Не сбудется

– Нет, – вдруг сказал Стрельцов, – не поэтому… – И вдруг замолчал, испугавшись собственной смелости.

– Продолжай, раз уж перебил, – заинтересовалась Марина.

Максим смущенно улыбнулся Андрею.

– Извини… Просто… наверное, это не так уж легко – жить с сильным чувством столько лет. Когда оно становится единственным смыслом жизни, это изматывает и вообще мешает. Человек ни о чем другом не может думать, ничего не может делать. Он уже не знает, любовь это или сумасшествие. У человеческой памяти есть такое полезное свойство – забывание. Если случается что-то плохое, например, умирает кто-то близкий, то со временем становится легче, потому что срабатывает забывание. Это называется "время лечит".

– Точно, – вдруг перебил Калинин, – помните, у Макса Фрая в "Горе господина Гро" были такие люди, которым не удавалось забыть горе. Они и умереть не могли, и жить было невыносимо. И поэтому они…

– Василий! – строго посмотрела на него Марина. – По Куприну есть, что сказать? Если уж перебиваешь, то хотя бы по теме.

– Я по теме, – пробурчал Васька и умолк.

– Ну вот… А любви это не касается, пока она сама не пройдет, ее невозможно забыть, – продолжил Максим. – А ведь человек ощущает любовь не менее остро, чем утрату. Желтков не виноват в том, что любит, может, он и рад бы избавиться, но этим чувством нельзя управлять, в этом его понимает даже Шеин. Скорее наоборот, любовь управляет поступками человека. Желткову не повезло, он не смог разлюбить. И тогда он решил что-то сделать, как-то повлиять на ситуацию, чтобы прекратить свои мучения. Этот подарок мог сработать двумя способами – либо Вера приняла бы его… ну не знаю… захотела бы познакомиться, например, или просто оставила бы у себя, и Желтков бы расценил это как проблеск надежды. Либо она бы рассказала обо всем мужу, а муж как человек чести обязан был принять меры, чтобы защитить жену от ухаживаний постороннего человека и от сплетен. И этот второй вариант был в миллион раз вероятнее. Вряд ли Желтков всерьез рассматривал первый. Когда к нему пришли Шеин и Булат-Тугановский, он ведь даже не удивился, и очень быстро предложил им выход из положения, потому что у него все было продумано заранее. Он заранее приготовил револьвер, заранее растратил казенные деньги, потому что знал, что отвечать за это не придется. "Завтра вы обо мне ничего не услышите", – говорит он.

– Скорее всего, он их и не растратил, – вступила в разговор Маша. – Он просто так всем сказал и написал в предсмертной записке, чтобы отвести от Веры подозрения. Ведь начали бы искать причину самоубийства и могли каким-то образом выйти на Шеиных.

– Может быть, и так, – согласился Максим. – Автор об этом умалчивает… Всё, – смутившись, сказал он, заметив, что все на него смотрят и ждут продолжения.

Андрей продолжил.

– Тема любви начинается в рассказе с появлением генерала Аносова.

– Извини, но я опять не согласен, – все еще смущенно, но упрямо снова заговорил Максим. – Она начинается раньше, когда описываются отношения Веры и Анны со своими мужьями. Аносов потом говорит об идеальной любви, это как раз те "странные" чувства, которых, по твоему мнению, в жизни не бывает. Но это не произвело бы такого впечатления на читателя, если бы не тот контраст, который создал автор, описывая реальные, а не идеальные чувства, как бы подготовив читателя к восприятию монолога Аносова.

– Ты говоришь о том, чего не знаешь. "Странные" чувства – это совсем другое, к идеальной любви не имеет никакого отношения. Я вовсе не считаю, что идеальной любви не бывает. Но – я согласен с автором – она встречается раз в тысячу лет.

Марина почувствовала скрытое раздражение в голосе Андрея.

– Максим прав в том, что в рассказе многое строится на контрастах, в том числе, и тема любви. Какие еще противопоставления использует автор?

– Вера и Анна, – раздались сразу несколько голосов.

– Шеин и Булат-Тугановский, – предположил Стрельцов.

– Шеин и Желтков, – это Шевцов.

– Об этом мы уже говорили, противопоставление реальной и идеальной любви, или ты что-то другое имеешь в виду? – спросила Марина.

– А мне кажется, у них много общего, – сказал Максим.

Марине стало смешно. Она уловила некое сходство героев анализируемого рассказа с любовным треугольником в ее классе. Стрельцов, похоже, поставил себе сегодня цель противоречить Шевцову во всем

– Они любят одну и ту же женщину, это уже много. Оба благородны и чисты душой. Это особенно видно в контрасте с недалеким Булат-Тугановским. Они даже подарки ей делают похожие. И в сцене их встречи это сходство особенно бросается в глаза: Желтков обращается исключительно к Шеину, не замечая Булат-Тугановского, а Шеин позволяет ему сделать то, что не позволил бы до того, как узнал его, – звонить его жене и написать ей прощальное письмо.

– Он просто его пожалел, – сказал Андрей.

– Он действительно был жалок – в первый момент, когда был застигнут врасплох. Но когда Николай начал угрожать ему тем, что обратится к власти, Желткову стало просто смешно. Что может власть в таком деле? Разве она может запретить любить или хотя бы избавить от любви? И тогда он вдруг становится спокойным и уверенным в себе. И уж никак нельзя сказать, что он жалок. Автор даже упоминает о том, что Желтков "надменно улыбается". Такой человек никак не может вызывать жалость, это именно общность, родство душ.

Андрей быстро перелистал страницы.

– Вот, смотри: "Мне жалко этого человека. И мне не только что жалко, но вот я чувствую, что присутствую при какой-то громадной трагедии души, и я не могу здесь паясничать". Это Шеин говорит, – в его голосе слышалось скрытое торжество.

Максим молча пожал плечами, не желая спорить или не находя аргументов.

– Маша, а ты как думаешь? – спросила Марина, заметив необычную задумчивость в ее глазах.

– Я согласна, – сказала девочка, как бы очнувшись.

– Кто бы сомневался, – тихо, но так, чтобы все услышали, проворчал Калинин.

– С Максом, – пояснила Маша, бросив на Рыжикова недовольный взгляд.

По классу прокатилось легкое удивление. Вряд ли оно было бы заметно постороннему взгляду, но Марина его уловила. Шевцов и Вербицкая всегда стояли друг за друга горой, что бы ни случилось. Если даже их мнения расходились, они предпочитали разбираться с глазу на глаз.

– Автор несколько раз упоминает, что Шеин понимает, что чувствует Желтков. Ты процитировал абзац не полностью. До этого "мне жалко" князь еще говорит: "Главное, это то, что я вижу его лицо, и я чувствую, что этот человек не способен обманывать и лгать заведомо. И правда, подумай, Коля, разве он виноват в любви и разве можно управлять таким чувством, как любовь, – чувством, которое до сих пор еще не нашло себе истолкователя". И еще потом… вот: "И видно было, что он совсем забыл о светских приличиях, о том, кому где надо сидеть, и перестал держать себя джентльменом. И опять с больной, нервной чуткостью это понял князь Шеин". А потом он еще передает Вере все, что успел понять об этом человеке за время своего короткого визита, и оказывается, что понял он самое главное: "…я скажу, что он любил тебя, а вовсе не был сумасшедшим. Я не сводил с него глаз и видел каждое его движение, каждое изменение его лица. И для него не существовало жизни без тебя. Мне казалось, что я присутствую при громадном страдании, от которого люди умирают, и даже почти понял, что передо мною мертвый человек. Понимаешь, Вера, я не знал, как себя держать, что мне делать…"

– И что это доказывает?

– Когда люди без слов понимают друг друга, это доказывает родство их душ, разве нет? Вот скажи, в мире много людей, которых ты чувствуешь с одного взгляда? И много ли их среди вообще незнакомых?

– А если я тоже понимаю Желткова, это означает родство и моей души с ним? Извини, но я так не считаю. Понимать кого-то не означает быть таким же.

– Ты его понимаешь, потому что тебе все уже объяснили, ты рассказ прочитал. А Шеин знал о нем только то, что тот мешает спокойно жить его жене, преследует ее. Согласись, не лучшее начало для взаимопонимания.

