Ассасин. Выжить в системе

- -
- 100%
- +
Внутри всё сжалось. Это… не моё тело.
Женщина, та, что смотрела на меня с мягкой улыбкой, осторожно подняла на руки и прижала к груди. Её белоснежные волосы щекотали щёку, пахли жасмином и молоком. Я слышал её сердце – ровное, уверенное, живое. Оно билось рядом с моим крохотным, слабым сердцем.
– Он будет сильным, ― сказала она тихо, словно обещание самому небу. ― Сын рода Солнечных Роз… принесёт свет и славу нашему дому.
Сын… рода? Империя Солнечных Роз? Что за проклятье?
Я лежал в её руках, как чужая вещь, заключённый в это маленькое тело. Не оружие. Не Командир Теней. Не ассасин. Просто – младенец.
Моргнул несколько раз, привыкая к яркому свету, и впервые смог различить черты той, что держала меня на руках. Она была прекрасна. Не в том холодном, безжалостном смысле, в котором я привык видеть женщин при дворе Мюреля – украшенных, но мёртвых внутри. Нет. Здесь сияла сама жизнь.
Белоснежные волосы падали на плечи гладкими, прямыми прядями, струились, словно лучи лунного света, касаясь моей щёки. Они были длинными и шелковистыми, и в их блеске не было ни единой тени. Я невольно хотел протянуть к ним руку, но мои крошечные пальцы лишь слабо дрогнули в воздухе.
Глаза… я никогда не видел таких глаз. Жёлтые, глубокие, они светились, как расплавленное золото, словно в них отразилось само солнце. В этих глазах не было холода, жестокости или равнодушия. Только тепло и радость, в которых я утонул, как в море, не в силах отвести взгляд.
Тонкие черты лица, спокойные, величественные, будто выточенные из мрамора, но в то же время мягкие и живые. На её губах играла лёгкая улыбка, а кожа казалась почти прозрачной – светлой, как утренний свет в Империи.
Я ловил каждую деталь. Словно пытался убедить себя, что всё это – не сон, не иллюзия. Но её руки были слишком тёплыми. Её дыхание – слишком живым.
Значит, я переродился, первые за долгие годы, а может, за обе мои жизни, я ощутил странное, хрупкое чувство. Оно жгло изнутри, заставляя сердце сжиматься, – и это было не страх и не ненависть. Это была нежность, обращённая ко мне.
Я отвёл взгляд от матери и замер на секунду, рассматривая ту, что говорила с нежностью – Мель.
Она была моложе матери, но уже несла в себе признаки зрелости, которых не ожидал увидеть у служанки. Светлые волосы собирались в аккуратный хвост, а несколько прядей выбились, обрамляя лицо и играя с лучами света. В отличие от сияющей белоснежной красоты матери, Мель была яркой и живой в ином смысле: её глаза – зелёные, глубокие, как весенние леса, – искрились любопытством и жизнерадостностью.
Черты лица более простые, обыденные, но выразительные: высокий лоб, прямой нос, чуть румяные щеки. В её улыбке было что-то дерзкое, будто она знала, что жизнь непроста, но умеет находить в ней радость. Взгляд Мель ловил меня не с той трепетной нежностью, что исходила от матери, а с лёгкой озорной теплой заботой.
Я невольно сравнил их. Белоснежная мать – солнечный свет, тихий, величавый, согревающий и почти непостижимый; Мель – зелёная искра жизни, дерзкая и подвижная, но с такой же мягкой добротой.
– Скоро прибудет герцог, – тихо сказала мать, поправляя меня на руках. Её взгляд был сосредоточенным, почти тревожным, но голос оставался мягким, как шелест зимнего снега. – Нам нужно, чтобы всё было готово.
Мель кивнула, но в её глазах мелькнула привычная игривость:
– Не волнуйтесь, госпожа. Я уже разложила вещи, убрала комнату и даже помогла на кухне. Всё будет идеально.
