Просто конец света

Через две недели и один день после смерти Кати

Черт!

«Нокия» не включается. Год назад биологическая на день рождения подарила свой старый «Самсунг» – в рекламе его называли «мультимедийным монстром». «Мультимедийный монстр» сдох в первый же вечер: живяки не врут, лес в самом деле плохо влияет на гаджеты.

Иронично: «Нокия» – кнопочная, с полустершимися буквами и цифрами и тремя царапинами сбоку – держится куда лучше новых телефонов. Даже сейчас, когда малышка явно дышит на ладан. Другого телефона мне не нужно. «Нокия» – сокровище из прежней жизни, единственное, что осталось от папы. Только бы она включилась, только бы включилась, только бы…

Экран наконец зажигается. На дисплее чернеют цифры 16:55. Рик опаздывает почти на час. Звоню – раз, два, три. Не берет трубку. «Раньше всегда отвечал. Интересно, что изменилось, да?» – усмехается неприятный голосок в голове.

Может, на самом деле причин волноваться нет. Может, я беспокоюсь, потому что мы с Риком не виделись две недели – для нас это рекорд: последняя встреча была еще до смерти Кати, будто в другой жизни (или измерении). Все это время мы синхронно болели – и до вчерашнего дня, то есть до похорон, даже SMS обменивались редко.

Может, Рик не врал, когда говорил, что из-за температуры ему сложно думать, не то что разговаривать по телефону или переписываться. Может, я просто придумываю черт-те что – и между нами все по-прежнему.

Впрочем, пока не встретимся – не узнаю.

В Околесье никого. Дождь выдохся в морось, такую мелкую, что ее видно, только когда проезжают машины и воздух начинает тускло мерцать. На лавочке сидеть холодно и мокро: кажется, еще чуть-чуть – и ожидание станет совсем невыносимым.

Надо отвлечься.

Закуриваю, открываю «Преступление и наказание», но муть про драматичное раскаяние Раскольникова начинает бесить быстрее, чем я ожидала. Вырываю финальные главы, вместе с каторгой, попытками самопрощения и сумрачным хеппи-эндом, кидаю в мусорку. Промахиваюсь. Ветер подхватывает смятые страницы, гоняет их по Околесью.

Тянусь за еще одной сигаретой и слышу рядом родной голос:

– Торжественно клянусь, что замышляю только шалость и немножко хтони.

Рик стоит передо мной, до смешного длинный полуподросток-полувзрослый, весь в черном и коже, ходячий косплей томных сериальных вампиров. На шее – нечто вроде языческого ожерелья с птичьим черепом посередине и пустыми раковинами лесных улиток по бокам, куртка закинута на плечо, майка с короткими рукавами обнажает руки, покрытые от запястий до плеч белыми полосками шрамов, и кажется, будто это и не шрамы вовсе, а дикий звериный окрас.

Поверх старых порезов алеют пять новых. Очевидно, каждый переживает смерть Кати и уход Керы по-своему.

– А в чем прикол ходить без куртки? Понравилось болеть? – хмыкаю.

– Расслабься, сестренка, не заболею. Я же не планирую сегодня падать в реку.

Рик подмигивает мне как ни в чем не бывало, говорит как ни в чем не бывало, в целом ведет себя как ни в чем не бывало, и мне становится почти стыдно: как можно переживать и думать, что между нами что‐то изменится?

– Как вчера прошло на кладбище? Не заметили? – Рик, конечно, о моем спонтанном решении тайно следить за похоронами Кати.

– Боги, да я была сама осторожность! – меньше всего хочется говорить о вчерашнем. – Мог бы хотя бы сегодня не опаздывать. Решила, что ты умер.

– Учитывая, сколько раз мы умирали, вряд ли смерть была бы хорошим оправданием. – Рик небрежно откидывает с глаз платиновую челку – морщусь: натуральный темный мне нравился больше, – садится рядом, достает из рюкзака бутылку «Таежной настойки» и две пластиковые кружки, разливает поровну темную жидкость.

– Это в честь чего?

– Во-первых, если ты не устроила на кладбище перформанс и тебя правда не видели…

– Говорю же: не видели, успокойся.

– …то поздравляю: мы, скорее всего, вне подозрений. Разумеется, мы ни в чем не виноваты, – делает акцент на слово «виноваты», – но сейчас подозревают всех, за исключением стариков и младенцев, а мы главные фрики района и потенциально идеальные козлы отпущения. Так что надо и дальше не отсвечивать и вести себя максимально тихо. Во-вторых, по статистике, убийцами обычно оказываются мужья и парни. Так что я бы на месте следствия поставил на Руслана. И его дружков, кстати. Надеюсь, полиция узнает про их темные делишки. Менты будут в восторге.

– Я так понимаю, есть еще и «в-третьих»?

