Сотня цветов. Японская драма о сыне, матери и ускользающей во времени памяти

Весь в слезах Идзуми высыпал монеты из кармана на стол и признался в своем преступлении.

Следом за мамой он дошел до дома Миуры. Солнце уже полностью скрылось за горизонтом, а взрослых все еще не было. Юрико, склонив голову, попросила у приятеля Идзуми прощения и протянула ему монету в пятьсот иен.

Миура, бросив на соучастника возмущенный взгляд, взял деньги и тут же весело кинул:

– Завтра тоже ко мне приходи!

Юрико с сыном шли бок о бок по погрузившейся во тьму улице. Идзуми хотелось скорее извиниться перед мамой, но все не удавалось подобрать слова, которые бы смогли передать его чувства. Юрико, покинув дом Миуры, тоже не проронила ни слова. «Мама так сильно на меня злится?» – обеспокоился ее молчанием Идзуми и поднял взгляд. Он увидел, что мама беззвучно плачет, вытирая глаза тыльной стороной ладони.

Идзуми впервые видел мамины слезы. Плачущая, она казалась совершенно другим человеком, и это испугало его. Создавалось ощущение, что по твердой броне человеческой души пошла трещина, из которой хлынуло что-то очень ранимое.

– Прости меня, пожалуйста, – прервал тишину дрожащий голос.

Бледная ручка Юрико легонько погладила мальчика по голове. Это прикосновение Идзуми чувствовал и по сей день, стоило ему попробовать рисовое пирожное с клубничной начинкой.

На концерте, который разбивался двумя антрактами, прозвучали все шесть сюит Баха для виолончели соло.

Доиграв последнюю ноту, виолончелист торжественно поднялся перед залом. Словно воин, которому потом и кровью далась эта битва, он был весь мокрый, но на лице его светилась блаженная улыбка.

Аплодисменты публики никак не утихали: после ухода артиста за кулисы его вызвали на сцену еще дважды, каждый раз он опускался перед залом в глубоком поклоне.

Идзуми бросил взгляд на маму. По ее лицу градом лились слезы, но она не думала их вытирать: Юрико самозабвенно аплодировала.

– Мама, ну что, вам понравилось? – полюбопытствовала Каори, которая встретила мужа со свекровью в холле у выхода из концертного зала. Именно она пригласила сюда Юрико, зная, как та восхищается Бахом.

– Да, техника игры просто бесподобная, и в то же время такая завораживающая легкость движений! – восторженно произнесла Юрико и, вытирая платочком все еще заплаканные глаза, улыбнулась от неловкости за свои слезы. – Каори, спасибо тебе большое!

– Я рада, что вам понравилось!

– Мы сейчас ужинать, составишь нам компанию? – спросил Идзуми.

– У нас сейчас еще будет церемония по раздаче автографов. Я подойду, как освобожусь.

– Хорошо, будем тебя ждать.

Каори слегка поклонилась и спешно удалилась за площадку с сувенирной продукцией. Идзуми заметил на жене кожаные туфли без каблука, и его кольнула мысль:

«Ей, наверное, нелегко…» Тут и к гадалке не ходи: очевидно, что Каори изрядно набегалась за те несколько дней, что была приставлена к прибывшему виолончелисту. За три дня до концерта начались интервью, потом – репетиции, и везде надо было присутствовать.

Так ее еще и на точку продажи CD поставили. А вчера она до полуночи вызванивала музыкального менеджера, чтобы убедиться, что артист чувствует себя хорошо и ему ничего не помешает выступать.

Идзуми не мог спокойно смотреть, как много работает жена:

– Пожалуйста, не перенапрягайся, береги себя, ладно?

– Да, великий виолончелист требует великой отдачи, но кто знает, когда я в следующий раз такой проект получу, так что сейчас надо постараться! – ответила Каори с усталой улыбкой.

По выходе из здания в глаза бросалась эстакада скоростной автомагистрали, заслонявшая небо. Она развилкой поднималась с обочины широкой дороги и напоминала поднятую с замахом руку гиганта. Достаточно было пройти мимо группы высоток, как показался вход в кипевший жизнью ресторан. Здесь подавали блюда европейской кухни. Так получалось, что Идзуми с Юрико выбирались только в такие заведения. Вероятно, потому, что ходили они в места общественного питания в основном по каким-либо торжественным поводам, и в такие моменты хотелось чего-нибудь необычного, отличного от традиционных блюд, что всегда готовила Юрико. И сейчас они продолжали ориентироваться на места с европейской кухней, видимо, по инерции.

Разместившись за столиком, Идзуми сразу заказал пиво и – для мамы – минеральную воду.

– Как у тебя сейчас с уроками фортепиано?

Идзуми вспомнил то время, когда к ним домой постоянно приходили заниматься ученики: казалось, им нет ни конца ни краю.

Рояль звучал целыми днями. В доносившихся с первого этажа этюдах словно слышались слова: «А ты что, думал, твоя мама только тебе принадлежит?»

– Я стараюсь теперь брать поменьше нагрузки, некоторых учеников отпустила, – рассказывала Юрико, растерянно оглядываясь по сторонам: вероятно, она успела отвыкнуть от суматохи ресторанов.

– Да? А чего?

– Силы на занятиях мигом заканчиваются: один-два ученика в день – и я валюсь от усталости.

– Почему бы тебе вообще не оставить уроки? Пенсия у тебя есть, да и мы можем побольше денег отправлять.

– Если я ничем не буду заниматься… то и толку от моего существования никакого не будет.

На эти слова Идзуми не мог возразить. Ведь люди и правда – как та же техника или, например, игрушки – тоже изнашиваются. Идзуми заметил морщины на руках, лежавших одна на другой, будто стараясь скрыть складки кожи.

За столом повисла тишина, и в этот момент – весьма кстати – принесли напитки. Идзуми спешно раскрыл меню и стал беспорядочно заказывать то, что попадалось на глаза: салат с помидорами и сыром, карпаччо из осьминога, рататуй из всевозможных овощей, ассорти колбас…

– Скажи, если тебе что-нибудь приглянулось, хорошо?

– Я полностью доверяю твоему выбору.

Когда Идзуми определился с блюдами, Юрико продолжила:

– Да и как я могу бросить преподавание, когда ученики такие славные. Вот Мику-тян, например, – уже совсем как родная!

– Мику-тян? Это кто?

– Да младшеклашка, живет рядышком. Мы сейчас с ней разучиваем «Грезы». Она все сбивается на втором такте, хоть я ей всегда твержу, что с гармоническим интервалом надо внимательнее… – Юрико стала отыгрывать партию, постукивая пальцами по столешнице, накрытой скатертью в клеточку.

– Слушай, – начал Идзуми, не отрывая от губ кружку пива, – помнишь, ты мне ночью звонила?

Юрико, будто внезапно очнувшись от транса, спохватилась: