Хорал

Виктория Рубидо

В полдень она покинула шумную толкотню школы и направилась к шоссе, прошла вдоль него квартал в сторону заправки. В сумочке у нее лежали три доллара и мелочь, и ей хотелось думать, что удастся купить еды и еще останется сдача. По крайней мере, надо попытаться.

У магазина стояли двое старшеклассников, опершись о бензоколонку, они заправляли старый голубой «Форд-Мустанг». Смотрели, как она в короткой юбке пересекает асфальтированную площадку. Разок она взглянула на них.

– Привет! – окликнул ее один из мальчишек. – Вики! Как поживаешь?

Она отвернулась, и он сказал что-то, что она не расслышала, но от чего другой мальчишка рассмеялся. Она пошла дальше.

В магазине стайка старшеклассников выстроилась у прилавка, все болтали и ждали, чтобы расплатиться за сэндвичи с мясом из холодильника, пакеты с чипсами и пластиковые стаканчики с газировкой. Она прошлась вдоль рядов, разглядывая банки и яркие упаковки на полках. Теперь ей ничего не нравилось. Она взяла банку с венскими сосисками, прочитала этикетку и вернула на полку, думая о том, какие эти сосиски скользкие, как с них стекает и капает бульон, когда их вынимаешь из банки. Девушка перешла к ящику с попкорном. Он хотя бы соленый. Она наполнила попкорном пакет, а затем выбрала банку газировки из холодильника. Принесла это к прилавку и поставила рядом с кассой.

Покупки пробивала Элис, сурового вида костлявая женщина с черной родинкой на щеке.

– Доллар двенадцать, – объявила она.

Голос звучал резко. Она смотрела, как девушка тянется за сумочкой и открывает ее.

– Что-то ты сегодня какая-то бледная. Все хорошо, милочка?

– Просто устала, – ответила девушка и положила деньги на прилавок.

– Вы дети. Вам нужно спать по ночам. – Она собрала деньги и рассортировала их по отсекам кассы. – В собственных постелях, я имею в виду.

– Я так и делаю, – отозвалась девушка.

– Как же, – сказала Элис. – Мне ли не знать!

Девушка направилась к выходу, прошла двойные стеклянные двери и остановилась у стеллажа с журналами, зачитавшись статьей о том, как три девушки ее возраста попали в беду в Калифорнии, пока клевала по зернышку попкорн и потягивала газировку. За время большой перемены заходили еще ребята, покупали напитки, выходили, переговариваясь, а пара второкурсников затеяла возню между рядов с моторным маслом и свининой с фасолью, пока Элис не крикнула:

– Мальчишки, вы вот-вот тут все посбиваете!

Старшеклассник вошел заплатить за бензин. Высокий блондин с темными очками, поднятыми надо лбом. Виктория знала его с курса биологии в первый год учебы. На обратном пути он остановился, наклонился к ней, придерживая дверь бедром.

– Рубидо, – сказал он.

Она взглянула на него.

– Хочешь, подвезу?

– Нет.

– Только до школы.

– Нет, спасибо.

– Почему нет?

– Не хочу.

– Ну и к черту. У тебя был шанс.

Он вышел, дверь за ним медленно закрылась. Виктория смотрела поверх стеллажа с журналами в окно, как он сел в красную машину, завел ее и вырулил на шоссе, мотор взрыкивал при переключении передач. До окончания перемены Виктория вернулась в школу.

После уроков в тот день она покинула здание с остальными учениками, сойдя с крыльца в шумной сутолоке предвкушающих свободу. Она вновь осталась одна, побрела обратно тем же путем, что и утром. Повернув на север по Мэйн-стрит мимо домов-коробок, прошла под высокими опорами старой водонапорной башни, миновала несколько редких лавчонок и вышла к трем кварталам в центре города, где магазины стояли плотно, с украшенными фасадами, – первым на пути был банк с тонированными окнами, над почтой висел флаг.