Все с интересом следили за диалогом Маши и Андрея. Марина вдруг заметила, как изменилась Маша в этом году, повзрослела, поумнела и обрела какую-то пленительную загадочность. Это же просто ужас, что будет, если она так и продолжит расцветать.

– Так всегда бывает с настоящей литературой – нельзя истолковать произведение однозначно, – сказала она. – Разные люди видят в нем разные смыслы, и это нормально, в жизни люди тоже оценивают одни и те же события по-разному. Одной правды здесь нет и быть не может. Думаю, вы все правы – присутствует и жалость, и понимание, указания на это есть в тексте. Просто ты, Андрей, видишь, в первую очередь, жалость, а Максим и Маша – понимание.

– А разве жалость – это плохо? – вдруг спросил Алик Цой, чем опять же вызвал всеобщее внимание, поскольку редко высказывался на семинарах по собственной инициативе.

– Нет, я говорю не о той жалости, которая унижает человека, – попытался объяснить Андрей. – Желткова невозможно унизить, потому что он велик в своей любви, и это понимает Шеин, неспособный так любить. Но он при этом не чувствует ни зависти, ни злобы, ни ревности… не знаю… мне кажется, он испытывает жалость.

Никто больше не спорил. Марина кивнула Андрею:

– Ты начал говорить о теме любви, продолжай.

– Как тут продолжать, если меня все время перебивают? – он красноречиво посмотрел на Стрельцова. Тот усмехнулся и сделал жест руками крест-накрест, означающий, что больше не будет. – Да уже почти все сказали. Аносов говорит о настоящей любви, которая "сильна, как смерть" и "величайшая тайна в мире", о том, что люди теперь разучились любить. А, возможно, и не умели никогда. Вера ему возражает, приводя в пример свой брак, своего мужа. И Аносов соглашается с ней, но с оговоркой, что исключения лишь подтверждают правила.

Максим пытался сдержать улыбку, и в борьбе с ней отражал на лице такую гамму чувств, что Марина на этот раз сама перебила Андрея.

– Ну что там у тебя, Стрельцов?

– Аносов вовсе не соглашается. Просто он не находит аргументов. Да и Вера сама не называет их отношения любовью. Она спрашивает: "Разве можно назвать наш брак несчастливым?" Речь идет о счастье, а не о любви. И то же подтверждает Аносов: "Он хороший парень". Но это опять не о любви, а о парне. Более того, Аносов считает, что настоящая любовь вообще не имеет отношения к браку, потому что "никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться". Она может быть только такой, как у Желткова, – безусловное обожание, бескорыстная готовность на все.

– Однако же Вера почему-то выходит замуж за Шеина, а не за Желткова. Хотя у нее была возможность, – возразил Андрей.

– Да, знаешь, не каждому везет с такой любовью. Сам же говорил, что только раз в тысячу лет. Остальные любят, как умеют. И выходят замуж за того, за кого удобно или там прилично, или кто просто нравится, – все по разным причинам.

– То есть ты считаешь остальных неспособными любить вообще? Тех, кого не посетила настоящая любовь? У них только удобства, приличия и компромиссы?

– Да нет… Хотя… По большому счету, наверное, так и есть. Но люди привыкли все, даже самые мелкие чувства, включая похоть, называть любовью.

– Может, если они так поступают, то эти чувства и есть любовь?

– В их понимании – вполне возможно.

– А ты, судя по всему, со всеми не согласен?

– Скажем так: если я когда-то скажу девушке, что люблю ее, это будет означать ту самую любовь. А иначе не стоит и начинать.

– Тебе тогда в монастырь придется пойти, – серьезно заметил Калинин. – Иначе эту любовь можно всю жизнь искать и не найти. А так хоть Господу послужишь, все не зря жизнь пройдет.

Максим улыбнулся.

– Я сейчас больше о терминологии, а не о чувствах. Если каждой своей девушке говорить "я тебя люблю", то ценность этой фразы девальвируется с каждым разом. Как и самого чувства.

– Дева… что? – сделал круглые глаза Калинин.

– По твоей логике, первой девушке должна достаться наибольшая ценность, – насмешливо произнес Андрей.