– И всё же, – мать опустила взгляд, гладя мои крошечные ручки, – он не любит сюрпризы. Если герцог увидит беспорядок или что-то не на месте…
– Он увидит только вас и малыша, – Мель усмехнулась. – А остальное неважно. Главное, чтобы вы выглядели… – она помолчала, словно выбирая слова, – естественно.
– Естественно… – мать вздохнула и кивнула. – Да, ты права. Но я боюсь, Мель.
Мель положила руку мне на голову, чуть наклоняясь ближе.
– Не бойтесь, госпожа. Мы справимся.
Не могу поверить своим ушам. Герцог, семья, богатство, уважение – всё это теперь вокруг меня. Я не мог даже пошевелиться, настолько немым было удивление, словно мой разум не успевал осознать реальность.
– Хорошо, – сказала мать наконец.
Я снова посмотрел на Мель – её уверенность, спокойствие и привычная хитринка казались мне чем-то недостижимым… и всё это на фоне моего тихого шока от того, что я переродился в семье герцога.
▬▬ι═══════ﺤ -═══════ι▬▬
Прошло несколько дней. Я не знаю точно – трое или четверо. В этом нелепом теле время ощущается иначе: часы растягиваются в вязкие капли, дни сливаются в один поток. Но я уже успел изучить место, где оказался.
Комната, что теперь зовётся моей, поражала богатством. Высокие окна, затянутые лёгкими занавесями цвета молочного золота, пропускали в помещение мягкий свет. Потолок был расписан замысловатым узором – цветы, солнце, витиеватые линии, чуждые мне, привыкшему к чёрным сводам Мюреля. На полу – ворсовый ковёр, настолько мягкий на вид, что пальцы ног утопали бы в нём, словно в мху. Мебель из красного дерева, зеркала в резных рамах, постель, в которой я тону, как в облаках. Всё – слишком яркое, слишком живое, слишком далёкое от того каменного ада, где я провёл прошлую жизнь.
Меня бы стошнило от этого сияния, если бы не одно: я видел здесь слабости. Окна – выходят на сад, но их можно открыть с внутренней стороны. Балкон – слишком близко к смежным покоям, можно перелезть. Даже дверь – массивная, но петли скрипят. Я мысленно отмечал каждую деталь, словно готовил побег. Старые привычки не умирают.
Но главным врагом было не окружение. А моё тело. Крошечное. Беспомощное. Лапы младенца вместо нормальных рук. Стоит попытаться пошевелиться – и я выгляжу нелепо, как насекомое на спине. Голос – жалкий писк. Даже дышать приходилось иначе: лёгкие казались слишком малы, сердце билось быстро.
Я привык к точному контролю: шаг – тише дыхания, удар – как молния, взгляд – холодный и выверенный. Теперь же я застрял в теле существа, которому нужны помощь и забота.
Это бесило.
Каждый раз, когда мать склонялась надо мной и гладила по щеке, я чувствовал, как внутри сжимается что-то неприятное. Тепло… невыносимо. Я не знал, что с ним делать. Принять? Оттолкнуть? Убить я мог бы кого угодно, но вот с этим я справиться не могу.
Они считают меня ребёнком. Они не знают, что в этих глазах – десятки убийств, сотни ночей, прожитых в крови и холоде. Они думают, что я сплю, когда улыбаются надо мной. Но я наблюдаю, слушаю и изучаю. И уже понял главное. Здесь нет вечной зимы, воздух тёплый и сладкий. Солнце светит каждый день, и люди улыбаются чаще, чем плачут. Это не Мюрель. Здесь другие правила.
Сегодня впервые я покину свою золотую клетку. Мать подняла меня на руки – лёгкое прикосновение, тёплое, бережное. Я всё ещё не привык к этому теплу. Оно обволакивает, как мягкая ткань, и каждый раз я чувствую в груди странное напряжение, будто меня снова пытаются заставить поверить в то, что мир может быть добрым. Но я молчу. Что тут еще скажешь, когда единственное, что может выдавить это тело – писк.
Мы вышли из комнаты. Коридор встретил нас сиянием. Белый мраморный пол отражал свет, падающий из высоких окон, и казалось, будто мы идём по тонкому льду, под которым прячется солнце. По стенам – гобелены с золотыми узорами, на которых сплетаются цветы и звёзды. На потолке сверкали хрустальные люстры – тысячи капель света, замёрзших в полёте.
Слуги, стоявшие вдоль стен, склонились в низких поклонах, едва завидев мать. Их жесты были отточены, как движения солдат, но в каждом чувствовалось нечто большее – уважение, почти благоговение. И всё это внимание падало и на меня, на беспомощный свёрток у неё на руках. В прошлой жизни передо мной склонялись тоже – но там это было страхом. Здесь же… я видел почтение. Чуждое, почти неприятное.
Мы спускались ниже. Каждый пролёт лестницы открывал всё новые картины роскоши: статуи из белого камня, окна с витражами, в которых солнце разливалось алыми и золотыми узорами, ковры, мягкие, как мех зверя. Даже воздух был другим – не холодный, сухой, как в Мюреле, а наполненный ароматом цветов и пряностей.
Наконец мы дошли до главного входа на первом этаже. Я застыл внутренне. Даже в тронном зале Вальдиса, вырезанном из мрака и льда, не было такого изящества. Здесь всё сияло. Потолок уходил так высоко, что глаза терялись в светлом куполе, расписанном золотыми розами. Огромные колонны, гладкие и белые, поддерживали пространство, словно вели его к небесам. Двери – высокие, как башни, инкрустированы серебром и драгоценными камнями, на которых играли лучи света. Пол – сплошное зеркало из отполированного камня, отражавшего нас, словно мы шли по воде.
Слуги у дверей, в одинаковых алых камзолах, поклонились так низко, будто падали ниц. Мать держала меня крепче и улыбалась, будто этот мир принадлежал нам. Я, привыкший к теням, оказался в святилище света.
Двери распахнулись. Я впервые увидел этот мир.
Солнечный свет ударил в глаза, ослепил, словно лезвие. Я невольно зажмурился – слишком ярко, слишком открыто. Там, где я жил прежде, солнце было редким гостем, холодным диском в тёмном небе, не дающим ни тепла, ни радости. Здесь же оно жгло, било в лицо, обливало всё вокруг золотом.
Перед нами раскинулся сад. Он невероятно огромен – целый мир за пределами стен. Дорожки из белого камня вели сквозь аллеи роз, тянувшихся ввысь, как живые стены. Фонтаны били кристальными струями, и вода в них сверкала, словно жидкое серебро. По траве разливался аромат – густой, сладкий, тягучий. Птицы щебетали так громко, что у меня звенело в ушах.
Я помнил холодные дворы Мюреля. Камень, вечный снег, чёрные деревья без листьев. Там красным было только одно – кровь на белом снегу. А здесь… красное было в каждом цветке, и оно не значило смерть.
Мать шла по дорожке уверенно, гордо. Прислуга позади несла корзины, в которых лежали ткани и закуски, будто это было естественно – окружать ребёнка богатством. Я видел, как на нас смотрят – с почтением, с трепетом, с радостью.
Я же чувствовал только чуждость. Этот мир был не моим. Он давил на меня яркостью, теплом, шумом. Но внутри… внутри я знал, что привыкну. Я всегда привыкал. Тень может существовать и среди роз. Нужно лишь дождаться ночи.
Я поднял глаза на мать. Она держала меня так, будто я был её сокровищем. А в голове у меня прозвучала холодная мысль: Если этот мир захочет меня сломать, я сломаю его первым.