Подойдя к кафе «Холт» на углу Второй улицы и Мэйн, Виктория вошла в длинный просторный зал. Двое стариков в бейсболках сидели за столиком, общались, потягивали черный кофе из толстых кружек, молодая женщина в платье с набивным рисунком пила чай за столиком с диваном у стены. Девушка прошла на кухню, сняла джинсовку, повесила ее вместе с сумочкой на крючок в кладовке, надела длинный фартук поверх майки и короткой юбки. Повар, толстый коротышка с глазами-щелочками на красном лице, наблюдал за ней, стоя у гриля. Его фартук был весь в пятнах спереди и по бокам, где он хватался за него, чтобы вытереть руки.

– Очень скоро мне понадобятся те кастрюли, – сообщил он ей. – Мой их поскорей.

Она тут же принялась расчищать две огромные серые мойки, вынимая сложенные стопками грязные кастрюли и сковородки и расставляя их рядом на сливной полке.

– И еще корзина для фритюра. Я ее тоже к тебе закинул. Ее нужно помыть.

– Будет через минуту, – сказала она.

Виктория включила воду, зачерпнула мыльный порошок из коробки с отрезанным верхом. Взбилась густая пена, от нее пошел пар.

– Что-то Джанин не видно, – заметила девушка.

– О, она где-то здесь. Наверно, на телефоне. В кабинете.

Девушка встала в резиновых перчатках над раковиной и принялась за работу. Начала оттирать кастрюли, оставшиеся с ланча. Она приходила сюда каждый будний день после школы, мыла кастрюли, в которых готовил утренний повар, блюда, тарелки, чашки и приборы с ланча. Морщинистый старик, мывший посуду с завтрака, уходил в девять. В раковинах и возле них ее всегда ждали горы посуды. Она работала весь день до семи, когда подавали ужин, и, только все перемыв, брала тарелку с едой из кафе, садилась у края стойки, болтала с Джанин или с кем-то из официанток, а после шла домой.

И вот Джанин в коричневом сарафане и белой блузке вошла на кухню, внимательно огляделась, подошла к девушке и обняла ее за талию.

– Сладкая моя. Как моя девочка сегодня?

– Нормально.

Невысокая плотная женщина отстранилась, чтобы взглянуть на нее.

– Ну а голосок у тебя грустный. Что не так?

– Ничего.

Она придвинулась.

– Те дни?

– Нет.

– Ты ведь не больна?

Девушка покачала головой.

– Все равно не переутруждайся. Садись и отдыхай, когда нужно. Родни может подождать. – Она взглянула на повара. – Он тебя дергает? Черт возьми, Родни. Ты дергаешь нашу девочку?

– О чем ты вообще? – возмутился повар.

– Нет, – сказала девушка. – Дело не в нем. Ни в чем.

– Ему стоит поостеречься. Поберегись! – окликнула его Джанин.

Она снова повернулась к девушке.

– Я могу его уволить. – Она ущипнула девушку за бедро. – И он это знает, – закончила она.

– О? – откликнулся он. – И где ж ты найдешь нового повара в этом вшивом городишке?

– Там же, где и последнего, – ответила Джанин и рассмеялась, довольная.

Снова ущипнула девушку.

– Ты только взгляни на него, – сказала она. – Помнит, что я ему тогда сказала!

Айк и Бобби

Когда они подошли к подъездной дорожке своего дома, пикапа там не было. Они его и не ждали, но порой отец приезжал домой рано. Они поднялись на крыльцо, вошли в дом. В столовой остановились перед столом и запрокинули лица к потолку, прислушиваясь.

– Она еще в постели, – сказал Бобби.

– Может, спускалась и снова легла, – предположил Айк.

– А может, и нет.

– Она тебя услышит, – сказал Айк.

– Она меня не услышит. Она ничего не услышит отсюда. Она спит.

– Ты этого не знаешь. Может, не спит.

– Тогда почему она не спускается? – спросил Бобби.

– Может, она уже спускалась. Может, она вернулась наверх. Ей же нужно иногда есть.

Вместе они смотрели на потолок, будто могли разглядеть сквозь него темную гостевую комнату с задернутыми днем и ночью шторами, не впускавшими свет и весь остальной мир, будто могли увидеть ее, как и прежде, неподвижно лежавшую в постели, одинокую и погруженную в печальные мысли.

– Ей нужно поесть с нами, – сказал Бобби. – Если она голодна, она может поесть с нами, если спустится.

Они вошли в кухню, налили молока в стаканы, достали покупное глазированное печенье из шкафа и принялись есть, молча стоя бок о бок у стола, жевали тихо, сосредоточенно, а закончив с печеньем, допили молоко, поставили стаканы в раковину и снова вышли во двор.

Прошли по дорожке к загону, открыли деревянные ворота и вошли внутрь. Возле конюшни две лошади, Элко и Эстер, рыжий конь и темно-гнедая кобыла, дремали стоя, греясь под теплым солнцем. Услыхав, что мальчики вошли в загон, они вскинули головы и настороженно взглянули на ребят.

– Сюда, – окликнул их Айк. – В конюшню.

Лошади бочком попятились от них. Мальчики разбежались, чтобы их направить.

– Ну же, – сказал Айк. – Нет, так не пойдет.

Он побежал вперед.

Лошади перешли на быструю рысь, тряся головами, промчались мимо мальчиков, вдоль забора и прочь от конюшни, пересекли загон и встали у задних ворот, развернувшись и поглядывая на ребят с большим интересом. Мальчики остановились у конюшни.

– Я схожу за ними, – сказал Айк.

– Хочешь, чтобы я теперь за ними сходил?

– Нет. Я схожу.

Бобби ждал возле распахнутых дверей в конюшню. Айк развернул к нему лошадей, и те снова припустили рысью, высоко задрав головы, они следили за мальчиком, стоявшим перед ними в пыльном загоне, широко расставив ноги. Затем он принялся размахивать руками и кричать.

– Эй! Эй!

Он казался очень маленьким на открытой площадке загона. Но в последний миг обе лошади резко повернули и перемахнули через высокий порог в конюшню, одна за другой, и тут же разошлись по стойлам. Мальчики прошли за ними.

Внутри было темно и прохладно, пахло сеном и навозом. Лошади топтались в стойлах, пыхтели в пустые угловые кормушки. Мальчики насыпали туда овса, почистили и оседлали лошадей, пока те ели. Затем надели на них уздечки, взобрались в седла и поехали вдоль железной дороги на запад от города.

Виктория Рубидо

Вечером, когда девушка вышла из кафе, еще не было холодно. Но было свежо, и в душе рождалось осеннее предчувствие одиночества. Что-то невыразимое витало в воздухе.

Она направилась прочь от центра города, пересекла железнодорожный переезд и двинулась к дому в сгущавшихся сумерках. Большие фонари уже зажглись на перекрестках, их голубой свет проливался лужицами на мощеные тротуары, на крыльцах домов над закрытыми дверями тоже загорелись лампы. Девушка свернула на узкую улочку, прошла мимо низких домишек и приблизилась к своему. Он казался неестественно темным и тихим.

Она дернула дверь, но та была заперта.

– Мама? – позвала она. Постучала разок. – Мама?

Она встала на цыпочки и заглянула внутрь в узкое окошко в двери. В задней части дома горел тусклый свет. Единственная лампочка без плафона в закутке между двумя спальнями.

– Мама. Впусти же меня. Ты меня слышишь?

Она схватилась за ручку двери, тянула ее на себя, поворачивала, стучала в окно, отчего маленькое толстое стекло в нем дребезжало, но дверь не открывалась. Потом и тусклый свет в закутке погас.

– Мама. Не надо. Прошу.

Она прижалась к двери.

– Что ты делаешь? Прости меня, мама. Пожалуйста. Ты меня не слышишь?

Она подергала дверь. Приникла к ней головой. Дерево было холодным, твердым, и девушка ощутила усталость, разом накатившую на нее. К ней подкрадывалась паника.

– Мама. Не делай этого.

Она оглянулась. Дома и голые деревья. Прислонившись спиной к холодным доскам фасада, она сползла вниз, на пол крыльца. Казалось, она растворялась, уплывала прочь, блуждала в горестном оцепенении, не в силах поверить в происходившее. Всхлипнула. Окинула взглядом безмолвные деревья и темную улицу, дома напротив, где люди осмысленно двигались в ярко освещенных окнах, снова посмотрела на кроны деревьев, качнувшиеся от легкого ветра. Она сидела, пялясь в пустоту, не двигаясь.

Позже она вышла из этого состояния.

– Ладно, мама, – сказала она. – Тебе не стоит беспокоиться. Я ушла.

По улице медленно проехал автомобиль. Люди в машине глазели на нее, мужчина и женщина повернули в ее сторону головы.

Она сошла с крыльца, потуже запахнула легкую джинсовку на девичьей груди, на тонкой талии и побрела прочь от дома назад в город.

Теперь уже было совсем темно и зябко. Улицы почти пустовали. С заднего двора какого-то дома с громким лаем к ней выбежал пес, и она протянула к нему руку. Пес попятился и снова загавкал, его челюсть открывалась и закрывалась, как у заводного.

– Вот, – сказала она.

Он с опаской приблизился и обнюхал ее ладонь, но, едва она шевельнулась, снова принялся лаять. В доме позади него зажегся свет. В дверях появился мужчина и закричал:

– Черт возьми, а ну иди сюда!

И пес развернулся и потрусил к дому, остановился, погавкал еще и забежал внутрь.

Она шла дальше. Снова пересекла железнодорожные пути. Впереди на Второй улице светофор сменил цвет с красного на зеленый, потом на желтый, несмотря на поздний час, мерцал над черной, почти пустой мостовой. Она миновала темные магазины, заглянула в окна кафе: там было тихо, столики стояли ровными рядами, а знак «Пепси» на задней стене освещал аккуратные стопки чистых стаканов, выставленных на прилавке. Она направилась вверх по Мэйн-стрит к шоссе, пересекла его, прошла мимо безлюдной заправки с ярко освещенными бензоколонками – лишь оператор сидел за прилавком и читал журнал; свернула за угол и вышла к каркасному дому в трех кварталах от школы, где, как она знала, живет Мэгги Джонс.

Она постучала в дверь и застыла в ожидании. В голове не было ни одной мысли. Спустя какое-то время на крыльце над ее головой включилась желтая лампа.

Мэгги Джонс открыла дверь в банном халате, ее черные волосы уже растрепались от сна. Лицо выглядело проще, чем днем, – не таким эффектным без макияжа и слегка припухшим. Пояс не был завязан, и, пока она отпирала дверь, халат распахнулся, и из-под него показалась нежно-желтая ночнушка.

– Виктория? Это ты?

– Миссис Джонс. Можно с вами поговорить? – спросила девушка.

– Ну, милая, да. Что стряслось?

Девушка вошла в дом. Когда они проходили через гостиную, Мэгги взяла с дивана плед и накинула его на плечи гостье. Затем они час сидели за столом в кухне в тишине ночи, разговаривали и пили горячий чай, пока все соседи спали, мерно дышали и видели сны в своих постелях.

Девушка сидела за столом, грея руки о кружку. Постепенно она начала рассказывать о своем парне. О том, как они проводили ночи на заднем сиденье его машины, припаркованной в пяти милях к северу от города, на проселочной дороге, обрывавшейся у заброшенной фермы с ветхим сараем и поломанным ветряным насосом, где редкие низкие деревца чернели на фоне темного неба, а ветер дул в открытые окна автомобиля, принося с собой запах полыни и летнего разнотравья. Как они любили тогда. Она кратко рассказала об этом. О том, как он пах в ее объятьях кремом после бритья, о касаниях его рук и поспешности, с которой они это делали, о тихих недолгих разговорах после. А потом они всегда ехали домой.

– Да, – сказала Мэгги. – Но кто он?

– Парень.

– Разумеется, милая. Но как его зовут?

– Я не хочу говорить, – сказала девушка. – Он не захочет ребенка. Он не признает его. Он не из таких.

– Что ты имеешь в виду?