– По моей логике, первая должна быть единственной.

Андрей пожал плечами.

– Ты либо безумец, либо гений.

– Меня устраивает и то, и другое.

– Тем более, что это две стороны одной и той же крайности, – поддержал его Рыжиков. Но Максим, видимо, не был поклонником "Пиратов", поэтому цитату не узнал.

– А по твоей логике, ты через годик-другой должен поменять свою девушку на какую-то другую? – спросил он Андрея. Но тот не повелся на провокацию.

– Нет, я тоже гений, – пошутил он. – К тому же Аносов говорит, что исключения лишь подтверждают правило.

– Одна женщина на всю жизнь? Ты сам-то в это веришь? – с интересом спросил Максима Алик, известный своими многочисленными романами, большинство из которых заканчивались, толком не начавшись.

– Да не женщина одна, а любовь одна. У того же Желткова вполне могли быть другие женщины, до Веры. Да и после, наверное, могли.

– А как понять, что это именно она? Что уже можно говорить "я тебя люблю"? – видимо, Алика сильно интересовала теоретическая сторона вопроса.

– Не волнуйся, именно ее – не пропустишь, узнаешь из тысячи, – усмехнулся Максим.

– Да я каждую свою девушку узнаю́ из тысячи, а получается как всегда, – пожаловался Алик.

– Сколько же ты их встречаешь, если девятьсот девяносто девять забраковываешь? – поразился Максим.

Все смеялись.

– Это так не работает, – объяснил Алику Васька. – У Сапковского в "Ведьмаке" для тебя есть фраза – "любовь должна быть истинной". Только в этом случае все получится. А ты сегодня встретил, а завтра уже избавиться норовишь.

Максим согласно кивнул.

Марине было интересно, о себе говорит Максим или просто абстрактно рассуждает. Еще было интересно, говорил ли он заветную фразу Маше. И, если говорил, то что сейчас думает об этом Маша. И многое другое было ей интересно, о чем ей никто никогда не расскажет, потому что это не ее дело.

– Ну хорошо, давайте поговорим о Вере, о ее чувствах.

– Пусть сразу Стрельцов говорит, он все равно мне рта раскрыть не дает, – проворчал Андрей. Беззлобно и даже с улыбкой. Он привык, что его мнение всегда расходилось с мнением остальных, особенно это касалось литературы и кино.

– Извини, – еще раз сказал Максим, тоже слегка улыбаясь.

– Ничего, ты прекрасно справляешься, – утешила Марина Шевцова. – Вася, может быть, ты? Максим и так сегодня говорит за весь класс.

– А чего сразу я? Я по "Поединку" готовился.

– Врешь! Откуда ты тогда знаешь количество страниц? – уличил его Андрей.

– Я не сказал, что не читал, сказал, что не готовился.

– Ну и не надо, мнение-то у тебя есть, раз читал.

– Так, хватит препираться, скоро звонок. Ответьте мне тогда на такой вопрос: почему в финале рассказа так горько плачет Вера? О чем она плачет?

Оба спорщика молчали, благородно уступая друг другу право первого ответа. Наконец, Андрей сказал:

– Ты, конечно, со мной не согласишься, но я бы назвал это жалостью. Она ничего не может сделать для этого человека, и не могла бы, даже если бы он остался жив. Но она хотела бы как-то облегчить его страдания.

– Не соглашусь, – согласился Максим. – Она плачет о несбывшемся. "Она единовременно думала о том, что мимо нее прошла большая любовь, которая повторяется только один раз в тысячу лет", – прочитал он. – А она ее не заметила.

– Не было никакого несбывшегося, – вдруг вступила в разговор Маша. – Даже если бы заметила, если бы ей сам Господь Бог сказал, что это и есть та самая любовь, о которой мечтают все женщины, и тогда ничего бы не могло бы быть между ними. Об этом она и плачет.

– Почему не могло? – спросил Максим.

– Не знаю, как объяснить… – Маша задумалась. – Это какая-то не та любовь, которая имеет шанс быть разделенной. Она обречена на одиночество, призвана быть величайшей трагедией, а не величайшим счастьем. Это невозможно выразить словами, но об этом можно плакать. Поэтому Вера и плачет.

