вдруг я отдаю главную роль только что пришедшему человеку. Это справедливо, по-твоему?
– А по-твоему, справедливо не отдавать роль только потому, что человек только что пришел? Он же в этом не виноват. Тем более, ты говоришь, он играл в другом театре. Получается, что из-за переезда он и там потерял положение старожила, и здесь ему роли не дают, потому что слишком… новенький. Есть более веские причины не давать ему роль?
– Почти уверена, что их полно. Просто я его пока мало знаю. Судя по всему, он – сильная личность, хотя не раскрывается. И что нас ждет, когда раскроется, – неизвестно. Может, там ящик Пандоры, – усмехнулась Лена.
– Да, есть такое дело, – задумчиво проговорила Марина. Лениному мнению о людях она доверяла, но своей интуиции доверяла еще больше. – Ну ладно, время покажет. А кто там конкурент-то?
– На роль Ромео? – Лена поняла ее с полуслова. – В том-то и дело, что никого. Никого, кто меня полностью устраивал бы.
– А про кого ты тогда говорила, что ждала, когда таланты подрастут?
– Ну Вербицкая на роль Джульетты и Рубцов на роль Меркуцио. Ты в курсе, что я считаю роль Меркуцио более значимой в пьесе, чем роль Ромео?
– Теперь в курсе. То есть эти две кандидатуры даже не обсуждаются?
– Эти уже даже репетируют. А вот с Ромео – засада. Гайтуллин – занят своими единоборствами, на репетициях почти не появляется. Калинин – рыжий и в веснушках. Малышев – вообще еще мальчишка, голос ломается, до Ромео не дорос, хотя и талантливый, как черт. Тот же Рубцов слишком… брутален, что ли, вздохи на скамейке – не его амплуа. Остальные недостаточно… в общем, не потянут.
– Коваленко?
– Ну ты что! Бездарь твой Коваленко. Парис – его потолок, и то – за неимением лучших.
– Зато поет. Можно мюзикл сделать.
– Стрельцов тоже поет.
– Стрельцов поет? – удивилась Марина. Когда этот мальчишка уже перестанет преподносить ей сюрпризы?
– Да, и неплохо играет на гитаре. Меня уже пара сотен идей посетила, как мне это использовать.
– Так, может, он тебе ниспослан свыше в награду за труды твои праведные? – пошутила Марина.
– Очень похоже. Представляешь, сижу я, горюю обо всем этом, тут вдруг открывается дверь, заходит "бог из машины" и говорит – здрасьте, я пришел решить все проблемы, которые вы тут наворотили.
Марина смеялась так, что пролила кофе на какие-то важные документы, после чего замахала руками на Лену.
– Иди, иди, у меня тут акты не составлены, приказы не подписаны, штрафы не уплочены, а ты меня анекдотами развлекаешь.
– Ну а куда мне еще идти с проблемами, если не к тебе? – огрызнулась Лена. – Психолог ты или кто?
– Нашла проблему, – проворчала Марина. – Ты еще покруче психолог, чем я. Правда, стихийный, но, возможно, так даже лучше.
***Максиму все нравилось в новой школе. За исключением уроков математики. Собственно, даже к самим урокам претензий не было. Но вот математичка – некрасивая женщина по имени Александра Ивановна и по прозвищу Альгебра (она смягчала "л" там, где этого не требовалось) – на первом же уроке задела Максима тем, что довольно резко, не скрывая своей неприязни, обратилась к Маше Вербицкой по какому-то незначительному поводу. Если бы такое произошло в одной из предыдущих школ, Максим бы, скорее всего, не обратил внимания. Но здесь такое поведение как-то дисгармонировало даже с самими стенами, не говоря уже о педагогах. Особенно странно было то, что одноклассники продолжали заниматься своими делами, и только Машин друг и будущий соперник Максима Андрей Шевцов как-то дернулся и изменился в лице. Но промолчал и он. Подчинившись местному "монастырскому уставу", Максим тоже никак не отреагировал. Но случай запомнил и выводы на будущее сделал.
Он быстро сошелся с ребятами, особенно с теми, которые ходили в "Парус". Как известно, совместные увлечения объединяют сильнее, чем восемь часов рабочего дня, проведенные в одном помещении.
Ему нравился рыжий Васька Калинин по прозвищу Рыжиков, который обладал безупречным чувством юмора и еще более безупречным умением его применять. Любимым развлечением одноклассников была шутка из фильма про Электроника: "Что, Рыжиков, не приняли?" За несколько дней Максим услышал около десятка ответов Рыжикова, причем тот ни разу не повторился.
