Четыре билета в 2018
- -
- 100%
- +
Люди поднимаются по деревянной доске на небольшой двухпарусный кораблик, больше похожий на лодку-переростка. Муж обнимает жену с детьми, сын несет старую мать на руках, как ребенка, по трапу, уплывают в основном женщины и дети. Астрея стоит, положив голову ему на грудь и сжав пальцами его накидку, так что побелели костяшки.
– Пора! – кричит Тей с борта лодки-переростка. – Пусть каждый помолится за то, чтобы его родичи и мой корабль благополучно переплыли понт. А остальные – поднимайтесь. Прощайтесь. И никаких вещей – выброшу за борт. Только деньги, хлеб и вода. Пора. Прощайтесь.
– Пора, – говорит он ей. – Пора.
Кто-то плачет.
– А что было в письме? – вдруг подняв голову, говорит она. – В письме, что ты вез? Что в нем было написано?
– Всего одно слово, – отвечает он. – Там было всего одно слово. Священник развернул письмо и отдал его мне со словами: «А это, видимо, для тебя».
– Какое?
Он улыбается и говорит:
– Закрой глаза, у тебя на реснице какая-то крошка.
Она послушно закрывает глаза и чувствует, как его губы касаются ее. Нежно. А потом сильнее. А потом и ее губы отвечают ему. «Вот, значит, как это, – думает она, когда он отпускает ее. – Сладко, в голове как-то все кружится».
– Люби, – говорит он. – Там было всего одно слово: «Люби».
Астрея и женщины стоят в лодке и смотрят на берег, где остается кучка мужчин и женщин, провожавших их. А те смотрят им вслед с берега, и никто не уходит. Хорошо, что женщинам и детям с корабля не видно их глаз. Потому что в них они бы увидели, что оставшиеся уже знают: больше никто из них никогда не увидится.
С неба начинает капать дождь, но никто не прячется под деревянным настилом, прибитым вдоль борта, чтобы укрыться от непогоды. Они стоят и смотрят, пока фигурки на берегу не станут совсем крошечными, а позже и исчезнут вовсе. По лицу Астреи текут капли дождя и, попадая в рот, становятся почему-то солеными на вкус. «Он ведь не умрет!» – говорит она про себя. И она вспоминает его рассказ про письмо. «Там было всего одно слово, – шепчет она про себя. – Люби».
Часть 2
Яблочные пироги моей мамы
Я хочу рассказать вам одну удивительную историю. Моя мама пекла яблочные пироги. «Окей, здорово, – скажете вы, – но что же здесь удивительного? Почти все мамы пекут пироги, и яблочные тем более. Что тут в самом деле удивительного?» Все так, все так, но… понимаете, моя мама пекла невероятные, волшебные яблочные пироги, самые лучшие на свете. Не верите? Нет, так вы не поймете… Давайте я начну с самого начала. У вас есть время?
Ветер с запахом ванили
Мама открыла окно и, облизав кончик пальца, высунула его на улицу.
– Так и есть, – сказала она. – Скоро подует ванильный ветер.
И вправду, совсем скоро по переулку полетел теплый, вкусный, пахнущий ванилью ветерок. Мама – волшебница. Это и ежу понятно. Откуда иначе она все может знать? Когда полетят светлячки, под какой елкой на бульваре живут дремота и зевота, когда приходит время печь яблочные пироги и когда подует ванильный ветер? Я горжусь мамой. Такой ни у кого нет. Она как Мэри Поппинс, только лучше. Не носит шляпку и не поет песни на улице, зато знает самые интересные сказки и печет самые вкусные в мире яблочные пироги. И еще знает, когда подует ванильный ветер. Да, определенно, у меня лучшая мама в мире. Волшебница.
Кто-то, может, скажет, что мама просто знала, что после трех часов дня на старый хлебозавод, где почти у самого его забора приютился наш не менее старый дом, приходила вторая смена и начинала печь булочки. Ну так знаете что? Это полная ерунда. И я даже не стану спорить. Ведь вторая смена начиналась каждый день. А ванильный ветер… Он дул редко. Просто моя мама была волшебницей. Жалко, что вы ее не знали. И не пробовали ее пироги. Тогда бы точно не стали спорить.