Шёпоты стихли, как только по дорожке появился он. Не просто «он» – герцог. Человек, вокруг которого словно тянулось пространство, укорачивая шаги и задерживая дыхание прислужников. Я видел его впервые, и каждый инстинкт, выточенный годами в тени, тотчас встал стройной линией напряжения.
Он шёл медленно, но уверенно – не торопясь, потому что торопливость чужда власти. Рост выше среднего, плечи широкие, осанка ровная, будто скульптор выточил её из мрамора по образцу древних героев. Одет просто и без вычурности: тонкая, но дорогая туника цвета жжёного янтаря, плащ, что отбрасывал на солнце благородный отблеск. Ничего лишнего – только строгая роскошь.
Но глаза – вот что меня зацепило. Они не горели, не сверкали в благодушии. В них было солнце, но застылое – как огненный ядро, холодное на ощупь. Золотистые радужки казались знаком, по которым можно было судить о характере: светлый цвет, да, но взгляд – выверенный, точный. Человека, умеющего ждать и быть в нужный момент.
Когда он приблизился, прислуга расступилась, и коридор наполнился тихим шуршанием ткани. Герцог остановился перед матерью и мной. Его лицо было приглажено миром – лёгкая морщина у глаза, едва заметная борозда на лбу – но в углах губ жил практичный юмор, не доброта, а привычка к расчету. Он наклонился, и голос его оказался ровным, но глубоким, как колодец, откуда зыбко доносились ответы.
– Моя радость явилась раньше срока, – сказал он, и в словах было столько веса, что они казались обещанием и контрактом одновременно. – Что за сокровище у нас растёт?
Мать улыбнулась так широко, будто тотчас захотела растопить вокруг себя весь мир. Она протянула руки, подавая меня герцогу. Я почувствовал, как его ладонь коснулась моей головы – не так нежно, как у матери, но с той же, холодной внимательностью, с которой человек осматривает оружие перед боем. Его пальцы были теплы, но крепки; ногти короткие, рука пахла кожей и чем-то пряным – запахом курильного жёлтого табака и масла.
Он поднял меня к лицу и всмотрелся. Глаза его пробежали по моим чертам не как по детскому лицу, а как по линии будущих черт – складкам характера, по которых можно определить склонность к лидерству или к ползучей опасности. Я ощущал это, будто он мерил меня на вес – не новорождённого, а инструмент, который со временем принесёт либо пользу, либо проблемы.
– Такой милый, – промолвил герцог, и в голосе проскользнула тонкая тревога, которую он сразу спрятал за улыбкой. – Разве сможем мы однажды отпустить его в этот жестокий мир? Ты уже дала ему имя?
– Нет, – сказала мать, и её голос дрожал от гордости.
– Кай, – гордо сказал он. – Кай Эфириус Розарин.
Слово «Кай» пронзило меня неожиданной ноткой – маленькое, чёткое. Совпадение ли это? Почему он назвал меня так же.
Герцог осторожно улыбнулся и посмотрел на меня ещё раз. В его взгляде промелькнуло то, что я уже видел у тех, кто умеет править: уважение к силе и пренебрежение к слабости. Он поднял руку и, будто случайно, коснулся моих пальцев. Хрупкое ощущение человеческой теплоты проскользнуло, и в груди что-то вздрогнуло, но я жестко удержал себя в тоне камня.
– Золотистые глаза всегда были отличием нашего дома, но глаза нашего ребенка просто невероятны, – улыбаясь продолжал он.
Герцог положил меня обратно на руки матери и, прежде чем уйти, наклонился ещё раз.
– Пусть этот малыш принесет покой нашему роду, – произнёс он почти шёпотом.
За его спиной двор наполнился жизнью снова: разговоры, тихие шаги слуг, звон посуды. Но в воздухе остался след его присутствия – как холодная струя, пересекающая тёплую воду сада.