– Есть. – Рик поднимает кружку и говорит почти торжественно: – Я решил, что было бы правильно помянуть Керу. Самую невыносимую на свете драма квин – и лучшую среди нас. Если повезет – встретимся на той стороне. А Катя пусть идет к черту. Решила обменять хвост на ноги, трахнуть принца и стать образцовым живяком – ок, ее выбор. И последствия этого выбора… – он на пару секунд замолкает, точно подбирая слова. – Словом, все кончено, – залпом выпивает настойку.

– У меня идея, – говорю я. – Давай больше не будем говорить о Кере? И о Кате заодно. Если я продолжу об этом думать – чокнусь.

– Как скажешь, – отвечает Рик.

– Мы ведь почти свободны, да? И однажды можно будет просто забыть… все это. – Закуриваю и смотрю на небо, и оно такое темное, как будто кто‐то замазал солнце серой гуашью – и ни одному лучу сквозь толстый слой краски не пробиться.

Выпиваю свою порцию настойки, но вместо пьяного спокойствия меня охватывает безотчетная тревога, сжимает горло невидимой рукой, посмеивается голосом той, кого лучше не вспоминать:

– Почти свободны, почти свободны, почти…

За что обшарпанный магазин «Продукты» в торце моего дома прозвали Скворечником – неизвестно. Внутри продается все – от мороженого до прокладок и сигарет, – но с тех пор, как фактической хозяйкой вместо матери стала Лиса, ассортимент расширился.

В пыльном полумраке, пропахшем благовониями, можно разглядеть рюкзаки разных размеров расцветки милитари, на этикетках – подписи «Аварийный запас выживания (универсальный)», «Аварийный запас выживания (премиум-класс)», «Аварийный запас выживания (вип)», на приклеенном к стене листе А4 крупным шрифтом написано: «Еще до Нового года начнется Кали-юга. Грядут последние времена, будь готов ко всему! Купи один „тревожный набор“ и получи скидку 70 % на второй».

Повсюду – на витринах, на столах и столиках, на табуретках – расставлены зеркала разной формы и величины – «Лучшая защита от сглаза, акция – 50 % на все», – и кажется, будто это инопланетные цветы заполонили магазин.

В обстановке Скворечника нет ничего необычного. Необычно другое: Лисы нигде нет, и стоит тишина.

– Смотрел я как‐то раз хоррор, который начинался так же, – Рик задумчиво крутит в руке нож с оскалившейся волчьей пастью на рукоятке.

Вдруг где‐то в недрах Скворечника раздается грохот. Вздрагиваю, пячусь, сбиваю спиной пару зеркал на журнальном столике. Стеклянный звон серебрится в духоте магазина.

– Что, нервишки шалят? Неудивительно – весь район на ушах последние недели, – хмыкает Лиса, появляясь из подсобки с огромной коробкой. – Сорри, гайз, не хотела пугать.

– Не маньяк, и на том спасибо, – выдыхаю.

Лиса вытаскивает из коробки газовые баллончики:

– Кстати, о маньяке. Не хотите? У меня уже одну партию раскупили, все обоссались из-за «лесного потрошителя». Два баллончика по цене одного!

– Мы за другим, – Рик ослепительно улыбается. – Ты же не откажешь?

– Ради тебя – что угодно, волчонок.

– Осторожно, я несовершеннолетний, нас могут не так понять, – смеется Рик.

Лиса ласково щурит желтые кошачьи глаза, шутит про «детишек, запустивших программу самоуничтожения» и идет за сигаретами. Она единственная продавщица в районе, которой плевать на паспорта и возраст, и одна из немногих живых местных.

Кера думала иначе. Кера считала, что Лиса хуже живяков. Кера… Черт. Снова Кера, запретная страница памяти на букву «К», мнемоническое правило для запоминания: «К» – как кабала, капкан, конец, катастрофа, «К» как проКлятие, как нарушенная клятва самой себе.

Лиса уходит за сигаретами, Рик склоняется над прилавком, изучает колоды Таро, а я рассматриваю его отражение в стекле витрины. Кажется, будто два одинаковых парня вглядываются друг в друга сквозь скованную льдом реку. Потусторонний Рик выглядит бледнее реального, про таких моя бабка говорит: «Ни кровинки в лице, упырь упырем», – потусторонний Рик поворачивает голову, смотрит на меня, глаза в глаза, слабо улыбается, шепчет что‐то – пытайся не пытайся, все равно не разобрать.

Вдруг его лицо искажается от боли, на лбу открывается рана. Темная кровь пластмассово блестит, льется по щекам и капает с подбородка; крови так много, что я почти чувствую ее запах. К горлу подкатывает тошнота, становится холодно, так холодно, что меня бьет крупная дрожь, и вот я не вижу уже ничего и никого – только умирающего парня в стеклянном зазеркалье.