После школы все спешат по домам, и бульвар перед школой к двум часам дня совершенно пустеет, а я люблю посидеть на лавочке один, греясь в лучах осеннего солнца, и о чем-нибудь помечтать. Мимо идет старшеклассница с коротко стриженными волосами в туфлях на каблуках.
– Ты идешь? – кричат мне одноклассники. – Мы собирались пойти в пышечную после уроков. Скорее. Ждем.
– Иду, – кричу я им, а сам гляжу вслед красивой старшекласснице со стрижкой под мальчика. Кажется, я где-то уже видел такую девушку. Кого-то она мне напоминает. Хмурю лоб, пытаясь вспомнить. Но кого? – Бегу, – кричу я снова и, последний раз взглянув на спину и короткие пряди волос уходящей девушки, бегу догонять своих.
Пройдут годы, я уеду из города детства, изменится многое, если не все, кроме одного: я все так же буду оглядываться, увидев случайно в толпе незнакомку с короткими волосами, и все так же буду хмурить лоб, пытаясь вспомнить…
Мама
Четырнадцать лет назад мама приехала ко мне в Киев. Я встречал ее на вокзале, она вышла из вагона с небольшой спортивной сумкой в руке, неожиданно такая маленькая среди толп встречающих и провожающих. Я радостно обнял ее, поздоровался и отпустил пару шуток с проводниками, которые все уже хорошо меня знали, подхватил ее сумку, и мы пошли. Жил я в другом районе, но перед мамой хотелось, чтобы все было получше, и я снял двухкомнатную квартиру в самом центре на Владимирской, окна квартиры выходили прямо на Золотые ворота, через которые когда-то, тысячу лет назад, в древний Киев въезжали гости. И на правах уже почти «справжнего киянина» стал показывать ей город. Мы ходили в музей Булгакова, сидели в кафе на Андреевском спуске, ходили в Лавру и к чудотворной иконе «Призри на смирение», отпечатавшейся на стекле, гуляли по Крещатику и Подолу, но больше всего я запомнил почему-то день, когда мы ездили в Бабий Яр.
Бабий Яр – странное место среди шумного района с разбитым парком и аллеями, по которым гуляют молодые мамы с колясками, шумят машины, идущие потоком, бегут по своим делам люди. Мы приехали к метро «Дорогожичи» на такси и, расплатившись, вышли купить цветы. Продавец-азербайджанец сначала не мог понять, зачем нам четное количество гвоздик, а поняв, сразу вдруг посерьезнел, сам скинул цену. Там есть памятник один. Вернее, их там несколько, но мы отнесли цветы к этому – памятнику расстрелянным детям. Девочка протянула руки, рядом надломленная кукла. Сколько детей погибло там, никто не знает. Тысячи, десятки тысяч… Их, в отличие от взрослых, никто не считал. На них часто жалели пули и закапывали живыми. Или забивали дубиной. Из всех тысяч детей, привезенных туда на казнь, выжило меньше десяти. «Какие нелюди эти фашисты!» – одна эта мысль будет у вас там жечь огнем мозг. И ярость будет клокотать в груди. Справедливости ради надо сказать, что при СССР правду о трагедии в Бабьем Яре замалчивали. Ведь расстреливали людей немцы, а конвоировали, вели, унижая, по городу, раздевали их перед казнью отряды из местных. Впрочем, правду не утаишь. Сейчас внуки тех конвоиров бегают по Киеву и кричат: «Слава Украине!» Хорошо, что сейчас не сорок первый год и они боятся огласки, чтобы не лишиться своих тридцати серебреников из-за рубежа, иначе в Бабьем Яре снова бы звучали выстрелы. Я знаю, о чем говорю. И для меня нет разницы, фашист это или их подручный. И война не закончилась в сорок пятом году. Через семьдесят пять лет фашисты снова идут маршем по Прибалтике, получают награды и пенсии и снова жгут Украину. И снова мажут краской синагоги, с торжеством ставят памятник душегубу Петлюре, и снова на дверях трусливые руки внуков конвоиров пишут: «Здесь живут жиды». Тогда мы об этом не могли, конечно, подумать. Тогда на краю вечности мы долго стояли и молчали; о чем думала мама, я не знаю, конечно. Всю дорогу назад она молчала. Мы вернулись к Днепру, выпили кофе в кафе, и первый раз я повел маму в метро. Ехать от Почтовой до Золотых ворот совсем ничего. Был вечер, в метро оказалось неожиданно много народа, все бежали; как шутят киевляне: «Пятница, вечер – день освобождения Киева». Приезжие из области или других мест спешат скорее уехать домой, после сонного, вечно сидящего на корточках Сочи мама растерялась от такого ритма и количества людей, но не подала виду, лишь взяла меня за руку – так я ее и повел. И она пошла рядом послушно, как маленькая девочка. И я вел ее через толпу и суету, прикрывая от бегущих людей. И она была сосредоточенная и немного напуганная, как маленькая девочка, которая боится потеряться. И я вел ее через толпу, укрывая от людей. А потом мы гуляли на вечно бегущем вниз Андреевском спуске, сидели на веранде в ресторане и ужинали. На фотографии мама стоит со своей неповторимой, когда она довольна, улыбкой возле дома-музея Булгакова, и ее добрые глаза светятся радостью и счастьем.
