© Софья Кайс, 2025
ISBN 978-5-0062-5755-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Очередной портрет
Виктор смотрел на нее. Ее прекрасные черты лица грели душу, овладевали мозгом и брали под свой контроль сердце, как бы он ни хотел, не мог противиться влиянию любви. Вот ее нос, такой очаровательным под падающим на лицо светом: столь изящная королевская горбинка, которая ничуть не портила все остальное, а наоборот, украшала, придавала облику особый вид, отнюдь, не кажущийся простым. Глаза карие, но их цвет вселял восхищение и глубокую задумчивость. Ровные брови, идеально симметричные, они были бы такими и без макияжа. А губы, ах, Господи, губы! Нежно розовые, не сильно тонкие, но и не сильно пухлые. Волосы заплетены в строгий низкий хвост, который невероятно шел ей, соответствовал овальной форме лица. Словом, она была красива, с правильными чертами лица и нежной кожей. Во всем ее облике чувствовалась утонченность. На ней была одета облегающая тело черная кофта, а снизу пижамные штаны.
Но какая разница, какой низ? Ведь Виктор писал ее портрет. От начала головы и до груди. Он любил эту молодую девушку, относился к ней не как обычно относятся мужчины к женам, толком не проявляя любви, совсем нет. Он заботился о ней, любил так, как не любил никого и никогда. Уже как пятый год, Софья являлась его супругой. И он должен сказать, имя это ей подходило как нельзя лучше! Описывало ее добрый, но несколько неприкосновенный характер. Софья была странна по своему обыкновению, но заметно выделялась среди других девушек. Виктору трудно было сказать чем. Нравилась она ему по-настоящему, любил он ее всем своим сердцем. Приятно было смотреть, как она улыбалась. Глаза ее в этот момент прищуривались, и Софья делалась в разы красивей. Она была высокой и стройной девушкой, ростом практически с Виктора, несмотря на то, что была немного моложе его. Худоба ее тела никак его не смущала, скорее наоборот, притягивала и привлекала. Усладой для глаз было смотреть на нее. Он восхищался ее божественной красотой. Не считал это признаком любви, ведь она была красива и в тот роковой день, когда он увидел ее в первый раз.
Более притягивало Виктора творчество. Он писал портреты своей жены и не только, на том и зарабатывал. Как бы это ни было странно, ни пейзажи, ни портреты на заказ так сильно не продавались, как его Софья. Его любимая Софья. Оттого он и писал ее чаще, чем все остальное. В который раз она позировала ему? Должно быть, сорок пятый. Она не работала на официальной работе с зарплатой. Все ее существо заключалось в том, чтобы позировать Виктору. Порой это длилось несколько часов, без перерыва. Софья была его душой, его внутренним миром, поднимала настроение и заставляла отпустить все беды и несчастья. И сейчас она сидит на стуле, в нескольких метрах от него. Голова повернута в сторону, но взгляд направлен точно на Виктора. Левая половина лица была ярко освещена, а правая находилась в тени. Идеальное освещение, наиболее точно передающие детали – самое важное, в рисовании с натуры.
Виктор стоял над огромным, в его понимании, холстом. Он был длиной в метр, шириной чуть меньше. Еле помещался на мольберте. Редко, он на таких работал, для пейзажей они были слишком большими, а вот для портретов – в самый раз. Работал он маслом, старался делать хорошую детализацию, тщательно прорабатывать каждую деталь, чтобы портрет был реалистичнее фотографии, таким, будто тот, кто изображен на холсте, действительно находится рядом с тобой, может дышать и видеть. В какой бы угол комнаты ты ни встал, глаза все равно будут устремлены точно на тебя, и уже от художника зависит, с любовью, с ненавистью или радостью. Уверенная рука Виктора умело водила кистью по полотну, постепенно завершая тон и переходя к отдельным чертам. Для кожи он выбрал смесь бежевого и розового, в теневых местах примешал к ней еще коричневый. Словами не передать, насколько ему нравилось писать! Во время этого действия он не думал, мозг уходил далеко, в несуществующий мир, в то время как тело оставалось на земле. Разными материалами работал он, но лишь масло вселяло внутрь особое блаженство. В свои произведения он вкладывал душу. Работал умело и быстро. Результат всегда восхищал как Софью, так и простых наблюдателей.
