Анамнез

– Двадцать один, в мае будет двадцать два. Как я уже говорил, один курс я перепрыгнул.

– Стало быть, ты еще совсем зеленый малыш. Понятно, почему ты так волнуешься.

Виктору показалось, что Лори хотел взъерошить его волосы, но не стал, благоразумно сдержавшись. Стало быть, Лори понимает Виктора чуть больше, чем он его. Однако Виктор уловил, что сказанное Лори – шутка, и он вовсе не считает, что причиной его волнения является возраст. Скорее, он хотел, чтобы Виктор так думал. Может быть, Лори почти разгадал его?

– Почему ты поступил на юридический? Как-то ты мне сказал, что хотел быть актером. Так почему юриспруденция?

Лори скривился – правда давалась ему с трудом, – но все же ответил:

– По отцовскому хотенью, по материнскому веленью. Я обещал тебе быть честным, и я честен, хоть мне и весьма неприятно признавать этот факт. Другим я бы сказал, что всегда мечтал стать юристом.

– Мне жаль, – сочувственно сказал Виктор. – Спрашивай.

Они подходили к дальнему концу озера, приближаясь к великолепной красоты оранжерее, выполненной из белого дерева и стекла, сияющего в лучах солнца. Сооружение это весьма походило на Королевский ботанический сад, однако было чуть меньше и изящнее. Оно тянулось ввысь, и за его стеклами Виктор видел прекрасные зеленые растения, обвивающие балки, и пышно цветущие монстеры, закрывающие собой небольшую площадку с фонтаном.

– Откуда ты знаешь столько всего про искусство? Кто твои родители?

Лори отчего-то занервничал и задал два вопроса. Виктор это почувствовал, хотя голос друга нисколько не изменился.

– Отвечу на один вопрос. В детстве я много времени проводил в одиночестве: уже тогда меня тяготило общество сверстников. И я зачитывался биографиями, найденными в библиотеке. У нас в доме не было художественной литературы, поэтому я сосредоточил свое внимание на теории искусства. Думаю, вскоре это переросло в одержимость.

– Ты уверен, что все было именно так?

По коже Виктора пробежал холодок, родившийся где-то в груди, несмотря на пригревающее солнце. Теперь голос Лори чуть изменился: он звучал не так механически, как до этого вопроса – сейчас, казалось, он действительно заинтересован и напряжен, как стрела, готовая взлететь в воздух и поразить мишень.

– Это уже третий вопрос. Моя очередь спрашивать.

Лори возражать не стал, только кивнул, признавая свою ошибку. Однако Виктор все же подумал: «Да, я уверен, что все было именно так…»

– Почему ты так пренебрежительно относишься ко всем, и почему я должен верить, что ко мне ты относишься не так же?

– Теперь ты задал два вопроса. Мы же учимся доверять друг другу, так? Я рассказал тебе несколько своих тайн, о которых больше не знает никто. Мне бы не хотелось, чтобы они раскрылись, потому что это может не очень приятно повлиять на мою жизнь. Следовательно, к тебе я отношусь на порядок выше, чем ко всем остальным: тебе я не вру, хотя мама в детстве звала меня патологическим лжецом. Я отношусь к каждому человеку так, как он того заслуживает. Конечно же, в моем понимании, которое очень часто не сходится с пониманием других людей. Но я не обязан любить всех, да и не хочу вовсе. Большинство из них кажутся, а не являются. Оттого мне и хочется сбежать дальше от их иллюзий. Я же не сам возвел вокруг себя культ – это они увидели во мне то, чего на самом деле нет, и начали слепо поклоняться миражу. Я просто продолжаю говорить то, что думаю – а мысли мои редко выходят за рамки неприятного и даже жестокого, – но им, кажется, очень нравится, когда их унижают.

Виктору хотелось задать еще множество вопросов, но сейчас была его очередь отвечать.

– Вопрос: «Кто мои родители?» не совсем корректен. Конечно, у меня есть мать, как и у каждого человека, но я её никогда не знал. Я рос с отцом, который очень меня любил. Он офицер полиции, поэтому почти все время проводил на работе. Мы почти не выходили из дома, но он многому научил меня.