Прошло 7 лет…
Недавно разбирая вещи, я нашел на шкафу коробку с фотографиями: вот мама стоит на балконе нашей квартиры напротив Золотых ворот, улыбается, и солнце отражается в ее золотых волосах. Вот мы с ней на Подоле… мне стало грустно. Больше мы с мамой никуда не ездили вместе: что бы я ни предлагал, она всегда отвечает со спокойной улыбкой: «Мне уже б дожить спокойно и Мишель поднять, и все». Мишель – моя племянница, и ей уже три года, а мама все чаще болеет и похудела. Мне становится жутко стыдно. Нужно как-то вернуть ей вкус жизни. Я что-нибудь придумаю. «Если ошибку можно исправить, это не ошибка» – так, кажется, говорят?
Немного о себе
Меня зовут… Я не знаю. У меня есть имя, но я с детства знаю, что оно не мое. Мое имя другое. Я пытаюсь вспомнить. Как меня зовут. И лицо девушки, которую я ищу.
Я люблю летние дожди, кофе с молоком и чай с дымом, сидеть у костра на берегу реки и дни, когда можно смотреть старые черно-белые фильмы, лежа с книжкой на диване, и никуда не спешить. Резать зелень, и овощи, и лук кольцами и готовить острое рагу… Мамины лепешки и яблочные пироги, ее улыбку и мою маленькую племянницу Мишель. Запах горячего хлеба, ванили и осенний ветер. Средние века и философию Фалеса Милетского, готическую архитектуру и булыжные мостовые… Время, когда только начинает темнеть и загораются фонари. И почему-то всегда оборачиваюсь, когда мне кажется в толпе странный взгляд незнакомой девушки с коротко, под мальчика, постриженными волосами, но которой там никогда нет.
И да, я вижу ангелов.
Я что-то забыл…
«Помни, ты все забудешь…»
Я что-то забыл. Что? Не ясно. Но кажется, что-то очень важное.
Рядом со мной спит девушка, она высокая и красивая. Когда мы идем по улице, люди невольно смотрят нам вслед. Сейчас ее ровное дыхание почти не слышно в большой квартире на шестнадцатом этаже, за окнами которой раскинулся сверкающий огнями многомиллионный город, а внизу горит фонарями обычно запруженный бесконечным потоком машин, но сейчас, в этот ночной час, непривычно тихий и пустой проспект, в черных лужах которого после дождя посверкивают как алмазы огни реклам. Я стал все чаще просыпаться среди ночи и вслушиваться в тишину. Я отодвинул ногой тапочки, стоящие у кровати, и пошел босиком на кухню. Чай? Да! Чай с ароматом костра. Мой любимый. Пар от чашки сложился в воздухе в причудливый арабский иероглиф, как от лампы Аладдина. Я что-то забыл. Что?
Не знаю. Но чувствую: что-то очень важное, и что я должен найти ответ. И кто-то невидимый как будто просит меня: «Скорее».
Чашка с чаем давно опустела, а я все сидел на подоконнике и смотрел на ночной город. Кажется, пора возвращаться домой. Ответ где-то там.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.