Нет, нет, нет!

Кто‐то кричит, кто‐то зовет на помощь, кто‐то, чей голос так похож на мой, – и все гаснет.

– Эй! Да что с тобой, сестренка?

Реальный Рик, живой и здоровый, помогает подняться, приобнимает за плечи, трогает лоб – проверить, нет ли температуры. Лиса смотрит пристально, даже чересчур пристально, так, как будто знает что‐то, – но ничего не говорит.

Выдавливаю улыбку, бормочу: «Все ок, видимо, последствия этого дурацкого гриппа – вижу всякий бред», – тайком смотрю в зеркала на отражения Рика. Конечно, они в точности повторяют движения хозяина. Конечно, ни в одном нет ничего необычного, потустороннего и жуткого. Мне просто показалось.

Рик платит за сигареты и посылает Лисе шуточный воздушный поцелуй на прощание. Каждый раз, когда я вижу этих двоих вместе, мне кажется, что они знают друг друга хорошо, даже очень хорошо – не как приятели, а как друзья. Но Рика спрашивать бесполезно – стоит завести об этом разговор, он меняет тему.

Что ж, наверное, секрет дружбы, настоящей дружбы, отчасти в том, чтобы позволять другому хранить свои тайны – и не пытаться их выпытать.

Выходим из Скворечника в серую октябрьскую прохладу, закуриваем и молча смотрим на морось, переходящую в дождь, – снова, снова, снова этот проклятый дождь, кажется, он никогда не закончится, так и будет идти до самого последнего дня на Земле.

Пахнет влажной землей, пахнет осенью, пахнет как на кладбище. Становится холодно; не стоило сейчас вспоминать о кладбищах, лучше переключиться на что‐нибудь другое, что‐нибудь безобидное и будничное. Хочу подколоть Рика насчет карт, гаданий и Лисы: одно дело – лесная магия, другое – магия Таро, кто вообще в это верит? Но шутку придумать не успеваю.

Рик не отрывает взгляда от стены Скворечника, глаза – два осколка мартовского серого льда, не смотри – обрежешься. Куда он смотрит, в чем дело? Поворачиваюсь – и дыхание перехватывает.

Прямо на меня смотрит Кера. Живая и смеющаяся, будто и не умирала вовсе.

Тетя Света могла выбрать любое фото. Тетя Света фотографировала Катю с самого детства чуть ли не ежедневно. На пони, на пикнике, в горах и на море, в парках и скверах – везде. Но тетя Света решила, что лучший выбор – фото, где Катя – не Катя, а Кера, – смотрит прямо в камеру, будто бросает вызов тому, кто за ней. Взгляд острее складного ножа Рика.

Под фотографией – объявление: «Моя любимая дочь, Екатерина Нюктова, трагически погибла в ночь на 15 октября. Последний раз ее видели рядом с детской площадкой неподалеку от леса в сопровождении неизвестного лица или лиц. Если вы располагаете хотя бы какой‐нибудь информацией, позвоните по телефону, указанному ниже, – любые детали могут помочь расследованию. За ценные сведения полагается награда. Если вы что‐то знаете – не молчите. Убийство Кати – вызов каждому жителю района. Не дадим убийцам уйти от правосудия!»

Наверное, если бы я была готова, если бы знала, что увижу это проклятое фото, меня бы не выбило из колеи. Наверное, я впечатлительная дура. Наверное, встречать живых мертвецов на той стороне в лесу – это одно, а всамделишных мертвых – другое. Наверное, я просто давно не видела Керу, не смотрела ей в глаза, не любовалась нечеловеческой зеленью радужки, потусторонним изумрудным огнем, холодным и манящим, как светлячки над болотной трясиной.

Меня трясет мелкой трусливой дрожью, и сердце бьется громко и больно, стук отдается в висках, растекается гулким эхом по телу. Бум-бум-бум – «трагически погибла», бум-бум-бум – «видели в сопровождении нескольких неизвестных лиц», бум-бум-бум – «не дадим уйти от правосудия», не дадим, не дадим, не дадим.

Рик смотрит на меня, чертыхается, срывает объявление и яростно его мнет. Скомканный лист падает в лужу, черные буквы расплываются серым по намокающей бумаге.

– Видимо, скоро Катей весь район обклеят. Местная звездочка, – говорит Рик. – Привыкай, сестренка, относись ко всему спокойнее, show must go on 9. Мы должны держаться, помнишь? – прижимает меня к себе и целует в макушку. – Давай, улыбнись и скажи, что все в порядке, ну же, – нервно смеется.

– Кажется, план вычеркнуть Катю с Керой из наших жизней прямо сейчас – херовый, – шепчу я.