Лори остановился у оранжереи и кинул на траву пиджак с туфлями. Ему стало жарко, и он собрал свои густые волосы в хвост. Солнце и правда грело почти по-летнему. Спасал лишь ветерок, веявший озерной прохладой.

– А кто твои родители?

– Мой отец – потомственный дворянин, мать – такая же избалованная аристократка, выросшая в богатстве, роскоши и сословных предрассудках. Но если быть еще честнее, мои родители… – он замялся, не зная, как объяснить сложное положение вещей. – На моих родителях держится вся экономика Блэквуда и обеспеченность академии. Отец является спонсором почти всех предприятий, открытых в Блэквуде: он покупает, продает, строит, продает, снова покупает, дает в долг, дарит и ежегодно отправляет академии щедрые пожертвования. Без его денег весь бизнес горожан и сама академия вообще перестали бы существовать. Мы ведь здесь изолированы, заперты: никто никуда не уезжает, не переезжает, не экспортирует товар. Весь круговорот выглядит примерно так: город – мой отец – академия – город и так далее, до бесконечности. Наверное, если отец заправляет здесь всем, то и погоду тоже может выбирать – поэтому здесь почти всегда дожди, он их любит. Все решают деньги и власть. В каком-то роде, мои родители – король и королева.

– Но ты же раньше говорил, что твой отец – Верховный судья, – сказал Виктор, как только Лори закончил говорить.

– А я и не соврал, – не повел тот и бровью, – он ведь правда судья: решает, какому предприятию жить, а какому – умереть. Тем более, раньше он правда недолгое время занимался юридической практикой, пока не открыл собственную фирму. Но теперь моя очередь спрашивать.

Он упал на траву, приглашая Виктора сесть рядом. Вытянувшись на траве, Лори нежился под солнцем, словно огромная рыжая лиса. Кажется, ничего в мире не могло поколебать его безмятежного спокойствия.

– Какое твое самое раннее детское воспоминание? Я имею ввиду, сколько ты помнишь своего отца?

– Всю жизнь, – недолго думая ответил Виктор. – Не было того момента, когда бы я его не знал. Он всегда был.

Лори отвернулся к оранжерее, и Виктор подумал, что сейчас его лицо наверняка искажено какой-нибудь эмоцией.

– Зачем ты принес на пару ту газету? – внезапно спросил Виктор и сам удивился вопросу.

– Я же уже говорил тебе. Подумал, что тебе будет интересно знать – ты же художник, и все такое…

Он ответил автоматически, не задумываясь, и слишком быстро – будто что-то другое в этот момент занимало его разум.

– У твоего отца тоже светлые волосы и глаза?

– Нет, он кареглазый шатен.

– А что насчет матери?

– Это уже второй вопрос.

– Давай нарушим правило, – отмахнулся Лори. – Так что же?

– Говорю же, я не знал её.

– Но фотографии ты видел?

– Нет. Отцу не нравилось вспоминать о моей матери. Её смерть сильно повлияла на него.

– Ладно, хорошо, – миролюбиво закончил бесполезный диалог Лори. Не получив ответа, он сиял так, будто услышал именно то, что хотел. – Чья там очередь задавать вопрос?

– Почему ты так интересуешься моей внешностью? Я заметил, что ты смотрел на портрет женщины в газете, а потом на меня, как будто сравнивал нас, – теперь Виктор наседал на Лори в ответ.

– Мне показалось, что ты очень похож на неё. Не как сын похож на мать – чуть дальше. Например, как бабушка с внуком. Но это все абсурд. У неё есть внук, но это точно не ты. Август сбежал, и теперь его местонахождение неизвестно. В отличие от твоего – ты же здесь и прекрасно помнишь свое детство.

Довольный произведенным эффектом, он откинулся назад и подставил бледное лицо солнцу. Ни дать ни взять – принц, не хватает лишь черных очков и бокала мартини. Виктор застыл, глядя на озеро, волнующееся от легких поцелуев ветра.

Детство – оно на то и детство, чтобы помнить его лишь отрывками. Разве не так? Виктор тряхнул головой и улыбнулся, откладывая дурные мысли на самую далекую полку.