Виктор не повторял уже имевшиеся стили таких художников. Как Гюстав Курбе или Ван Гог, умелая рука выработала свои движения, свою цветовую палитру и особое нанесение краски. Он прописывал ее мазок за мазком, не оставляя четких следов, применяя особую технику, что помогли ему постичь годы практики. Он придавался работе с особым увлечением, изредка отводя глаза от холста, чтобы свериться: все ли идет хорошо, похоже, или что-то добавить? Живопись представляла верх совершенства. Намного изящнее и зрелищнее простого карандаша, или, скажем, угля. Углем нельзя передать девственную красоту пейзажа или прелести молодости. Черно-белые портреты мертвы, в отличие от цветных, не в их силах передать то очарование, ту жизнь и божество, что несет в себе женское лицо. Поскольку все очарование картины и заключалось в том, дабы передать истинные чувства и эмоции, будь то природа, натюрморт или определенный сюжет. Такие картины в какой-то степени заставляют смотрителя ужаснуться, смутиться и наконец, открыть рот от восхищения.
Ничего на свете не было чудесней, как радоваться завершенной картине и с преисполненной эйфорией приниматься за новою. За все разы, что он писал ее, каждый раз он подмечал в ее лице новую деталь, которую по удивлению судьбы не замечал раньше. Например, сегодня примечательным показались ее серебряные серьги. Почему он не обращал на них внимания прежде? По форме они были вытянуты, что образу Софьи подходит лучше всего. Для их написания он выбрал смесь белого и серого, цвет чистого серебра, оно без преувеличений таковым и являлось. Виктор работал с жаром, какой может быть только у человека, уверенного в своем успехе. За картины с Софьей он просил приличную сумму денег, да и она высоко ценила часы, проведенные в одной позе. Люди же готовы были отдавать столько, сколько потребуется. Денег, заработанных с одной картины, им хватало на то, чтобы ни в чем себе не отказывая жить неделю. Далее он писал еще и еще. Таким образом, жили они не бедно.
Виктор оторвался от полотна и перевел взгляд на нее. Заметил, что изображение на холсте отличается от позы, в которой находится она. Труда не составило понять, что она ненароком опустила голову ниже, чем надлежало. Из его рта донесся прерывистый свист, затем он произнес:
– Подними голову выше, пожалуйста. Нет, еще немного. Отлично, так и держи, осталось немного, – в голосе сквозило беспредельное уважение и любовь, но в нотах также легко заметить и властность. Оно и понятно, в конце концов, на нем держатся их финансы.
Софья вызывала у него уважение тем, что редко напрашивалась на такие замечания, не жаловалась, спокойно позволяла писать себя. Виктор поражался ее выдержкой. Был уверен, сам бы так никогда не смог. Уже после пяти минут ему бы надоело. Причем она просто сидела. Не смотрела телевизор, не читала книгу, не разговаривала (знала, что посторонние шумы мешают мужу работать). За это Виктор не уставал показывать ей, как сильна его любовь. Считал, что деньги, заработанные с картин с ее участием, были общими. Его жена, по сути, делала всю работу. Не смог бы он написать ее так, по памяти. Ему нужно было смотреть, приблизительно измерять пропорции карандашом, сопоставлять их с холстом, чтобы портрет был совершенен. Он дарил ей подарки, про которые она усердно намекала перед предстоящим праздником. Бывали случаи, когда Софья его расстраивала, а порой и злила необдуманными фразами, но он всегда мягко уходил от ссор и никогда не отвечал ей грубо. В такие минуты Виктор на какое-то время проникал в свой выдуманный мир, принимался делать карандашные наброски на страницах блокнота, до тех пор, пока лед, сковавший сердце, не оттает. В остальном же они были дружны. Разумеется, были мысли о том, чтобы завести ребенка. Если бы не ее болезнь, при родах она бы попросту не выжила. Виктора неприятно тяготила эта мысль, но в прошествии времени он смирился. Он привык к тому миру, в котором жил сейчас. Был бы рад хорошим изменениям, но пока его устраивала эта жизнь.