– Ты, что ли, заранее сочиняешь свои ответы? – в очередной раз отсмеявшись, однажды спросил он.
– А как же, я их вообще каталогизирую. По алфавиту там или по объекту применения. Знаешь, как сложно помнить, кому уже говорил шутку, а кому нет, приходится записывать, – очень серьезно ответил Васька, чем вызвал новый взрыв хохота. – Между прочим, они ведь и спрашивают ради того, чтобы ответ услышать. Так что, если вдруг придумаешь хорошую шутку, можешь мне предложить, куплю за разумные деньги.
– Вот еще! А ты потом продашь за неразумные какому-нибудь Петросяну, а авторство себе присвоишь.
– Можешь быть спокоен, я не собираюсь связываться с деньгами, не обладающими разумом, никогда не знаешь, что они могут выкинуть в следующий момент.
Эта категория денег, имеющих самостоятельный разум, быстро прижилась среди десятиклассников, и потом в любом разговоре о деньгах каждый считал своим долгом поинтересоваться, насколько разумны деньги, о которых идет речь.
Вовка Коваленко, игравший Париса, покорил Максима своими песнями. Максим сам писал стихи, но никогда никому не говорил об этом. А если пел песни собственного сочинения, в своем авторстве не признавался. Да и редко бывало, чтобы кто-то спрашивал. Но Вовка сразу запросто поинтересовался:
– Твое? – и одобрительно улыбнулся. – Классно.
Два друга-интеллектуала Разумовский и Фильшин смешили Максима своей привычкой обращаться друг к другу по имени-отчеству и на "вы". Оба они были Евгениями, и одноклассники называли их с ударением на последний слог – Женьки́. Они очень умело и по-взрослому вступали в дискуссии на уроках литературы, истории, обществознания и прочих, предполагающих наличие своего мнения, предметах. Максим никогда раньше не думал, что всякие скучные вопросы типа "что первично – материя или сознание" могут быть настолько интересны и полемичны. В его предыдущей школе подобное считалось отстоем или занудью. А теперь вдруг он и сам заинтересовался, что же действительно первично, хотя в дискуссию вступить так и не решился.
Из девочек, помимо Маши, ему нравилась тихая блондинка Катя Одинец, которую все называли "Катенька". Она была скромная и молчаливая, Максим слышал ее голос только на уроках, если ее вызывали учителя. Она окончила музыкальную школу по классу фортепиано и скрипки, а сейчас осваивала еще и саксофон. Максим познакомился с ней на репетициях, Елену Сергеевну посетила идея сопровождать спектакль живой музыкой, и она на пальцах пыталась объяснить Катеньке, какой эта музыка должна быть.
Полной противоположностью Катеньки были искрометные подруги Маши – Юля Жилко с характером, скорее, озорного мальчишки, чем юной девы, и еврейская красавица Белла Гершкович по прозвищу Белка с длинными роскошными волосами такого волшебного медного цвета, что ни у кого бы не повернулся язык назвать их просто рыжими.
Вообще, практически каждый из его одноклассников был в чем-то талантлив, даже две подружки-хохотушки Королёва и Киселёва, не блиставшие особыми способностями в вопросах учебы, танцевали в балете, и, кажется, были там солистками. Их Елена Сергеевна тоже привлекла к постановке спектакля. Они всегда ходили вместе и являлись рассадником лицейских новостей и сплетен. Долгое время Максим путался, кто из них кто, поскольку все говорили о них исключительно во множественном числе, называя двойной фамилией "Королёва-Киселёва" и не уточняя при этом, о которой идет речь. Глядя на них, Максим почти вывел эмпирический закон о необходимости такой парочки в коллективе в качестве связующего звена между его отдельными частями. В его предыдущем классе тоже был такой тандем – Галкина-Волгина, у них даже фамилии всегда почему-то в рифму.
Андрей Шевцов, друг Маши, увлекался физикой и математикой, занимался в научном обществе при университете, и Максиму, посещавшему дополнительно химию и биологию, почти не приходилось с ним сталкиваться. Это была большая удача, поскольку Максим пока не знал, как себя вести с ним, и уж точно не собирался заводить дружеские отношения.
С Машей Максим общался только на репетициях, да и там она была не Машей, а Джульеттой. В остальное время рядом постоянно находился Андрей, да и повода подойти и заговорить как-то не находилось.
Однажды Елена Сергеевна отпустила с репетиции Машу и Максима раньше, поскольку задумала в этот день репетировать начало пьесы, в котором они не участвовали.
– Давай останемся, посмотрим? – предложила Маша, и они уселись рядом в пустом зрительном зале. Тогда Максим решился.