– Но Желтков счастлив, несмотря ни на что, – то ли возразил, то ли поддержал ее Андрей. – Для него это не трагедия, а счастье.

– Не потому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света, – пояснил Максим. – Ему не было нужно ничего другого, в чем находят ценность другие люди. Она заменила ему весь мир.

Все молчали, не желая нарушать грустно-лирическое настроение этого последнего диалога. Прозвенел звонок, но никто не двинулся с места.

– А ты знаешь, кто автор этих строк про звезду? – спросила Марина.

– Гребенщиков?

– Так я и думала. Борис Борисович – великий мистификатор, любитель поморочить голову. На самом деле, этому стихотворению примерно сто пятьдесят лет. Его автор – Иннокентий Анненский. А песню пел еще Вертинский, был такой певец в тридцатых годах. И после него многие пели, Высоцкий, например, Суханов. Гребенщиков тот же.

– А вот "Город золотой" – это же тоже музыка не Гребенщикова, а какая-то средневековая. А "Подмога не пришла" – вообще группы "Х…"

– Не надо называть эту группу! – рявкнула Марина. – Ты ее знаешь? – обратилась она к Максиму. – Да господи, песню, а не группу!

– "Звезду"? Да.

– Споешь?

– Что, прямо здесь? – смешался Максим. Он вообще очень трогательно смущался, но не стеснялся этого, умел как-то быстро находить себя.

– Здесь, – ответила Марина, доставая из шкафа гитару. – Мне кажется, очень подходящая песня к теме сегодняшнего семинара.

Максим немного покрутил колки, настраивая гитару и как-то неожиданно, без всякого перехода медленно и негромко запел:

Среди миров в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя.

Не потому, чтоб я ее любил,

А потому, что мне темно с другими.

И если мне на сердце тяжело,

Я у нее одной ищу ответа.

Не потому, что от нее светло,

А потому, что с ней не надо света.

Марина слушала его и думала, какая находка для нее этот юноша, как он тонко чувствует, как точно умеет это выразить, в ее циничном классе явно не хватало такого романтика. Об этом свидетельствовало и то, как внимательно его слушали, девочки – восторженно, мальчики – снисходительно, но молча, и все – одинаково заинтересованно. Марина была уверена, что "Гранатовый браслет" прочитают теперь все до единого, включая Цоя.

– Оригинальный текст немного отличается от того, который пел Вертинский и все остальные вслед за ним, – сказала Марина, когда умолкли последние аккорды. – Посмотри дома, если интересно.

Все зашевелились, стряхивая с себя очарование Купринского сюжета и романса Анненского и возвращаясь к реальности.

– Только вот есть одна проблема, – остановила их Марина. – Мы ничего не успели сегодня, кроме "Гранатового браслета". Всем, кто не получил сегодня оценки, придется писать сочинения.

Все возмущенно загалдели.

– Так не честно, почему мы должны два раза время тратить на одно и то же?

– А мы чем виноваты, что не успели "Поединок" обсудить?

– А я получил оценку? – спросил Рыжиков, не надеясь, конечно, на положительный ответ.

– Ну или придется повторить семинар по другим произведениям Куприна, – подсказала Марина.

– Давайте повторим лучше, – согласились все.

Маша сама подошла к Максиму после семинара, когда он копался в шкафу, доставая нужные учебники и тетради для следующего урока.

– Зачем ты это делаешь?

– Что?

– Зачем пытаешься показать, что твоя любовь круче, чем любовь Андрея? Даже если и так, это ничего не меняет. Все равно не сбудется. Вера выходит замуж за Шеина, а не за Желткова.

Максим закрыл шкаф и несколько секунд, молча, не отрываясь, смотрел на нее, пока она сама не отвела глаза.

– Я сказал то, что думал. Извини, если тебе это не понравилось, – сказал он без улыбки. И быстро присоединился к идущей мимо компании одноклассников.

– А здорово вас Марина развела на второй семинар, – услышала Маша его насмешливую реплику.

– Что ему было надо? – спросил Андрей, непонятно откуда взявшийся. Маша вздрогнула, следил он за ней что ли?