Такие мысли совсем не мешали работать. Скорее наоборот, руки делали, в то время как мозг не замечал, как быстро пролетает время. Вот и сейчас, возвратившись в реальность, он обнаружил, что ему осталось добавить лишь некоторые детали и портрет будет полностью завершен. Не торопясь, он замешивал краски, тонкой кистью поочередно добавлял цвет там, где считал нужным. Несколькими уверенными движениями укрепил блик на зрачках, усилил рефлекс от волос на шее, подчеркнул волоски бровей. Затем, зажав кисть между пальцев и прищурив глаза, отошел на несколько метров назад. Оценивал результат, параллельно сравнивая его с живой натурой. Да, теперь все было завершено. Его светлая, любимая Софья, проработанная от и до, на темном абстрактном фоне стены.
– Прекрасно! – с жаром воскликнул Виктор. Кисть выпала из его руки и покатилась по деревянному полу комнаты. – Я закончил.
Глаза Софьи прояснились при этих словах. Она вздохнула, словно тяжелый камень свалился с ее плеч, с ее души, и, улыбнувшись, встала со стола. В спине ее при этом что-то хрустнуло, но она, казалось, этого и не заметила. Софья вытянула руки вверх и прогнулась как кошка, разминая затекшие от долгого обездвиживания мышцы. Закончив, Виктор принес ей облегчение и спокойствие на несколько дней вперед. Пока эта картина станет ждать своего покупателя, он, вероятнее всего, будет писать на заказ. Быть может, на улице легкие зарисовки за не сильно большую плату.
– Покажи же скорей, как получилось, – сказала она своим мелодичным голосом. С таким бы голосом песни петь на большой сцене вместо того, чтобы распевать в душе все, что придет на ум.
Софья подошла к мольберту, и слегка оттолкнув Виктора, взглянула на себя. Нравилось ему наблюдать за первой реакцией. Да, много раз писал он ее, но наклон головы, взгляд, поза и одежда никогда не повторялись. Даже прическу она меняла. Сегодня низкий хвост, потом высокий конский хвост, потом распущенные заделанные за уши, затем она заплетет себе косы. Будет смотреться как маленькая девочка, тем не менее, не утратит свою привлекательность. Например, сейчас она от удивления раскрыла глаза. Даже рот ее чуть приоткрылся, не скрывая восторга и удивления. Над бровями выступили морщины.
– Так хорошо получилось. Намного лучше, чем в прошлые разы. Мне нравится! Теперь действительно кажется, будто это и не рисунок, а настоящая я! – она с улыбкой посмотрела на него. – Ах, может не стоит продавать картину? Я на ней красивая, наверное, красивее, чем в реальности.
– Совсем нет. Я никогда ничего не преувеличивал и не преуменьшал. Спасибо тебе, – искренне поблагодарил он ее. Как ему было приятно слушать ее комплименты, восторг и наивный трепет преисполняли его. Ныне хорошее настроение не сумеет испортить ничто, даже самая большая жизненная неудача. Он будет по-глупому улыбаться за ужином, во сне губы его продолжат находиться в причудливой форме.
Виктор взял холст и переставил его на пол, возле окна. Там, в левом углу хранились картины на заказ, или которые он планировал продать. В правом стояли те, которые он ни за что, никому не отдаст. Как его любимые, так и неудачные. Слова жены он воспринял как похвалу, оттого и не задумываясь, поставил портрет в левый угол.
– Все-таки решил продать? – грустно сказала она. – Зачем же? Я не против позировать еще, ты только эту оставь.