Я наблюдал, как мать закрыла глаза от облегчения и как Мель, улыбаясь, поправила мою одежду. Для них герцог – защита и благословение. Для меня он – ещё одна фигура силы, ещё один узел, который придётся проверить на прочность.
▬▬ι═══════ﺤ -═══════ι▬▬
Наконец, наступило мое шестое лето.
Тело уже не казалось тем жалким комком плоти, которое я ненавидел в первые месяцы этой новой жизни. Мышцы налились силой, движения стали точными, и в руках – наконец – можно было удержать оружие. Пусть это всего лишь тренировочные кинжалы из полированного дерева, но хватка у меня была привычная, такая, словно я никогда их и не выпускал.
Тренировочная площадка находилась в восточном саду – уединённое место, где цветущие кусты роз образовывали живые стены, скрывающие всё от посторонних глаз. Белый песок мягко пружинил под ногами, а в центре, окружённая статуями героев рода, лежала площадка для фехтования. В воздухе витал запах жасмина, перемешанный с лёгкой прохладой фонтана. Слишком красиво для тренировок… но я всё равно был благодарен, что хотя бы здесь можно дышать без удушающего лоска.
Двигался быстро – выпад, шаг в сторону, разворот корпуса, удар. Клинок рассекал воздух с глухим свистом, деревянное лезвие точно останавливалось там, где в моей голове вспыхивала цель. Ладонь сжимала рукоять крепко, будто в ней было настоящее оружие. Сердце билось ровно, дыхание я контролировал – вдыхал носом, выдыхал ртом, как учил себя ещё тогда, в той жизни.
– Великолепно, молодой господин, – раздался рядом мягкий голос дворецкого.
Я мельком бросил взгляд в сторону. Арден – старый слуга герцога, человек с выправкой бывшего воина. Его седые волосы были аккуратно зачесаны назад, а лицо, покрытое сетью морщин, казалось строгим, но не жестоким. В руках он держал полотенце, готовый подать его мне в любой момент, словно я был уже взрослым воином, а не ребёнком, которому едва исполнилось шесть.
– Ваши движения… – он слегка улыбнулся, что бывало редко, – слишком точные для вашего возраста. В вас течёт настоящая кровь рода Розарин.
Я молча кивнул, снова отрабатывая удар. Слова похвалы не имели значения. Важно было, чтобы тело слушалось, чтобы оно не подвело, когда придёт момент. Старые привычки держали меня в узде: я тренировался не ради красоты, не ради игры, как многие аристократы – а ради выживания.
Дворецкий подошёл чуть ближе, подал полотенце. Я вытер лоб – движения были слишком привычными, почти взрослые.
– Если герцог увидит, как вы работаете с оружием, он будет гордиться, – сказал Арден с теплотой в голосе.
Я сжал полотенце сильнее, чем следовало. «Гордость»… «счастье семьи»… слова, которые здесь звучали часто, но всё ещё резали по памяти. Никто в моей прошлой жизни не гордился мной. Там хвалили лишь за точность убийства, за верность приказу. Здесь же… они хотели видеть во мне наследника.
Но я не мог забыть, кем был раньше. Каждый раз, когда я чувствовал в руке рукоять кинжала, во мне вспыхивало прежнее «я».
Я сделал шаг назад, глубоко вдохнул и замер. Деревянный кинжал лёг в ладонь идеально – как продолжение руки. Передо мной, на тренировочном манекене, была нарисована мелом маленькая точка в районе горла. Цель.
Сосредоточился. Всё вокруг исчезло – сад, фонтаны, цветы. Был только я, клинок и цель. Резкий выпад. Тело скользнуло вперёд, рука пошла по дуге. Кончик кинжала вонзился в мишень точно в белый кружок. Ни миллиметра в сторону. Треск разлетевшегося дерева нарушил тишину. Я убрал руку и увидел, что удар был настолько силён и точен, что кинжал оставил в манекене глубокую щель, хотя он и был сделан из твёрдого дуба.