– Ему – ничего. Это я его спрашивала про великую любовь.

– И что?

– Ничего. Ты же слышал ответ.

– Не понимаю я его. Но он прикольный, – оценил Андрей.

Марина с удовольствием обнаружила, что после семинара Максима заметили и оценили одноклассники. Он, конечно, и раньше вызывал у них интерес, как всякий новичок в коллективе. Но теперь стало понятно, что этот интерес – не просто праздное любопытство, но основывается на уважении к личности. Девочки стали больше заигрывать и кокетничать. Мальчики приняли его в свой круг, и те, кто начал общаться с ним чуть раньше остальных, слегка этот факт подчеркивали. Марина гордилась так, будто сама его придумала и создала. Теперь ей было что ответить Татьяне Яковлевне, которая не понимала, что Марина нашла в этом парне и зачем приняла его в почти выпускной класс, возни много, а выгоды для лицея никакой. Ну кроме школьного автобуса. Который, правда, существовал пока лишь в воображении, до сих пор не представился удобный момент поговорить о нем с родителями Стрельцова. Его мать, которую Марина про себя так и продолжала называть "дамочкой", в лицее больше не появлялась, видимо, считая свою миссию выполненной. По всем вопросам, касающимся Максима, Марина общалась с его отцом, но тоже по телефону. Впрочем, это было обычное поведение обычных родителей: пока не возникало особых проблем, заманить их в лицей было практически невозможно. Они все были страшно заняты, зарабатывая деньги. Марину это устраивало, и без них проблем хватало. Но в данном случае по телефону она стеснялась завести разговор на столь щекотливую тему. А вызывать в школу отца пока не было повода. То ли к счастью, то ли к сожалению.

А вот если организовать какую-нибудь поездку… и под это дело выпросить автобус… и в разговоре ненавязчиво намекнуть, что имеются постоянные проблемы с транспортом… то, в общем, все это будет являться правдой, Марина и раньше по два раза в год вывозила свой класс на экскурсии, чаще всего подстраивая их под темы своих уроков. Что ж, попытка не пытка. Она решительно сняла трубку с телефона и набрала номер.

– Света? Найди мне, пожалуйста, Игоря, пусть зайдет ко мне.

С учителем истории Игорем Анатольевичем они учились на одном курсе историко-филологического факультета, пока Марина не ушла в академ, родив сына. Из всех своих однокурсников только его она позвала работать в лицей. Это было печально: из пятидесяти с лишним человек только один – достойный, когда-то она много об этом размышляла, ведь если такая ситуация и на других факультетах, то получается, что кругом сплошные бездари, тупицы, в лучшем случае – просто неправильно выбравшие профессию. Игорь, к счастью, был полной противоположностью этим трем категориям, и она снова возблагодарила судьбу, когда его круглое лицо вдруг смущенно просунулось в приоткрытую дверь.

– Привет. Ты меня звала?

– Привет, входи, – она махнула ему рукой. – У меня появилась гениальная идея.

– Уже страшно.

– Ага, – улыбнулась Марина. – Давай поедем в Питер в зимние каникулы.

– Мы с тобой вдвоем? Как романтично! – поддразнил ее Игорь, прекрасно понимая, что речь идет о какой-то школьной поездке.

– Да, – подыграла ему Марина. – Только возьмем с собой мой десятый.

– А в чем гениальность идеи? – осторожно поинтересовался историк.

– Ну как… Ты подготовишь экскурсию по пушкинским местам – лицей там, Мойка и все такое… – в проблему школьного транспорта его посвящать было совсем не обязательно.

– А выезжать, конечно, нужно будет первого января, когда все пьяные?

– Кто пьяные? Ученики?

– Да нет… Хотя… Может, и они тоже, я никогда их не видел первого января.

– Ну вот, заодно и посмотришь. Можем выехать тридцать первого декабря, если тебя смущает дата.

– Меня смущает отсутствие новогодних каникул.

– Двойная оплата, – напомнила Марина.

– Мариночка… разве в деньгах счастье?

– Я бы сказала, что в их количестве, но ты и сам это знаешь, – улыбнулась она, видя по его горящим глазам, что он уже фактически согласен.

Ну вот, полдела сделано.