– Что ж, – медленно протянул он, – я и сам не прочь.
Переставив картину, он подошел к Софье. Приобнял ее за талию и заглянул в глаза. До того красивые глаза, до того живые и полные надежды. На секунду перед мысленным взором мелькнуло ее голое тело, еще более прекрасное, чем все вышесказанное. Затем его, словно молнией, пронзила мысль. Гениальная мысль! Ох, Боже, почему ему не пришло это на ум раньше? Во всяком случае, лучше поздно, чем никогда. Если картины с ее лицом так хорошо продаются, то, как же станут они продаваться с ее телом? Был уверен, что напиши он такую, она бы принесла ему огромное состояние, ведь меньше, чем несколько десятков тысяч рублем не стал бы за нее просить. Но даже так покупатель обязательно найдется. Вероятно, какой-нибудь старый мужчина, которому мало ласок жены и фотографий обнаженных женщин в интернете или эротических журналов. Гораздо интереснее лицезреть все самому, держа в руках полотно в величину человеческого роста. Действительно, мало кто пишет такие картины в нынешнее время, – подтвердил свои мысли Виктор. – Раньше, безусловно. Взять того же Эдварда Мунка из зарубежных художников. Как давно это было? А сейчас? Много кто рисует портреты, пейзажи, натюрморты, людей в полный рост и тому подобное. Трудно назвать художника обнаженных натур. По большей части это считается неприличным, но вопреки тому, спрос будет и будет огромен. Настроение Виктора подскочило. Оно и без того было хорошим, а из-за данной мысли его внутренние «я» преисполнилось. Он смотрел на Софью и улыбался детской, наивной и в какой-то степени глупой улыбкой. При этом во взгляде читалась безумное обожание.
– Много времени прошло, – развеяла она тишину. – Что ты хочешь на ужин?
– Знаешь, я буду из того, что есть.
– Да брось ты! За такой прекрасный рисунок, – у Виктора кровь стыла в жилах, когда она называла его картины рисунками, и она знала это. Все же по неосторожности, или когда была слишком радостна (он уже заметил), произносила это слово, – мне не сложно пожарить тебе картошку. Ты же так ее любишь!
Глава 2
Ночные мысли
Той ночью Виктору не спалось. На ужине он сильно переел, поэтому живот неприятно напоминал о себе даже ночью. Он не урчал, но был таким тяжелым, словно Виктор проглотил камень. Но истинной причиной являлось его желание в рисовании. И не что-то обычное, а его вчерашнюю задумку. Необходимо было рисовать именно с натуры, отнюдь не в озабоченности дело, а в том, что не умеет он писать серьезные произведения из головы. Либо фотография, либо живая натура. Он ворочался с боку на бок, силясь принять удобную позу и избавить голову от мыслей. Софья мирно лежала рядом, буквально в нескольких сантиметрах. Спала она на спине, аккуратно сложил руки на животе и тихо посапывала. Сон ее был крепок, разбудить ее мог только будильник или очень громкий шум. На шорох постели, во время его бесчисленных переворотов она не обращала внимание. Грудь ее как продолжала медленно вздыматься, так и вздымалась всю оставшуюся ночь.
Подняло его с постели сладостное желание рисовать. Рисовать то, благодаря чему и зародилась бессонница. Никогда такого не было, но Виктор был польщен Богу за то, что тот подал ему столь отличную идею. Она проста, отчего думаешь, почему он не сделал этого раньше? Несколько десятков портретов в одежде, все это ничто по сравнению с новым! Так страстно хотел он приступить к работе как можно скорее, и для себя он решил, что обязательно скажет ей о своем намерении за завтраком. Думал, надеялся, что она не откажет. И сейчас, заходя в свою мастерскую, он размышлял, что станет делать в случае ее отказа. Штор здесь не было, потому из окна он мог видеть ночной город. В домах напротив ни в одном окне не горел свет. Луна, одиноко возвышающаяся посреди бескрайнего неба, била в окно приятным сиянием. Оттого и не было нужды включать свет. Глаза привыкли к темноте, а луна тому способствовала.
Виктор с вожделением уставился на ту картину, что написал вчера. Единственный портрет его жены, который он, по всей вероятности, оставит у себя. Суждено ему любоваться Софьей, застывшей в отблеске зрачков, приятно ласкающей сердце. Представил, как незримая рука нежно коснулась его шеи. Четко он ощутил это прикосновение, точно она и не спала в смежной комнате, а была здесь, невидимая и любимая. Извечно холодные, практически ледяные пальцы пробежали ниже, прошли сквозь ночную рубашку, охлаждая грудь. Затем рука оказалась ниже, и Виктору стало так приятно, о, так приятно, как не было никогда. Наслаждение, однако, прошло также быстро, как и началось. Софья пропала из его головы, оставив после себя ушедшие прелести. Прелести бывшего присутствия и воспоминания, что не забудет он никогда.
Он слышал равномерный стук сердца, лишь набирающий темп после ее прикосновения. Это был тихий, глухой и медленный стук, доносящийся изнутри тела, как часы, завернутые в вату. Ему ли не знать этого стука, ему, которому доводилась слышать стук после каждого занятия любовью с ней. Но вскоре биение сердца возвратилось в норму. Более слышал он только сопение Софьи, настоящей и живой, из другой комнаты, да свое тяжелое дыхание.
Виктор смотрел на свое творение три минуты, не в силах отвести взгляд. Затем уже собирался уходить, подошел к двери, но тут же вновь развернулся. Портрет ведь был еще не закончен. Дабы краска не облупилась по истечению времени, следовало покрыть ее лаком. Он будет заниматься этим сегодня ввиду того, что время перевалило за полночь. Перед глазами пронеслась его дальнейшая жизнь, в которой скучным портретам нет места. Как, с такими мыслями, он продолжит спокойно жить? Жизнь превратится в бытие и жалкое существование. Как, думая об этом, он сможет спокойно смотреть в глаза Софье? Смотреть в глаза, но видеть перед собой обнаженную натуру. Он не проклинал себя за то, что его голову занимают чересчур откровенные мысли, мало кому чуждые, наоборот, боготворил: скоро их маленькая, но любящая семья преисполнится деньгами. Да разве в деньгах было счастье? Нет, совсем нет, деньги – небольшой предлог, по сравнению с трепетом при покраске ее сосков, а заодно и того, что чуть ниже. Скупость причиной не была, лишь его талант. Пока он горел этой идеей, работы обещали получиться прекрасными. В ближайшее время, иначе потом будет поздно. У него, как у творческой натуры, зачастую менялось настроение. Сегодня он думал написать натюрморт, уже купил цветы и расположил на свету, как передумал. Я напишу ее. Лучшего и пожелать нельзя!
Но тут перед глазами возникла весьма плачевная картина: он аккуратно задает ей вопрос, и она, вместо ожидаемого ответа, отказывает ему. Что тогда делать… Этот ответ так прост, но так плачевен.
Виктор вернулся в спальню. Софья продолжала лежать на спине, в той же позе. Складки на одеяле остались прежними. Он встал у кровати, но не спешил ложиться. Ему нравилось наблюдать за ней, таким образом, он чувствовал, что в его сердце что-то было. И это, с каждым портретом, с каждым днем становилось все ощутимее. Как же чудесно было радоваться ей, надеяться и тосковать. Раз в месяц смотреть с ней фильм по телевизору, и иногда подпевать ей в душе. Наконец он лег и сон, к счастью, настиг его. Прекрасный сон был, до того прекрасный, что он не видывал его всю свою жизнь и вряд ли увидит еще. Настолько природа была живописной, насыщенной яркими красками, и там, среди деревьев, танцевала его жена в чем мать родила.