– Херовее некуда, – соглашается Рик. – Но знаешь что? Пусть по Кате убивается хоть весь район, пусть Кера сколько угодно пытается привлечь наше внимание, мне насрать. И тебе должно быть насрать, слышишь? Не пускай эту муть себе в голову, попробуй отстраниться.

Он прижимает меня к себе все крепче, как будто объятия могут защитить от призраков, утопленниц и темных мыслей, и все становится настолько правильно и хорошо, что мне почти стыдно. Я уже не думаю о ноющих от боли костяшках пальцев, о старых фотографиях и умерших бывших подругах, только о живых односмертниках, – вернее, одном, единственном, последнем и самом родном. Если бы у чар патронуса был запах, то пахли бы они травяной настойкой, сигаретами и мятной жвачкой.

– Надо же, кого я вижу. Демиров и Вестова. – Магия разрушается, защитный купол трескается и разбивается, я отстраняюсь от Рика и вижу перед собой Руслана.

Надо было догадаться, что он может сюда прийти. Надо было предположить, что помешанные на спорте пацаны в трудные времена тоже тайком курят – а логово Лисы притягивает всех подростков района. Не стоило попадаться на глаза Руслану, особенно сегодня, – но слишком поздно, мы уже стоим друг напротив друга.

Катин парень хмурит черные брови, мертвенно-серебристый свет фонарей освещает его осунувшееся лицо, запавшие глаза и свитер крупной вязки под расстегнутым кашемировым полупальто.

Только не смей снова жалеть его, как тогда, на кладбище, говорю я себе.

– Кажется, в конкурсе хеллоуинских костюмов нам не победить. Нарисовался новый чемпион. Изображаешь зомби? Или Данилу Багрова 10 на разборках? – Рик приподнимает бровь.

– Вчера помирали и не смогли прийти на прощание, а сегодня уже типа здоровее всех, да? – Руслан делает ударение на второе «о» в «здоровее».

– Здоровéе. Не здорóвее, – тут же поправляет Рик. – Кто вообще говорит «здорóвее»?

– Может, вместо уроков русского лучше обсудим, что за херню ты творишь, Демиров? – Руслан, конечно, о сорванном объявлении. – Мы со Светланой Александровной вчера горбатились, полрайона обклеили, че, думаешь, чисто ради фана?

– Бесплатный совет: иди куда шел. Мы никого не трогаем, как видишь, – замечаю я.

Руслан хватает за руку, обжигает холодом пальцев, сжимает запястье так, что я морщусь от боли, и говорит хрипло:

– Засунь себе свой совет туда, где солнце не светит! Че вы вечно строите из себя сраных звезд? Думаете, можете жить как прежде, пока Кэт гниет в земле?

– Разговоры про Катю не по нашей части, – Рик не сводит с Руслана неподвижного волчьего взгляда. – Отпусти и дай пройти. Быстро.

– Был бы я твоим батей, сдал бы тебя в Страну чудес. Вам туда с Вестовой давно пора, – огрызается Руслан, потом смотрит на нож Рика, хмыкает и выпускает мою руку. Хочет еще что‐то сказать, но не успевает.

– Что у вас тут? – раздается за спиной голос Лисы, на этот раз – ледяной, царапающий. – Опять играешь в бандитов с большой дороги, а, Орфеев?

Руслан поднимает руки, будто сдается:

– Да все ок! У нас все под контролем, просто болтаем, ничего больше. Это преступление?

– Не преступление. Пока что, – усмехается Лиса.

Руслан толкает меня плечом и идет к мокнущему в луже объявлению, поднимает, аккуратно расправляет и замирает. Кажется, он больше никого не видит – ни нас, ни Лису, ни район, только лицо Кати. Словно его заколдовали, обратили в соляной столб, ни движения, ни вздоха – ничего, перед нами уже как будто не Руслан, а его каменный двойник.

Лиса кивает нам – «уходите, пока Орфеев снова на вас не переключился».

Уходим. Проскальзываем в мой подъезд и садимся на лестнице между вторым и третьим этажом. Так себе замена обычному лесному убежищу – но идти в лес, когда рядом бродит Орфеев, фактически прямо у него на глазах, не стоит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Мрак, мой старый друг (англ.). Строчка из песни The Sound of Silence, Simon & Garfunkel.

2

Иосиф Бродский, «Натюрморт».

3

Мама (татар.).

4

Мое солнце (татар.).

5

Волчонок (татар.).

6

Персонаж татарских сказок, в переводе с татарского – «Мать воды», отдаленно напоминает русалок и водяных из славянского фольклора.

7

В теории, в таком положении есть вероятность выжить, но существует большой риск для жизни. (Прим. ред.)

8

Крысолов использует слово, придуманное Владимиром Набоковым. Писатель упоминал «односмертников» в том числе в Ultima Thule.

9

Рик цитирует песню The Show Must Go On группы Queen.

10

Главный герой фильма «Брат» (реж. А. Балабанов).