Я стоял неподвижно, тяжело дыша. Для меня это было естественно. В прошлой жизни я делал то же самое сотни раз, только вместо деревянных фигур были люди. Но здесь… здесь это выглядело иначе.
– …Милорд, – раздался дрожащий голос Ардена.
Я обернулся. Дворецкий стоял неподалёку, всё ещё держа полотенце в руках. Но его взгляд изменился. Там больше не было одной лишь привычной доброты и уважения. В его глазах сквозила тень. Сначала гордость, да. Но за ней – лёгкая тревога.
Он видел, что я не просто ребёнок, играющий с оружием. Он понял: во мне есть нечто большее. Слишком отточенное, слишком холодное для шести лет.
– Молодой господин… – Арден подошёл ближе, наклонился, будто хотел заглянуть в мои глаза. – Вы… удивительны. Герцог должен это увидеть.
Я лишь молча кивнул, снова поднимая кинжал. Слова для меня ничего не значили. Важно было только одно – контроль. Контроль над телом. Контроль над силой. Контроль над собой.
Внутри я чувствовал странное удовлетворение. Не радость – её у меня давно не было. Просто тихую уверенность: я всё ещё тот, кем был. Даже в этом теле.
Я уже собирался сделать новый выпад, когда за спиной раздались торопливые шаги.
– Молодой господин! – позвал звонкий девичий голос.
Я обернулся. На площадку, чуть запыхавшись, выбежала молодая служанка в серо-белом платье. Щёки её разгорелись, волосы выбились из аккуратной причёски – видно было, что бежала она во весь дух.
– Молодой господин, – она присела в лёгком реверансе, стараясь отдышаться, – госпожа герцогиня ждёт вас. Она приглашает вас на чаепитие.
Я слегка нахмурился. После часа тренировок я едва привык к ритму дыхания, к тяжести кинжала в руке… и теперь должен был идти сидеть за столом, улыбаться и вести себя как примерный сын.
Ардeн протянул мне полотенце.
– Ваше воспитание не менее важно, чем ваше мастерство, – мягко заметил он. – Поторопитесь, господин. Нельзя заставлять ждать герцогиню.
Я молча вытер пот со лба и взглянул на манекен с глубокой щелью от удара.
Странно. В прошлой жизни за такие успехи меня бы похвалили наставники – и тут же заставили сделать ещё сотню ударов. А теперь… чай с матерью.
– Хорошо, – коротко ответил я и направился вслед за служанкой.
Перед тем как идти в восточный сад, Арден отвёл меня в личные покои для омовения. Служанки быстро сняли с меня тренировочную одежду, и я нехотя позволил им это.
Ванна, выложенная белым мрамором, уже была наполнена тёплой водой с ароматом трав. Служанки молча и ловко вымыли меня, промыли волосы настоями, натёрли кожу маслами, пока я сидел безмолвно, глядя куда-то в пустоту. Внутри всё время звучала мысль: «В подвале, где я вырос, мы мылись ледяной водой – и то раз в месяц. А теперь вокруг роскошь, словно сон».
Закончив, они облачили меня в дорогую одежду: белая рубашка из тонкой ткани, тёмно-синий камзол с серебряной вышивкой, брюки и мягкие сапожки. На шею повязали лёгкий шёлковый платок. В зеркале отражался мальчик шести лет с короткими, цвета серебра, волосами и слишком серьёзным взглядом для своего возраста.
– Юный господин, – Арден подал мне перчатки и слегка поклонился. – Теперь вы вполне готовы предстать перед госпожой. Она ждёт вас в восточном саду, в беседке для чаепитий.
Я кивнул и последовал за ним.
Когда мы вышли из поместья, меня обдало свежим воздухом. Восточный сад сиял зеленью: высокие сосны и клёны тянулись к небу, кусты жасмина источали нежный аромат, а дорожки из серого камня вели к резной деревянной беседке. Там, за тонкими занавесями, я заметил очертания матери – её белоснежные волосы отражали солнечные лучи, словно сотканные из света.