Глава 3
Воплощение идеи в жизнь
Несмотря на половину ночи, проведенную в реальности, Виктор чувствовал себя на удивление бодро, словно событие, которое он в полудреме провел у картины жены, было той самой быстрой фазой сна, при которой все кажется настоящим. Во сне не чувствуешь боли, однако, в быстрой фазе, из-за ее реализма работает самовнушение, отчего начинаешь чувствовать прикосновения, боль и, в его случае, физическое удовлетворение.
У него, впервые за долгое время проснулся аппетит. Возможно, причиной тому стало восторженное волнение, как у детей в канун Дня рождения или Нового года, только у него перед начинаем новой картины. Это совсем другое, и только художник или писатель может понять его самочувствие. Только у писателей подобное чувство возникает перед новой книгой, на придумывание сюжета которой ушло много времени. Вот, кто воистину понял бы его, остальные бы лишь кивнули. Разумеется, лицо жены, в сорок пятый раз прилично надоело Виктору. Ему хотелось нового, того, к чему Софья подпускала его крайне редко, не говоря уже о том, чтобы запечатлеть интимные места навеки на холсте. Виктор не без грусти это понимал, но все же, может у него получится?
На завтрак была овсяная каша. Не похвастался бы своей любовью к ней, но в этот раз постарался съесть хотя бы половину, правда, это отняло у него приличных полчаса. Все потому, что он как мог, оттягивал момент разговора. Не то, чтобы он боялся жену, или ее отказа, дело как раз-таки в другом. Его любви не было предела, стойкое питал к ней уважение и не простил бы себя за излишнюю грубость ей. Не поэтому ли ссоры в их семье большая редкость? И не припомнил, когда они последний раз злились друг на друга. Если такое и было, наверняка, ничего особенного – легкое недопонимание. Не найдется семейной пары, у которых не случалось маленького конфликта. В конце концов, – решил Виктор, — она знает, что у меня от нее нет никаких секретов. Коль возможно знать человека полностью, выведать секреты и тайны, она и есть олицетворение этой мысли. Она любит меня не меньше, чем я ее. А я, в свою очередь, о ней знаю все. – Он улыбнулся, вспомнив о ее пении в душе. Она думает, что ее никто не слышит, но Виктор слышит и тихо подпевает под нос. Это из раза в раз вызывало у него смех.
– Послушай, – начал он. – У меня к тебе предложение, поистине гениальное.
Глаза ее наполнились любопытством, нежная улыбка сошла с лица. С детским трепетом она ожидала продолжения этой фразы. Даже есть прекратила, как ей хотелось услышать предложение: вдруг оно того стоит?
– Мне наскучило писать портреты, – он специально не добавил слово «твои», потому что с ним фраза выглядела бы оскорбительной, а меньшее, что ему хотелось – это отпугнуть ее, еще не сказав идею. – Я подумал, что раз изображения твоего лица так хорошо продаются, то сколько же мы сможем заработать на твоем теле? Я напишу тебя обнаженной. Позволишь? Хотя бы раз.
Мало сказать, что Софья смутилась. Хорошо проглядывалось недовольство и в какой-то мере стыд. Действительно, кто бы отреагировал по-другому? Его идея как раз и являлась неприличной, услышав которую, других эмоций и не испытаешь. Разве что гнев, но он его жене не присущ. В Викторе тогда заиграл дар предчувствия. До того, как она, оправившись от потрясения, раскрыла рот, он, к своему огромному удивлению, прибег ко лжи.
– Софья, – мягко назвал он ее имя, используя старый добрый психологический трюк. «Собственное имя – услада для ушей», – я не смогу больше писать портреты. Они стали скучны и однообразны, боюсь, если я еще раз возьму в руки кисть, она падет вместе с красотой живописи. Все остальное же плохо продается. Твое прекрасное тело же, я не писал никогда. За одну такую картину я буду просить не менее нескольких десятков тысяч, и будь уверена, покупатель найдется. Я не смогу больше писать портреты. Мало в них особенностей. Так что скажешь? – Виктор облокотился назад, на спинку стула, но при этом не сводил с нее глаз, ожидая ответа. Господи, только согласись!
Она долго молчала. Виктору показалось, что прошла целая вечность. Не то, что его жизнь пролетела, а вся эра человечества. Он успел пережить новый юрский период и то, как вселенная вновь сжалась в одну точку, и произошел взрыв. Содрогание небес, и он опять сидит на кухне – ждет.
– Может быть… – неуверенно произнесла она, – смотря какая поза. – Сейчас он, признаться, еле понимал ее. – Без лица. Только тело, и только прикрывшись. Хотя бы платком, груди хотя бы руками. Большее и не проси, ты и сам понимаешь, как звучит твоя просьба. Знаешь, другой бы подумал, что ты сумасшедший, или, по меньшей мере, озабоченный. Не обижайся на меня, но это так.
Виктор не обижался. Лучше, чтобы она, его жена, высказала ему свои мысли в лицо, чем потом на улице его закидали помидорами за непристойные, вызывающие картины. Она разрешила, и ему стало спокойнее. С лихвой хватит того, на что Софья пошла ради него. В конце концов, каждый человек испытывает стыд, оказавшись голым. Пусть он будет с человеком, который знает его с младенчества и перед которым раньше не раз представал без одежды. Все равно. Это не назовешь психическим расстройством, но некоторые люди стыдятся смотреться в зеркало во время уединения в ванной комнате. Вот и Софье было стыдно. Она легко может отказать. Однако согласилась. Ради меня. Так ему хотелось выразить ей свою благодарность и радость. Как не радоваться, если она готова позировать?
Виктор даже встал из-за стола и шагнул к ней. Потому что почувствовал, что должен что-то сделать. Самое меньшее – это положить свою крупную пылающую жаром руку, на ее, худенькую и холодную. И все же, как бы это ни вписывалось в рамки приличия, он возжелал ее. Вот Софья, порой упрямая и неприступная, порой нежная и улыбчивая, в пижамном комплекте: синяя кофта со звездами и такие же штаны, навевающая экзотические мысли из далекого стихотворения, две строчки которого, быть может, были такими: «Я вас отпускаю, но знаете – все еще любви питаю».
Она усмехнулась. И от ее усмешки по телу пробежали мурашки. Огонь в его глазах резко вспыхнул, и так же быстро погас. Он вынужден был отступить и вновь вернуться на место.
На первом месте его новая задумка. К ней все было готово. Более того, Виктор заранее прикупил крупный по формату холст! Намного больше ранних. И в предвкушении работы, в мозгу его бушевала страсть и вожделение. Он аккуратно разложил кисти на табуретке рядом с собой. На грязной табуретке, потрепанной жизнью и пережившей разлившиеся по его неосторожности краски. Она была невысокая, но до того грязная, что сидеть на ней категорически не следовало. Сам же он работал стоя. Первоначальным действием, конечно же, шел набросок. Карандаши также были приготовлены, ждали своего часа. Уши его уловили звук ее шагов по коридору, затем он увидел и ее. Увы, голой она не была. Софья оделась в нижнее белье, красивое, черное, с кружевами на лифе. Она подошла к месту, где обычно позировала и спросила:
– Ну что, как мне лучше встать?
– Так?! По-моему, мы договаривались не об этом, – Виктор едва удержался от того, чтобы посмотреть на жену с нескрываемой негодованием. Такие перепады эмоций случались с ним редко, но имели место быть. Дабы избежать негативных последствий, он научился их сдерживать.
Софья ничуть не смутилась, скорее разозлилась.
– Я не могу. Тем более я не сказала, что буду полностью голой. Нарисуй вначале так. Если картину купят – то я, может, сниму верх. Рисуй, – приказала она.
В словах ее была логика. Виктору было обидно, что его вкусы не учлись, но с ней был в некоторой степени согласен. Скрипя зубами, он взял в руки карандаш. Вспомнилась старая поговорка: «великие дела начинаются с малого». Больно было признавать его согласия с ней. Такой уж он был человек. Необходимо было получить все и сразу. Его расстраивали неудачи, но при этом победы готов был праздновать с салютом.
Он вытянул вперед правую руку, измеряя примерные пропорции жены и соотнося их с холстом.
– Лицо будет видно?
– Ни в коем случае.
Жаль. Лицо бы люди оценили, – подумал он, но вслух ничего не сказал. Она сидела перед ним прямо, сложив руки на коленях, словно фотографировалась на паспорт. Ужас, да и только! В работе должна быть подвижность, динамика. Так зрителю будет интереснее разглядывать детали, и он не пройдет мимо, как зачастую происходит с музейными экспонатами. Ох, даже в портрете присутствует подвижность! Только там она выражается во взгляде и наклоне головы. Кому понравится смотреть скучное позирование?
Виктор сунул карандаш за ухо и подошел к ней. Взял ее правую руку в свою, и, отчего-то сравнивая себя с мальчиком, который лепит из пластилина, положил руку на талию. Точно также сделал и с другой. Затем приказал ей выпрямить спину. Она повиновалась ему без единого слова. Теперь было лучше, но все же недостаточно хорошо. Для себя он решил: писать будет по подбородок и полностью до пола. Как и подобает картине, вместе со стулом, с полом и фоном. Фоном не абстрактным, а именно таким, какой у них в квартире. Для большей эффектности он попросил, как приказал, раздвинуть ей ноги. Тут она помедлила, с сомнением глядя на него снизу вверх. Не для этого ли она надела белье? Чтобы одновременно откровенно сидеть, но при этом ничего не было видно. Подозревал, что именно для этого. Кому захочется покупать картину, на которой будет изображена не раскрепощенная, легкая, открытая и красивая девушка, а сжатая, застенчивая, сгорбившаяся и прикрывающая и без того закрытое тело. Какую картину с большей вероятностью купят? – ответ очевиден. К огромному счастью, она приняла ту желанную позу. Виктор поведал ей, как именно хочет сделать. Пообещал, что не будет сильно трепетать над схожестью, и самое главное, без лица. На этот счет Виктор свои планы чуть изменил.
– Я решил, что напишу тебя с лицом. Не переживай, я изменю его форму и прическу, черты же все сделаю размытыми. Ты не против?
Софья была не против. Только сейчас Виктор понял всю силу ее выдержки. Ведь ей придется слепо довериться ему и сидеть в этой позе несколько дней, само собой, с перерывами. Он примерно оценил, сколько часов уйдет на эту картину, беря в расчёт, что писать он будет часа четыре за день. Как раз – дня три-четыре.
С чистым сердцем Виктор приступил к работе. Лучи солнца приятно били в окно и падали на холст. Они ничуть не мешали его работе. Легкими линиями твердого карандаша наметил он окончание ее головы и конец каждой ступни. Затем принялся едва заметно прорисовывать основные черты. Клячка всегда находилась у него под рукой, но она ему, за весь этап наброска, понадобилась один раз. Рука уверенно прорисовала голову, как и обещал, он изменил форму. В жизни ее лицо напоминало овал, он же сделал его более суженным к низу и расширяющимся к верху. Скулы точно также, провел на их месте жирную линию, чтобы в дальнейшем не забыть четко прорисовать их красками. Форму глаз и брови он решил сделать как у нее в реальности, но изменить их цвет. Так он делал только с лицом, телу же придал абсолютную схожесть с натурой. Долго ее рисовал, обращая внимание на каждую деталь, каждую выпирающую мышцу. Особенно они виднелись на икрах и бедрах с внутренней стороны. Примерно на середине карандаш его затупился. Не смел это терпеть, ведь от наброска зависит дальнейшая работа. Многие ошибочно полагают, что краской легко что-то исправить, но не для него. Он объявил Софье пятиминутный перерыв, а сам в это время стоял у мусорного ведра с карандашом в левой руке и перочинным ножом в правой. Он вернулся с совершенно отточенным карандашом. Софья, завидев его, приняла прежнюю позу.