– В нем нет отеческой любви.

– Но он должен взять на себя хотя бы часть ответственности, – возразила Мэгги.

– Он из другого города, – сказала девушка. – Не думаю, что вы его знаете, миссис Джонс. Он старше. Он не из школы.

– Как ты с ним познакомилась?

Девушка окинула взглядом безупречную кухню. Тарелки сохли на сушилке у раковины, белые эмалированные банки стояли ровным рядком под сверкающе чистыми навесными шкафчиками. Она укутала плечи в плед.

– Мы встретились летом на танцах, – проговорила она. – Я сидела у двери, он подошел и позвал меня танцевать. Он был красивым. Когда он позвал меня, я ответила: «Я тебя даже не знаю». А он возразил: «А что тут знать?» – «Ну, кто ты?» – спросила я. «А это важно? – спросил он. – Это не важно. Я просто прошу тебя выйти в зал и потанцевать со мной». Порой он так выражался. И я сказала ему: «Ладно. Посмотрим, умеешь ли ты танцевать, кто бы ты ни был, раз уж не хочешь представиться». Я встала, и он взял меня за руку и повел на танцпол. Он был еще выше, чем мне показалось сначала. Тогда все и началось. Вот так.

– Потому что он хорошо танцевал, – сказала Мэгги.

– Да. Но вы не понимаете, – продолжила девушка. – Он был милым. Он был добр ко мне. Он говорил мне приятное.

– Правда?

– Да. Он говорил приятное.

– Например?

– Например, однажды он сказал, что у меня красивые глаза. Он сказал, мои глаза – как черные бриллианты, сверкающие на фоне звездного неба.

– Так и есть, милая.

– Но никто и никогда мне такого не говорил.

– Нет, – согласилась Мэгги. – Они никогда не говорят.

Она выглянула в дверной проем, ведущий в другую комнату. Подняла свою кружку с чаем, отпила из нее и поставила на стол.

– Продолжай, – попросила она. – Хочешь рассказать до конца?

– Потом я начала встречаться с ним в парке, – сказала девушка. – Оттуда он меня забирал. Возле зерновых элеваторов. Я садилась к нему в машину, и мы ехали в кафе «У Шаттук» на шоссе, съедали по гамбургеру или что-то в этом духе, а потом катались часок по окрестностям с открытыми окнами, болтали, он говорил забавные вещи, радио было настроено на Денвер, ночной воздух наполнял машину. А после, спустя какое-то время, мы всегда приезжали к той заброшенной ферме и останавливались. Он говорил, что она только наша.

– Но он никогда не приезжал забрать тебя к твоему дому?

– Нет.

– Ты не хотела этого?

Девушка покачала головой.

– Не при маме же. Я попросила его так не делать.

– Понимаю, – откликнулась Мэгги. – Продолжай.

– Больше и рассказывать нечего, – закончила девушка. – Когда начались занятия в школе, в конце августа, мы еще пару раз катались вместе. Но что-то изменилось. Не знаю что. Он ничего не говорил. Он не предупредил меня. Просто перестал меня забирать. Однажды он просто больше ко мне не приехал.

– Ты не знаешь почему?

– Нет.

– Ты знаешь, где он сейчас?

– Не уверена, – сказала девушка. – Он что-то говорил про Денвер. Он знал кого-то в Денвере.

Мэгги Джонс пристально изучала ее. Девушка выглядела уставшей и грустной; закутавшаяся в плед, она была похожа на жертву крушения поезда или наводнения, на печальный обломок катастрофы, которая обрушилась на нее, сбила с ног и понеслась дальше. Мэгги встала, взяла их кружки, выплеснула остатки чая в раковину. Остановилась у стола, глядя на девушку.

– Но, милая, – воскликнула она горячо, – ради Бога! Неужели ты ничего не знала?

– О чем?

– Вы вообще как-то предохранялись?

– Да, – ответила девушка. – Он предохранялся. Но пару раз защита рвалась. По крайней мере, он так говорил. Он мне так сказал. После, когда я возвращалась домой, я пользовалась горячей соленой водой. Но не помогло.