Я остановился на миг, всё ещё не до конца веря, что эта женщина зовёт меня сыном.
Мать сидела там, прямая, словно статуя, её белоснежные волосы спадали до самой поясницы, сияя в солнечных лучах. Жёлтые, словно два куска солнечного камня, глаза остановились на мне, и губы тронула мягкая улыбка.
– Кай, подойди, – её голос прозвучал тепло и властно одновременно.
Я поклонился и сел напротив, стараясь держаться сдержанно. Внутри же всё сжималось: каждый её жест, каждый взгляд казались такими далёкими от той жизни, где меня били, морили голодом и держали в подвале.
– Ты снова тренировался дольше, чем положено, – она подлила мне чаю и подала чашку собственноручно. – Арден сказал, что ты отточил новые удары. Я горжусь твоим упорством.
Я слегка кивнул, принимая чашку обеими руками.
– Я просто хочу быть достойным для нашего рода.
Она посмотрела на меня пристально, словно видела больше, чем я говорил.
– Достойным ты уже родился, – сказала она спокойно. – Но ты должен помнить: сила – это не всё. Без разума и сердца, она ведёт к погибели.
Я замолчал, опустив взгляд в янтарный чай. Сердце? Разум? В моей прошлой жизни эти слова не значили ничего. Я жил как оружие. А теперь… я всё ещё не понимал, чего от меня ждут.
Мель, стоявшая неподалёку, улыбнулась, подавая матери сладости.
– Госпожа, юный господин очень старается. Он – словно копия вас в детстве.
Мать тихо рассмеялась.
– Возможно. Но в нём есть и что-то иное… более глубокое.
Я замер, глядя на неё. Длинные белоснежные волосы, золотые глаза, мягкая улыбка – всё в ней казалось светом, которого я раньше не знал. Я потянулся чуть ближе и едва слышно прошептал:
– Я счастлив, что вы моя матушка.
Её взгляд смягчился ещё больше. Она коснулась моей щеки прохладной ладонью, и в груди разлилось тепло, от которого стало так спокойно и легко, будто весь мир исчез. Я не думал ни о тренировках, ни о будущем. Только о том, что рядом со мной есть она – самый прекрасный и дорогой человек.
Мама подняла чашку с чаем, сделала лёгкий глоток и взглянула на меня внимательно, словно собиралась поведать нечто важное.
– Кай, – начала она мягко, – ты уже подрос, и я думаю, пора рассказать тебе легенду нашего рода.
Я замер, вслушиваясь, даже дыхание затаил.
– Много веков назад, когда империя Солнечных Роз только поднималась из пепла войн, наш род был обычным. Но однажды в горах явился Хранитель Солнца – древний дух, несущий свет и пламя. Он увидел женщину с волосами белыми, как снег, и сердцем, полным отваги. Это была наша прародительница. Хранитель одарил её силой солнца, вложил в её кровь, чтобы её потомки всегда были маяком для людей в самые тёмные времена.
Я смотрел широко раскрытыми глазами, не отрываясь от её лица.
– С тех пор наш род несёт в себе этот дар, – продолжила она, её золотые глаза словно сверкнули. – Мы рождены, чтобы защищать империю. Но свет – это не только сила. Это и ответственность.
Она протянула мне кусочек сладости, и я, всё ещё под впечатлением, осторожно взял его. В груди горело чувство гордости и трепета. Мне хотелось быть достойным её слов, её рода… её самой.
– Такая удивительная история, мама, – прошептал я и впервые в жизни улыбнулся по-настоящему.
Мать посмотрела на меня, и её улыбка стала мягче. Она поднялась, откинула белые занавеси беседки и жестом подозвала Мель. Та принесла небольшую резную шкатулку из чёрного дерева, украшенную золотыми узорами в форме солнечных лучей.