– В смысле, горячей соленой водой?

– Я впрыскивала ее внутрь.

– Но ведь это больно?

– Да.

– Ясно. И теперь ты хочешь его оставить.

Девушка взглянула на нее быстро, испуганно.

– Ведь ты не обязана, – сказала Мэгги. – Я схожу с тобой к доктору, помогу тебе поговорить с ним. Если ты этого хочешь.

Девушка отвернулась от стола в сторону окна. Стекло отражало все предметы в кухне. А вдалеке виднелись темные дома соседей.

– Я хочу его оставить, – все еще глядя в окно, произнесла она мягким и ровным голосом.

– Ты уверена?

– Да, – сказала она.

Повернулась к Мэгги. Ее глаза казались очень большими и темными, она не моргала.

– Но если ты передумаешь…

– Знаю.

– Ладно, – проговорила Мэгги. – Думаю, нам лучше уложить тебя спать.

Девушка поднялась из-за стола.

– Спасибо вам, миссис Джонс, – поблагодарила она. – Спасибо, что вы так добры ко мне. Я не знала, что мне еще делать.

Мэгги Джонс обняла ее.

– О милая, – вздохнула она. – Я так тебе сочувствую. Тебе будет так нелегко. Ты еще этого не знаешь.

Так они и стояли на кухне в обнимку.

А потом Мэгги сказала:

– Здесь еще живет мой отец. Не знаю, как он это воспримет. Он старенький. Но я буду рада, если ты останешься здесь. А дальше посмотрим.

Они вышли из кухни. Мэгги нашла девушке длинную фланелевую ночнушку и постелила ей в гостиной на диване. Девушка легла.

– Доброй ночи, миссис Джонс.

– Доброй ночи, милая.

Девушка закуталась в одеяла. Мэгги вернулась в свою спальню, а потом девушка уснула.

Ночью она проснулась оттого, что кто-то кашлял в соседней комнате. Она вгляделась в незнакомую темноту. Странная комната, странные вещи. Где-то тикают часы. Села. Но больше никаких звуков не было. Она снова легла. Уже почти уснув, услышала, как он встал с постели и прошел в ванную. Она слышала звук льющейся мочи. Смыв. После он вышел и встал в дверном проеме, уставившись на нее. Старик с седой шевелюрой в мешковатой полосатой пижаме. Он прокашлялся. Почесал худой зад, смяв пижамные штаны. Стоял и смотрел на нее. Затем он прошлепал по коридору в свою постель. После этого она постепенно снова погрузилась в сон.

Айк и Бобби

По субботам они собирали плату. Вставали рано, развозили газеты, возвращались домой, заглядывали на конюшню, кормили лошадей, потом – мяукавших, ластившихся к ногам кошек и пса, а после шли в дом, умывались над кухонной раковиной, завтракали с отцом и снова ехали в город. Они собирали оплату вместе. Так было лучше. С собой у них был журнал с отрывными талонами по месяцам и неделям и тряпичный мешочек на кулиске для денег.

Они начинали с Мэйн-стрит: собирали в лавках, пока туда не валил народ за субботними покупками, пока горожане и фермеры из округа не приехали в центр за необходимым на предстоящую неделю, да и просто погулять.

Мальчики начинали со склада пиломатериалов «У Нэкси» рядом с железной дорогой, брали деньги у самого Дона Нэкси, тот был добр к ним, а его лысина сверкала, как мраморный шар, под светом ламп с жестяными абажурами, висевшими над прилавком. Затем они заходили в соседнюю лавку, в парикмахерскую Шмидта, оставив велосипеды у кирпичной стены под красно-белым полосатым столбом[5].

Когда они вошли в парикмахерскую, Харви Шмидт стриг мужчину, тонкая полосатая ткань была обернута вокруг шеи клиента. Черные пряди запутались в сборках накидки, словно нити вышивки. У стены сидел еще один мужчина и мальчик, они листали журналы и ждали. Оба подняли головы, когда ребята вошли. Те закрыли дверь и остановились у входа.